вторник, 26 сентября 2017 г.

Вся сила Кубрата в его эпичности и мифологичности. Достоверно известно только об огромной державе степняков в середине 7 века. Остальное - фантазии летописцев и свободный полет мысли историков. Не зря же Кубрата своим считают болгары, македонцы, хорваты, чуваши, татары, балкарцы. Нам же важно, что столица державы степняков находилась на Тамани, что древние чубатые кубанцы под бунчуками ходили Войском громить соседей (от Дуная до Каспия) и не знали поражений в боях. Нам важно, что Кубрат помог спасти Византийскую империю от гибели, что он принял христианство и был женат на дочке императора. Лава,  джигитовка, седло, палаш, стремя, бунчук, вышки, рубка лозы и тыкв — родом из тех времен. Кубанские руны связаны с кириллической азбукой. Древние булгары — степное наднациональное образование, дружинный характер образования народа. Начавшись с седой греко-бактрийской древности, степняки прошли от предгорий Памира до Кубани и впитали в себя финно-угорский, аланский, тюркский элемент. В восточной Европе слились со славянами. Сравнение их с современными тюрками очень сомнительно. Кубанские руны по-тюркски не читаемы (даже пишутся в другую сторону), имена Кубрат и Аспарух расшифровываются с осетинского языка. Само слово булгары обозначало происхождение из древней Балхии, а в 7 веке означало отделившуюся от Тюркского каганата Орду. Короче, перед нами степная держава — общий котел, где ценились рыцарские качества и воинские доблести. И еще, Болгарская православная церковь продвигает Кубрата в святые.

Болгарский степной художник Александр Алексиев - Хофарт
https://alexhoffart.com/paintings/hist/

понедельник, 25 сентября 2017 г.

 Мой вариант Кубрата самый горный из всех, изображений не сохранилось, каждый народ пишет вождя под себя  )
 Хан Кубрат.(худ. Ал. Алексиев-Хофарт)
Хан Кубрат и его пять сыновей. (Худ. Н.Донков).

суббота, 16 сентября 2017 г.

Балачковый проект kubanska.org закрывается из-за отсутствия финансирования. Ни одна культурная или казацкая организация Кубани, России, Украины не захотела проспонсировать современное развитие балачки. Отношение обеих стран к балачке абсолютно одинаковое. Обе считают ее умершим диалектом с установленным списком авторов, песен и пословиц 19 века. И все. Никакое современное развитие балачки не предусмотрено и даже осуждается. Типа, балачкой говорили малограмотные селяне, а теперь есть литературные язык и мова. Точка. За четыре с половиной года нашим проектом собраны сотни частушек, тысячи пословиц, десятки тысяч слов. Найдены новые имена балачковых авторов. Гейман, Мащенко, Науменко, Горбенко, Костенко, Тернавский, Сизова. Список можно продолжать. Проект был единственным местом, где могли и хотели доказать отличие мовы от балачки. Местом, где искали живых балачковых авторов. Жаль, но в 21 веке балачка оказалась не востребована. Нет ее на телеканалах, нет ее на краевых сайтах, нет ее в краевых СМИ. Проект законсервирован. Будем ждать лучших времен. Цена вопроса от 25 тыс. руб. в месяц. С уважением, Андрей Руденко (kubanizator@gmail.com) 


среда, 13 сентября 2017 г.

Ссылки на закачку бесплатных балачковых книжек и книг о Кубани в формате FB2 (читалка тоже на закачку)
https://cloud.mail.ru/public/KPuV/zj7XpCQLw  Читалка формата FB2
https://cloud.mail.ru/public/BoMV/4hPseoxEJ  Науменко В.Г. Гейман А.А. Рассказы балачкою
https://cloud.mail.ru/public/B5bx/jFA93bSS3  Мащенко С.М. «Отрывок воспоминаний»
https://cloud.mail.ru/public/39p6/hy58VcZtz Пивень А.Е.«Зборник-4»
https://cloud.mail.ru/public/9KFi/bNysao43e Дикарев М. А. "Риздвяни сьвяткы в станыци Павливський Ейського оддилу, на Чорномории"
https://cloud.mail.ru/public/AK81/RHEHysC3t  Кирилов Петр «Черноморская свадьба»
https://cloud.mail.ru/public/HGZf/34qwtJ3Dh Пивень А.Е.«Как черт украл гетманскую грамоту»
https://cloud.mail.ru/public/8urx/wGvX35xTQ  Пивень А.Е.«Зборник-1»
https://cloud.mail.ru/public/LZEN/haryAvTSH  Пивень А.Е.«Зборник-2»
https://cloud.mail.ru/public/wiQv/RrbG1KvWJ  Пивень А.Е.«Зборник-3»
https://cloud.mail.ru/public/8M95/cGKutFWUi Васыль Мова (Лыманськый) «Поэмы»
https://cloud.mail.ru/public/9tu7/vUUoNEYGb  Васыль Мова (Лыманськый) «Малюнкы з натуры»
https://cloud.mail.ru/public/C6qX/vm91RNYXf  Руденко А.В. «Тоди — ой!»
https://cloud.mail.ru/public/PLeA/62t4K6bBx Руденко А.В.«444 анекдота балачкой»
https://cloud.mail.ru/public/N69N/dsNDP1SDJ Руденко А.В.«Кубанская Булгария»
https://cloud.mail.ru/public/JnGU/1yQryjccy   Руденко А.В.«Кубанская поэзия балачкой»
https://cloud.mail.ru/public/MDu2/JpKjz5MyW  Руденко А.В.«1000 поговорок балачкой»
https://cloud.mail.ru/public/N3rk/UQgUcxfVB  Руденко А.В.«Шо»
https://cloud.mail.ru/public/6NoJ/3ZkHHg92H  Руденко А.В.«Та ты шо?!»
https://cloud.mail.ru/public/BwcJ/E7xrryXZk  Руденко А.В.«Так отож»
https://cloud.mail.ru/public/Knij/xn9Bz72gT   Руденко А.В.«Тосты. Рецепты. Анекдоты. Балачкой»
https://cloud.mail.ru/public/6auu/faJU8Xq6J  Руденко А.В.«Тю»
https://cloud.mail.ru/public/B98j/zaFQAxb4t  Руденко А.В.«Зеленая республика в Черноморье в 1920г.»
https://cloud.mail.ru/public/7VN5/Bct92KbRh  Воронович Н.В. «Меж двух огней»
https://cloud.mail.ru/public/4cM3/dXEqUehKs  Воронович Н.В. «Зеленая книга»
https://cloud.mail.ru/public/C1jx/fe2Vg5CmQ Мигрин И.И. «Похождения или история жизни Ивана Мигрина»
Балачковые слова и поговорки от Науменко В.Г.
Заведывать, заведывающий, зачыпыть, хвылька, публика, ны, нымы, нэвэжлывый, друзьяка, пэрэполошить, командыр, зразу, нычого, повысыпаютьця, ухлудю (разобью), умисто, звоныть, луччэ, опьять, оддувалысь, спытай, жадни, од, полтыннык, руб, пожаднычалы, год, расквоцалысь, намостылысь, хватаютьця, понадувалысь, насылу, прыкажеш, додумалысь, наловыть, зварыть, замисто, положым, поставылы, йихний, дывлятьця, выхватылы, видтиля, пидиймаетьця, давалы, подлатались, зализалы раны, охота, попросылы, пустыть, разришылы, напомнылы, тилько, стрильба, лахва, звиняй, дымарь (не служивший), называлы, сыпать ситкы (ставить сети), обчественну, взялы, рэпаный, рыбалка (рыболов), одкрытый, лыст, дило, роздувать, пидтягнуть, выборный (депутат), дивать, запысуй, звэрху, платыть, цилковый, обчэство, учытэль=вчытэль, птыця,  добавыть, крутытьця, напысать, школяр, ищэ,  стырчать, высять, кинчаетьця, дижурный, тыжнева, нахидка, мынута, роспысать, подержь, ружжо,
Бугай на пужарь звоныв
Позвоныть на пужарь
Була в собакы хата
Тары-бары-растобары
Тилько щоб нам очи втырать
Ны губэчы часу...
Лэжать на мнягкий пэрыни, покурювать
Ну, ничого робыть
Начэ плавни горять
Понадувалысь як сычи
просты Господы
Отак козацтво не згинэ
Хоч сокыру вишай
До ладу
Щоб йому рукы повысыхалы
Сюды-туды, туды-сюды
Зна вин батька свого лысого
То вжэ попало в чулку та пид стриху
Умиючи, нам то ны довго
Балачковые слова и поговорки от Геймана А.А.
Смина, воротныкы, на нарях, дозвольте, часовый, не торопысь, комышина, воинський, выламувать, укрипления мускулив тила, пидтягнись, крутышся, дзига, прыказувалы, замитно, случаеться, чаигрии, шопот, пиймалы, арыстант, сидлать, посидлаю, дохтар, гуляють, комыш, доносю, сим, се, розыскувать, мэртви, нэ звисно куда, тутэчкы
Ты шо крутышся тут як дзига
Яку тревогу ты наломав

суббота, 9 сентября 2017 г.

