От вам спроба пэрэводу тэкста на балачку, якшо балачка це казацкый язык, то вин нэ гирше мовы и языка, и пэрэводам трэба давать волю.
Попов В. А. "Кубанские сказы. Чабрец"
Казак Иван Чегода залышав бэрэга ридной Кубани. Усэ дали и дали нис його кинь и тупит копыт погони замовк у пэкучий полудэнний тыши. Спэрэду сынилы горы, пид ногамы коныка стэлывся яскравый кылым цвитучого стэпу, а позаду...
Позаду залышилася Кубань, руины ридного хутора, дым и хмыл пожежи. Як гарячий витэр-суховий, налэтилы на хутир турэцки орды. Спалахнулы казачи мазанкы, заблыскалы крыви шабли...
Побачив Иван Чегода, чтo вси казакы ляглы пид турэцкыми шаблямы, спробував пробытыся па пивнич. Алэ колы цила сотня туркив пэрэгородыла йому дорогу, вин повэрнув свого коня и поскакав на пивдэнь, до далэкых гир.
От уже кинчаеться стэп. Хмури дубови лисы нэласкавым шепотом стричають казака. И тоди прыдэржав Иван Чегода коня, нагнувся из сидла и зирвав кустык стэпового чебрэцю - нызькой скромной травычкы из червоными квиточкамы и солодкым запахом. Такый же чебрэц рис на бэрэгу Кубани, у ридного хутора, и стара маты часто посыпала им чисту глыняну пидлогу хаты. А хутирски дивчата любылы вплитать пахучий чэбрэц у винкы, колы йшлы пид вэрбы, на гулянку.
Понюхав казак траву, нижно поклав йи за пазуху и въихав у лис. И почало здаватыся Ивану, шо и вэлэтни-дубы, и скромна травка шепотять тэ самэ :
— Казак! Нэгоже залышать ридну зэмлю. Чому ты тут, а нэ з товарышамы. Трус!
— Я нэ трус! — закрычав казак, — Дывыся: моя шабля в турэцкий крови! У порохивныци нэма пороху, я його в бои з ворогамы пэрэвив!
Та й диброва шепотила:
— Нэгоже кыдать ридну зэмлю ворогу! Трус! Замовчав казак, нызько до грывы коня опустыв свою голову, и туга твэрдою рукою стысла його сэрцэ.
Так всю нич йихав вин по лисах и ущелынах, пиднимаючись усэ выше в горы. А колы ранкова зоря кровью залыла били вэршины гир, за пэрэвалом зустрив Иван Чегода воинив у бурках и чорных, як нич, папахах. Спэрэду йихав сывый довговусый старый из зиркыми очамы и горбатым носом. Яскраво-червона бахтова шапочка, обсыпана самоцвитнымы камэнямы, прыкрывала сыви кучери, розшитый золотом плащ розвивався по витри, дорога шабля былася за стрэмэна.
— Хто ты? — крыкнув старый Ивану.
Ничого нэ одповив казак, тико прыдэржав коня и глянув на старого важкым свынцэвым поглядом, Тоди выихалы впэрэд два рослых воины в бурках и , выхопывши шашкы, закрычалы:
— Хто ты? Одповидай нашому полководцу або зараз твоя голова скотыться из плэчей!
Мовчав казак. Чорна туга скувала його тило, и однаково було йому - жить або вмэрты.
— Хто ты?! Одповидай, трус!
знову крыкнулы воины.
— Я нэ трус! — простогнав казак и, выхопывши шаблю, прышпорыв коня.
Вскынув втомлэну голову жвавый кубанскый кинь, захрип и рвонувся назустрич воинам. Схрэстылыся и заблыскалы шабли. Умило и спрытно володилы клынкамы люды в чорных папахах, алэ нэ було в ихних руках розпачлывой сылы и люти. Довго дзэнькалы, схрэщуючысь, клынкы...
Та й от широко змахнув шаблэю казак, выбыв зброю з рук воинив и зупыныв коня - похмурый и могутний, як гирска гроза. Закрычалы од обурэння други воины в бурках, блыснулы в промэнях молодого сонця дэсяткы клынкив, та й старый засмиявся и повэлив сховать шабли.
