воскресенье, 31 марта 2019 г.






Сизова Зоя 
Згадала зозулэнька: стихи. 
Каневская, 2016. – 96 с. 
тираж 100 экземпляров

КО3АЦЬКОМУ РОДУ НЭМА ПЕРЕВОДУ...

Козацькому роду - нэма переводу...
Цэ писня моя - канивському народу:
Умиють пахать и пшыныцю посиять,
И разну роботу, як трэба подиять,

А писни спивають - аж кров в жилах стынэ,
Про ридну Кубань, дорогу батьковщину.
Умиим и Родыну мы защищаты,
Та тилькы ны трэба тэпэр воюваты.
Свободу далы нам - Козацькому краю,
Но дэ та свобода? Хозяив нэмае...
Хозяив нэмае; нэ кормлять, нэ поють,
А тилькы ны лень кому - ти вси и доють.
В Амерыку возять всэ жито дывиться,
А вас пыдкормляють чужой пашеныцей.
Куды нэ тыкнэшся - работы нэмае,
Станыця уся бурьяном заростае.
Чи мы позабулы, як трэба робыты?
Чи зэмлю пахать нам прыйдуть московыты?
Станычныкы, браты, живыть уси дружно,
По вири и правди, робыты як нужно,
Чтоб наша станыця цвила год от году,
Щоб нам, казакам, нэ було пэрэводу!



На берегу паслись мустанги


Новороссийск. Март, на улице +18, многие уже в трусах, готовы в пляжному сезону


Зоя Сизова - Овчарь
(ст. Каневская)

"Чую, як бандура плаче
По судьби твоей, козаче.
Чи ты помныш, де вродывся?
Встав бы сам, та и подывывся:
Ны хрэста, та й ны могылы
Дэ тэбэ похоронылы.
Лыш рэпьях, та старэ гилля
Од козачого подвирья.
Дэсь и зовсим роспахалы
Зэмлю, дэ тэбэ кохалы.
Можэ, дэсь у лиси згынув,
Можэ, дэсь на нарах стынув?
Шо зробылы з тобой каты,
За шо став ты вынуватый?
Сияв хлиб, дэржав скотыну,
Жинку мав, кохав дытыну.
Шо було тоди не так,
За шо вклэялы - “кулак”?!
Виру в Бога загубылы,
А тоди и зовсим вбылы...
Тилькы, знов бандура грае
Про козаче, про Мамая,
И про Хвэдора Щербыну,
Про защитныкив Абына.
Та й заграй про Дэнысэнка,
Шо спивав и у застенках,
Про дидив, про сыви чубы,
Шо в болотах завжды гублять.
Вин казав, шо наши диты
Будуть чортови служыты,
А жинкы, що е в йих сылы,
Замовчать, хоч до могылы...
Знов я чую - сэрдцэ стынэ!
Ты ж моя надия, сынэ!
Е у тэбэ й батько, й дид.
Нэ страмысь на билый свит
Подывыцця прямо в очи
Совисть хай тэбэ нэ точе!
Жив - не стыдно спомынаты:
Да, любыв тэбэ и маты
И робыв, дэ б ны казалы,
А за цэ - нас убывалы...
Спы спокийно, як иначе!?
Сын помьянэ, та й поплаче.
Як нэмае - прыйдуть люды -
Спомнэ хтось и нэ забудэ.
А як зовсим нэ помьянуть -
Мое сэрдцэ будэ вьянуть.
По судьби твоей, козаче,
Я з бандурою поплачу!."

купить и читать книгу автора


Александр Пивень
(Мартын Забигайло)

Нутэ, вси до зброи!
(нова писня на старый лад)

Гэй, Кубанци, до зброи:
Матир рятуваты,
Кубань вызволяты!
         А чи пан, чи пропав, —
Докы нам ще ждаты?
Нутэ, вси до зброи!

Нам поможе святый Юрий
Ворогив прогнаты,
Ще й славы прыдбаты!
         А чи пан, чи пропав, —
Стыдно нам дриматы!
Нутэ, вси до зброи!

Наша зброя — слово правды:
Як край рятуваты
Та волю дистаты.
         А чи пан, чи пропав, —
Годи нам мовчаты!
Нутэ, вси до зброи!

Наша правда молодая
В свити нэ загынэ, —
Скризь двэри одчинэ.
         А чи пан, чи пропав, —
Нэхай ворог згынэ!
Нутэ, вси до зброи!

А наш ворог, що нэ любыть
Козацького духа, —
Мае свои вуха;
         А чи пан, чи пропав, —
Нэхай добрэ слуха!
Нутэ, вси до зброи!

Козыкы мэтки и жвави,
Крипкого заводу:
Хоч в огонь и в воду!
         А чи пан, чи пропав, —
Добудэм свободу!
Нутэ, вси до зброи!

Ворогы ж наши нэ в сыли
З намы воюваты:
Пора им тэ знаты!
         А чи пан, чи пропав, —
Выженэм из хаты!
Нутэ, вси до зброи!

Станэм вси за свободу,
За вильнэ козацтво:
Стари и юнацтво.
         А чи пан, чи пропав, —
Гэть од нас крипацтво!
Нутэ, вси до зброи!

Всякый, хто Кубань кохае, —
Бо це ж наша маты, —
Мусыть з намы статы.
         А чи пан, чи пропав, —
Пидэм вызволяты!
Нутэ, вси до зброи!

А хто матэри нэ любыть
И вже забувае,
Хай той зна — блукае!
         А чи пан, чи пропав, —
Його Бог скарае!
Нутэ, вси до зброи!

Мы добудэм щастя й славу
Ридний Кубани,
Щоб була, як пани.
         А чи пан, чи пропав, —
Клычу всих зарани:
Нутэ, вси до зброи!

Клычу всих я стать за волю
Для свого народу:
Хто чесного роду?
         А чи пан, чи пропав, —
Умрэм за свободу!
Нутэ, вси до зброи!

Нутэ ж, хлопци, станэм добрэ
Мы в гурты збираться,
Щоб за дило браться.
         А чи пан, чи пропав, —
Чого нам бояться?
Нутэ, вси до зброи!

Сам Господь стоить за правду,
Вин нам допоможе:
Обрятуй нас, Боже!
         А чи пан, чи пропав, —
Хто нас пэрэможе?
Нутэ, вси до зброи!

( 10 октября 1928 года, журнал «Вольное казачество» № 21 стр. 6)
Балачка в литрах





Винодел Иван Перерва, вот ссылка на его контакты в Фейсбук 


Гейман А.А.

Конокрады
(Рассказ старого казака)