Трое в ладе, не считая самбуки
Пломбир — Стоматолог
Кабинет УЗИ — Израильский военторг
Абонемент — Чоловик бэз лампас и погон
Скрыпак скрыпыв с крипачкою
Барселона — Яка шкода, шо сильськый бар закрыт (Бар?! Село! На...)
In-Style - По-багатому
Фантазии на тему выборов, жаль, но только фантазии )

Кубанский исторический и литературный сборник
№ 18
1962г.
стр.25
Петр Кучеря
Былое
В Кубанских войсковых частях (в полках, батареях и в пластунских батальонах) казаки одной станицы вышучивали или даже «допекали» казаков других станиц.
Это была своеобразная традиция, передававшаяся из поколения в поколение и свойственная только казакам.
В регулярной российской армии, флоте и в авиации этого не было.
Приходится пожалеть, что те, которым в прошлое время были вверены бразды правления, совершенно не понимали высокой ценности этого богатого этнографического материала и ни сами ничего не делали в отношении его собирания для сохранения от исчезновения, но и не помогали тем немногим, что посвятили свое неслужебное время этой кропотливой работе, столь важной для грядущих поколений и истории.
Вследствие такого недопонимания, этот богатейший материал, попавши, волею судьбы, в свистопляску российского лихолетья, обречен на исчезновение.
Писались истории или памятки войсковых частей, перечислялись и описывались их боевые действия, приводились подвиги отдельных героев, упоминались парады, торжественные встречи или посещения высокопоставленных лиц, полковые, батарейные или батальонные праздники с непременным участием хора трубачей и песенников, джигитовки и прочее. Историки этого ранга тяготели к представлению в рамках только боевой и строевой сторон своих частей, совершенно пренебрегая иною, не менее важной стороною — честной, неофициальной или внеслужебною жизнью, что так ценно и важно для полноты подлинной истории, чему теперь суждено «кануть в Лету».

*****************************

Мотивом для вышучивания служили, обычно, какой-либо курьезный случай, имевший место в той или другой станице. Иногда же были и выдумки анекдотического характера. Приукрашенные неиссякаемым черноморским юмором, меткостью и образностью выражений, они являлись плодами творческой изобретательности остряков и шутников, вносили веселье в среду рядового казачества и скрашивали однообразие, а зачастую, и тяготы военной службы, как и песня — спутница казака в течение всей его жизни.
Так, казаков станицы Полтавской «допекали» шуткой (в разных вариантах), что в ихней станице «бугай на пужарь звоныв».
Это не выдумка, а действительность.
Случилось это во времена уже никогда не повторяемого казачьего приволья, когда домашний скот частенько уходил из-под хозяйского надзора со двора «в самовольную отлучку» и попадал на церковную площадь, покрытую густым ковром сочного спорыша.
Так вот и бугай пана Крыженя (Крыжановского) иногда не отказывал себе в удовольствии сделать прогулку на площадь и, если не с голодухи, то просто от скуки пощипать соблазнительного зеленого спорыша.
Никаких строений, кроме церкви, отдельной от нее колокольни и церковной сторожки, на площади, конечно, не было.
Церковь с колокольнею и сторожкою были огорожены дощатым забором, все четверо ворот которой всегда были открыты настежь.
Колокольня была деревянная, имевшая форму правильной шестигранной призмы, с пирамидальной, тоже шестигранною крышею, с позолоченным крестом на ее вершине. Покоилась она на шести массивных дубовых столбах. С земли на колокольню вела деревянная лестница, а от часового колокола, через окно, свешивалась к земле веревка с петлею на конце, чтобы, когда надо было отбивать часы, не подниматься сторожу по лестнице и этим не утруждать его старческие ноги, особенно по темноте.
Почему то именно из любопытства ли, или просто, чтобы убить время, но бугай Крыжаня однажды забрался в церковную ограду, а очутившись там, не мог не соблазниться, чтобы не почесаться об один из столбов колокольни, выбрав, как на грех, для этого именно тот у которого спускалась петля от часового колокола.
Почесываясь и отгоняя мух и оводов, бугай угодил рогами в петлю и, конечно неумышленно, произвел удар в колокол. Испугался... рванулся наутек, но петля держала его на привязи, а попытка освободиться от нее привела только к беспорядочному набату, еще больше пугавшему и раздражавшему его.
Прибежавший сторож, не без труда, успокоил не на шутку взбеленившегося невольного звонаря и освободил его из петли.
Почувствовав себя на свободе «звонарь» со всех четырех бросился домой, но на углу площади остановился и, нервно помахивая хвостом, долго смотрел в направлении колокольни, точно желая собраться с мыслями, чтобы отдать себе отчет — что же именно произошло.
Казалось бы — пустяк, который, как говорится, выеденного яйца не стоит, но из него возник мотив для вышучивания полтавцев.
2-я часть
Кубанский исторический и литературный сборник
№ 18
1962г.
стр.26-27
Петр Кучеря
Былое
Возникло вышучивание совсем просто...
В компании сослуживцев, в полку ли, в пластунском батальоне или в батарее, когда казаки из разных станиц, вспоминая семью, отчий дом и станицу, рассказывали забавные случаи, имевшие место у них. Полтавец, чтобы не быть хуже других, тоже рассказал о происшествии с бугаем. Как и всегда в таких случаях, рассказ был принят слушателями с недоверием, просто как выдумка изобретательного рассказчика, но подтвержденный другими полтавцами, сочтен потом за правду и этого было достаточно: сразу же нашлись остряки, которые использовали этот случай для вышучивания полтавцев. Пользовались всякою возможностью «зачыпыть»  их  — «позвоныть на пужарь», хотя, конечно, знали, что и полтавцы не останутся в долгу и угостят шутников и задирак «допеканием» не менее добросовестным и «дальнобойным».

***************************************

Лагерный сбор...
Лагерь на р. Протоке под станицею Славянскою...
В праздничный день компания свободных от наряда казаков, скажем станицы Староджерелиевской и других, сидит в тени стройных пирамидальных тополей на почтительном расстоянии от главной линейки и от офицерских табльдотов, т.е. офицерских столовых и режется в карты «дальнобойным» в «ишака», в «виз», в «хвыльку» и реже в подкидного дурака. Эта — последняя игра привилась у казаков значительно позже — уже перед 1-й Мировой войною. Вокруг стоят или сидят на корточках, или поджав ноги по-турецки, а то и лежат на брюхе «зрители» или «публика» из разных станиц.
Хохот, шутки, подзадоривание и подтрунивание над игроками, допустившими какую-нибудь оплошность в игре, или попавшими в затруднительное положение...
В это время приближается к ним «гость» из 1-й сотни, бывшей по соседству, полтавец.
Увидев его, один из игроков, торопливо или как бы сильно озабоченный, толкает локтем стоящего около него «зрителя» и «потыхоньку», но так, чтобы это слышал «гость» говорит:
 — Роман, подывысь, будь ласка, чы нымы там на дорози бычовы..
 — Якой там бычовы? — искренне удивляется тот, не поняв сразу в чем дело. — Чого цэ тоби прийшла в голову якась бычова...
 — Эй, Романе, Романе! — укоризненно говорит игрок, интересующийся бычовою. — Якый же ты нэвэжлывый до гостэй!.. Та ось жэ йдэ до нас друзьяка Макар Васылёвыч, та щоб, нэ дай Божа, нэ заплутався у бычову, та нэ бэвкнув на вси дзвоны... на пужарь!.. Пэрэполошить увэсь лагерь, а й командыра полка... А командыр — сам знаеш — зразу ж отчита «тётю» кому ж другому, як ны нам:
 — Куды ж вы дывылысь, так и ось як вашу... тётю!.. Хиба нэ знаетэ, що полтавци запутуються у бычови та, як бугаи, звонять на пужарь!.. («Тётя» относилась к слабости командира полка, который, против обыкновения, не трогал казачьих матерей, но упоминал «тётю» с удовольствием и всегда выразительно).
 — Як бэвкнэ, так тоди побачытэ вы «тётю»...
Это покрывается общим хохотом всех присутствующих. Улыбается и «гость», качает укоризненно головою и говорит гостеприимному задираке:
 — Нычого, нычого!.. Бэвкну я тэбэ колы-небудь по макитри (по голове) так, що з нейи повысыпаютьця не тилькы дзвоны, а й дзвоныкы и дзвонынята!..
(продолжение следует)

1-я часть
Пивень А.Е.
Торба смеха и мешок хохота
Краснодар, 1995
Прыспивы до козачка

Як пишла я у танэць, у танэць,
А за мною козаченько молодэць;
А я йому на биду, на биду
Бривонькамы повэду, повэду!
 — Ой, дивчино, нэ у гнив, нэ у гнив,
Нэ боюсь я твойих брив, твойих брив!
 — Нэ круты-лыш, козаченьку, ты свий ус,
Бо я тэбэ нэ боюсь, нэ боюсь.

***

Ой, гоп, нэ помалу,
Я пошыла кохту з валу;
Як пошыла то й надила,
Кажуть люды, що до дила!

***

Ишла баба гомонуха,
Гаман загубыла;
А я йшов та найшов —
Мэнэ маты была.
 — На що тоби, мий сыночку,
Цей гаман издався?
 — На табаку, на тютюн,
Щоб нэ розсыпався!