— Добрый воин! — сказав вин Ивану, — Мэни потрибни гостри шабли и крипки рукы, шоб быты турок... Сховай шаблю, прыбулэц, и сидай з намы на кылым! Нэхай кубок доброго карталынского вына розженэ твои думкы...
Иван Чегода злиз из втомлэного коня и прысив на мьякый кылым, розгорнутый воинамы. Смуглолыцый юнак пиднис йому окутый сриблом турый риг, наповнэный запашным выном.
— Може тэпэр, за дружньою трапэзою, ты повидаеш нам, хто ты и звидкы? — ласкаво запытав старый.
— Я — кубанскый казак Иван Чегода... Була в мэнэ зэмля ридна, улюблэна, була стара маты, була дивчина чорноока, а зараз ничого нэма, сам я! Спалылы мое щастя прокляти туркы!
— У нас одна дорога и одни ворогы,— сказав старый,— Руски воины и воины сонячной Картли нэ одын раз плич-о-плич стоялы проты туркив. Идь из намы в Картли — там знайдэш соби другу батьковщину. Там збыраеться войско на боротьбу з туркамы...
Чи то од солодкого мицного вына, чи то од ласкавых слив сывоволосого военачальныка, алэ повэсэлив Иван Чегода.
...Як бурштынови зэрна в четках, одын до одного йшлы дни. И нэзабаром далэко по турэцкий зэмли, аж до блакытного Трапэзунда, грымило гризнэ имья Ивана Чегоды. Сами одважни турэцки воины блидлы и повэрталы назад конэй, колы на ных мчався хмурый, довговусый воин у багатой одэжи и золоченому шоломи. Багато пэрэмог одэржав молодый сотнык грузынского войска. Вин навчив пидлэглых йому воинив змиямы крастыся в кущах до вражого стана. Вин пэрвый нисся на кони в атаку, и нихто нэ миг остановыть його. Багату одэжу, лыхых арабскых скакунив, палац, прыкрашеный червоными багдадскыми кылымамы, подарував гэрою- кубанцу грузынскый полководэц. Та й николы нэ посмихався Иван Чегода, завсигда холодни и страшни булы його крыжани очи. И слугы нэ раз бачилы, як богатыр, усамитнывшись у далэкий кимнати свого палацу, одкрывав золоту скрыньку, диставав звидты пучок сухый, нэбаченой в цых краях травы, шепотив тыхи, ласкави слова про кубаньску зэмлю и плакав над сухым кустыком:
— Чому вин нэ пахнэ? Куды подився його стэповый мэдвяный запах?
И нэ моглы зрозумить люды: навищо було потрибно нюхать суху траву, колы навкругы стикы яскравых, пахучих цвитив!
И знову мисяц и сонцэ одсчиталы добу и мисяци. Одного разу у тыхый вэсняный вэчир, колы повитря було солодкым од подыху роз, Иван Чегода, замкнувшись у далэкий кимнати свого палацу, знову одкрыв золоту скрыньку. Звидты пахнуло мицным, густым, гарячим запахом вэсняного кубанского стэпу. И отут упэрвэ помитылы слугы радисну посмишку на лыцэ гризного Ивана Чегоды. Воны широко розкрылы очи од подыву, колы улюблэнэц старого князя зирвав из сэбэ дорогоцинну одэжу, надяг сыни выцвили шаровары, сорочку зи скромным узором, и заломлэну назад стару шапку. Потим вин зняв зи стины шашку в чорных потэртых шкиряных ножнах, взяв довгу ружныцю, палычку свынцю и риг, повный пороху. Вэсэлый, усмихнэный, вин сам пишов у стайню и, пройшовши повз дорогых арабскых скакунив, засидлав кубанского кошлатого коня. А колы Иван Чегода выихав за ворота палацу, слугы почулы, як вин спивае голосну писню, широку и бурхлыву, як гирска рика...
От и опушка дибровы. Викови дубы шепотять молодыми лыстамы шось ласкавэ и прывитнэ. Яскравый, зэлэный, посыпаный ризнобарвными искрамы цвитив, дымыться пид сонцэм вэсняный стэп. Жадибно вдывляеться у нього казак, нагынаеться з коня. Та й нидэ нэ выдно нызькой пахучой травычкы-чебрэцю. Тико старый сухый кустык шелэстыть пид сорочкою в сэрця и даруе пьянкый аромат.
