Русская старина
Том 23, 1878г.
Мигрин И.И.
Похождения или история жизни Ивана Мигрина
Черноморского казака
1770-1850гг.
(4-я часть)
Раз, один старый казак сказал мне:
— А хочешь ли, я накормлю тебя пшеничными галушками?
Галушки! Национальная моя пища и в моем тогдашнем положении?.. Да это такая роскошь, о которой я и думать не смел!
— Да где же ты возьмешь муки для галушек? — возразил я казаку.
— Не твое дело, где и как я добуду муки, а добуду, и галушки будут.
Я опять стал допытывать его. Тогда он отвечал: «Вон, бач, мельница (в виду была ветряная мельница), скажу слово — она будет молоть, а мука сыпаться в курень».
И точно, казак сварил галушек и пригласил меня на великолепную трапезу, за которой мне уже давно не случалось быть.
Славные были галушки, а добыл муку старый казак, вероятно, тем же средством, как добывал я мамалыги!
В это время жена Головатого давала обед для всех казаков; во дворе устроены были вместо столов доски; жена его и дочь — девица лет 18-ти, сами хлопотали около стола и укладывали ложки деревянные. При столе поставлен был чан с терновым квасом; я был, в числе прочих, на обеде. Выпив после обеда кружку тернового кваса и чувствуя жажду, я через несколько времени подошел к чану, чтобы еще выпить. Казак, который раздавал квас, заметил меня и сказал:
— Э, брат, да ты в другой раз пьешь!
Из Слободзеи отправлялся в Березань один еврей-шинкарь с бочкой водки; он пригласил меня отправиться вместе с ним, и я рад был этому случаю, чтобы не идти одному; а между тем еврей и продовольствовал меня в пути, что было мне весьма кстати.
В дороге пробыли около месяца и ехали все пустою степью, верст 400. Проезжали мимо Гаджибея — нынешней Одессы; там было только два-три десятка простых хат и с полсотни землянок. Это было в 1792 году. Что ныне Одесса и что ожидает еще ее впереди!
В Березани явился я к полковнику Мокрому, начальствовавшему находящимся здесь кошем, и сказал, что я определен к нему писарем. Звание это не то что простой писарь, а было довольно почетное, заменяющее секретаря.
Полковник Мокрый был человеком нетрезвой жизни и беспрестанно бывал пьян. Он обращался со мной как с простым казаком и употреблял во все черные работы. В косовицу, когда денщик его был на покосе, он заставлял меня готовить для него обед и ужин, носить воду большим ушатом — ведер в шесть (воду носил с другим казаком), ходить с лошадью, поить ее, чистить конюшню и проч. На возражение мое, что я никогда не готовил кушанья и не умею, он говорил:
— Вздор! Ты казак, а казак должен все знать!
Правду сказать, блюда были не мудреные — борщ да каша, но не вдруг привык готовить их. Иногда такой борщ варил, что только казачий желудок мог переварить его; но полковник был снисходителен, замечая только иногда, что борщ или пресен, или слишком уже кисел, или недоварен, однако кушал его с аппетитом.
Приближенные к полковнику офицеры и денщик его, будучи недовольны вообще поведением его и обхождением с ними, подстрекали и меня к неудовольствию на него, говоря, что я кошевой писарь и в отношении ко мне полковник во зло употребляет власть свою; но я, по кротости характера своего, молчал и сносил все терпеливо, без малейшего ослушания начальнику.
Отсюда написал я родным своим в Малороссию и известил о себе, и получил письмо от благодетеля, дяди моего — Ивана Васильевича Мигрина. Он писал, что родные мои, считая меня погибшим, очень обрадовались, что я жив; увещевал меня возвратиться домой, представляя, что, будучи обольщен и увлечен такою сволочью — казаками, не могу научиться от них ничему доброму, кроме воровства и разбоя, и что, заразившись их примером, и сам могу сделаться таким же. Писал, что мне может представиться случай отправиться в Петербург, где живет дядя мой Михайло Петрович Чернавский, который поможет в этом, и что ожидают приезда из Петербурга в Ирклеев соседа нашего Грушко, который служил при дворе берейтором, и с ним мог бы я отправиться в Петербург.
