4-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
Глава IV
В первых числах сентября, в послеобеденный отдых, кубанцы 5-го пластунского батальона, растянувшись на зеленой лужайке вблизи казармы, калякали, о том, о сем, некоторые дремали. Разговоры больше шли об оставленных далеко на Кубани девчатах, женатые вспоминали о своих молодых женах.
— Эх вы, балакаете про тех, которых уже и в помине нет, — потягиваясь всем корпусом, заворчал один, — Мне бы сейчас хоть бы какая-нибудь «соленая» попалась... и ту бы я... (прим: Армяне, когда крестят новорожденного, бросают в купель немного соли, поэтому всех их дразнят «солеными»)
— А ну их к черту, этих горянок, — поморщился Андрей.
— Чего ж это ты так отзываешься о здешних смуглянках? — спросил его Кузьменко.
— Как чего? Свои девчата всегда на уме, а от этих, «соленых», воротит, как от вонючей селедки.
— Ну, брат, ты я вижу в этом деле ни черта не понимаешь, — приподнимаясь на локте, сказал Кузьменко. — Во-первых, тут живут не только армянки, которых почему-то называют «солеными», а во-вторых, ты без всякой причины брезгуешь ими. Да будет тебе известно, что армянки, самые... самые... Кондратенко! Как это по-пански называется?
— Самые страстные, — подсказал Кондратенко.
— Как? Почему страшные?
— Не страшные, а страстные, это, знаешь, вот... — и Кондратенко ярко и образно объяснил значение этого слова.
— Вот, вот — такие! — когда хохот затих, подтвердил Кузьменко. — Да, так вот, Андрюша, армянки самые страстные женщины в мире. Понял? И на этот счет, я...
— Позволь! Ну, хотя бы и так, но лепочут-то они ведь не по-нашему, да и где их тоже найдешь здесь? Нет ни соленых, ни кислых...
— Э, Андрюша, тебе придется первым долгом поплатиться рублем, а потом уже того...
— Каким рублем? Не понимаю!
— Каким, каким?! Серебряным! Да я вижу, ты настоящий балда в таких делах. Вот послушай, что я тебе расскажу. Недавно вот точно так же, как сейчас, наши хлопцы громко разговаривали по бабскому делу. Мимо проходил один местный армянин, услыхал мои слова, подошел ко мне и говорит: «Что, Иван, хатышь ченчин? Есть хороший ченчин, пойдем со мной!» До занятий оставался еще целый час времени, и я, недолго думая, встал и пошел с ним. Вскоре мы подошли к небольшому домику, с прилепленным к нему сарайчиком, в углу которого лежала добрая «копыця» свежего сена. Армянин оставил меня в сарае, а сам ушел в хату. Через минуту из дверей вышла старая беззубая армянка, подошла ко мне, слегка поклонилась и говорит: «Сто Иван надо, хатышь ченчин?» — «Иди ты к черту, — отвечаю ей, — Ты мне девку тащи сейчас сюда, молодую хорошую дивчину!» Она опять поклонилась и скрылась в дверях хаты. Минут пять я ждал и хотел уже плюнуть и уйти, как вдруг выходит молодая да такая красивая армянка, что называется, кровь с молоком; подходит ко мне и так ласково спрашивает: «Инче?» (Прим: по-армянски: «Чего хотите?») Я подумал, что это она сказала московское «нынче», и отвечаю: «Ну, конечно же, нынче, сегодня; не завтра же, сейчас, сию минуту!» — и начал ей руками показывать, о чем собственно идет речь. Вот если бы видели такое мое безъязычное объяснение, — поумирали бы со смеху. Она, конечно, поняла и кивнула головою в сторону лежавшего в углу сена. Мы прошли в угол на сено, и...
вся компания загоготала. Посыпались вопросы и замечания, но Кузьменко продолжал:
— Да что тебе, Андрей, рассказывать, ты же брезгуешь «солеными», а я тебе истинно говорю: такой горячей дивчины никогда еще в жизни не встречал. А сама такая кругленькая, как апельсинчик, такая...
Все захохотали.
— Да перестаньте гоготать, как жеребцы! — крикнул Кузьменко. — Дайте же мне досказать!
— Говори, говори! — послышались голоса.
— Ну, так вот, после всего, значит... этого, я стряхнул с черкески сено и только хотел уйти в сотню, как вдруг появилась в дверях опять та старая армянка, что раньше выходила из хаты ко мне. Она преградила дорогу и говорит: «Руп, Иван, давай! Моя девка, руп мне давай!» А у меня-то денег всего копеек двадцать было, не больше. «Эге, — думаю, — поздно теперь гроши требовать», но отвечаю: «Сейчас», — и, запустив руку в карман, делаю вид, что денег ищу, а сам тем временем протиснулся за двери, рванулся бежать, перемахнул через плетень, только меня и видели...
— Ну и розбышака же ты, Грыцько, — смеясь, сказал Андрей. — Вряд ли всегда так дешево проходит. Теперь, наверное, вытряхиваешь рублики «соленым апельсинчикам»?
— Теперь уж и подавно нет, — задорно отвечал Кузьменко. — Мы пообжились, познакомились, и они теперь сами гоняются за казаками, сами липнут к каждому, как репяхи. Ну, я, конечно, не зеваю...
— И правильно делаешь! — вмешался рябоватый казак из станицы Шкуринской.
— Парубкам-то еще так, а вот которые из нас успели пожениться дома и скоромились, скоромились... Так что ж теперь, четыре года поститься, что ли? Да мы так скоро в монахов превратимся...
— Батальон, построиться! — послышалась вдруг команда.
— Вторая сотня, становись! — раздался голос подъесаула Мозуля.
— Третий взвод, становись! — следом за подъесаулом звонко крикнул вскочивший, как пружина, взводный урядник Шпак, который лежал на лужайке вместе со староминцами.
Казаки очень удивились такому преждевременному перерыву законного послеобеденного отдыха. Что за причина? Но для догадок и разговоров времени не было. Все побежали по своим взводам, взводы сомкнулись в сотни, и через несколько минут весь батальон широким квадратом стоял на ровной площадке вблизи казарменных помещений, в середину квадрата вошли старшие офицеры, во главе с командиром батальона, полковником Глушаниным.
Адъютант, сотник Михаил Леус, прочел приказ о немедленном выступлении в далекий путь, в действующую армию, на сопки Маньчжурии, где уже находился 6-й запасный Кубанский батальон.
По прочтении приказа командир батальона произнес краткую речь:
— Дорогие кубанцы! Господа офицеры и казаки вверенного мне батальона! Гордые орлы славного кубанского казачества! По приказу военного министерства многие воинские части, находящиеся сейчас в Закавказье, в том числе и наш батальон, немедленно направляются в действующую армию на Дальний Восток. Оставаться здесь в бездействии, когда коварный враг, вероломно напавший на нас, своими численно превосходящими силами теснит наше православное воинство, — стыдно. Мы идем с твердой верой, что скоро японские самураи будут выброшены из Маньчжурии на свои острова. Казаки — верная опора Российского государства, как раньше, так и теперь, не посрамят честь своих предков. В предстоящих боях мы самоотверженно исполним долг присяги, данной нами перед Крестом и Евангелием нашему Государю Императору Николаю Александровичу во славу нашего Отечества, во славу родной Кубани...
Громогласное «ура» эхом прокатилось вокруг. Отслужили молебен. Все были в приподнятом настроении и радовались, что, наконец, и им выпала честь показать себя в настоящем боевом деле.
Улучив минутку, Андрей Кияшко в тот же день написал краткое письмо отцу с просьбой благословить его на бранный подвиг.
На ближайшей железнодорожной станции 5-й Кубанский пластунский батальон погрузился в вагоны, и поезд пошел на восток, в направлении Баку.
О передвижении батальона широкой огласки не было, но население догадывалось о конечном назначении воинского эшелона. На всех станциях кубанцев восторженно приветствовали пестрые толпы жителей многонационального Кавказа. Девушки на ходу поезда бросали в вагоны цветы, махали издали платочками, а на остановках приносили целые корзины яблок, винограда и других фруктов, не требуя от казаков ни одной копейки. Некоторые из местных виноградарей приносили в подарок прямо в вагоны ведерные кувшины с кахетинским вином и, горячо желая всем всякого благополучия в пути и на поле брани, наказывали поскорее разделаться с япошкой.
Так кубанцы доехали до станции Елизаветполь, где воинский поезд стоял почему-то до самого вечера, а вечером последовал приказ выйти из вагонов и построиться.
Из классного вагона вышли к батальону старшие офицеры, и батальонный адъютант сотник Леус, улыбаясь, объявил, что война на Дальнем Востоке окончена. Только что подписан с Японией мир, хотя и невыгодный для нашей Родины, но такова воля Государя.
Так не пришлось нашим пластунам столкнуться с желтолицыми. На следующий день поезд пошел в обратный путь, на запад, но теперь эшелон был направлен не на старое место, а в Тифлис...