***

Як бы такы, або так, або сяк!
Як бы такы Чорноморськый козак!
Як бы такы молодый, молодый,
Щоб по хати поводыв, поводыв,
Страх мэни нэ хочеться
З старым дидом морочиться!
(дали будэ)

7-я часть
Васыль Мова (Лиманский)
Творы
Мюнхен, 1968г.
Малюнкы з натуры
(З нотаткы слидчого судди).
Помиркувавши трохы над справою Халабурдыхи, спысав я протокол показання про тэ блудязтво та мэнування сэбэ чужим мэнням и застановывся на постановлении, А Халабурдыха тымчасом сыдила похнюпывшись на канапци та смыкала бэз  ниякой нужды кутасы своей шали.
— Так от шо, молодыце, зроблю я з тобою, — сказав я напослидок, — оце пошлю тэбэ в Коренивку, та колы справди  прызнають тэбэ там за коренивську козачку Настю Халабурдыху, то справа про блудязтво на тому и закинчиться. Алэ крим цього ище судытымэ тэбэ суд за мэновання чужим мэнням.
Кара за цю провыннисть будэ нэвэлыка, то тоби нэма чого и  журытыся. И покы сточиться над тобою суд, то я виддам тэбэ пид  дозор коренивськой полиции, а шоб нэ було тоби морокы з чоловиком, то — нидэ дитысь! — накажу вже полиции, шоб тэбэ вид батька-матэри до чоловика сыломиць нэ гналы. Так це ж тилькы до часу, покы сточиться суд, а як закинчиться суд, та видбудэш ты арэшт, то тоди вже рятуйся вид чоловика, як сама знаеш.
— Спасыби и на цьому! — промовыла Халабурдыха зидхнувши. И знов замовклы мы обое. Я кинчав постановление, а  Халабурдыха, виддувши гарни свои губкы и утопывши очи в дил, ще жвавиш почала смыкать за кутасы. Вона очевыдячкы була в забурэнни, шось мала на думци, шось хотила сказать чи зробыть — и вагалась. Аж ось бачу, шо вона тыхэнько пидвэлася з канапкы, пидступыла до мого стола, пэрэхылылася черэз його, обпэрла  голову на ликти и, якось хытро дывлячись та солодэнько  усмихаючись, промовыла стыха:
— Паныченьку!.. Голубчику! Ось послухайтэ бо, шо я вам скажу!
— Кажи, молодычко, — видказав я, нэ покыдаючи свого  пысання.
— Навищо вы посылатымэтэ мэнэ у ту трыкляту Коренивку?
Зоставтэ мэнэ краще у сэбэ, — промовыла вона дали, трошкы засоромывшись. — Я вам и побаню, и прыбэру, и самовар
настановлю. Я вам догоджатыму, як тилькы зумию ... Я вже ж  служила у панив, то якось такы зумию и вам догодыты...
— Чудэрнаста ж ты, молодыце, як я бачу, — видріик я, нэ видрываючись вид своей роботы. — Нэвже ж такы справди в тэбэ
думка отакым чином полипшить свою долю? Ну, нэхай бы взяв я тэбэ до сэбэ, то нэ вик же ты жила б у мэнэ?
— Та навищо там вик? — згукнула Халабурдыха. — Вы подэржтэ мэнэ тилькы так, покы суд закинчиться та покы я наобрыдну вам.
— Ну, а дали ж шо?
— А дали я знайду соби и другого.
— А потим и трэтього?
— Та може нэ то трэтього, а и пьятого и дэсятого!
(дали будэ)
Васыль Мова (Лыманськый)
Поэзии
Киев, 1965г.

с.35
И бачу я тоди широкэ сыне морэ —
Клыкоче глыбына, и стогнэ, и рэвэ,
И хвыли пиняви збигаються, як горы,
И гурт човнив на мори тим плывэ;
И дружно козакы на вэсла налягають,
И кожний пину бье, и кожний хвылю рвэ...
Лютуе, стогнэ морэ, з рэбэр их скыдае
И пиною, скаженэ мов, им очи забывае —
Я чую голос их... я бачу — потопають!..

*********************************************

с.129-130
Надколысна писня
Прысвящаеться жинци моей,
      Надежди Иванивни

Люли-люли, дытыночко,
Засны в добру годыночку!
Засны, лышка нэ знаючи,
Дозвиллячка вживаючи.
В тэбэ хатка тэплэсэнька,
Постилонька мьякэсэнька,
И чого душа забажае,
Тоби мама постачае.
 А там дэсь-то в хати драний,
Нэогритий, нэпрыбраний,
Там чужая дытыночка
Та й нэ заснэ и годыночкы.
Будэ крычать, кволитыся,
Будэ плачем жалитыся,
Шо постилонька холодна,
Шо сама вона голодна,
Шо засохло у роточку,
Шо болыть у животочку...

Люли-люли, дытынятко,
Засны, мое янголятко,
Засны соби, угамуйся,
Про долэньку нэ турбуйся.
В тэбэ мама молодэнька,
И здорова, и вэсэлэнька,
Бо в достатках, у розкоши
Проживае вик хороший,
А в добри, шо й судылось,
Ты на втиху й родылось.
Вона тэбэ нагодуе,
И прыспыть, и попыльнуе,
А прокынешся зи сна —
Знов, вэсэла и прывитна,
Прыпэстыть, и розгуляе,
И писэнькы прыспивае.
 А там дэсь-то в драний хати,
Е друга дытынка и маты;
Тилькы тая дытыночка
Та нэ заснэ и годыночкы:
Цилу ничку крычатымэ,
В мами йисткы прохатымэ.
Алэ мама в нэи хвора,
Бо збороло йй горэ,
Вона вик жила в роботи,
Вона зныдила в скорботи.
И малэ дытятко хворэ
Уродылось й на горэ —
Йисткы даты нэма чого!
За здоровья лэдачого
В нэи груды повсыхалы,
А коровкы нэ прыдбала...
И от вона ничку цилу
Сыдитымэ, знэможила,
Сыдитымэ, куняючи,
Колысочку хитаючи
Та болисно зитхаючи...
Люли-люли, дытя мое,
Ой, спы, мое коханэе!
Ой, спы соби, нэ кволыся,
Про долэньку нэ журыся;
В тэбэ тато богатэнькый,
Прывитный и вэсэлэнькый,
И втишаеться тобою,
Мов лялькою дорогою.
Гэн папэры вин читае,
А тэбэ нэ забувае,
То прыслуха, то наглянэ —
Як то там дытя коханэ?
А там дэсь-то, в хати вбогий,
Там ждуть тата из дороги.
Пизня нич, и вые хвыща,
Кризь виконця витэр свыще;
Квылыть-плаче дытыночка,
Нэ заснувши и годыночкы;
Хвора мама омливае,
В думци тата уздривае:
За хурою за важкою
Йдэ вин тыхою ступою,
Йдэ понурый, засмученый,
Роботою намученый...
А сниг очи заслипляе,
Дориженьку замитае...
И дытыночку колышучи,
Сыдыть мама, нэ дышучи.
Сыдыть вона, наслухае,
Чи ще тато нэ гукае,
Чи в виконэчко нэ стукнэ,
Чи двэрыма вин нэ грюкнэ?..
Та й хоч вэрнэться з дороги,
Нэ покраща хата вбога:
Вин прыбудэ наморэный,
Прыгодамы завгорэный.
Будэ йисты хлиб з водою
И за хатньою бидою
Ще смутниший, може станэ,
А на дытя и нэ поглянэ...
Люли-люли, дытыночко,
Засны в добру годыночку,
Люли-люли, дытынячко,
Засны, мое янголячко.
Ой, спы соби, высыпляйся,
Здоровьячка набырайся,
Та росты, шоб дужим буть,
Та ставай на добру путь;
Зрощай сэрдэнько любляче,
Розум добрый, чесну вдачу.
А як дийдэш повных лит,
Спизнавай вэлыкый свит,
Спизнавай життялюдскэе,
Спизнавай всэ злэ-лыхэе
И борысь из ным як мога;
Та любы диток убогых,
Шо вродылысь сэрэд тугы,
Злыднив, бруду и нэдугы
Та ще змалку в драний хати
Им судылося страждаты.

пятница, 1 сентября 2017 г.

Русский Вестник
1857
Н. Воронов
Черноморские письма
Екатеринодар, 1857 г.
№ 3
V.
Сторожевой пост на берегу Кубани — это небольшой двор, обнесенный огорожею из терновника, с амбразурами для ружейной пальбы. На этом дворе находится две-три избы, в которых теснится караул, состоящий из сотни, а иногда, преимущественно зимою, и гораздо большего числа казаков; на подкрепление их посылается иногда и регулярное войско. Но главная опора такого поста заключается в пушке большого калибра: звук ее особенно не нравится горцам, потому что он пробуждает тревогу по всей линии. Подле поста находится вышка, с которой караульный казак должен зорко следить в течение дня за всем, что делается подле него по Кубани и за Кубанью; обыкновенно глазам его представляется одна и та же местность, да по временам меняющееся небо, и только; тем не менее, однако, глаза его нужны для края, потому что от них прячется готовый на грабеж горец. На ночь караульный сходит с вышки, и надзор за линиею усиливается посредством залогов или секретов, которые бывают тем ближе друг к другу, чем удобнее время для переправы через Кубань.
Не берусь описывать обыденной жизни на постах, стоящих в поле, вдали от жилья: однообразная, бессемейная, бедная эпизодами и из военных случаев, подверженная различного рода лишениям и неудобствам, жизнь эта, повторяю, — подвиг непривлекательный, однако чрезвычайно нужный для края. Да и можно ли ожидать каких бы то ни было удобств в стране, которая, и мимо лагерной жизни, всюду кажет следы неряшества или бедности?
Эта повсеместная бедность только делает ее более сносною, и легко мирит черноморца с его тяжелою службой. Да и что, наконец, значат неудобства жилья, например, для пластуна, который сроднился с болотом? Помню, раз мне довелось ночевать на одном из постов; меня пригласили в избу, которая походила на грязный арсенал: всюду висели ружья, шашки, бурки; около стен стояли нары, покрытые соломой. Человек десять казаков, собравшись около котелка, черпали из него ложками какую-то похлебку, приправленную полевою горчицей. Я также зачерпнул, и нашел, что похлебка не без вкуса. Затем последовал ночлег; но — пресвятая Богородица!  Какова была
эта ночь! Тысячи блох терзали меня непрерывно, не давая сомкнуть глаз. А казаки храпели как нельзя лучше, и на жалобы мои один из них сказал мне в следующее утро: «Та вже жь... сего товару, благодарение Богу, у нас щей мало». Всходил я и на вышку, где в то время, погруженный в созерцание, на корточках восседал усатый черноморец.
 — Что, тебе не скучно? — спросил я.
— Мени? — ответил он, — ни... витселя богацько выдно…
 Я посмотрел вокруг себя: точно, степи много, а еще больше закубанской равнины, по которой сизел легкий туман. Но будто казаку нравится эта однообразная картина? И какие думы на нее он переносит? Прошлого он не помнит, о настоящем молчит, о будущем наверно не помышляет. Или просто хорошо ему оттого, что вот он сидит да смотрит вдаль, а даль эта и широка, и спокойна, в глаз ничем лишним не бьет,— и сидит он долго, греясь на солнце, да и сам уж не знает — не то он спит, не то бодрствует, но только в голове нет ни одной думы: вот словно превратился в того кузнечика, что немолчно звучит в траве и перестал уже быть кузнечиком, а весь, кажется, перелился в звук....
Подобный кейф в нравах малороссов, и черноморец — будь он на вышке или в другом каком либо месте—не упустит случая предаться ему с любовью. Тем более, что и здесь, на линии, не без присутствия того благодетельного гения, о котором остроумно упомянул г. Берг в своих «Крымских заметках» (Русс. Вестник № 24, 1856).
Около поста, по бокам, стоят шесты, осмоленные и обмотанные пенькой. Их зажигают ночью, когда нужно поднять тревогу на линии, потому что пушечные выстрелы, когда воздух сгущен парами, не разносятся на дальнее расстояние и могут быть не услышаны на соседних постах. По такому сигналу здесь и там, по всему берегу Кубани, начинают блистать молнии от пушечной пальбы; кордонная стража и жители прибрежных станиц мигом становятся на ноги и спешат на помощь, где ее требуют; в воздухе глухо отдается шум и крик пробужденного населения, и содрогание от выстрелов. Такие тревоги преимущественно бывают зимою, когда замерзает Кубань. На эту пору горцы обыкновенно бывают в сборе и готовы отправиться на добычу значительными партиями. В свою очередь и наши тогда не дремлют: усиливают стражу внеочередными казаками; пушки держат всегда наготове; в станицах и в Екатеринодаре принимают меры на случай нападения: увеличивают число орудий, улицы заставляют возами, учащают секреты, разъезды и т. п. Такое тревожное состояние особенно заметно перед рассветом, когда горцы, рассчитывая на сон стражи, а с другой стороны, успевши за ночь из аулов подойти к реке, готовы сделать нападение. По большей части им это не удается, по крайней мере, успех их ограничивается самою бедною добычею: едва они успевают переправиться через Кубань, как линия уже гремит выстрелами, и отступление становится для них необходимым. Кроме того лазутчики или перебежчики из-за Кубани беспрестанно извещают наших обо всех намерениях горского сборища, и если показания их относительно места и времени нападения не всегда справедливы, за то становится чрез них достоверным, что сборище действительно есть, что следовательно дремать не приходится.
Появление перебежчиков из-за Кубани нисколько не удивительно, хотя у нас существуют какие-то рыцарские представления о горцах, благодаря повестям и поэмам фальшивого или риторического направления. Из этих повестей решительно нельзя познакомиться с горцем, каков он есть в действительности: в них ложно представлена и его храбрость, и его понятия о чести, о свободе и т. п. На самом деле, горец, особенно закубанский, есть нищий, в силу множества предрассудков, неразлучных с младенчеством племени, любящий свое нищенство и защищающей его упорно, благодаря особенностям своей страны. Грабеж для него составляет часто единственное средство прокормиться; отечества для него не существует; у него есть только аул, и в этом ауле — личные его враги. При таком домашнем положении горца нет ничего естественнее, как ждать перебежчика из-за Кубани. Он явится, получит что-нибудь за сообщенные известия, — и вот нищенство его несколько улучшается, а вместе с тем удовлетворилась его личная месть. Точно также несправедливо думать, что горец владеет тою храбростью, которая составляет силу и честь воина. Грабеж и убийство — его ремесло, а потому неудивительно, что он ловко владеет оружием; вместе с тем нищета побуждает его прибегать иногда к самым отчаянным средствам, рождает в нем слепую отвагу и роковую решимость. Далее этого не идет и не может идти его храбрость, следовательно, она имеет чисто хищнический характер. Большая часть рассказов, которые ходят здесь о горцах, вполне подтверждают такое мнение. Я приведу один из них. Раз невдалеке от поста появился горец и стал кружиться на одном месте: по нем последовал выстрел из пушки. Горец отъехал по направлению выстрела и через несколько минут снова закружил на прежнем месте.
Полетело другое ядро, и горец в другой раз скрылся по направлению выстрела. Наконец, когда в третий раз показался он перед постом, пластуны успели зайти ему в тыл и схватили живьем. На допросе пойманный показал, что, голодая, он просил пищи у одного зажиточного горца, и тот обещал ее под условием принести к нему русское ядро. Из-за него он и кружился перед постом, выманил два выстрела, да ядра затерялись где-то в болоте. Как ни наивен этот рассказ, однако он очень правдоподобен, а главное, действительно характеризует причины, которые порождают в горце слепую отвагу, многими ошибочно принимаемую за храбрость.
Но если перебежчики доносят о том, что предпринимается в аулах, то в свою очередь аулы знают, что предпринимается на линии. Хитрый горец успевает услужить и здесь, и там. Оттого всякий поход с нашей стороны за Кубань должен быть внезапным, иначе встретятся и засады, и сборища горцев, аулы ж останутся пустыми: все имущество из них успеют перенести в леса, куда нет доступа для отряда. Горцы знают также, где выгоднее и легче напасть, кто славится своим богатством; они даже дают обещания, что рано или поздно захватят такого и такого-то. Им известны некоторые русские выражения, известны многие наши обычаи. «Выходи, Иван, рубать будем», кричали они в одно из своих нападений, окруживши хату, в которой, действительно, жил Иван. Каждый из них, за жизнь свою, успел хоть раз побывать на нашем берегу, притом же рассказы пленных казаков, а особенно казачек, которых горцы, по преимуществу, увозят в плен, — все это знакомит их с нашим бытом. Однако из этого знакомства, пока, они извлекают только свои стратегические соображения, которые, без сомнения, не могут служить в нашу пользу. Они начинают уже искусственно укреплять свои жилья, и без того защищенные природой; так последний, ближайший к нам аул, который недавно разорен нашим отрядом, был обведен тройным частоколом.
Сколько упорны черкесы, когда им приходится действовать на собственной земле, столько же они оказываются несостоятельными во время нападений на наши поселения, даже мало приготовленные к обороне. Нужно сказать, что эти нападения в значительных силах случаются очень редко. Для этого необходимо, чтобы замерзла Кубань, которой быстрое течение нелегко уступает здешним слабым морозам; необходимо выждать темных ночей и наконец, вслед за морозами, небольшого тепла, потому что пускаться на грабеж в студеную пору несподручно горцу, едва прикрытому лохмотьями дырявой одежды. Не говорю уже о том, как трудно горцам порешить свои домашние распри, и составить согласное сборище, направленное к одной цели. Но положим, такое сборище состоялось, и погода благоприятствует нападению. На конях, ночью, спешат они к Кубани, перед рассветом достигают реки, спешиваются, причем отряд делится на две части — одна остается с лошадьми, не переходя реки, опасаясь обломить тонкий лед, другая отправляется на добычу. Со страшным гиком бросается она к строениям; этому гику вторят оставшиеся за рекой.
С нашей стороны, без сомнения, тотчас поднялась запоздавшая тревога. Вот они успели вломиться в одну-другую избу , где не встретили ни малейшего сопротивления; какая-нибудь несчастная жертва служит игрушкой для шашечных ударов: ее рубят в куски... Но дружно напавшие успели скоро разрозниться, каждый из них думает только о себе, как бы захватить добычу на свою долю, как бы не уступить ее другому. А между тем на нашей стороне пушечные выстрелы учащаются, тревога уже образовала какой-нибудь отряд, и чуть только отряд этот столкнулся с частью грабителей, как они бегут в беспорядке, теряя всякое единство. Неистовый крик их еще более усиливается: оставшиеся за Кубанью, в резерве, думают этим ободрить бегущих, а эти в свою очередь укоряют тех, как изменников, и требуют подмоги. От быстрого напора толпы, лед на реке трещит, в некоторых местах проламывается…