Но стыд, что я явлюсь на родину простым казаком, оборванным, — удержал меня и я положился во всем на волю Божию, в надежде, что верная, усердная служба моя когда-нибудь вознаградится.
На Березань приезжал для свидания со мною отец мой, не нарочно для свидания, а будучи в Херсоне, куда привозил для продажи лес по Днепру из Белоруссии.
Неприличное поведение полковника Мокрого восстановило против него всех куренных атаманов; их было до сорока атаманов; они советовались со мною и положили написать жалобу Головатому. Составление жалобы поручено мне, так как беспорядки по управлению известны были мне более других. Жалобу подписали, однако, не более двадцати атаманов. По ней Головатый вытребовал к себе для объяснения Мокрого; он явился к начальнику в пьяном виде и нагрубил, за что и был отрешен от командования Березанским кошем.
На место Мокрого назначен был на Березань кошевым атаманом подполковник Сутыжа — человек деятельный, строгий, но простой.
По распоряжению правительства, предложено было снять с Березани кош и перевести его на остров Тамань. От Головатого предписано было мне сделать подробную опись строений кошевых и казенного имущества: снарядов, провианта и проч. Все это было мною исполнено, и Головатый остался доволен.
Между тем последовало от Головатого предписание, чтобы меня числить по списку хорунжим. Это — офицерское звание; должно бы получить утверждение в чине от высочайшей власти, но тогда было как-то просто: по одному предписанию Головатого я сделался хорунжим.
Провиант и некоторые кошевые тяжести велено было продать и это поручение мне вместе с провиантским чиновником. Покупщик провианта из благодарности сделал мне пару платья хорошего сукна, и я, по крайней мере, был одет прилично. Орудия артиллерийские и порох перевезли в Ениколь и на зиму кош отправили на остров Тамань.
(продолжение следует)
Том 23, 1878г.
Мигрин И.И.
Похождения или история жизни Ивана Мигрина
Черноморского казака
1770-1850гг.
(4-я часть)
Раз, один старый казак сказал мне:
— А хочешь ли, я накормлю тебя пшеничными галушками?
Галушки! Национальная моя пища и в моем тогдашнем положении?.. Да это такая роскошь, о которой я и думать не смел!
— Да где же ты возьмешь муки для галушек? — возразил я казаку.
— Не твое дело, где и как я добуду муки, а добуду, и галушки будут.
Я опять стал допытывать его. Тогда он отвечал: «Вон, бач, мельница (в виду была ветряная мельница), скажу слово — она будет молоть, а мука сыпаться в курень».
И точно, казак сварил галушек и пригласил меня на великолепную трапезу, за которой мне уже давно не случалось быть.
Славные были галушки, а добыл муку старый казак, вероятно, тем же средством, как добывал я мамалыги!
В это время жена Головатого давала обед для всех казаков; во дворе устроены были вместо столов доски; жена его и дочь — девица лет 18-ти, сами хлопотали около стола и укладывали ложки деревянные. При столе поставлен был чан с терновым квасом; я был, в числе прочих, на обеде. Выпив после обеда кружку тернового кваса и чувствуя жажду, я через несколько времени подошел к чану, чтобы еще выпить. Казак, который раздавал квас, заметил меня и сказал:
— Э, брат, да ты в другой раз пьешь!
Из Слободзеи отправлялся в Березань один еврей-шинкарь с бочкой водки; он пригласил меня отправиться вместе с ним, и я рад был этому случаю, чтобы не идти одному; а между тем еврей и продовольствовал меня в пути, что было мне весьма кстати.
В дороге пробыли около месяца и ехали все пустою степью, верст 400. Проезжали мимо Гаджибея — нынешней Одессы; там было только два-три десятка простых хат и с полсотни землянок. Это было в 1792 году. Что ныне Одесса и что ожидает еще ее впереди!