Большое зло было у нас, на Кубани, конокрадство. Да как ему и не быть?.. Лошадей по станицам было множество, да все хорошие. Все казаки второй очереди, отслужа свой срок в действительных полках и батареях, должны были еще пять-шесть лет держать своего строевого коня дома в полной исправности и готовности к строю. Казаки приготовительного разряда тоже два года держали лошадей для своего обучения инструкторами в станицах. Кони эти, конечно, хуже, но старший возраст, которому надлежит с осени выходить на службу в строевые полки и батареи, загодя покупают и готовят лошадей молодых и совершенно годных к строю, а кто записан был в гвардию, или в Варшавский дивизион, то готовили лошадей очень ценных.
Понаучили воры казаков строить крепкие конюшни и замки, но и то не помогало. Кирпич еще мало употреблялся в станицах, особенно для надворных построек, а воры даже из конюшни, срубленной из толстых бревен, умели без шума уводить лошадей. Подкопают последний, нижний венец под бревном, коня в конюшне повалят, свяжут ноги, протащат через подкоп, опять его развяжут, и был таков. Вот и спит казак с женой в конюшне, амбаре или клуне, а часто и в хате, а конь с ними тут же у кровати стоит.
Между казаками кое-где есть и немецкие колонии. И у них много хороших лошадей. Но у них воры лошадей не берут. А отчего? Вот почему. Украли у немца лошадей. Немец по соседям, стучит в окно, кричит: «Фриц! Лошадей увели!» и бежит с тем же дальше. А Фриц уже слезает с теплой постели, наскоро одевается, выводит самого быстрого из своих коней, и едет к управлению. Через полчаса к управлению уже съехалось человек 40—50 верховых, они быстро разделяются на партии и скачут по разным дорогам. Догонят воров, лошадей отберут и, без всяких разговоров, всех воров тут же на месте поубивают, закопают и спокойно возвращаются домой. Ни старый, ни малый, никто в колонии об этом не проболтается. Хорошо у немцев язык привязан! И у нас, конечно, это бывало, и даже при станичном правлении всегда имелся на ночь «резерв» поседланных коней и вооруженных казаков и, конечно, тоже ловили и убивали конокрадов на пойманном месте. И тайну хранили... до первого праздника. А там, понапьются, перессорятся, и давай один на другого. Ну, а после следствие, суд и тюрьма. Закон разрешает убивать только для самозащиты, самосуд же очень строго карается. Ну и дошло, наконец, до того, что в 1900, кажется, годах разгорелось в Кавказском отделе, например, повальное и поголовное избиение замеченных конокрадов по станицам, поголовно же всей станицей.
Жил у нас в станице отставной, еще чуть ли не николаевский, солдат. Силычем его звали. Крепкий и правильный был мужик. Покупал на год у казаков пайки, нанимал людей, обрабатывал их, имел пару лошадей, две-три скотинки и жил со своей старухой в достатке. Он один во всей станице не имел во дворе собак и никаких замков на его воротах, или на конюшнях никогда не было. Только веревочные петли на всех воротах были. «От ветру больше», говаривал он, когда его спрашивали — почему он воров не боится. «А от воров я слово знаю... у меня не возьмут».
Очень любил Силыч ярмарки. Известно, что на наши ярмарки сгонялось много лошадей. Силыч все ходит, бывало, да все «приценивается», что-то высматривает, или словом перекинется — когда со своими станичниками, а часто и с чужими, никому не известными посторонними людьми. Не удивительно, что Силыч знал толк в лошадях и советы давал охотно.
Я уже отслужился и первый год льготился, а меньший брат по осени должен был идти в полк, вот ему мы и купили на летней ярмарке в станице Лабинской отличного коня, да и для хозяйства соблазнились и еще купили пару рабочих лошадей.
Был на ярмарке и Силыч. Мы сговорились ехать домой вместе... Ехать было уже давно пора, чтобы засветло добраться до станицы, да Силыч, что-то запоздал, все сидел в трактире с какими-то незнакомыми нам людьми за чаем. Выехали — уже солнце садилось, да еще на степи прошел дождь, развел грязь, а ехать верст тридцать.
Отъехали верст двадцать пять, Силыч остановил своих лошадей и заявил нам с братом, что лучше съехать нам с дороги к молоченой соломе и переночевать, а чуть свет — ехать дальше. Я стал просить ехать прямо. Опасно — говорю — как бы у нас лошадей не покрали здесь ночью.
— Со мной не бойтесь, при мне не возьмут, а возьмут скорее на дороге, если какие пьяные озорники остановят; да не то, что коней, а самих нас поубивают, в расчете поживиться деньгами. А конокрады нам не страшны. Да и кто нас с дороги по этих потемках, да еще под соломой увидит. Так-то лучше.
Делать нечего, старых людей надо слушать. Съехали с дороги шагов этак на двести, выпрягли коней и отвязали купленных, попутали, потреножили и пустили к соломе. Сами стали ужинать тоже в потемках, без огня, чем Бог послал, и легли спать.
Сильно изморились мы за день, высматривая и выбирая коней из тысячи их на ярмарке. Почитай, целый день не ели. Хотели раньше доехать домой, да вот Силыч задержал. Опять же и дождь дорогу попортил. Сильно побаивался я конокрадов. Ведь каждая ярмарка — это самая их, можно сказать, мобилизация. Съезжаются и сходятся их тут тысячи. И из Ростова, Майкопа, Ставрополя и даже из Туапсе и Новороссийска. По путям этим они везде имеют своих людей по городам и большим станицам, скрываются на день, а по ночам переезжают.
Правда, Силыч свой человек. Никогда у него ничего не крали, да и замков не держит, а все на веревочках. Но зачем он собак не держит и даже воротные столбы в ступицах и петли дегтем мажет? Конечно, чтобы не скрипели, а лай собак тоже показал бы, что к нему по ночам люди приходят; правда, этого не замечали еще. Ну, да всяко бывает. Взяло меня беспокойство. Не сплю. На беду тьма такая, что ни лошадей, ни даже скирды в двадцати шагах от нас не видать. За год мне эта ночь показалась. Не знаю, кажется, не спал, но дремал, наверное.
Слава Богу, показался рассвет. Я к лошадям… Ни одной! Обежал кругом, приглядывался, прислушивался.
— Нет лошадей, Силыч! — что есть мочи закричал я над сонным Силычем. — Лошадей увели!
— Ну, так что же? — говорит он спокойно — увели в потемках, а вот станет рассветать, разглядятся и вернутся. Ложись, спи еще.
Куда тут спать! Проснулся и брат. В это время я и услыхал чмяканье конских копыт по раскисшему от дождя жнивью, а через минуту спешно, на рысях, подъехали к соломе двое верховых, держа в поводу каждый еще по лошади. Силыч тот час же поднялся и направился к ним. Я ползком за ним. Было уже настолько светло, что я узнал лошадей и Силыча и наших, вчера только купленных. Силыч меня не видел, и я спрятался за солому.
— Ну, вы это что же, такие-сякие, — заругался Силыч, когда воры слезли и начали вязать коней.
— Простите, пожалуйста, Силыч, в потемках не разобрались, да уже как стало развидняться, разглядели, ну и поскакали обратно, пока еще и народу нигде нет.
— Ну, так вот, бить я вас, дураков, не буду, а вот спрячьтесь за скирду и набейте-ка друг другу морды, да как следует. А после я вам и решение свое скажу, — заявил Силыч.
И воры начали драться, да на совесть, так как через минуту из обоих носов потекла кровь, а под глазами появились синяки.
— Ну, пока довольно, а вот из воров и ты, Петро, и ты, Семен, выкидывайтесь обое. Не годитесь еще. С вами только сраму наберешься, а то и беды наживешь. Лезьте оба в солому и сидите там, пока мы не отъедем подальше... Я не один. Хорошо, что ребята спят.
Как приехали, я к атаману. Разумеется, все рассказал. Тот диву дался. Учредили ночную слежку за Силычем и ночей через пять захватили ночью у Силыча целое заседание, — воры с отчетом приехали. Конечно, схватили, допросили и тут то и открылась вся многолетняя таинственность и сила «слова» Силыча...

(журнал «Вольное казачество» № 77 стр. 1-2)
Гейман А.А.
Поправка к статье «Восстание казаков в Майкопском отделе в 1918 году»

Как я и ожидал, тот час же по появлении в свет моей статьи о восстании казаков в 1918 г. в Майкопском отделе против большевиков, я стал получать письма, в которых некоторые из моих участников вносили кое какие поправки и дополнения к этому описанию. Многие из них маловажны и не изменяют ни хода событий, ни правды в деяниях тех или иных участников; однако, есть и весьма важные. Ниже спешу исправить одну из моих погрешностей путем печати же.
Я писал, что в августе 1918 г. ко мне прибыли из станицы К. 50 конных казаков во главе с есаулом Кротовым и ему приписал всю честь сформирования и соединения со мною этих ничем неустрашимых людей. В действительности же есаул Кротов только пристал к этому отряду, а все это отчаянное смелое и трудное дело в самом сердце большевицких гарнизонов выполнил лихой хорунжий ст. К-ной Константин Попов.
Почти тот час же по прибытии этого отряда, когда я уже маневрировал для обладания городом Майкопом, хорунжий Попов с двумя казаками был послан в станицу Апшеронскую, занятую еще большевиками, но на которую наступал из станицы Ханской есаул Березлев, для связи с ним.
Я очень опасался за хорунжего Попова, т. к. в случае если Апшеронская еще не занята Березлевым, то участь Попова и его двух казаков могла быть очень печальна. Так почти оно и случилось, но хорунжий Попов, с честью вышел из критического положения. Попов прибыл в станицу Апшеронскую, когда Березлев под давлением превосходных сил, а главное под угрозой с тыла отряда большевиков, шедшего из Туапсе, уже отступал на ст. Кубанскую. Это, однако, его не остановило. В ст. Апшеронской войска красных уже не было, но местные большевики уже опять подняли головы. Попов въехал в станицу, оставил казаков с лошадьми на площади и вошел один в станичное правление и потребовал к себе атамана. Атамана не оказалось, а вместо него явился дежурный, без пояса, в каких-то черевиках, без погон и в фуражке.
Попов приказал тот час же надеть сапоги, погоны и папаху, и вышел опять на крыльцо правления. Осмотревшаяся уже толпа в это время окружила остававшихся на площади двух казаков и отобрала у них лошадей. Попов сильно накричал на них — зачем отдали лошадей, казаки отобрали опять у растерявшихся мужиков лошадей, все трое сели опять на глазах у всех и поехали шагом из станицы. Только когда они отъехали саженей на сто от толпы, она опомнилась и по казакам стали стрелять. Выехав из станицы и опасаясь сильной погони, Попов свернул с шоссе по лесной дороге на ст. Ширванскую и вовремя, т. к. погоня действительно была, но проскакала на город Майкоп.
Станица Ширванская между тем оставалась без моего гарнизона, под угрозой слухов об обратном взятии большевиками ст. Апшеронской и наступлением красных из станицы Нефтяной, уже эвакуировала жителей и приготовлялась к обороне своими силами, заняв все броды по реке Пшихе, т. к. я все свои силы бросил на Майкоп и помочь не мог. Прибывший ко мне хорунжий Попов ясно осведомил меня об обстановке и я тот час же послал его опять со взводом в 15 коней наблюдать путь на Майкоп с тыла.
Попов, собрав еще казаков из станиц, не только выполнил свою задачу блестяще, но соединился с Березлевым; всю орду, движущуюся по шоссе из Туапсе на Майкоп, сбил и направил на ст. Кубанскую и Белореченскую, где она наткнулась на дивизию Покровского и наш гвардейский дивизион. Они, сильно пощипав ее, прогнали далее на Дондуковскую и далее на реку Лабу.
По прибытии отряда Попова ко мне на хутор Шевырев, я сменил его как командира конного отряда просто из принципа старшинства и назначил командиром есаула Кротова, который прибыл вместе с этими конными казаками хорунжего Попова, и он сам, будучи хорошо воспитанным воински, ничего против того не имел.
В видах восстановления истины и в воздаяние заслуг хорунжего Попова, с удовольствием спешу внести эту поправку в печати.
Живых участников и свидетелей всего этого и в Сербии есть еще много, например С. С. Падалка, казак Умеренко и многие другие.

(журнал «Вольное казачество» № 67 стр. 13-14)

Готовим на мангале: Штрули по-мысхакски



Утки из Абрау - самые креативные



Изоляции Рунета пока не будет, Медведев против,
ссылка на статью из RT




вэсна прыйшла на Кубань

суббота, 30 марта 2019 г.





Улица Свободы в Новороссийске


Новые системы видеонаблюдения в городе )



Казацкий гумор


Ансамбль "Маруся" зажигает, еще и балачкою поют


Казацкий гумор


Казацкий гумор



Александр Пивень
(М. Забигайло)

До козакив-кубанцив

Нэ знаю, хто такый ты, братэ?
Усим ты кажеш, що — козак.
Ты кой-колы кубанку надиваеш,
Щоб добрэ знав про тэ усяк.
                   Може то й справди так!
А тилькэ, колы ты Кубань свою вже забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!
Ты може командир — вояка був завзятый —
И ворогам своим ты був на страх.
По празныкам мундир ты надиваеш
И маеш на грудях военный знак
                   Нэхай то справди так!
А тилькэ, колы ты Кубань свою вже забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!
Ты може став багатый, гроши маеш;
И добрэ ты живэш, йисы у смак;
И кой-колы братам потроху помогаеш,
За що и поважае тэбэ всяк.
                    То-ж добрэ, колы так!
А тилькэ, колы ты Кубань свою вже забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!
Ты може инженер, чужи дорогы строиш
И в цих дилах вэлыкый ты мастак;
Своим братам даеш ты скризь роботу, —
Живэ й годуеться там нэ одын козак.
                   То дуже добрэ, колы так!
А тилькэ, колы ты Кубань свою вже забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!
Хоч може ты пысака дуже добрый,
Про всячину ты пышеш так и сяк;
А кой-колы в газэтах натякаеш,
Дэ мучиться дэ-нэбудь брат-крипак;
                    То всэ до-дила, колы так!
А тилькэ, колы ты Кубань свою вже забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!
А може ты найкращий голос маеш
И став завзятийший од всих спивак;
И скризь по свиту тих писэнь спиваеш,
Яки спива наш брат-козак.
                    То усэ добрэ, як що так!
А тилькэ, колы ты Кубань свою вже забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!
Чи може ты з конэм копийку заробляеш,
Щоб цилый свит дизнавсь, якый козак;
И на сидли такэ скризь выробляеш,
Що страх бэрэ усих зивак.
Вэлыкэ дило, як що так!
А тилькэ, колы ты Кубань свою вже забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!
А може ты дурну завычку маеш;
Дэнь робыш, а в ночи идэш в кабак;
И, пьяный, там Кубанськый гимн спиваеш,
На глум и смих чужих зивак, —
                    Бувае з намы й так!
А тилькэ, колы ты Кубань свою вже забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!
Хоч може ты язык довгэнькый маеш
И, як балакаеш, усих даеш на-знак,
Що чисто всэ на свити добрэ знаеш,
Одно тилькэ забув, — що ты козак, —
                   Вэлыкэ лыхо, колы так!
Ну, що-ж! Як що Кубань свою ты лэгко забуваеш
И, як обрятувать йи, про тэ думок нэ маеш, —
                   Ты нэ козак!

(25 сентября 1928 года, журнал «Вольное казачество» № 19 стр. 1)
Гейман А.А.
Восстание против большевиков в 1918 г. в Майкопском отделе
(Окончание)

Таким образом, я очутился один на небольшой труднодоступной лесной поляне, густо заросшей гигантскими папоротниками, скрывавшими конного человека. Мне устроили наскоро навес, а под ним помост. Меня обильно снабжали пищей и питьем, каждый день свежими. Но положение мое резко изменилось. До сих пор все еще была только разведка настроений и выжидание. Теперь предстояло перейти к действиям активным. Надо сейчас же принять решение и приступить к его выполнению немедленно.
Но с кем же и как, каким путем огласить и поднять казаков? Как объявить о месте своего нахождения, без риска быть открытым? Погубишь себя, ничего не сделав, и подведешь многое множество людей. Можно пробраться по станицам и тайком собирать казаков. Но это по непролазным дебрям очень уж медленно.
И я решился. Я написал лежа на груди приказ номер 1: Время пришло. Пора сбросить с себя иго большевиков настала. Но для этого надо соединиться всем казакам! (Писал я). За отсутствием какого либо законного начальства в Майкопском отделе я принимаю на себя управление отделом и командование войсками в пределах его. Приказываю: всем верным мне казакам с оружием и патронами, а конным и на лошадях — собраться немедленно на Шеверевом хуторе, где и ожидать меня. Ко мне сейчас же прислать из станиц людей, знающих меня в лицо. Действовать осторожно, но решительно. С врагами нашего дела не церемониться. Родина да простит нам это.
Наутро, когда мне принесли обед, я передал этот приказ казаку С., наказав ему переписать его в сотнях экземпляров и немедленно разослать его по станицам к верным людям для объявления своим и рассылки дальше по станицам.
И я не ошибся. Уже через два дня я всего с одним казаком ст. Д. и прибывшим уже ко мне из Майкопа сыном 15-ти летним кадетом выехал в юрт ст. Д., где был хутор Шевырева. На его поляне я нашел уже до 700 вооруженных казаков. Оказалось, что приказ мой опередила молва о моем выезде в леса, и еще и до этого в мою «ставку» по ночам заползали посланцы из станиц. Как они меня находили, знает один Бог казачий, да нюх наших горнолесных казаков.
Не будет нескромно, если скажу, что моя фамилия в этой части Кубани весьма популярна, по имени моего деда, ген. лейт. Геймана, покорителя Западн. Кавказа. Еще сохранилось в живых много казаков стариков, служивших с ним в те времена. В отделе есть поляна Геймана, дорога его на Сухумский перевал и в Абхазию и даже одна из станиц в Отделе носит его имя. Я также хорошо известен между казаками этого отдела, т. к. до войны я служил во 2-ом Куб. пласт, батальоне, комплектуемом из этого отдела, а за войну последовательно командовал всеми тремя очередями этого отдела: 14-м, 8-м и 2-м батальонами. Сам я также казак этого отдела. Казаки мне поверили и стали собираться.
Я поздоровался с собравшимися казаками и сказал им приблизительно так: Ну, теперь нам никому назад не поворачивать. Большевики уже конечно знают, кто ко мне ушел, и, конечно, но головке за это не погладят. А надо стойко держаться начатого. Слушать одного меня, а я уже отвечу за вас перед Казачеством, если в чем погрешу. Я без вас, а вы без меня ничего не сделаете.
Отряд нарастал с каждым днем, или лучше сказать — ночью, т. к. люди прибывали больше по ночам.
Надо было сначала вооружить людей и разогнать из станиц большевицкое начальство, а затем правильно наладить довольствие. Я по очереди окружал отдельные станицы и отбирал оружие у иногородних, а когда все комиссары и их приспешники бежали в Майкоп, я приказал в станицах точно учесть число людей ушедших ко мне, и ежедневно присылать на них продовольствие. Всего было много кроме хлеба, которого в лесных станицах всегда мало. По взятии Майкопа хлебные низовые станицы К., Г., Д. и другие сами дали мне несколько тысяч пудов муки, которые я и отослал в горные станицы.
Отряд не имел только офицеров. Был с самого начала сотник Фендриков, но вскоре был убит на разведке, когда он остановил линейку с большевицкими комиссарами ночью на дороге из станицы Курджинской в станицу Дагестанскую и стал, нагнувшись с коня, их обыскивать. Вскоре, пробившись через широкий кордон большевиков с 50 конными казаками станицы К. через лесную чащу, наколов многим лошадям глаза, пробрался ко мне есаул Кротов. Необходимо отметить, что станица Тульская, ближайшая к Майкопу и расположенная на равнине, в это время, под начальством полковника Налетова и есаула Тураева, сама вела упорную борьбу с большевиками, как со стороны Майкопа, так и у себя внутри с иногородними, а я еще не мог оказать им никакой поддержки, хотя уже и держал с ней связь. Подхорунжий этой ст. Иван Титович Галетин, служивший старшим лесным объездчиком Верхней — Белореченской лесной дачи, также вместе со своими и еще другими четырьмя лесничими дач: Махошевской, Царской и Нижней Белореченской, предприняли объезд и проверку потомственных казачьих наделов в горные части отдела и сильно меня рекламировали. В ст. Г. и К., низовых и равнинных, также собрались конные отряды до 300 коней каждый, но большевики во время об этом узнали и ко мне не пропустили.
Из станицы К. с большим риском все же ко мне пробрались 5—6 стариков во главе с вахмистром артиллерии Даниловым, бывшим долгое время атаманом станицы. Человек этот оказал мне большие услуги, так как я поручил ему ведение всей отчетности продовольствия, доставляемого в отряд, а после и в составе комиссии по составлению описи и хранению всего захваченного в Майкопе имущества у большевиков. Все это после прибытия атамана отдела в освобожденный мною Майкоп, вместе с описями было сдано ему. Прочие старики составили мою личную охрану и с винтовками в руках даже ночью, когда я спал, меня охраняли, стоя попарно надо мной.
Я вошел в связь с начальником Грузинского отряда ген. Мазниевым, стоявшим в Туапсе, и командиром 8-ого пластунского батальона полковником Колесниковым, составившим свой батальон из казаков Майкопского отдела, бежавших в Туапсе от большевицкой мобилизации. От Мазниева я получил 150 винтовок и два пулемета Максима и 45 тысяч патронов, а второму написал, чтобы он немедленно шел ко мне на присоединение. Он вошел целиком в мою бригаду уже после очищения Майкопа. У него оказалось много офицеров и даже военных врачей.
Еще раньше из Туапсе пришли ко мне попавших в Армению 10 офицеров, во главе с полковником Ефремовым. Офицеры были весьма дельные, но между ними был только один казак Константин Несмашный и казаки сначала отнеслись к ним весьма недоверчиво. Понадобился весь мой авторитет, чтобы они их приняли как начальников. Есаулы Томилин и Пугачев и сейчас в Сербии.
Дело пошло на лад, и я пододвинулся и навис над Майкопом. Большевики были в панике. На ночь весь гарнизон был у них под ружьем. Между прочим, я получил письмо от жены из Майкопа, где она весьма спокойно писала мне, что ее не трогают и чтобы я оставил свою затею и вернулся в Майкоп, что большевики обещают мне высокий пост и т. д. Это письмо продиктовали ей комиссары, а принес его мне лично знакомый офицер, который остался у меня до конца, боясь возвращаться в Майкоп. Вскоре я узнал о движении по горной полосе добровольцев. Моя разведка столкнулась с ними в ст. Казанской. Моих узнали по белой ленте на папахах с надписью «Геймановцы». А у добровольцев были тоже казаки и даже много нашего отдела. Я послал к Покровскому Данилова для связи и осведомления о моем намерении взять на этих днях Майкоп, но просил дать мне две пушки. Покровский прислал мне два орудия и 300 патронов к ним. Его движение и мое наседание на Майкоп заставили большевиков уходить, и однажды ночью я получил донесение от разведчиков, что они перешли уже р. Белую. Я приказал всем двигаться в Майкоп. Покровского сильно задержал 5-ти тысячный отряд большевиков, двигавшихся в это время из Туапсе на ст. Апшеронскую в моем районе, но наткнувшись на моих партизан, отряд этот свернул на ст. Пшехскую, наткнулся на Покровского и уже через ст. Келермесскую на Дондуковскую — сильно пощипанный Покровским и, отдав на хуторе Кубанском 150 повозок с женщинами и детьми и награбленным добром моим партизанам,  все же ушел на Лабу. Это была часть сил большевиков, бежавших по берегу Черного моря до Туапсе, где их заставил повернуть на Майкоп ген. Мазниев с грузинами.
В тот же день я лично въехал в город. Я еще раньше послал в город прокламацию к жителям, где писал, что я никого не буду трогать, кроме главарей большевицких, и чтобы город не оказывал мне при взятии его никакого сопротивления, так как я сам Майкопец, имею свой дом и там же семья моя. Весь город собрался меня встречать на улице, где идет главный въезд из-за речки Белой, но я, проехав мост, повернул в другую,  и поехал домой к семье.
Семью мою Майкопцы спрятали каждого порознь, и я их никого в доме не застал; все же имущество в доме до чайной ложки и детской рубашки было разграблено. В тот же день в город со стороны стан. Ханской вошел один казачий полк полковника Малевского. Вот и все.
Я опустил множество случаев, иногда комичных, иногда и жутких, вроде описанного в «Вольном Казачестве» 48: «Героическая девушка». Или как я один на один, уйдя украдкой от своего отряда ночью на мельницу Гыкачева близ стан. Курджинской, подслушивал совещание большевицких воевод (Это так рассказывали казаки, в сущности, дело было совсем не так страшно, а гораздо проще) одного из Майкопа, а другого из ст. Нефтяной, где он командовал батальоном, в тылу у меня, а через два дня есаул Кротов со своими 50 конными казаками выгнал его оттуда. И многое другое. Однако скажу, что часто вещи кажутся большими до тех пор, пока к ним не подойдешь близко.

(журнал «Вольное казачество» № 63 стр. 16-18)
Обыскал весь интернет, очень мало фото Геймана А.А., выкладываю, что есть. У кого есть другие его фото, скиньте, плиз, на почту.







Нашел еще одно фото Геймана А.А. 
Ленивов А.К.
Галерея казачьих писателей
Часть 2
Нью-Йорк, 1970



Найшов нэвидомый стых Пивня А.Е., кому трэба скыну орыгинал з крапкамы над "i", тут балачковый пэрэвод

Александр Пивень
(М. Забигайло)
Далэкий коханий дружини

Тоби, моя вирна подруго,
Я вирши оци напысав,
Бо иншого, кращого друга
Нэ маю, та й з малку нэ мав.

Давно мы укупи з тобою
Пишлы, бо дорога одна;
Стривалысь мы з лыхом, нуждою,
Та хто в свити лыха нэ зна!

Колючка й тэрнына в дорози
Давалысь нам часто в знакы;
Булы на дощи й на морози,
Широки пройшлы ривчакы.

Та мицно узявшись за рукы,
Ишлы мы рядочком удвох;
Нигдэ нэ було нам розлукы,
И був нам на помич сам Бог

Довгэнько ишлы мы з тобою, —
Литамы вже сталы старить;
Ступала ты важче ногою
И лыченьком стала марнить.

Здалось нам, що вже половыну
Важкого шляху мы пройшлы;
Що выдно вже ривну долыну,
В який мы давно нэ булы.

  —  —  —   —  —  —   —  —  —   —  —  —

Та, Боже мий! Дэ ж ты взялася
Страшна та лыхая доба?
За що на ввэсь свит пиднялася
Кривава людськая злоба?

Мов хвыля та в мори, кыпила,
А кров полылась, як вода!
И скоро наш край затопыла
Вэлыка всэсвитня бида.

  —  —  —   —  —  —   —  —  —   —  —  —

Одбывшись од ридного краю,
Живу та сумую одын;
Сим рик на чужини блукаю,
Мов блудный евангэльськый сын.

Давно уже лиг бы в могылу, —
Замучила думка сумна,
Як бы нэ дала мэни сылу
Надия на Бога одна.

Дэржить и тэпэр та надия,
Як зирка у сэрци горыть:
Хоч довго дурила Росия,
А край мий ще цилый стоить.

И Бог дае сылу тэрпиты,
Розлуку з тобою, мий край;
Я знаю, дасть сылу уздриты
Тэбэ, мий замученый рай!

В раю тим там сонэчко грие,
Так вэсэло стэп выграе;
В садочку там хатка билие,
А в хати — всэ щастя мое!

Тэ щастя — кохана дружина,
Подруга од юности лит,
Родыла що тры мэни сына
И дочок чотыри на свит.

Сама вона вик доживае,
Бо диты уси одийшлы;
Того тилькэ ждэ — выглядае,
Що вирно у пари жилы...

Голубко моя сызокрыла!
Надия уся наша — Бог.
Повирь же, що е в Його сыла,
Що знов будэм житы удвох.


(25 августа 1928 года, журнал «Вольное казачество» № 17 стр. 5)
Гейман А.А.
Восстание против большевиков в 1918 г. в Майкопском отделе

Восстание это и все, что с ним связано, ждет еще своего совершенно объективного историка. Я же, как руководитель этого восстания (а потому, быть может, не в полной мере объективный), берусь за его описание по памяти, во-первых, потому, что уже по самой природе дела на протяжении всего времени, как оно началось и длилось, не было никаких писаных о нем документов, а потом в народе, как мне известно, слагались целые легенды, часто не имеющие никакого реального основания, а потом еще и потому, что много еще есть живых свидетелей, участников и сотрудников моих, которые могут помочь мне рассказать всю эту историю более или менее правдиво и беспристрастно.
Побуждает меня к этому еще одно обстоятельство. Это восстание (как и в других частях Кубани) может показать, что и без прихода туда Добровольческой армии казаки были способны организоваться, лишь бы нашлись лица, могшие взять эти движения в свои руки. Казаки могли бы дать отпор большевикам и саму судьбу Кубани направили бы по-иному. Приход Добровольческой армии дал другое направление борьбе на Кубани.
Поскольку помню, 4 января в Майкопе водворились большевики. В конце декабря я приехал из Армавира к семье в Майкоп и там получил телеграмму генерала Гулыги: «немедленно прибыть в Екатеринодар», но заболел и не мог двигаться с постели. В таком состоянии меня нашел доктор 14 пластунского батальона Гершенкройн и сотник Миронов. Они пришли мне сообщить, что едут в Екатеринодар, и я с ними послал рапорт со свидетельствами врачей, что я прибыть по болезни не могу и остаюсь в Майкопе. Таким образом, в этом городе, да и на весь Майкопский отдел, я остался один за старшего.
Между тем большевики вступили в свои «права», захватили власть и войска, соединяя их в смешанные части. Начались ежедневные митинги, обыски, аресты но все еще в скромных размерах.
Большое замешательство в это время вызвало известие о занятии Таманского полуострова немецкими войсками. Большевики волновались, готовили и куда-то отправляли войска, образовали какой-то Майкопский фронт и созвали фронтовой съезд, на котором было постановлено просить меня принять командование этим фронтом. Прислали ко мне депутацию во главе с есаулом Бортниковым (окончившим только что сокращенные курсы военной академии). Я благополучно избежал этой «чести», предложив три условия. Первое — я сам и лично назначу командиров полков и всех высших начальников, второе — дисциплина и военно-уголовные законы прежние и третье — при мне не должно быть никакого комиссара. Как я и рассчитывал, условия эти оказались неприемлемыми и меня оставили в покое.
Между тем, до меня стали доходить слухи, что казаки по станицам уже прозрели. Идет уже скрытый сговор о том, чтобы сбросить с себя большевиков, деливших уже землю и все добро казачье и насадивших в станицах своих людей из российских. У казаков отобрали оружие, но оставили его у иногородних.
Стоило мне выйти на Сенной или Дровяной базар и с возов сейчас жё раздавалось: «Эй, гляди, да ведь это — Г-н»! И вмиг около меня собиралась толпа казаков, и сыпались вопросы: Ну, как же дальше нам быть? Что делать? Неужели терпеть? И т. д.
Конечно, это не осталось для большевиков незаметным и они стали подозрительными. Я перестал показываться в людных местах, а назначил всем желающим приходить ко мне во двор ночью, где мы и вели беседу. Все чаще и чаще стали приходить ко мне старики из разных станиц и я уже чувствовал, что огонь разгорается, но еще молчал, а только просил меня извещать обо всем, что делается в станице, как на это смотрят казаки.
В станице Я. станичным атаманом был вахмистр Тисковский. Он часто меня навещал. Горячая голова.
Он уже вел агитацию за восстание и не только у себя в станице, но и в соседних. Планы, один другого решительнее и часто фантастичные, родились у него в голове. Я удерживал его, как мог. Надо тщательно подготовить не только людей, но и средства для борьбы, а он не слушал и добился-таки, что все его затеи были открыты. Из Майкопа приехал автомобиль с пулеметами и товарищами и его расстреляли на глазах всей станицы на площади.
В самом Майкопе в это время формировалась конная бригада есаула Бортникова, но состав ее был — самые молодые казаки и, по-видимому, да и, по мнению самого Бортникова, она для восстания не годилась. По станицам настроение между казаками ясно выразилось, и всякая искра могла зажечь общий пожар.
Поднять весь отдел, кроме станиц низовой полосы, где стояли большевицкие гарнизоны, было легко, но как удержать и спасти от возможного разгрома восставшие станицы, раз они без оружия и патронов? Это сильно меня озадачивало, и я все еще выжидал.
Стали появляться, наконец, и слухи о какой-то армии, наступающей то на Тихорецкую, то на Армавир, то на Екатеринодар (против большевиков), но все эго было очень туманно. Майкоп был совершенно разобщен от Екатеринодара и Армавира и, что там, в это время происходило, мы не знали.
Как-то, еще в апреле, или даже в мае, ко мне ночью пришел полковник Голощапов с каким-то разведчиком от генерала Деникина из под Тихорецкой — вот только тогда да и то еще плохо я поверил, что где-то и что-то есть, хотя я всегда был убежден, что займись восстание в одной части области, оно непременно вспыхнет повсеместно.
Все мои попытки связаться с ген. Деникиным не увенчались успехом, все мои разведчики к нему пропали без следа. Наконец, я решил сам лично пробраться к нему и согласовать с ним свои действия (что было с куб. правительством, я не знал). Часов в 10 вечера я, одетый в кожаную тужурку, фуражку и шаровары, сел в темный вагон 3-го класса, набитый товарищами, залез на самую верхнюю полку и притворился спящим. Поезд тронулся и уже около ст. Белореченской все спало мертвым сном. Так я думал, но уже около ст. Гиагинской по кашлю меня узнали. Я вдруг услыхал шепот внизу: — А знаешь, кто это там наверху? — Кто? — Г-н. — Куда же он едет? — Молчи, вот будем подходить к ст. Дондуковской, так мы его накроем, а там наша рота держит охрану станции, ну там и разберут.
Еще немного и семафор станции Дондуковской. Поезд стал замедлять ход. Я тихо слез с полки, пробрался с трудом между спящими товарищами на платформу и прыгнул на землю. Все обошлось как нельзя быть лучше, но надо было выиграть время и уйти подальше в степь, пока меня не хватились. Я взял направление на Майкоп и быстро зашагал по непросохшей еще весенней земле. Было очень темно. Но я хорошо знал местность и шел быстро часа три и только тогда остановился немного отдохнуть. Еще часа два-три усиленного хода и я вышел на Кужорскую дорогу, верстах в 5 от Майкопа.
Стало уже рассветать. Сильно чувствовалась усталость. Я присел у куста над дорогой, она была совершенно пуста; только через 72 часа на ней показались 7 верховых казаков, ехавших из станицы Кужорской в город Майкоп, а за ними в шагах 200 еще один. Он вел в поводу оседланную лошадь, которая сильно тянулась за поводом, почему казак и отстал от общей группы.
7 казаков проехали, не обращая на меня никакого внимания, но отставший, поравнявшись со мною, поздоровался, спросил, куда я иду, предложил мне заводную лошадь, так как, отставая за поводом, она его сильно утомляла. Я согласился и, сев на лошадь, поехал рядом. Казак задавал мне кое-какие вопросы, но я воздерживался поддерживать разговор. Хотя лошадь моя пошла под седоком весело и нормальным шагом, но, ни я, ни казак не торопились и далеко отстали от прочих. Но, вот и Майкоп. Въехали в улицу, и я тотчас же узнал свою улицу, на ней как раз стоит мой дом. Мне очень не хотелось, чтобы на улице меня узнали майкопцы, большею частью сочувствующие большевикам, и я, оставив лошадь, слез и сказал казаку: — Ну, спасибо, моя улица в городе третья или четвертая отсюда и мне лучше по окрайне города посуху дойти до нее, а там и дом уже разыщу скорее. — Да никак нет, ваше превосходительство, эта улица и есть ваша, я ведь знаю, где и дом ваш, а только не извольте беспокоиться, я ведь нарочно не хотел догонять своих, мы едем в управление отдела, а вот лошадь, что под вами была, это у нас тут в больнице казак лежит, а лошадь его потребовали на осмотр. Я сразу вас узнал. Мало ли куда вам нужно было ходить, мы все знаем уже, а только и казаки разные есть, не хорошо, чтобы вас все узнали. — Да, откуда же ты меня знаешь, ты ведь конный, а я уже 30 лет служу в пластунах.
— Ну-у-у! Кто же вас в отделе нашем не знает!
Мы расстались. Весь этот эпизод меня и порадовал и заставил призадуматься. Значит, по станицам пошел разговор, а там и большевики пронюхают, а тогда пиши пропало. Не даром кое-кто из моих людей, проникших и в Майкопский райком, уже меня предупреждали, что за мною следят.
Я кружным путем пришел к себе домой, лег на террасе, где была моя кровать (чтобы меня легче и без шума всегда могли найти старики, приходившие ко мне по ночам), разделся и лег спать.
Случай этот, когда я за один день и даже ночь был узнан два раза, пресек мои попытки на дальнейшие вылазки. В Майкопе большевики уже сформировали Сводный пехотный полк из казаков и иногородних. Одним из командиров батальонов этого полка оказался старший писарь 8 пластунского батальона Ч.
Как то он, совершенно для меня неожиданно, зашел ко мне (в защитной рубахе, без пояса и, не снимая шапки), когда я был в зале совершенно один. Я не узнал сначала его, а когда узнал — был поражен его дерзостью (еще полтора года тому назад я был его командир батальона). Только что сел, как стал задавать мне щемящие душу казачью вопросы. Я решил идти напрямки: — Ну, Ч., сказал я ему, я не верю, чтобы ты пришел выспросить, а потом и выдать меня. Ведь мы же с тобою казаки.