Будь при этом с нашей стороны решительное преследование, горцы дорого бы поплатились за свою скудную добычу; но только одни ядра провожают бегущих и вырывают из их нестройной толпы несколько жертв. Тревога наконец умолкает. На следующий день подбирают трупы, оставшиеся на пути, и потом горцы отдают за них награбленную добычу. Такого рода нападения постигали Екатеринодар зимой 1855 года. Город не был к ним приготовлен; однако и при этом, несмотря на общее замешательство, грабеж коснулся только самых незначительных частей его, близких к Кубани; без сомнения, причина этого лежит в несостоятельности нападавших действовать вне собственной, благоприятствующей им местности. Большое счастье, что, при таких мгновенных набегах, они не поджигают строений; пожар был бы гораздо страшнее их воинственного гиканья. Но отчасти религиозные обычаи, отчасти собственные выгоды заставляют их щадить строения, которые, при случае, могут снова доставить им добычу.
Если трудно горцам перебираться на наш берег в значительных силах, то легко перебираться поодиночке, или же небольшою партиею. В таком случае, они не имеют в виду нападать открыто, а действуют чисто воровски, думая захватить где-нибудь корову, или пару быков, или же застигнутого ночью пешехода. При этом иногда они успевают добраться до какого-нибудь уединенного хуторка, близкого к Кубани; и там только осмеливаются врываться в избы. Но лишь одна беззащитность венчает подобный грабеж успехом: где есть ружья, где может быть отпор, — туда они не покажутся открыто. С рассветом они возвращаются к Кубани; тут, при утреннем освещении, кордонная стража замечает их и открывает по ним огонь, иногда заставляет расстаться с награбленным, и налегке спасаться вплавь; случается и так, что увидят, как хищники уже переправились через реку и уводят быка или корову. Вообще, имея в виду чем-нибудь попользоваться, горцы не рискуют своею жизнью, даже в таких случаях, когда перевес силы на их стороне. Оттого, например, проезжий, имея с собою ружье, хотя бы и не заряженное, может спастись от их преследования, если станет грозить им прицелом; оттого случалось, что, при разграблении станиц, неприкосновенными оставались те избы, где кто-нибудь заседал с ружьем. Раз в центре нашей Кавказской линии последовало нападение на одну из пограничных станиц, в то самое время, когда все взрослое станичное население было на полевых работах. Черкесы разорили все избы, забрали в плен кого нашли, и не коснулись только одной хижины, где жил ружейный мастер, у которого на тот раз не было в починке ни одного ружья, и лишь в разбитое окно выглядывал никуда негодный ружейный ствол.
Но я, кажется, слишком распространился о подвигах закубанцев. Это произошло оттого, что в настоящее время, когда я писал и пишу эти строки, в Екатеринодаре нельзя не думать о нападениях. Ноябрь, декабрь и почти весь январь здесь стояло тепло, как весною; даже дожди перепадали редко, а чаще грело отрадное солнце. В поле зеленела трава, деревья приготовились распускаться, а перед окнами моей квартиры, на грядках, постоянно цвели анютины глазки. Зимою глядеть на них не то что весело, а как-то забавно. Но к исходу января подул северо-восточный ветер, принес, как водится, морозы, так что земля затвердела, взялась белым пухом, а Кубань сперва загустила льдом, и наконец стала.
Все это не дурно: без зимы год не в год, притом же не мешает запастись и льдом на знойное лето. Однако еще больше не мешает заботиться о собственном существовании. Кубань так близка, а горцы так злы; они, без сомнения, не забыли, что не далее месяца один из их прикубанских аулов был сожжен нашим отрядом... И вот поневоле говоришь о нападениях; поневоле думаешь о них, видя, что подле постов появились подкрепления, что в переулке явилась пушка, где прежде ее не бывало.
Но есть наслаждения и в дикости лесов...
Русский Вестник
1857
Н. Воронов
Черноморские письма
IV
Екатеринодар, 30 января 1857 г.
До начала последней войны закубанская сторона была более доступна для наблюдений. Теперь нужно принадлежать разве к отрядам, которые по временам ходят разорять аулы, нужно участвовать в этих опасных экспедициях, чтобы поглядеть на Закубанье, на аулы и даже на самых горцев. Но под свистом пуль непривлекательно знакомство с новою местностью, и едва ли оно заманит туриста. При всей своей пытливости он должен ограничиться рассматриванием болотистого левого берега Кубани; издали может любоваться пространною равниною, идущею к горам, по которой то едва приметны верхушки лесов, то стелются туманы, то белеют дымные пятна; может следить за извилинами далекого горного хребта, который порою приблизится, чернея, порою окутается облаками, или же нежно синеет, сливаясь с цветом ясного неба. Иногда и вы услышите ружейную перепалку и раскаты пушечных выстрелов, которые несутся из-за Кубани: значит какой-нибудь отряд наш в деле, то есть берет аул, сжигает его, и палит картечью в кусты леса, за которыми залегли горцы. Иногда, ночью, поразит вас оригинальное великолепие горящих за Кубанью лесов, камышей и степной травы: на нашей стороне — темень, а там по пригоркам и ложбинам вьются огненные струйки, ворочаются огромные красные языки, местами всходит блистательное пламя и перед ним черным столбом валит дым, а мутная Кубань на то время блестит как чистая сталь, отражая в себе багровый цвет неба.
Вот и все, чем может похвалиться мирный наблюдатель Закубанья в настоящее время. Проникнуть дальше —  и трудно, и опасно; положиться на слухи, на рассказы людей бывалых также бесполезно: слухи по большей части оказываются только слухами, а рассказы еще больше подстрекают любопытство, оставляя его далеко не удовлетворенным.
Словом, наша кубанская граница представляет для туриста маленький рубеж и его собственной пытливости.
А между тем, думает он, как легко, кажется, пройти эту заманчивую равнину, как близко до этих рисующихся на горизонте гор, а там — перевал, и Черное море как рукой подать.
Не верится ему, что эта-то заманчивая даль дает тысячи средств противиться движению наших отрядов, что каждый пригорок, каждый куст представляет естественную защиту для горца. Не в ауле его богатство: пусть жгут аул ежегодно, но богатство его там, где легко сделать засаду, где удобно подстеречь добычу. Не сила для него страшна, пока он может избегать ее безнаказанно: страшен стал бы для него лишь тот незаметаемый путь, который наконец могут проложить наши отряды в самое сердце Закубанья и на котором уже силе нужно будет противопоставить также силу. Но природа ежегодно затрудняет попытки проложения такого пути. Время идет, и длится неблагодарная война, стоящая чисто труженических усилий. Скоро ли ей настанет желаемый конец? Скоро ли цивилизация проникнет в этот прекрасный уголок земного шара и даст науке непочатый еще материал, торговле — выгодную станцию, а нищету и грабеж заменит удобством жизни и благодатным миром? И что, наконец, для достижения подобной цели, должно идти впереди: торговля или оружие? Эти вопросы тяготят наблюдателя своею долговременною неподвижностью.
Ограничимся пока тем, что доступно наблюдениям, что делается собственно на линии, идущей по Кубани. Правый берег этой реки большею частью обрывист, левый же — полог и покрыт болотами. В некоторых местах она собирается в одно русло, но чаще дробится на рукава, образуя островки и лиманы. С виду она не слишком привлекательна; воды ее имеют мутный желтоватый цвет, течение ее быстро, как всех горных рек, хотя она не имеет их своеобразной красоты и бойкости. Во время разлива она напоминает полноводные реки равнин, а в засуху очень похожа на свою тощую степную соседку; Куму. Собственно, горные реки, даже речки, чрезвычайно привлекательны: это неумолкающие, неустающие ручьи, но ручьи сильные. То сузятся они и ревут аршинным
своим руслом, то разольются на сажень по мелким голышам, то хлещут в камни, попавшиеся им на пути, и гложут их, брызжа пеной; местами их неширокое русло еще более сузится на каменном ложе и, продолбив его, винтообразно падает вниз, оглушая окрестность; местами их чистые и не глубокие воды переливаются с уступа на уступ, образуя каскады. Правда, в них нет той величавости, какою отличаются реки равнин, спокойно катящие свои обильные волны; за то хорош их шум и привлекательна та бойкость, с которою они мчатся по выполированным ими же камням: глаз не успевает следить за бегом волны, и не устает от однообразия, какое заметно в течении полноводных равнинных рек. Но Кубань, как уже сказано, не имеет такого привлекательного вида, быть может потому, что ложе ее глинисто и падение вод ее, относительно всей длины их течения, не слишком значительно. Несмотря на важное значение свое для здешнего края, она, однако же, не вошла в народную песню, не усвоила за собой, подобно Волге или Дону, никакого почетного прозвища. Без сомнения, значение ее состоит не в том, чтобы она богата была рыбою, что разливы ее поили бы роскошные луга, что волны ее носили бы на себе суда с богатым грузом: нет, рыболовство на ней незначительно, разливы ее поят камыши да болота, а судоходство по ней ограничивается плаванием немногих каюков, да изредка казенных баркасов. За то историческая деятельность Черноморцев тесно связывается с именем Кубани; на берегах ее воспитывались и воспитываются защитники станиц и хуторов; наконец, от положения вод ее зависит и теперь большее или меньшее спокойствие края. От поста Изрядного до Черного моря, сплошь по реке, тянется кордонная линия, по которой во всякое время года неусыпно должны бодрствовать черноморцы. Их скучная служба бедна громкими подвигами, потому что она вся — подвиг. Истинному труженику редко выпадает на долю общественное признание тяжелой деятельности, общественное сочувствие: только звучность дела пускает от себя звонкое эхо, к которому все прислушиваются. В самом деле, отнесут ли к блистательным военным подвигам эту тяжкую службу на линии, которой назначение — прислушиваться к тишине, вглядываться в темноту, не послышится ль шум камыша, всплеск волны, не повидится ль в темноте ночи что-нибудь еще более темное, что даст повод предполагать о близком присутствии горца. Вот та школа, где образуются пластуны, обратившие на себя под Севастополем общее внимание. Уметь ползать по болотам, изучить все тропинки меж камышей, набить руку в стрельбе, так чтоб пуля всегда находила свою цель, чтобы верность прицела зависла не только от глаза, но и от слуха, спокойно переносить на себе и холод и поливку дождя, находить возможное удобство в грязи, под жалами тысячи болотных комаров, — и при этом все внимание обращать на то, чтоб как-нибудь в темноте не пробрался на ваш берег голодный и ободранный горец, который в свою очередь также не дремлет, также хорошо, если еще не лучше, знаком с поэзией кубанских болот, также не выпустит даром из ружья дорогой для него пули: согласитесь, что подобная служба есть не блестящий, однако чрезвычайно тяжелый подвиг. И пластун несет его с примерною любовью. Для более успешного выполнения своей службы, он оделся в лохмотья, выдумал особого рода обувь, чтоб удобнее ползать и ступать, чтоб при случае его не отличили от цвета грязи, чтоб как можно больше с виду походить на заклятого своего врага — «бисову невиру» (Обыкновенная брань в Черноморье, по преимущественно относящаяся к черкесам), против которого направлена вся его, по-видимому, апатичная, но на самом деле неугомонная деятельность. Но пластуны составляют только передовую стражу линии: их преимущественно употребляют в дело там, где нужен зоркий глаз, чуткое ухо и знание прикубанских болот и камышей. Остальное лежит на обязанностях очередной стражи, которая занимает посты, расположенные не в дальнем друг от друга расстоянии по всей кубанской линии...