В Березани явился я к полковнику Мокрому, начальствовавшему находящимся здесь кошем, и сказал, что я определен к нему писарем. Звание это не то что простой писарь, а было довольно почетное, заменяющее секретаря.
Полковник Мокрый был человеком нетрезвой жизни и беспрестанно бывал пьян. Он обращался со мной как с простым казаком и употреблял во все черные работы. В косовицу, когда денщик его был на покосе, он заставлял меня готовить для него обед и ужин, носить воду большим ушатом — ведер в шесть (воду носил с другим казаком), ходить с лошадью, поить ее, чистить конюшню и проч. На возражение мое, что я никогда не готовил кушанья и не умею, он говорил:
— Вздор! Ты казак, а казак должен все знать!
Правду сказать, блюда были не мудреные — борщ да каша, но не вдруг привык готовить их. Иногда такой борщ варил, что только казачий желудок мог переварить его; но полковник был снисходителен, замечая только иногда, что борщ или пресен, или слишком уже кисел, или недоварен, однако кушал его с аппетитом.
Приближенные к полковнику офицеры и денщик его, будучи недовольны вообще поведением его и обхождением с ними, подстрекали и меня к неудовольствию на него, говоря, что я кошевой писарь и в отношении ко мне полковник во зло употребляет власть свою; но я, по кротости характера своего, молчал и сносил все терпеливо, без малейшего ослушания начальнику.
Отсюда написал я родным своим в Малороссию и известил о себе, и получил письмо от благодетеля, дяди моего — Ивана Васильевича Мигрина. Он писал, что родные мои, считая меня погибшим, очень обрадовались, что я жив; увещевал меня возвратиться домой, представляя, что, будучи обольщен и увлечен такою сволочью — казаками, не могу научиться от них ничему доброму, кроме воровства и разбоя, и что, заразившись их примером, и сам могу сделаться таким же. Писал, что мне может представиться случай отправиться в Петербург, где живет дядя мой Михайло Петрович Чернавский, который поможет в этом, и что ожидают приезда из Петербурга в Ирклеев соседа нашего Грушко, который служил при дворе берейтором, и с ним мог бы я отправиться в Петербург.
Но стыд, что я явлюсь на родину простым казаком, оборванным, — удержал меня и я положился во всем на волю Божию, в надежде, что верная, усердная служба моя когда-нибудь вознаградится.
На Березань приезжал для свидания со мною отец мой, не нарочно для свидания, а будучи в Херсоне, куда привозил для продажи лес по Днепру из Белоруссии.
Неприличное поведение полковника Мокрого восстановило против него всех куренных атаманов; их было до сорока атаманов; они советовались со мною и положили написать жалобу Головатому. Составление жалобы поручено мне, так как беспорядки по управлению известны были мне более других. Жалобу подписали, однако, не более двадцати атаманов. По ней Головатый вытребовал к себе для объяснения Мокрого; он явился к начальнику в пьяном виде и нагрубил, за что и был отрешен от командования Березанским кошем.
На место Мокрого назначен был на Березань кошевым атаманом подполковник Сутыжа — человек деятельный, строгий, но простой.
По распоряжению правительства, предложено было снять с Березани кош и перевести его на остров Тамань. От Головатого предписано было мне сделать подробную опись строений кошевых и казенного имущества: снарядов, провианта и проч. Все это было мною исполнено, и Головатый остался доволен.
Между тем последовало от Головатого предписание, чтобы меня числить по списку хорунжим. Это — офицерское звание; должно бы получить утверждение в чине от высочайшей власти, но тогда было как-то просто: по одному предписанию Головатого я сделался хорунжим.
Провиант и некоторые кошевые тяжести велено было продать и это поручение мне вместе с провиантским чиновником. Покупщик провианта из благодарности сделал мне пару платья хорошего сукна, и я, по крайней мере, был одет прилично. Орудия артиллерийские и порох перевезли в Ениколь и на зиму кош отправили на остров Тамань.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий