Владимир Куртин
Казачьи голиоты
В. Довгань немного резко назвал «слугами» всех тех казаков, что готовы стать и в ряды Красной армии — лишь бы не были «осквернены святыни Кремля» (а при Красной армии святыня Кремля — мавзолей Ленина).
Есть, конечно, между ними и слуги. В прямом значении этого слова. Это — не помнящие родства, расказачившиеся. Им было «приятно, тепло и сыро», другого ничего не искали и, естественно, переродиться уже не могут. Старые пенсионеры, они доживут свой век на остаток того духовного капитала, который им оставили Царь-колокол, Царь-пушка и идиллический, абстрактный «Богоносец». Они будут брюзжать еще на всех, кто не приходит в умиление от их «славного прошлого». Их немного. И пусть себе брюзжат на здоровье.
Большинство же оквалифицированных «слугами», далеко уж не такие «верные слуги», каковыми иногда кажутся и как иногда стараются уверить в этом других. Это просто напросто не освободившиеся еще от состоянии суггестии (внушения) казаки. А что они еще не пробудились, так это лишь потому, что они-то как раз и есть — «оторванные интеллигенты». Но все ж казаки, что доказывает наличие у них полной коллизии врожденного с приобретенным, натуры с привычками. Потому-то они и блуждают между «наказным» и «волею народа избранным», между «так точно» и — «выдачи нет».
И эту двойственность, как шила в мешке им утаить никак не удается. Видят ее прекрасно, как те, к которым они хотели бы пристать, так и те, от кого не хотели бы отстать. Они как мужик, привыкший к крестному знамению: крестятся даже и тогда, когда зевают, говорят о Москве даже и тогда, когда о ней вовсе и не думают. Несутся в Москву, куда их никто не зовет, и оглядываются на Дон и Кубань... А с таким арьергардом их там желают менее всего.
Для вольных казаков они не опасны. Ибо, слава Богу, безоговорочных и среди них мало. А раз уж дошли до сговора, значит, на них уж перестают действовать суггестивные средства: «словесность», школа, язык, импозантность величины («Ростом миру по плечо!») и т. д. И, без сомнения, недалек тот час, когда они, не договариваясь, заговорят общим языком вольного казачества, которое уж, как таковое, и будет договариваться с кем найдет нужным.
Ибо, главная-то сила казачьего народа — казак-станичник — «внушению» поддавался слабо, а боролся с ним кроваво. И самостийность его стара, как и само казачество. И сколько бы ни блуждал казак-интеллигент по беспутью, инстинкт покажет ему, где свои. Как и в старину бывало: блукав, блукав козак, тай доблукавсь до Дуная и задумався:
И не сделал ни первое, ни второе, ни третье, а переправился за Дунай — к своим. И чем скорее поступят так и наши «путейцы», тем будет лучше, для них же.
В истории имеется достаточно примеров, чтобы видеть, куда могут довести гипноз и внушение. Например, большой воинственный город Иллиры исчез так, что от него ныне ни следа на помину. Хотя его не уничтожили оружием римские легионы, а до старости народа было далеко. Исчезли Иллиры в мирной обстановке, молодым народом. Просто напросто забыли сами себя, романизировались.
А небольшое славянское племя, хорваты, узкой лентой прижавшееся к Адриатическому морю, подверженное всем ударам римской культуры, латинщине, притиснутое с севера немцами, с северо-востока венграми, а от единоплеменных и единоязычных сербов отделенные непроходимыми горами — само себя не забыло и свое «я», со всеми его специфическими особенностями пронесло и до наших дней.
Конечно, и здесь были не помнящие родства, «слуги», не представлявшие себе возможным само физическое бытие хорват вне объятий — Рима, Беча (Вена), Пешты (Будапешт)... Смотря по тому, кто в данное время являлся барином. Были и здесь готовые лечь костьми за «Апостольское Величество» и «Sanсta Sanсtorum хорват» — Беч (Вену).
А за ними и хорватский Чово-Голиот (Чово — сокращенно: человек; Голиот — голиаф, чьей силою распоряжаются другие) не только готов был лечь, но и ломился в первых рядах — во славу хорватскую, а в удовольствие и благоденствие Беча и Буда-Пешта.
Охранял царство от турок, держал границы, бил итальянцев и — платил, платил...
А за свою «службу верную» получал «милостивейшие грамоты» да бурдючные мосты, как и «доблестное казачество» от Sankt-Petersburga.
Но езгра (ядро) того народа — тежаки — были и оставались хорватами, несмотря на принудительное итальянизирование, онемечивание, — несмотря даже на такие сильные гипнотизирующие средства, как воинствующая католическая церковь с ее иезуитами, доминиканцами, иисусовцами и т. д., вплоть до святой инквизиции.
Езгра эта и спасла целый народ от растворения в немецко-итальянском море. А вот интеллигенция так было «оторвалась» от народных масс, что и языка-то своего материнского не знала. Да и знать его не хотела. Зазорно было.
Но были среди интеллигенции, единицы, правда, — которым свое маленькое родное было куда дороже всего «Священного Царства» и которые, в конце концов, и довели хорватский народ до Народного Веча (вече-рада). И уж Вече само заговорило одним языком с братьями «по ту сторону Савы и Дрины» и образовало с ними единое свободное государство.
Но сколько эти хорватские «маджароны» и «тальянаши» зла принесли родившему их народу! Как долго хорватским «самостийникам» нужно было бороться, сколько напрасных жертв принести, чтобы уверить своих «путейцев» в жизненности и спасительности такой простой истины: «думайте вы о своем хорватском (точнее южнославянском), а о Бече (Вене) пусть немцы думают...»
И другой пример: Дубровник, эта маленькая республика, сумевшая сохранить свою фактическую независимость от всех соседей. Все равно каких: чужих или родственных по крови и языку.
По свидетельству Константина Багрянородного, Дубровник основали беженцы из римского города Эпидавруса, который разорили славяне в начале 7-го века. Эти беженцы — романы — составили ядро населения Дубровника, которое впоследствии славянизировалось и уже в XIII веке народным языком становится язык славянский. Дубровник управлялся своим вечем, имел своего выборного князя, самостоятельно заключал торговые и политические договора. Власть соседних «государств-китов» (Византийская империя, Венеция, Душаново царство, Венгрия) над Дубровникской республикой была чисто номинальна. Вся зависимость Дубровника выражалась только в небольшой дани. Когда турки завладели целыми Балканами — Дубровник сумел не только остаться свободным, но и развил свою экономическую мощь до небывалых размеров. Самая дань, что платила республика Турции, была лишь платой за свободу торговли по всему турецкому царству.
На Венском конгрессе 1815 года «покровительство» над Дубровником приняла Австрия. Под Австрией Дубровник еще сохранял некоторый вид автономии: не платил налогов, не нес воинскую повинность. В 1841 году были введены налоги: в 1878 году введена воинская повинность и Дубровник стал обычным городом «Священной Империи», пока в 1918 году его не заняли отряды сербской армии.
Более тысячи лет дубровчане жили независимой свободной жизнью. На их глазах пропадали и влачили рабское существование несравненно сильнейшие народы. Дубровникская республика защищала свою свободу и от «чужих» и от своих «соседей». Со «своими» (хорватами и сербами) бывала и в приятельских и в неприятельских отношениях и никогда дубровчанам не приходила в голову мысль, что вне объятий своих северных или восточных одноплеменных и одноязычных народов они существовать не могут. Свободные граждане республики Св. Влаха безоговорочно не могли признать над собой ничью власть.
Чрезвычайно искусные дипломаты, они с честью выводили свою республику из таких «безвыходных» положений, в которых и «великие» народы навсегда утрачивали и свою независимость, и свой национальный образ. Каждый дубровчанин предпочитал быть свободным гражданином своей маленькой республики, чем рабом какого угодно «священного» или святого, «ростом миру по плечо», колосса.
Эта маленькая республика (40000-50000 душ) по своему экономическому благосостоянию, культуре стояла далеко впереди своих славянских соседей. Именами — Д. Раньина, Ветрановича, Гундулича, Бунича, Пальмотича, Бошковича и многих других гордились не только дубровчане, но и все южные славяне. И Дубровник по справедливости заслужил имя — «славянских Афин».
Выходит, что и во времена «государств-китов» могли существовать «государственные образования». Психологические, бытовые, социальные особенности старых дубровчан сохранялись веками. А слившиеся в одно политическое целое, хотя бы и по взаимному согласию — договору — родственные народы еще не представляют и духовно — единого. А это — непрочное здание. Особенно в наше время. И наши ориентировщики на чужих пусть это хорошо помнят и по примеру старого Дубровника, «возлюбят всем сердцем своим, всею душою своею и всем помышлением своим» — свой родной край, свою Кубань...
Все остальное приложится... когда этому придет час.