И я рассказал ему все, что я знаю о станицах и о том, что там собираются делать. Ч. тут же объяснил мне, что и он в заговоре и, что он может всегда, когда то нужно, распустить свой батальон в отпуск, а за ним сами уже разойдутся другие батальоны полка и что Майкопский гарнизон ничего не стоит. Стал уверять, что в лесах нагорных станиц есть уже большой наш отряд, а когда за мною приедут, он меня оповестит, — чтобы я был готов. Ч. стал часто заходить ко мне и сообщать мне очень ценные сведения.
Были у меня еще надежные люди, особенно станицы X. старик Ф. и жена офицера той же станицы А. Б., бывшая курсистка во время войны, девица Г-ва, и многие другие. Я знал также, что большевики формируют все новые и новые части из казачьей молодежи, но она предпочитает уходить в леса.
Как то в июле утром (в воскресенье) Ч. пришел ко мне и категорически заявил, что сегодня из Абадзеховской ст. атаман (оставленный большевиками как исключение комиссаром станицы) приедет на общественных лошадях в город, а часа в два дня будет ехать назад, так чтобы я вышел к этому времени за город незаметно, — он отвезет меня дальше в горы, где отряд восставших казаков собрался и ждет меня. Пока об этом никто еще не знает, но надо не потерять времени. А через два часа мне сообщил один из моих разведчиков из ревкома, что составлен новый список подлежащих аресту лиц, и что моя фамилия в этом списке стоит на первом месте. Раздумывать было некогда. Знать пробил час, час казачьих судеб. Что-то пошлет он нам?
Я ни слова никому в семье не сказал, но как бы предчувствовал, что не увижу больше матери моей в живых и зашел к ней будто бы выпить чашку кофе. При уходе моем, когда я, но обыкновению, поцеловал ее руку, вдруг она перекрестила меня и сказала: — Ну, с Богом, сын мой, иди, за тебя не боюсь... И заплакала, а старая казачка была не из слезливых, да и откуда и что она могла знать? Я никому, ни ей, ни жене и виду не показывал о своих намерениях и думах. Через месяц, когда я с отрядом висел над Майкопом, она умерла. Когда ее хоронили, собрался весь Майкоп и пошел вдруг слух, что и я присутствую на ее похоронах, переодевшись не то в кучера на катафалке, не то в фонарщика, не то иду в хоре, среди басов. Процессию несколько раз останавливали и осматривали.
К двум часам дня, я, несмотря на то, что все выходы из города наблюдались особыми заставами, был уже в двух верстах от города по дороге на ст. Тульскую, через которую нужно было проехать, едучи на ст. Абадзеховскую. Скоро меня нагнала тройка с атаманом и Ч. Они остановились и попросили у меня прикурить и предложили меня подвести, «если мне нужно» далее. Меня удивила такая осторожность на пустой дороге, но вскоре все объяснилось: на козлах ямщиком сидел молодой парень — не казак.
Тульскую удалось как-то проехать задворками, не обратив на себя никакого внимания, но и Абадзеховская не далеко, всего в верстах 18; если ехать рысью, то мы приедем часа в 3—4, — весь народ на улице, остановимся до ночи у Чернышева (меня очень многие знают), — поднимется разговор... А ехать шагом, — значит опять вызвать подозрение у ямщика.
Ехали над кручей реки Белой. Ямщик остановил лошадей и попросил разрешения сбегать напиться воды. Когда он спустился под кручу, шагов на 100 от нас, я быстро соскочил с повозки, схватил висящий на особом крючке гаечный ключ, быстро свинтил гайку с задней оси и бросил ее в придорожный куст. Ямщик ничего этого не видел, т. к. долго пил воду, лежа на животе, упершись в песок руками — по-бычачьи, как говорят казаки.
Поехали дальше. Я следил за колесом. Вот оно отходит и уже ступица колес совсем слезла, но стук о кочку или камень — опять оно на своем месте. Никак не хочет соскочить с оси. Так отъехали версты три и, наконец, колесо соскочило с оси, и она запахала по дороге. Озадаченный ямщик слез, долго чухал затылок, потом попросил Ч. подержать лошадей, а сам пошел по дороге назад искать гайку. Этого только и нужно было. Мы так отлично понимали друг друга, что даже не пошутили, а сидели молча. С час проходил ямщик, а вернулся ни с чем. — Должно придется ехать шагом, сказал он, подходя к повозке и грустно посматривая на ось без гайки. Но станица видна уже. Все равно и шагом приедем засветло.
— Ну, так я должно найду — сказал я, — пойдем вместе, брат. И мы с ямщиком пошли назад по дороге, чуть не обшаривая каждый куст по дороге, кроме того, конечно, где лежала гайка. Я ушел уже назад не три, а верст пять, но гайку опять таки мы не нашли, два часа же потеряли.
Поехали шагом и приехали в станицу, когда улицы уже были пусты. Подъехали к дому Ч. Он жил в доме только вдвоем с женой, но когда мы вошли, на лавке сидел красивый высокий казак. Эго уже нас поджидал вахмистр О. один из наших заговорщиков.
Хорошо и почти молча поужинали. Потом мне предложили лечь и отдохнуть, а сами ушли куда-то. Разбудили меня около 12 часов ночи. И пошли пешком по бурьянам и задворкам в темную ночь за станицу. Здесь ждала нас линейка парой, с ямщиком казаком на козлах. Сели и поехали.
Ехали лесом в совершенной темноте и в полнейшем молчании по дороге на станицу Каменномостскую, которая вдобавок шла от балки в балку, в одной из которых мы вдруг остановились. Меня попросили обождать на линейке и не курить, а сами исчезли в темноте на дне балки. Здесь должны были ожидать какие- то наши люди. Около часа я ждал возвращения своих спутников. Кругом царила мертвая тишина, усиленная темнотой; лишь время от времени раздавались крики совы — сигналы наших лесовиков, как я после узнал.
Вдруг, почти около лошадей, из темноты леса раздался негромкий голос: «Не видали ли вы тут где пару быков?» Это тоже, как оказалось, своего рода пароль. Однако никто не показывался. Наконец, также тихо и неслышно, около дрог появились мои спутники. Опять молча поехали. Вот и станица Каменномостская. Остановились. — Ну, что же вы узнали, тихо спросил я своих. — Да ничего; отряда, что мы ждали, здесь никакого нет, а за перевалом есть, что-то больше трех тысяч. Здешних же, боясь мобилизации красных, туда же увел сотник (забыл его фамилию), а, главное, они с собою унесли и винтовки, что еще по станицам у казаков были.
Что же делать? Я призадумался. Было три выхода из положения. Первый — вернуться назад в М., куда до рассвета можно было доехать незаметно. Второй — ехать через Даховскую за перевал на Туапсе, на соединение с 3-х тысячным, быть может тоже мифическим, отрядом, и третье — скрыться где-нибудь в районе станицы Даховской в лесах и отсюда вызвать кличем всех, кто против большевиков, а из-за перевала перетянуть отряд на эту сторону.
Я избрал последнее и приказал ехать на Каменный мост, на станицу Даховскую. Мост этот образовался естественным путем из двух сросшихся береговых скал реки Белой, которая под ним бурлила на глубине 20 саженей. Боясь, что на мосту стоит большевицкий караул из иногородних станицы Каменномостской, мы тихо подобрались к нему, а затем карьером, рискуя сорваться с лошадьми и линейкой в пропасть — в реку Белую — пронеслись через мост. Все обошлось благополучно, нас не задержали и мы через час доехали до станицы Даховской в дом казака Суслова, после убитого большевиками, одного из вернейших и достойнейших сподвижников моих. Здесь уже ожидали нас несколько видных стариков станицы. Составили совет. Даховцы поднялись после все до единого и дали больше всех других станиц не только казаков, но, несмотря на бедность, в изобилии все, что для отряда моего было нужно. Они успокоили меня насчет оружия и патронов, так как отлично знали, что в тылу их на перевалах в селениях Измай и Камышхи у мужиков-большевиков много винтовок и патронов, даже есть и пулеметы и мы у них без хлопот отнимем. Решено было переночевать и передневать без огласки, а на следующую ночь выехать на ночевку в горы и леса станичного юрта, где я изберу себе стан и начну действовать. Весь следующий день, соблюдая большую осторожность, у меня перебывали все сколько-нибудь значительные люди станицы и мы о многом совещались и советовались.
Поздно вечером следующего дня я поехал в сопровождении трех лиц искать себе убежище, послав в Майкоп надежных людей вывезти оттуда мою жену и детей в станицу Даховскую. Дня через три приехал ко мне только 14 летний сын мой, а жена с двумя младшими дочерьми ехать не решилась. Станица Даховская у слияния двух быстрых и холодных (всегда как лед), прозрачных горных рек: Белой и Дахо, на склонах отрогов главного Кавказского хребта. Покосы на ее юртах, начинаясь с мая, продолжаются до августа и травы там цветут тоже от мая до сентября. Чудный горный воздух и непроходимые девственные леса — это юрт станицы Даховской. Жители занимаются рубкой леса, и, главным образом, скотоводством. В реке Дахо чудная форель, а в лесах всякие звери, от куницы до оленя и медведя и всяких пород коз. В вековечных лесах, на полянах, благодаря теплому застоявшемуся в летнем безветрии влажному воздуху, растут папоротники, колоссальной величины. В них, что называется ни проехать, ни пройти. Дорог и тропинок множество, но они так переплетаются и так часто обрываются, что только казак лесовик по ней проберется куда ему нужно. Разных балок, крутых и пологих, чистых и заросших, множество, поэтому сено и лес возят на санях и летом, или только на одном передке воза и непременно на быках, — они и поднимут и спустят не торопясь и верно, лошади же начнут рвать, бить и, в конце концов, и воз и запряжка — в круче.