(продолжение следует)
Русский Вестник
1857
№ 1
Н. Воронов
Черноморские письма
II.
Находясь под 45° 3' с. ш., Екатеринодар мог бы наслаждаться благорастворенным воздухом Ломбардии и Южной Франции, но 56° 35 1/2' в. д. и другие особенности его географического положения значительно действуют не в пользу его климата. Правда, знойность здешнего лета напоминает юг; прекрасная осень длится иногда до половины ноября, да и зимы часто обходятся без снегов и сильных морозов. За то в иные годы ранняя осень, чувствительные стужи и поздняя весна ясно говорят о влиянии на здешний край суровой северо-восточной равнины. Степи открывают Черноморье для холодных ветров, а горы Кавказа закрывают его со стороны юга. К тому же близость Азовского и Черного морей содействует непостоянству и быстрым переходам здешней погоды от холода к теплу и обратно. После морозов вдруг иногда наступают теплые весенние дни, лишь только повеет с моря, а вслед затем степной ветер опять наносит холод и снега; после палящих дней лета иногда льются продолжительные дожди, при западных ветрах, и наступает значительная прохлада, а потом восточный ветер опять приносит знойную сушу; иногда в феврале уже начинают зеленеть сады, иногда зелень показывается только в начале апреля.
Между тем для жителей Екатеринодара куда как не сподручен русский холод! Турлучные постройки могли бы служить защитою от сырости и студеного ветра, если б хозяева заботились ставить их по образцу северных построек, где берутся все предосторожности против хорошо знакомой стужи. Здесь, напротив, система постройки домов южная: не заботятся о двойных рамах на окна, о прочных фундаментах, о плотности дверей; ветру дают место пробираться в щели стен и окон, а дождю просачиваться сквозь крыши и потолки. От этого, хотя и на юге, не становится теплее и удобнее, и, сидя в комнате, принужден иногда распускать зонтик и надевать калоши. Тем более не мешало бы здешним жителям позаботиться об удобствах жилья, что турлучные дома, будучи построены по-хозяйски, а не на скорую руку, — при своей дешевизне отличаются необыкновенною прочностью, а следовательно не часто требуют ремонта и могут переходит из рода в род.
  Холода становятся здесь еще чувствительнее по недостатку в топливе. Прежде, до последней войны, лес доставлялся из-за Кубани; с 1846 года Высочайше было утверждено положение о меновой торговле с горцами на Кавказской линии; за соль и лавочные товары закубанские племена доставляли нам строевой лес и топливо, вследствие чего в ведомстве Черноморской кордонной линии учреждено было пять меновых дворов. Война прекратила эти торговые сделки; горские аулы, поселенные на левом берегу Кубани, ушли в горы, и дрова, прежде не превышавшие в цене 12 руб. за сажень, теперь для большинства екатеринодарцев сделались недоступными по своей дороговизне. Но благодетельная природа и здесь подала помощь человеку. Среди безлесных степей растет в изобилии терновник, и сила растительности этого приземистого, курчавого кустарника превозмогает все порубки его в огромных размерах. К нему-то преимущественно прибегают Екатеринодарцы для отопления своих жилых покоев. Да позволено будет сделать здесь небольшое отступление. Говорить о разумности явлений природы перешло в общее место; однако не мешает постоянно иметь эту разумность в виду, и не упускать случая подтверждать мысль об ней замечательными фактами. Казалось бы, можно пожалеть, что значительная часть плодородной земли отходит под цепкий кустарник, почти неистребимый и повидимому бесполезный. Но мы видели, какую услугу оказывает он здешним жителям за отсутствием дровяного леса. Этого мало: тот самый колючий кустарник служит прекрасною защитой от горцев. Невысокий плетень, сделанный из него так, чтоб все тонкие ветви и иглы его выходили на внешнюю сторону, в состоянии удержать нападение хищников и обращается в неприступную для них крепость. Где именно, как не здесь, полезны такие дешевые укрепления, и где, как не здесь, грозен такого рода неискусный и легко отражаемый непреятель? Но возвращаюсь к прежнему.
  Любопытно видеть, как производится топка этим материалом. Задумавши топить, вваливают кучу терновника, так что полкомнаты занимается им от верху до низу, при чем, разумеется, комнатная температура значительно понижается. Разведши потом огонь в печке с помощью сена или бурьяна, начинают втаскивать туда по ветке неуклюжее растение, пока наконец не истощится вся вваленная куча: труд, обходящийся не без боли!
  Вслед за этим в печке начинается оглушительная трескотня, потому что на огне терновник шипит, свистит, трещит, быстро сгорая; пламя от него сильно жгучее; уголья, правда, остается мало, но печь быстро нагревается и не скоро остывает. Нужно согласиться, что это один из самых громоздких материалов для топлива; но что же делать в безлесных степях? Топить сеном или бурьяном, — еще хуже; навозный кирпич также имеет свои неудобства и составляет пока еще новинку для екатеринодарцев; торф, вероятно, в значительном количестве находится в прикубанских болотах, но о разработке его еще и не помышляют. А между тем в топливе, и при настоящих условиях екатеринодарской жизни, уже оказываются значительные затруднения.   Зажиточные горожане, имеющие быков, могут запасаться терновником заблаговременно, летом или осенью; прочие скупают его на базарах, платя от 50 коп. до 1 руб. за воз. Но, с наступлением грязи, доставка такого громоздкого топлива становится слишком затруднительна. Незначительное по цене в начале осени, к зиме оно делается очень дорогим товаром, так что некоторые жители вынуждены бывают рубить собственные сады.
  Но вот, после дождливой зимы, быстро налетает весна, и сумрачный Екатеринодар превращается в привлекательный оаз, который улыбается путнику, утомленному однообразием окрестных степей. Чуть пригрело солнце, и повеял южный ветер с гор, как живо начинают испаряться лужи; улицы сохнут; зеленая травка спешит показаться из трещин затвердевшей грязи. Обширная городская площадь покрывается муравчатым ковром; некрасивые постройки прячутся за ветки дерев; сады, растущие при каждом доме, заливают зеленью весь город. Особенно роскошна здешняя белая акация; она полюбила екатеринодарскую почву и растет стройными большими деревьями, в изобилии, наполняя воздух прекрасным запахом своих белых цветков. Кроме акации и тополя, сады состоят еще из плодовых растений: персиковых и абрикосовых дерев, яблони, груши, айвы, алычи, вишни. Местами разводят виноград, но в небольшом количестве, не имея в виду виноделия. Наконец местами, в садах и даже посреди улиц, еще уцелело несколько громадных дубов, остатков того дремучего леса, который некогда покрывал правый берег Кубани. Это, по истине «патриархи» растительного царства, гиганты в сравнении с окружающими их деревцами; простор дал волю сучьям их развеситься на широкий обхват, так что под ними может приютиться не одна хижина. Вообще растительность екатеринодарской почвы роскошна; но жаль, что жители не пользуются ею как следует, не занимаются правильным садоводством. Существует всего один, сколько-нибудь благоустроенный сад, который называется «войсковым», да и тот находится еще в младенчестве. Перебирая разнообразную его растительность, свойственную южной почве, ясно видишь, как здесь много дает природа, и как мало ценит ее дары человек. Но все же, и при настоящем положении екатеринодарского садоводства, роскошная зелень составляет лучшее украшение города. Любо глядеть, когда непригожие его постройки завесятся зеленью и цветками акации, а по улицам польются струи благоуханий. Гулял бы, без устали, но... настает новая беда. Беспощадные комары решительно портят все лучшие впечатления прогулок. Кубань и болота, которые сопутствуют ее течению, порождают их несметное множество. От них и в домах житья нет. Мало в этом случае помогают те сетки, которыми здесь закрываются окна: комар отыщет щелку, влетит в дверь. Притом же летние знойные дни производят духоту в комнатах; их надобно освежать на ночь; сидеть с запертыми дверьми и окнами невозможно; а впуская свежую струю воздуха, никак не убережешься от множества незваных комаров. С летним зноем здесь соединены еще лихорадки, неотвязчивые, изнурительные. Причина их также Кубань с своими гниющими болотами и камышами. После главного разлива реки, который происходит в начале лета от таянья снегов в горах, на низких берегах остаются лужи и озера, называемые здесь лиманами, которым предстоит испаряться от жаров и заражать воздух. От этого, в июле и августе по крайней мере треть городского населения переболеет лихорадкою; не бывает почти ни одного дома, где бы не томился больной; на улицах встречаешь желтыя, исхудалые лица... Но привычка и здесь берет свое: многие не обращают внимания на свою болезнь, едят и пьют, что попало; иной выздоравливает от дынь, другой от соленой рыбы, тот от квасу или водки. Не помогает хина — принимаются за ту пищу, которой особенно требует желудок, которой преимущественно хочется больному. Та лихорадка самая злая, говорят екатеринодарцы, которая ничего не хочет, то-есть отнимает у больного позыв поесть чего-нибудь через меру. За такой доморощеный метод лечения многие платятся тем, что лихорадка треплет их по полугоду, по году, и больше.   Всякаго рода суеверных лечений между простым народом здесь можно собрать довольно; но особенно странен способ закидыванья лихорадки. Для этого обрезывают ногти, выстригают на голове волосы на-крест, завязывают все это в узелок с прибавлением какой-нибудь медной монеты, и бросают на улицу; бросившей должен спешить домой, не оглядываясь; кто поднимет узелок, тот, по верованию толпы, снимает с больного лихорадку и берет ее на себя. К зиме число больных уменьшается; но и в эту пору трудно уберечься. Вот, например, после сумрачных дней отрадно пригрело солнышко: как же устоять малороссу, чтобы не понежиться на тепле, не погреть брюха и спины? — а это между прочим легчайшее средство схватить лихорадку.

6-я часть
Васыль Мова (Лиманский)
Творы
Мюнхен, 1968г.
Малюнкы з натуры
(З нотаткы слидчого судди).
— Так осебто и твий чоловик куркуль? — спытав я молодыцю якось знэчевья, абы йи на дальше базикання пидштовхнуть.
— Та дэ там куркуль! — пидхопыла вона з запалом. — Якбы пак справжний куркуль або хоч и кева, а то ж тилькы куркулятыны шматок. Там карапузик отакый завбильшкы! — Халабурдыха показала рукою соби по груды. — Та ще такэ  таранкуватэ, та слынявэ, та плюгавэ, шо гыдко и скыпкамы взять. Та ще и на вторы слабкэ: инколы заснэ та уви сни и всюсюрыться у тэбэ пид боком. Сказано ж, и смих и горэ з такым чоловиком!
— Чи довго ж ты прожила з ным? — спытав я знов.
— Ох, мордувалася я з ным бильш року! — проказала  молодыця, зовсим знызывши голос. — Мордувалася, покы тэрплячкы стало... Та вже обрыдло, та вже огыдло, та вже осточортило воно мэни, трыклятэ, так и нэхай йому грэць! Та й нэ самый вин обрыд мэни — усэ, усэ чисто мэни обрыдло и остогыдло. На кого нэ  глянэш — чи на свэкра, чи на свэкруху, чи на ятривку, чи на свого мыршавця-чоловика, то прямо ж такы душу вид их вэрнэ! Та нэ то люды, а и стины в хати так мэни остогыдлы та знэнавыснилы, шо прямо ж такы аж плач бэрэ зи злосты та досады, и так тэбэ и тягнэ, шоб утэкты звидты куды здря. Так я ото пэрэмоглася другу зыму, а як настала вэсна, то спизналася з москалэм-щетинником, шо в нашу слободу нагодывся, та й змовылася з ным, шоб утэкты. Усэ добро свое кынула, захопыла тилькы одэжинкы тришкы, та й пустылася в мандривку ...
— Чи довго ж ты и чи далэко издыла з отым щетинником?
— Та произдыла з пивроку. издыла по Чорноморьи, издыла и по Линии. А як заихалы у Ставропиль, то я покынула щетинника, та дэсять мисяцив у прыслужныцях служила — то до одного пана наймалася, то до другого. И хоч як мэни инколы прыходылось  круто, а всэ ж такы як на воли, то воно и гарно. А тэпэрэчкы, як  згадаю, шо трэба вэрнутысь додому, в осоружну хату до осоружных людэй, то в мэнэ аж сэрце мрэ...
Розповидь Халабурдыхи и зачудувала и навить засмутыла  мэнэ трохы. Та й сама вона, мабуть, чула сэбэ нэ дуже то мыло, бо зразу якось посмырнишала и похмурнишала. Облыччя йи якось болизно скрывылося, мишкы биля рота затипалыся, на очах  блыснулы сльозы. Килька хвылын мовчалы мы обое.
— Погана ж твоя доля, молодычко! — промовыв я нарэшти якось мымовиль. — Шо ж ты думаеш робыть з собою дали?
— Та це вже я спытаю вас, господын слидуватэль, шо вы  думаетэ робыть зо мною дали?
— А мэни шо? Мое дило звиснэ: пошлю тэбэ в Корэнивку «на водворение».
— Тобто як? Оцебто до чоловика чи шо?
— Та вже ж нэ до кого бильш.
— Ни, вже цього нэ будэ!
— Як же нэ будэ, колы будэ. Трэба ж «водворыть» тэбэ в Корэнивци на житло.
—- Так водворяйтэ мэнэ у батька-матэри, водворяйтэ у моих родычив, а чоловикови всэ ж такы нэ виддавайтэ!
— Нэма в мэнэ, молодычко, такого права, шоб закон ламать та тэбэ вид чоловика видбырать. «Водворымо» тэбэ у чоловика, а колы ты сама утэчеш вид його до своих родычив, то це вже твоя рич, а мэни про тэ байдуже.
— Эгэж, так то и втэкты! Покы втэчу, то воны з мэнэ разив пьять шкуру знимуть! Ни, вже, як хочетэ, а чоловикови нэ  виддавайтэ ... И такы навсправжкы кажу вам, нэ виддавайтэ, бо як виддастэ, то вин мэнэ укупи з матирю вбье... А колы вин мэнэ неэ вбье, то я його зарижу...
Прямо такы зарижу, або зарубаю, або задушу! От вам запрысягнуся, шо колы довэдэться мэни з чоловиком жить та ще и спать з ным на одний постэли, то я його власнымы рукамы задушу!.. Тоди нэхай мэнэ хоч и на Сыбир  зашлють, я и на Сыбири вживу!
Нэ знаю, чи дийняв бы Халабурдыси виры хто другый, алэ я прыйняв йи гризьбу насправжкы, бо в мэнэ вже був такый  трапунок, шо вэрнулы молодыцю до чоловика на житло, а вона у ту ж такы нич и видрубала йому голову сокырою.
(дали будэ)
5-я часть
Васыль Мова (Лиманский)
Творы
Мюнхен, 1968г.
Малюнкы з натуры
(З нотаткы слидчого судди).
— Чого ж ты втэкла вид чоловика? — спытав я з цикавости.
— Та якбы вы зналы, якый там чоловик! Там такэ поганэ та мыршавэ, та такэ врэднэ, трыклятэ, шо з ным жить тилькы сором та морока! Прямо ж такы пивтора нэщастя!
— Навищо ж ты виддалася за його?
— Виддасыся хоч нэ схочеш, колы батько та маты  наполяжуть, бо вин, бачтэ, такы з багатэнького роду. Та трохы такы я и сама вынувата, бо нэ спэрэчалася до кинця. А нэ спэрэчалася черэз те, шо, дывлячись на таку никчемну його постать, я соби  думала, шо воно хоч нэ мордуватымэ мэнэ та хоч волю мэни дасть. Аж воно выявылось такэ врэднэ, шо так за мною назырци и бига. Куды нэ йду, то й воно слидком за мною крадэться та пидглядае. И колы вздрыть, шо з кым забалакала або засмиялася до кого, то зараз и вчепыться: «А ты чого з Денисом мызгаешся?» «А чого з Опанасом жартуеш?» «А чого до Дмытра в кузню забигала?» «А чого биля нашого двору хлопци мордуються та тыны ламають?» А скажить мэни з ласки, чи я ж вынна, шо воны, як скажени, коло мэнэ грасують? Мабуть, такы гарнэнька соби вдалась, то й  добуваються ... А тут ище свэкор та свэкруха напосидають на мою нэдорику: «Чом ты йи нэ вчиш? Та бый йи, трыкляту!» А тут  сусиды, уси наши куркули, ув одын голос гэрготять: «Та нэ дывысь й у зубы! Та бэры йи, капосну, за косы, та батогом йи, трыкляту! Та прывьяжи йи вижкамы, шоб нэ дрочилась та нэ грасувала! Та закуй йи в зализа!» И ото звидусиль турчать йому в вуха: бый! То воно, стэрво поганэ, и бьеться. Та ще як бьеться! Прямо ж такы лупыть, чим попавши, як товаряку! И як тилькы почнэ ото мий поганэць зо мною бучу, то свэкруха зараз и бижить йому на  помич, та мэрщий мэнэ за косы, та гэпнуть мэнэ на доливку та й бьють. И ото набьються мэнэ, як голой вивци, укрыють мэни всэ тило сынятыною, та ще и в комору замкнуть на цилу дныну. А тут  сусиды рэгочуть над моим лыхом та шкалюють из мэнэ, та допикають мэни усякымы прыкладкамы — сказано — куркули трыкляти! — Тут молодыця здыхнула важко и з нэвгоды навить видвэрнулася набик. Корыстаючи з йи пэрэпочинку, я запытав йи знов:
— Скажи мэни з ласки, молодыцэ, шо воно такэ куркули?
— Та то ж наши козакы чорноморськи, трыкляти! — видказала вона з сэрцем.
— Завищо ж их куркулямы дражнять?
— А за тэ, шо воны таки нэобразовани! Бо воны звисно яки: абы йому шматок хлиба та мыску борщу, то вже йому ничого бильше и нэ трэба, и вже вин ни про шо бильше и нэ дбае, и вже про шо йому нэ кажи, то всэ йому будэ дурныця, всэ выгадкы та лэдачи прымхы. И хоч инший такый дурный, шо тилькы воза  пидмазать и вмие, а про сэбэ думае так, шо мудришого за його  чоловика и на свити нэма. А жинка йому абы робыла як товаряка, то й гарна будэ, хоч нэхай вона яка задрипа та нэчепура. Так отож за тэ, шо воны таки нэобразовани та тупоглузди та затяти, их куркулямы и дражнять. А колы отакый куркуль та ще вдодачу и нэвковырный из сэбэ — такый, бачтэ, шо й ходыть, колываючись, як вэрблюд, и жлукта свого нэ вмие як слид навэрнуть, и рук нэ знае куды диты, бо тилькы выламы та косою орудувать и навчивсь, то такого ще й кевою дражнять. И ото ж, бачтэ, яки козакы служачого розряду, то тилькы куркули, бо воны всэ ж такы по-вояцькому обшталтовани и обмундыровани, и всэ ж такы якось мэткиши та бадьорниши; а котри нэ служачого розряду и зовсим уже нэ обшталтовани и нэ одуковані, бо тилькы в зэмли рыються та  скотыну порають, так ото вже нэ просто куркули, а ще и кевы. И нэма гирших людэй, як оци куркули та ще и кевы. З нымы жить — тилькы мордуватысь. Уже мищаны куды кращи — ти хоч по празныках одягаються штепнише, та повэртаються моторниш, та на гроши нэ таки скупи...
(дали будэ)
4-я часть
Васыль Мова (Лиманский)
Творы
Мюнхен, 1968г.
Малюнкы з натуры
(З нотаткы слидчого судди).
Чуючи, як нахабно ковэрзуе на рундуци арэштантка, я  зовсим був розгнивався, алэ як глянув на нэи тэпэр, то й тямкы збувся — така вона була молода та гарна. Се була сэрэднього росту молодычка лит у дэвьятнадцять, тэмнорусява, з билым,  пухнатым та свижим облыччям, з карымы блыскучимы очима, з двыгучимы бровамы, з рожевымы губамы, шо, здавалось, тилькы в вэсэлу ухмылку и вмилы складатысь. Одягнэна вона була по-городянському и хоч бэз бундючносты, алэ чистэнько, штэпнэнько и навить дженджурысто. Выдно було, шо вона одяглася в празныковэ вбрання. И трэба ще додать, шо вся статура йи у цю мыть видбывала на соби слид боротьбы з каравульным козаком: червоный платок кашемирськой вовны спав й з головы и бэз усякого ладу зобрався на плэчах, дви здоровэзни косы розкуйовдылысь и також зсунулыся аж до плэчей, очи блыщалы, низдрэнята зусыльно роздымалыся, повни та трэмтючи груды ходором ходылы.
— Як тэбэ звуть та прозывають? — спытав я молодычку, розглядаючи йи з дывовыжею.
— Та хиба ж вам из папэрив нэ выдно? — видказала вона, всмихаючись. — Адже я Настя Халабурдыха!
— З якого ж ты стану — чи хрэстянка, чи мищанка, чи  козачка?
— Я з дида-прадида козачка! Такы найсправжня чорноморська козачка, з давнього козацького роду Розтулыногив! — 3 сим словом молодычка навить стукнула щиколоткою по столови, биля котрого я сыдив, аж стакан мий захытався и хлюпнувся з нього чай.
— З якой ж ты слободы? — спытав я дали.
— Та з Корэнивки ж! Там же и мое стэрво живэ, шо  чоловиком звэться!
— А ты ж нэ дурыш часом?
— Отакэ ще выгадалы! Навищо б я стала брэхать?
— Та ты ж уже двичи дурыла — и Нэдолужихою и Цокотуныхою звалась.
— Эгэ, так вы ж бо послухайтэ, шо я вам розкажу! Отож, бачтэ, як прычепывся до мэнэ у Ставрополи прыстав, чому в мэнэ пашпорта нэмае, — ай прычепывся тилькы черэз тэ, шо я нэ схотила до його за покоивку стать — то я з ляку, шоб мэнэ нэ  видпровадылы до чоловика, збрэхала, буцимто я хрэстянка з сэла Лежанки, Тетяна Нэдолужиха. А Лежанка вид Ставрополя  нэдалэчко, то зараз и довидалысь, шо я збрэхала. Тоди инши  арэштанткы и нарадылы мэни назватыся мищанкою такого города, шо його и на свити нэма. От як прывэлы мэнэ до слидуватэля та як  запытав вин мэнэ, хто я и звидкиля родом, то я и показала, буцимто я мищанка городу чи Гандиберя чи Дендеберя — уже и нэ згадаю. А слидуватэль такы зараз и вгадав, шо я збрэхала, так запысав мэнэ в блудягы, а всэ ж такы, спасыби йому, хоч з-пид арэшту ослобоныв — пид надзор полиции. А потим, як спизналася я з ным гарнэнько, — бо такы и ночувала з ным двичи — то вин и розтовкмачив мэни, шо нэ слид свого мэння таить та начальство дурыть, бо зашлють тэбэ, каже, як блудягу бэз мэння аж на Сыбир. А ты, каже, выявы усю правду, та тэбэ, каже, хоч и видпровадять  додому «на водворение», то нихто ж тоби нэ бороныть и знов утэкты вид чоловика, куды здря. Хоч дэсять разив, каже, тикай, та тилькы, колы попадэшся в рукы полиции, та нэ брэши, хто ты и звидкиля родом, а кажи правду, то лыха, каже, нэ багато. Так я ото розповистыла йому всю правду, а вин одислав мэнэ назад у полицию, а ставропильська полиция та видпроводыла мэнэ у катэрынодарську полицию, а катэрынодарська сюды до вас, бо вы ж такы,  кажуть, над нашою Корэнивкою началнык, а яка мэни дали выпадэ доля, то се вже я на вашу ласку вповаю...
(дали будэ)
Шо робыть с тым Васылем Мовою? З одного боку вин кубанэць, з другого боку украинофил. Половына його тэкстив про любов до Украйны. З другого боку вин дуже талановытый пысак и поэт. Выдавалы його и в зарубижжи и в СССР. Кубановедение запысало його до кубанской литэратуры. Короче кажучи, тэксты Васыля Мовы мы бэрэм, друкуем, вытягаем з ных слова и поговоркы. А якшо тэкст про Украину, то нэ чипаем и нэ друкуем. Сто год тому мы булы одною дэржавою, його тэксты читалыся адэкватно, зараз Украина - инозэмна дэржава, а нэ частына Росийской импэрии. Ще думаю, шо стыхы В. Мовы про Украину це було згадкою нашой истории, писнею про вольных дух стэпэй, казацку Сич. Зараз мы друкуем Васыля Мову, та й бэз згадки про сусидню дэржаву. И це нормально в 2017 году.