25 августа 1928 года
журнал «ВК»
№ 17
стр. 21-22
Казачьи голиоты
В. Довгань немного резко назвал «слугами» всех тех казаков, что готовы стать и в ряды Красной армии — лишь бы не были «осквернены святыни Кремля» (а при Красной армии святыня Кремля — мавзолей Ленина).
Есть, конечно, между ними и слуги. В прямом значении этого слова. Это — не помнящие родства, расказачившиеся. Им было «приятно, тепло и сыро», другого ничего не искали и, естественно, переродиться уже не могут. Старые пенсионеры, они доживут свой век на остаток того духовного капитала, который им оставили Царь-колокол, Царь-пушка и идиллический, абстрактный «Богоносец». Они будут брюзжать еще на всех, кто не приходит в умиление от их «славного прошлого». Их немного. И пусть себе брюзжат на здоровье.
Большинство же оквалифицированных «слугами», далеко уж не такие «верные слуги», каковыми иногда кажутся и как иногда стараются уверить в этом других. Это просто напросто не освободившиеся еще от состоянии суггестии (внушения) казаки. А что они еще не пробудились, так это лишь потому, что они-то как раз и есть — «оторванные интеллигенты». Но все ж казаки, что доказывает наличие у них полной коллизии врожденного с приобретенным, натуры с привычками. Потому-то они и блуждают между «наказным» и «волею народа избранным», между «так точно» и — «выдачи нет».
И эту двойственность, как шила в мешке им утаить никак не удается. Видят ее прекрасно, как те, к которым они хотели бы пристать, так и те, от кого не хотели бы отстать. Они как мужик, привыкший к крестному знамению: крестятся даже и тогда, когда зевают, говорят о Москве даже и тогда, когда о ней вовсе и не думают. Несутся в Москву, куда их никто не зовет, и оглядываются на Дон и Кубань... А с таким арьергардом их там желают менее всего.
Для вольных казаков они не опасны. Ибо, слава Богу, безоговорочных и среди них мало. А раз уж дошли до сговора, значит, на них уж перестают действовать суггестивные средства: «словесность», школа, язык, импозантность величины («Ростом миру по плечо!») и т. д. И, без сомнения, недалек тот час, когда они, не договариваясь, заговорят общим языком вольного казачества, которое уж, как таковое, и будет договариваться с кем найдет нужным.
Ибо, главная-то сила казачьего народа — казак-станичник — «внушению» поддавался слабо, а боролся с ним кроваво. И самостийность его стара, как и само казачество. И сколько бы ни блуждал казак-интеллигент по беспутью, инстинкт покажет ему, где свои. Как и в старину бывало: блукав, блукав козак, тай доблукавсь до Дуная и задумався:
Чи втопыться, чи з коня вбыться,
Чи назад воротыться?
В истории имеется достаточно примеров, чтобы видеть, куда могут довести гипноз и внушение. Например, большой воинственный город Иллиры исчез так, что от него ныне ни следа на помину. Хотя его не уничтожили оружием римские легионы, а до старости народа было далеко. Исчезли Иллиры в мирной обстановке, молодым народом. Просто напросто забыли сами себя, романизировались.
А небольшое славянское племя, хорваты, узкой лентой прижавшееся к Адриатическому морю, подверженное всем ударам римской культуры, латинщине, притиснутое с севера немцами, с северо-востока венграми, а от единоплеменных и единоязычных сербов отделенные непроходимыми горами — само себя не забыло и свое «я», со всеми его специфическими особенностями пронесло и до наших дней.
Конечно, и здесь были не помнящие родства, «слуги», не представлявшие себе возможным само физическое бытие хорват вне объятий — Рима, Беча (Вена), Пешты (Будапешт)... Смотря по тому, кто в данное время являлся барином. Были и здесь готовые лечь костьми за «Апостольское Величество» и «Sanсta Sanсtorum хорват» — Беч (Вену).
А за ними и хорватский Чово-Голиот (Чово — сокращенно: человек; Голиот — голиаф, чьей силою распоряжаются другие) не только готов был лечь, но и ломился в первых рядах — во славу хорватскую, а в удовольствие и благоденствие Беча и Буда-Пешта.
Охранял царство от турок, держал границы, бил итальянцев и — платил, платил...
А за свою «службу верную» получал «милостивейшие грамоты» да бурдючные мосты, как и «доблестное казачество» от Sankt-Petersburga.