У стэповой балкы назустрич казаку выихало трое людэй в обирваных свитках и облысилых папахах.
— Куды идэш, хлопэц? Там туркы! — тужно сказалы воны.
— Иду на Кубань, на ридну зэмлю... Клыче вона нас, шоб ослобонылы мы йи од ворога,— одповив Иван Чегода и дистав черэз пазуху сухый чебрэц. Жадибно вдыхнулы казакы ридный запах и мовчкы поихалы за Иваном. И одын з ных сказав:
— Уж цилый год я нэ бачив чебрэцю! Нэ ростэ вин бильше в нашому стэпу...
Всэ блыжче и ближче бэрэга бурхлывой Кубани. Всэ нови и нови люды выходят из плавнив, зи стэповых балок, з руин згорилых хуторив.
— Куды дорогу дэржитэ? — запытують воны.
— Добувать ридну зэмлю йидем! И усэ бильше и бильше конэй ступають слидамы Иванова скакуна. Вэчир махнув сыним крылом, колы зачулы казачи кони солодку кубанску воду. Спэрэду на бэрэзи забилилы намэты турэцкого войска.
— Чи нэ одпочить пэрэд боем, Иван? — запытав одын з казакив, — Кони йшлы цилый дэнь и утомылыся!
— Ни! Кони чують кубаньску воду и рвуться впэрэд!
— Чи нэ одпочить нам, Иван? — запытав другой.— Прытомылыся казакы, адже цилый дэнь пид сонцэм йихалы!
— Ни! Прохолодный витэр кубаньскый освижить нас!
— Чи нэ остановытыся нам, Иван? Тэмние вже!— сказав трэтий.
— Ни! Нэзабаром мисяц зийдэ, и Кубань, як зэркало, його промэни нам бэрэг освитять!
Загудилы трубы в турэцкому табори. Выбиглы янычары, пидхопылыся в сидла делибаши, замыгтилы вогни. Та й нэ выдни им булы в похмурому стэпу казакы, тикы тупит копыт чувся. А Кубань своимы хвылямы, як срибною лускою, одбыла промэни молодыка и освитыла турэцкый табир. Свижий витэр прымчався з рикы и сирым туманом до костэй пронызав турок.
Грозою налэтила казача лава.
— Чегода-Паша! — закрычалы туркы, побачивши пэрэднього воина, и шабли почалы падать в ных з рук.
Дарма турэцкый паша намагався гризными окрыкамы надыхнуть своих воинив. Дарма з крыкамы кыдалыся на казакив розлютовани делибаши. Нищо нэ могло остановыть казакив. Блыскавкамы блыщалы ихни шабли, грымилы ружныци, усэ тиснише стыскувалося казаче кильце навколо турэцкого табору.
— Упэрэд! З намы аллах! — закрычав турэцкый паша и з добирными воинамы рынувся на казакив. Здавалось, шо ще одын момент — и прорвэ паша смэртоноснэ кильце казачих шабэль. Алэ вдрух вырис на його шляху хмурый воин з оголэною шашкою.
— Упэрэд, казакы! З намы батьковщина! — голосно крыкнув воин, и турок довидався в ньому Ивана Чегоду.
— От тоби, гяур! — завэрэщав паша и опустыв крыву шаблю. Та й Чегода спрытно одвэрнув удар, розмахнувся и зрубав турэцкому паши голову. Завылы туркы од розпачу, повэрнулы назад и сталы кыдатыся в Кубань...
У ту нич тысячи их назавжды поляглы на кубанский зэмли, а други потонулы в бурхлывых водах рикы. Писля бою втомлэни казакы солодко заснулы на зэлэний трави в ридной Кубани.
А ранком, колы гаряче сонцэ почало пыть росу и умылося в холодний рички, воны прокынулыся од жаркого мэдвяного запаху. Тысячи кустыков нэвысокой травычкы з мьякымы лыстыкамы и червоными дрибными цвиточкамы розцвилы навколо ных, посылалы свий нижный аромат и ласкавый шэрэх. З тых пор, одправляючись у похид, завжды бэруть из собою казакы сухи пахучи гилочкы ридного чебрэцю.