(Окончание следует)
(журнал «Вольное казачество» № 61 стр. 18-20)






пятница, 29 марта 2019 г.

Гейман А.А.
Бои в районе г. Ардагана в декабре 1914 г.

Развивая свою Кавказскую операцию в декабре 1914 г., турки, конечно, не могли ограничиться только овладением считавшегося недоступным зимой Саганлукского перевала и направлением на Саракамыш, Карс и Тифлис. И действительно, одновременно с этой главной операцией, они развили еще наступление в долину реки Чороха и, выставив заслон на Батум, повели энергичное наступление на Ардаган, учитывая, что при успехе, дальнейшее наступление на Ахалцых, Ахалкалаки, Боржом и Тифлис значительно облегчит им выполнение главной задачи, отрезая от Батума и отдавая в их руки долину реки Куры и Риона, весьма богатых, с пролегавшей по ним единственной железной дорогой к Черному морю.
Саракамышские бои, хотя частично, но получили свое освещение в печати, между тем, как Ардаганские, кажется, нигде еще не описаны. И вот, как участник этих боев, несмотря на то, что с того времени прошло 16 лет (но живы еще другие участники этих боев, могущие внести поправки и дополнения), я решился на память описать эти события.
Части 3-й Кубанской пластунской бригады, тотчас по сформировании, по объявлении войны и мобилизации, были поставлены по линии железной дороги Ростов-Баладжары и далее — Тифлис-Батум, для охраны ее, когда в ноябре спешно были сняты и двинуты частью на осажденный турками Батум, частью на Ардаган, и в конце ноября туда прибыли 13, 14 и 16 пластунские батальоны (с командирами — Войск, старш. Марченок, Гейман и Захаров). В состав этого отряда, прибыли в то же время 3-й Екатеринодарский полк (В. старш. Фесько), ополченская дружина и две Кавказских гренадерских батареи (капитаны Арвантаки и Толмачев), кроме того из Батумской бригады пограничной стражи, оторвавшаяся при наступлении на Артвин и долину реки Чороха, сотня: 50 конных и 50 пеших при двух офицерах. Как пластуны, так и конный полк, были третьеочередные части, из казаков, уже десять лет не бывших в строю. Они еще не закончили и формирования при мобилизации, так например, их пулеметные команды прибыли уже после Ардаганских боев. Много дефектов было в обозах и в санитарном снабжении. Главный же их недостаток — большой некомплект офицеров. В 14 батальоне, например, было на лицо всего шесть офицеров. Ополченская дружина и вовсе не походила на воинскую часть и принесла только много хлопот и внесла много беспорядков. Только две батареи, да сотня пограничной бригады были вполне строевые части и во всех боях, под командой своих доблестных командиров стойко держались плечо к плечу со стариками бородачами-пластунами, как увидим далее, вместе с ними одним орудийным и ружейным огнем отбили наступление десяти турецких батальонов и наложили две тысячи убитых и раненых (все замерзли) только за один день боя за Ардаган,
Отряд этот был вверен генералу майору Гениху (из отставных). Начальником штаба был генерального штаба капитан Иванов. Едва отряд этот прибыл и разместился в Ардагане и окрестных турецких селах, как получилось донесение, что турки, взяв Артвин — двигаются на Яланусчанский перевал к Ардагану, а уже второго декабря 14 пл. батальон занял этот перевал (40 верст от Ардагана). В то же время 13 батальон занял перевал северный, на пути в Лазистан; 16 батальон пододвинут в с. Кинзотоман.
Все остальное оставлено было в Ардагане. Яланусчанский перевал считает что-то около 9000 футов над уровнем моря. Он полого спускается к Ардагану и весьма круто к Артвину. Фланги его легко обойти, но глубокий снег, доходивший до изоляторов на телеграфных столбах, не позволял этих обходов ни туркам ни нам, да и вообще исключал всякую возможность маневрирования. Морозы держались до 20—30 градусов. Это и дало возможность удерживать этот перевал одним пластунским батальоном, против 3—4 турецких, сюда направленных, в течение 10 дней.
Уже 4 декабря завязалась первая перестрелка. Были раненые и убитые с обеих сторон, но все покушения наступающих турок были отбиты одним ружейным огнем. Быстро вспомнили старики пластуны старую выучку — толково вели огонь и стойко держались. Турки, наделав нечто вроде канадских лыж из древесной коры, заходили все небольшими группами нам во фланг, но наши пули их быстро сбивали. Зигзаги шоссе по крутому боковому скату были совершенно засыпаны снегом, и найти их было невозможно, а вне его выемки двигаться никак было нельзя.
Желание же сбить турок хотя бы в одном месте было превеликое. И вот додумались: собрали большой гурт скота и, надеясь на его инстинкт, одна сотня погнала его по шоссе к туркам, сама укрываясь за ним, но турки сообразили в чем дело, и как только стадо пробилось-таки к ним, разыскав шоссе, они открыли сильный огонь по голове стада и оно шарахнулось с ревом назад, сметая пластунов.
Вскоре удалось подвести две полевых пушки, что значительно усилило фронт, а попытка турок подтянуть и свое горное орудие этими же пушками была сбита. После уже мы нашли в снегу убитого катэра и тело пушки, на котором оно было навьючено. Сбил это орудие капитан Толмачев — командир батареи, командуя стрельбой из своих пушек лично.
Мы с часу на час готовились перейти в наступление, несмотря ни на что сбить турок с перевалов вниз, где на несколько верст они были бы под нашим огнем. Но 14 декабря, командир 14 батальона получил приказ от начальника отряда: Ночью, скрытно от турок снять батальон и к утру прибыть с ним в Ардаган (40 верст), имея в виду, что северный перевал, который держал 13 батальон, уже занят турками и 14 поэтому может быть отрезан от Ардагана. Скрыв причину отхода от чинов батальона, командир батальона приказал: с наступлением темноты разобрать пушки, поставить их на полозья и под прикрытием резервной сотни, спустить их в с. Кинзотоман, где пересадить их на лафеты и вместе с кухнями и патронными двуколками ожидать подхода батальона, имея наблюдение в сторону Ардагана и Северного перевала. В одиннадцать часов ночи, разложив в стрелковых окопах обычные костры, батальон снялся с позиции и по единственной намятой в глубоком снегу дороге вытянулся и отошел к Кинзотоману к рассвету. Здесь, покормив людей горячей пищей, еще до рассвета двинулся на Ардаган. Необходимо было выиграть время, оторвавшись от гор, выйти из узкого ущелья и к восходу солнца дойти до греческого селения на равнину, где можно было развернуться и принять бой и с головы и с тыла, если турки заметили отход и погонятся за нами. Но турки не гнались, Уже около полудня, подходя к селу Кичу Джендженрой, в пяти шести верстах от Ардагана было получено от генерала Гениха извещение, что в Ардагане ополченская дружина разбила винные склады, перепилась и бесчинствует, а сотня пограничников с ними справиться не может. Остановив отряд, командир 14 батальона, объяснив всем положение, взял и получил от казаков слово, что в такой тревожный час, когда уже завтра придется драться с превосходными силами врага, не на живот, а на смерть, они не допустят бесчинства и жестоко сократят нарушителей порядка. Прибыли и квартирьеры — пограничники, они также подтвердили, что положение в городе серьезно, так как 13 и 16 батальоны заняты укреплением города, а пограничников очень мало. Командир батальона приказал — расходиться по квартирам частями не менее взвода, а по толпе пьяных бунтовщиков, где только заметят, без предупреждения открывать огонь залпами. После двух-трех залпов пьяные дружины разбежались, а батальон спокойно занял свой квартирный район в городе.
Ардаган — небольшой город. Весь из камня и глины. Население на половину турецкое. Расположен в котловине, верст 6-10 поперечником. Однако, численность отряда не позволяла вынести не только оборону его за город в окрестные села, но людей не хватило даже, чтобы занять его прочно и по периферии.