Но езгра (ядро) того народа — тежаки — были и оставались хорватами, несмотря на принудительное итальянизирование, онемечивание, — несмотря даже на такие сильные гипнотизирующие средства, как воинствующая католическая церковь с ее иезуитами, доминиканцами, иисусовцами и т. д., вплоть до святой инквизиции.
Езгра эта и спасла целый народ от растворения в немецко-итальянском море. А вот интеллигенция так было «оторвалась» от народных масс, что и языка-то своего материнского не знала. Да и знать его не хотела. Зазорно было.
Но были среди интеллигенции, единицы, правда, — которым свое маленькое родное было куда дороже всего «Священного Царства» и которые, в конце концов, и довели хорватский народ до Народного Веча (вече-рада). И уж Вече само заговорило одним языком с братьями «по ту сторону Савы и Дрины» и образовало с ними единое свободное государство.
Но сколько эти хорватские «маджароны» и «тальянаши» зла принесли родившему их народу! Как долго хорватским «самостийникам» нужно было бороться, сколько напрасных жертв принести, чтобы уверить своих «путейцев» в жизненности и спасительности такой простой истины: «думайте вы о своем хорватском (точнее южнославянском), а о Бече (Вене) пусть немцы думают...»
И другой пример: Дубровник, эта маленькая республика, сумевшая сохранить свою фактическую независимость от всех соседей. Все равно каких: чужих или родственных по крови и языку.
По свидетельству Константина Багрянородного, Дубровник основали беженцы из римского города Эпидавруса, который разорили славяне в начале 7-го века. Эти беженцы — романы — составили ядро населения Дубровника, которое впоследствии славянизировалось и уже в XIII веке народным языком становится язык славянский. Дубровник управлялся своим вечем, имел своего выборного князя, самостоятельно заключал торговые и политические договора. Власть соседних «государств-китов» (Византийская империя, Венеция, Душаново царство, Венгрия) над Дубровникской республикой была чисто номинальна. Вся зависимость Дубровника выражалась только в небольшой дани. Когда турки завладели целыми Балканами — Дубровник сумел не только остаться свободным, но и развил свою экономическую мощь до небывалых размеров. Самая дань, что платила республика Турции, была лишь платой за свободу торговли по всему турецкому царству.
На Венском конгрессе 1815 года «покровительство» над Дубровником приняла Австрия. Под Австрией Дубровник еще сохранял некоторый вид автономии: не платил налогов, не нес воинскую повинность. В 1841 году были введены налоги: в 1878 году введена воинская повинность и Дубровник стал обычным городом «Священной Империи», пока в 1918 году его не заняли отряды сербской армии.
Более тысячи лет дубровчане жили независимой свободной жизнью. На их глазах пропадали и влачили рабское существование несравненно сильнейшие народы. Дубровникская республика защищала свою свободу и от «чужих» и от своих «соседей». Со «своими» (хорватами и сербами) бывала и в приятельских и в неприятельских отношениях и никогда дубровчанам не приходила в голову мысль, что вне объятий своих северных или восточных одноплеменных и одноязычных народов они существовать не могут. Свободные граждане республики Св. Влаха безоговорочно не могли признать над собой ничью власть.
Чрезвычайно искусные дипломаты, они с честью выводили свою республику из таких «безвыходных» положений, в которых и «великие» народы навсегда утрачивали и свою независимость, и свой национальный образ. Каждый дубровчанин предпочитал быть свободным гражданином своей маленькой республики, чем рабом какого угодно «священного» или святого, «ростом миру по плечо», колосса.
Эта маленькая республика (40000-50000 душ) по своему экономическому благосостоянию, культуре стояла далеко впереди своих славянских соседей. Именами — Д. Раньина, Ветрановича, Гундулича, Бунича, Пальмотича, Бошковича и многих других гордились не только дубровчане, но и все южные славяне. И Дубровник по справедливости заслужил имя — «славянских Афин».
Выходит, что и во времена «государств-китов» могли существовать «государственные образования». Психологические, бытовые, социальные особенности старых дубровчан сохранялись веками. А слившиеся в одно политическое целое, хотя бы и по взаимному согласию — договору — родственные народы еще не представляют и духовно — единого. А это — непрочное здание. Особенно в наше время. И наши ориентировщики на чужих пусть это хорошо помнят и по примеру старого Дубровника, «возлюбят всем сердцем своим, всею душою своею и всем помышлением своим» — свой родной край, свою Кубань...
Все остальное приложится... когда этому придет час.
25 августа 1928 года
журнал «ВК»
№ 17
стр. 21-22
Комментариев нет:
Отправить комментарий