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
Глава IV
В первых числах сентября, в послеобеденный отдых, кубанцы 5-го пластунского батальона, растянувшись на зеленой лужайке вблизи казармы, калякали, о том, о сем, некоторые дремали. Разговоры больше шли об оставленных далеко на Кубани девчатах, женатые вспоминали о своих молодых женах.
— Эх вы, балакаете про тех, которых уже и в помине нет, — потягиваясь всем корпусом, заворчал один, — Мне бы сейчас хоть бы какая-нибудь «соленая» попалась... и ту бы я... (прим: Армяне, когда крестят новорожденного, бросают в купель немного соли, поэтому всех их дразнят «солеными»)
— А ну их к черту, этих горянок, — поморщился Андрей.
— Чего ж это ты так отзываешься о здешних смуглянках? — спросил его Кузьменко.
— Как чего? Свои девчата всегда на уме, а от этих, «соленых», воротит, как от вонючей селедки.
— Ну, брат, ты я вижу в этом деле ни черта не понимаешь, — приподнимаясь на локте, сказал Кузьменко. — Во-первых, тут живут не только армянки, которых почему-то называют «солеными», а во-вторых, ты без всякой причины брезгуешь ими. Да будет тебе известно, что армянки, самые... самые... Кондратенко! Как это по-пански называется?
— Самые страстные, — подсказал Кондратенко.
— Как? Почему страшные?
— Не страшные, а страстные, это, знаешь, вот... — и Кондратенко ярко и образно объяснил значение этого слова.
— Вот, вот — такие! — когда хохот затих, подтвердил Кузьменко. — Да, так вот, Андрюша, армянки самые страстные женщины в мире. Понял? И на этот счет, я...
— Позволь! Ну, хотя бы и так, но лепочут-то они ведь не по-нашему, да и где их тоже найдешь здесь? Нет ни соленых, ни кислых...
— Э, Андрюша, тебе придется первым долгом поплатиться рублем, а потом уже того...
— Каким рублем? Не понимаю!
— Каким, каким?! Серебряным! Да я вижу, ты настоящий балда в таких делах. Вот послушай, что я тебе расскажу. Недавно вот точно так же, как сейчас, наши хлопцы громко разговаривали по бабскому делу. Мимо проходил один местный армянин, услыхал мои слова, подошел ко мне и говорит: «Что, Иван, хатышь ченчин? Есть хороший ченчин, пойдем со мной!» До занятий оставался еще целый час времени, и я, недолго думая, встал и пошел с ним. Вскоре мы подошли к небольшому домику, с прилепленным к нему сарайчиком, в углу которого лежала добрая «копыця» свежего сена. Армянин оставил меня в сарае, а сам ушел в хату. Через минуту из дверей вышла старая беззубая армянка, подошла ко мне, слегка поклонилась и говорит: «Сто Иван надо, хатышь ченчин?» — «Иди ты к черту, — отвечаю ей, — Ты мне девку тащи сейчас сюда, молодую хорошую дивчину!» Она опять поклонилась и скрылась в дверях хаты. Минут пять я ждал и хотел уже плюнуть и уйти, как вдруг выходит молодая да такая красивая армянка, что называется, кровь с молоком; подходит ко мне и так ласково спрашивает: «Инче?» (Прим: по-армянски: «Чего хотите?») Я подумал, что это она сказала московское «нынче», и отвечаю: «Ну, конечно же, нынче, сегодня; не завтра же, сейчас, сию минуту!» — и начал ей руками показывать, о чем собственно идет речь. Вот если бы видели такое мое безъязычное объяснение, — поумирали бы со смеху. Она, конечно, поняла и кивнула головою в сторону лежавшего в углу сена. Мы прошли в угол на сено, и...
вся компания загоготала. Посыпались вопросы и замечания, но Кузьменко продолжал:
— Да что тебе, Андрей, рассказывать, ты же брезгуешь «солеными», а я тебе истинно говорю: такой горячей дивчины никогда еще в жизни не встречал. А сама такая кругленькая, как апельсинчик, такая...
Все захохотали.
— Да перестаньте гоготать, как жеребцы! — крикнул Кузьменко. — Дайте же мне досказать!
— Говори, говори! — послышались голоса.
— Ну, так вот, после всего, значит... этого, я стряхнул с черкески сено и только хотел уйти в сотню, как вдруг появилась в дверях опять та старая армянка, что раньше выходила из хаты ко мне. Она преградила дорогу и говорит: «Руп, Иван, давай! Моя девка, руп мне давай!» А у меня-то денег всего копеек двадцать было, не больше. «Эге, — думаю, — поздно теперь гроши требовать», но отвечаю: «Сейчас», — и, запустив руку в карман, делаю вид, что денег ищу, а сам тем временем протиснулся за двери, рванулся бежать, перемахнул через плетень, только меня и видели...