Поэтому решено было приспособить спешно выдвинутые дома так, что они могли дать перекрестный огонь и фланировать подступы, хотя бы и на близких дистанциях, а впереди, шагах в 100—150 насыпать из снега закрытия для цепи, но так, чтобы походило на то, что стрельба идет из крайних домов.
Артиллерия заняла закрытые позиции в городе. Так прошло все 15 декабря. Рано утром 16 декабря по дороге из Ольты показался вдруг сомкнутый взвод с ехавшим сбоку верховым. Две сотни 14 батальона (есаул Яценко И.) уже были размещены в приготовленных окопах. Пластуны уже успели сжиться со своим начальством за время двух недель и почувствовать к нему доверие. Только что казаки увидели эту группу, сейчас же послышались голоса: «К командиру батальона: «Дайте прицел». Руководствуясь числом телеграфных столбов по шоссе от нас до группы турок, командир батальона дал прицел 12 и приказал сотне есаула Яценко дать поверочный залп, коим сейчас же конный турок был сбит с лошади. Группа турок быстро рассыпалась и залегла. Видно было, как понесли и раненых по турецкому способу — на спине. Так начался и завязался бой, разгоревшийся по всей линии обороны и наступления.
Турки, видимо, полагали, что стрельба идет из домов города, так как все время пули давали перелет и бились в стены этих домов. Турки дальше уже весь день не продвинулись ни на шаг. Очевидно, они совершали какой-то нам невидимый маневр. И действительно, с наблюдательного пункта капитана Арвантаки и командира 14 батальона открылась вдруг картина: три батальона турок, прикрываясь рядом холмов, по долине, совершали обход в тыл Ардагана. Несмотря на глубокий снег и большой мороз турки необычайно толково, с полным знанием дела и разведочными ротами и взводами совершали этот фланговый марш, последовательно выставляя заслоны на холмах в сторону города. Пластуны 14 и 13 батальонов приковали турок к месту против своего фронта и поэтому, донеся о виденном начальнику отряда, командир 14 батальона перенес огонь батареи Арвантаки на обходящие колоны.
Стройный, приведший нас в восторг обход этот показывал нам, что мы имели дело с прекрасно обученным и серьезным противником. Это были части 8 дивизии, стоявшие до войны в Константинополе, а командовал ею немецкий генерал, раненый в живот в этом же бою.
Турки установили на Ольтинском шоссе два горных орудия и очень быстро нащупали нашу батарею. Бой разгорался. Наскучив огневым боем, командир одной из сотен 16 батальона решил сбить выставленный против него заслон штыками. Оставив кладбищенскую ограду и подняв сотню, повел ее в атаку, но тотчас же был сражен двумя пулями в живот и грудь. Так погиб доблестный есаул Аркадий Иванович Селютин, непризнавший оборонительного боя без маневрирования несмотря даже на глубокий снег.
Вечерело. Турки на наших глазах несли огромные потери. У офицеров и казаков появилась твердая уверенность, что турки Ардаган не возьмут. Завтра же это сделать уже будет не с кем. Так хорошо задуманный и блестяще выполняемый маневр их не был соображен с обстановкой. (Когда мы все же оставили на три дня Ардаган, турки собрали своих убитых и раненых и разложили их на площади. Были даже легкораненые, но замерзшие; их мы насчитали более двух тысяч). И к ночи турки свой маневр не выполнили.
Часа в четыре дня командир 14 батальона был вызван к начальнику отряда. На вопрос: как дела, был дан ответ — что по очереди снимая взводы, удалось накормить людей горячей пищей. Настроение прекрасное и что если турки не взяли нас днем, то ночью, скорее всего, перемерзнут и останутся в снегу, но до нас не дойдут.
Генерал Гених при нем же телеграфировал в Тифлис: «Замыкаюсь в кольцо, прошу выручить». Получен был через полчаса ответ: «Держитесь, завтра к вам на выручку пойдет Сибирская казачья бригада». Успокоенный, командир 14 батальона отправился на свое место. Не прошло и получаса, как подъехал к нему начальник штаба полковник Иванов и официально доложил: «Войск, старш., вы — начальник Ардаганского отряда». «Каким образом? А генерал?» — «Его нет, он или убит или в плену у курдов». Узнав, что на шоссе Ардаган-Ахалцых появилась курдская конница, генерал Гених схватив 16 батальон, стоявший в резерве, и коноводов спешенных Екатеринодарцев, а также батарею Толмачева и ускакал с ними из Ардагана.
13 батальон отступает, но не через город, а горами и как бы его в снегах не постигла та же участь, что и турок. Раненые вывозятся на порожних повозках обоза; их более трехсот человек. Склады патронов и продовольствия по приказанию начальника отряда подожжены. Остается всего гарнизона 14 батальон, да пограничники и одна сотня 15 батальона. Как только доложили, что раненые вывезены и склады патронов со страшными взрывами и треском начали гореть, командир 14 батальона решил снять цепь и батарею и вывести их за город, где все еще сделал попытку задержаться до света, но кухни, и особенно патронные двуколки также были увлечены общим отходом обозов, а у людей оставалось всего по 15—20 патронов. Это обстоятельство изменило решение и, стянув свои части и проверив, батальон и бывшая при нем батарея вытянулись в походную колонну. Оттянув одну сотню в тыловую заставу, а всю артиллерию и повозки с раненными продвинув в голову, колонна медленно двинулась из горящего Ардагана.
Между тем генерал Гених, отскакав с батареей и коноводами верст 5—-6, развернул на возвышенности батарею и, завидев или заслышав при лунной тихой ночи какое-то движение из Ардагана, дал наугад залп из всех шести орудий Толмачева и понесся далее. Это была колонна непоспевшего за ним 16 батальона. К счастью, залп этот не причинил им никакого вреда. Генерал Гених остановился только в селе Зурзунь, в тридцати верстах от Ардагана. К этому времени туда уже прибыла доблестная Сибирская казачья бригада с генералом Калитиным, героем еще Скобелевских времен. Мы встретили эту бригаду рано утром 17 декабря, когда она спешила в Ардаган.
Через два дня наши пластуны в селе Зурзунь отогрелись, отдохнули и подтянулись, и подошли опять к Ардагану. Сибирцы уже в это время зашли в тыл туркам и в капусту рубили все, что из Ардагана пыталось выйти. Соединившись с ними, под общей командой генерала Калитина, мы снова взяли Ардагана, причем, кажется, от 9 батальонов турок, кроме восьмисот пленных, ничего больше не осталось.
Бои эти имели огромное значение на дух турок. Теми же пластунами с помощью еще частей приморского отряда генерала Ляхова (тоже пластуны) уже через месяц турки были выбиты из долины реки Чороха, отброшены за нашу с ними границу и уже до конца войны не пытались предпринимать здесь какие либо активные действия.
Не будем судить мертвых. Не будем повторять старых истин, что сильный волею начальник с полками наспех сформированными может творить великие дела. Однако, нельзя умолчать и не подчеркнуть и того обстоятельства, что казаки уже 10 и больше лет не бывшие в строю, а занимавшиеся мирным трудом у себя в станицах, третьеочередные, хотя и далеко им до пластунов 2-ой бригады г. Гулыги, а особенно 1-ой г. Пржевальского, доведенных перед войной до высокой степени совершенства обучения и воспитания, все же сразу нашли себя, сразу же спаялись в грозные боевые части и не посрамили в жестоких боях с врагом славы родного Войска. Вечная память убитым и умершим героям и неувядаемая слава живым пластунам. Да живите Вы долгие века в благодарной памяти родимой матери нашей — Вольной Кубани, а живые — храните героический дух дедов и отцов ваших, несмотря ни на какие переживания и страдания.
(журнал «Вольное казачество» № 57 стр. 11-13)