— Ну и розбышака же ты, Грыцько, — смеясь, сказал Андрей. — Вряд ли всегда так дешево проходит. Теперь, наверное, вытряхиваешь рублики «соленым апельсинчикам»?
— Теперь уж и подавно нет, — задорно отвечал Кузьменко. — Мы пообжились, познакомились, и они теперь сами гоняются за казаками, сами липнут к каждому, как репяхи. Ну, я, конечно, не зеваю...
— И правильно делаешь! — вмешался рябоватый казак из станицы Шкуринской.
— Парубкам-то еще так, а вот которые из нас успели пожениться дома и скоромились, скоромились... Так что ж теперь, четыре года поститься, что ли? Да мы так скоро в монахов превратимся...
— Батальон, построиться! — послышалась вдруг команда.
— Вторая сотня, становись! — раздался голос подъесаула Мозуля.
— Третий взвод, становись! — следом за подъесаулом звонко крикнул вскочивший, как пружина, взводный урядник Шпак, который лежал на лужайке вместе со староминцами.
Казаки очень удивились такому преждевременному перерыву законного послеобеденного отдыха. Что за причина? Но для догадок и разговоров времени не было. Все побежали по своим взводам, взводы сомкнулись в сотни, и через несколько минут весь батальон широким квадратом стоял на ровной площадке вблизи казарменных помещений, в середину квадрата вошли старшие офицеры, во главе с командиром батальона, полковником Глушаниным.
Адъютант, сотник Михаил Леус, прочел приказ о немедленном выступлении в далекий путь, в действующую армию, на сопки Маньчжурии, где уже находился 6-й запасный Кубанский батальон.
По прочтении приказа командир батальона произнес краткую речь:
— Дорогие кубанцы! Господа офицеры и казаки вверенного мне батальона! Гордые орлы славного кубанского казачества! По приказу военного министерства многие воинские части, находящиеся сейчас в Закавказье, в том числе и наш батальон, немедленно направляются в действующую армию на Дальний Восток. Оставаться здесь в бездействии, когда коварный враг, вероломно напавший на нас, своими численно превосходящими силами теснит наше православное воинство, — стыдно. Мы идем с твердой верой, что скоро японские самураи будут выброшены из Маньчжурии на свои острова. Казаки — верная опора Российского государства, как раньше, так и теперь, не посрамят честь своих предков. В предстоящих боях мы самоотверженно исполним долг присяги, данной нами перед Крестом и Евангелием нашему Государю Императору Николаю Александровичу во славу нашего Отечества, во славу родной Кубани...
Громогласное «ура» эхом прокатилось вокруг. Отслужили молебен. Все были в приподнятом настроении и радовались, что, наконец, и им выпала честь показать себя в настоящем боевом деле.
Улучив минутку, Андрей Кияшко в тот же день написал краткое письмо отцу с просьбой благословить его на бранный подвиг.
На ближайшей железнодорожной станции 5-й Кубанский пластунский батальон погрузился в вагоны, и поезд пошел на восток, в направлении Баку.
О передвижении батальона широкой огласки не было, но население догадывалось о конечном назначении воинского эшелона. На всех станциях кубанцев восторженно приветствовали пестрые толпы жителей многонационального Кавказа. Девушки на ходу поезда бросали в вагоны цветы, махали издали платочками, а на остановках приносили целые корзины яблок, винограда и других фруктов, не требуя от казаков ни одной копейки. Некоторые из местных виноградарей приносили в подарок прямо в вагоны ведерные кувшины с кахетинским вином и, горячо желая всем всякого благополучия в пути и на поле брани, наказывали поскорее разделаться с япошкой.
Так кубанцы доехали до станции Елизаветполь, где воинский поезд стоял почему-то до самого вечера, а вечером последовал приказ выйти из вагонов и построиться.
Из классного вагона вышли к батальону старшие офицеры, и батальонный адъютант сотник Леус, улыбаясь, объявил, что война на Дальнем Востоке окончена. Только что подписан с Японией мир, хотя и невыгодный для нашей Родины, но такова воля Государя.
Так не пришлось нашим пластунам столкнуться с желтолицыми. На следующий день поезд пошел в обратный путь, на запад, но теперь эшелон был направлен не на старое место, а в Тифлис...
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий