Гейман А.А.
Восстание против большевиков в 1918 г. в Майкопском отделе
Восстание это и все, что с ним связано, ждет еще своего совершенно объективного историка. Я же, как руководитель этого восстания (а потому, быть может, не в полной мере объективный), берусь за его описание по памяти, во-первых, потому, что уже по самой природе дела на протяжении всего времени, как оно началось и длилось, не было никаких писаных о нем документов, а потом в народе, как мне известно, слагались целые легенды, часто не имеющие никакого реального основания, а потом еще и потому, что много еще есть живых свидетелей, участников и сотрудников моих, которые могут помочь мне рассказать всю эту историю более или менее правдиво и беспристрастно.
Побуждает меня к этому еще одно обстоятельство. Это восстание (как и в других частях Кубани) может показать, что и без прихода туда Добровольческой армии казаки были способны организоваться, лишь бы нашлись лица, могшие взять эти движения в свои руки. Казаки могли бы дать отпор большевикам и саму судьбу Кубани направили бы по-иному. Приход Добровольческой армии дал другое направление борьбе на Кубани.
Поскольку помню, 4 января в Майкопе водворились большевики. В конце декабря я приехал из Армавира к семье в Майкоп и там получил телеграмму генерала Гулыги: «немедленно прибыть в Екатеринодар», но заболел и не мог двигаться с постели. В таком состоянии меня нашел доктор 14 пластунского батальона Гершенкройн и сотник Миронов. Они пришли мне сообщить, что едут в Екатеринодар, и я с ними послал рапорт со свидетельствами врачей, что я прибыть по болезни не могу и остаюсь в Майкопе. Таким образом, в этом городе, да и на весь Майкопский отдел, я остался один за старшего.
Между тем большевики вступили в свои «права», захватили власть и войска, соединяя их в смешанные части. Начались ежедневные митинги, обыски, аресты но все еще в скромных размерах.
Большое замешательство в это время вызвало известие о занятии Таманского полуострова немецкими войсками. Большевики волновались, готовили и куда-то отправляли войска, образовали какой-то Майкопский фронт и созвали фронтовой съезд, на котором было постановлено просить меня принять командование этим фронтом. Прислали ко мне депутацию во главе с есаулом Бортниковым (окончившим только что сокращенные курсы военной академии). Я благополучно избежал этой «чести», предложив три условия. Первое — я сам и лично назначу командиров полков и всех высших начальников, второе — дисциплина и военно-уголовные законы прежние и третье — при мне не должно быть никакого комиссара. Как я и рассчитывал, условия эти оказались неприемлемыми и меня оставили в покое.
Между тем, до меня стали доходить слухи, что казаки по станицам уже прозрели. Идет уже скрытый сговор о том, чтобы сбросить с себя большевиков, деливших уже землю и все добро казачье и насадивших в станицах своих людей из российских. У казаков отобрали оружие, но оставили его у иногородних.
Стоило мне выйти на Сенной или Дровяной базар и с возов сейчас жё раздавалось: «Эй, гляди, да ведь это — Г-н»! И вмиг около меня собиралась толпа казаков, и сыпались вопросы: Ну, как же дальше нам быть? Что делать? Неужели терпеть? И т. д.
Конечно, это не осталось для большевиков незаметным и они стали подозрительными. Я перестал показываться в людных местах, а назначил всем желающим приходить ко мне во двор ночью, где мы и вели беседу. Все чаще и чаще стали приходить ко мне старики из разных станиц и я уже чувствовал, что огонь разгорается, но еще молчал, а только просил меня извещать обо всем, что делается в станице, как на это смотрят казаки.
В станице Я. станичным атаманом был вахмистр Тисковский. Он часто меня навещал. Горячая голова.
Он уже вел агитацию за восстание и не только у себя в станице, но и в соседних. Планы, один другого решительнее и часто фантастичные, родились у него в голове. Я удерживал его, как мог. Надо тщательно подготовить не только людей, но и средства для борьбы, а он не слушал и добился-таки, что все его затеи были открыты. Из Майкопа приехал автомобиль с пулеметами и товарищами и его расстреляли на глазах всей станицы на площади.
В самом Майкопе в это время формировалась конная бригада есаула Бортникова, но состав ее был — самые молодые казаки и, по-видимому, да и, по мнению самого Бортникова, она для восстания не годилась. По станицам настроение между казаками ясно выразилось, и всякая искра могла зажечь общий пожар.
Поднять весь отдел, кроме станиц низовой полосы, где стояли большевицкие гарнизоны, было легко, но как удержать и спасти от возможного разгрома восставшие станицы, раз они без оружия и патронов? Это сильно меня озадачивало, и я все еще выжидал.
Стали появляться, наконец, и слухи о какой-то армии, наступающей то на Тихорецкую, то на Армавир, то на Екатеринодар (против большевиков), но все эго было очень туманно. Майкоп был совершенно разобщен от Екатеринодара и Армавира и, что там, в это время происходило, мы не знали.
Как-то, еще в апреле, или даже в мае, ко мне ночью пришел полковник Голощапов с каким-то разведчиком от генерала Деникина из под Тихорецкой — вот только тогда да и то еще плохо я поверил, что где-то и что-то есть, хотя я всегда был убежден, что займись восстание в одной части области, оно непременно вспыхнет повсеместно.
Все мои попытки связаться с ген. Деникиным не увенчались успехом, все мои разведчики к нему пропали без следа. Наконец, я решил сам лично пробраться к нему и согласовать с ним свои действия (что было с куб. правительством, я не знал). Часов в 10 вечера я, одетый в кожаную тужурку, фуражку и шаровары, сел в темный вагон 3-го класса, набитый товарищами, залез на самую верхнюю полку и притворился спящим. Поезд тронулся и уже около ст. Белореченской все спало мертвым сном. Так я думал, но уже около ст. Гиагинской по кашлю меня узнали. Я вдруг услыхал шепот внизу: — А знаешь, кто это там наверху? — Кто? — Г-н. — Куда же он едет? — Молчи, вот будем подходить к ст. Дондуковской, так мы его накроем, а там наша рота держит охрану станции, ну там и разберут.
Еще немного и семафор станции Дондуковской. Поезд стал замедлять ход. Я тихо слез с полки, пробрался с трудом между спящими товарищами на платформу и прыгнул на землю. Все обошлось как нельзя быть лучше, но надо было выиграть время и уйти подальше в степь, пока меня не хватились. Я взял направление на Майкоп и быстро зашагал по непросохшей еще весенней земле. Было очень темно. Но я хорошо знал местность и шел быстро часа три и только тогда остановился немного отдохнуть. Еще часа два-три усиленного хода и я вышел на Кужорскую дорогу, верстах в 5 от Майкопа.
Стало уже рассветать. Сильно чувствовалась усталость. Я присел у куста над дорогой, она была совершенно пуста; только через 72 часа на ней показались 7 верховых казаков, ехавших из станицы Кужорской в город Майкоп, а за ними в шагах 200 еще один. Он вел в поводу оседланную лошадь, которая сильно тянулась за поводом, почему казак и отстал от общей группы.
7 казаков проехали, не обращая на меня никакого внимания, но отставший, поравнявшись со мною, поздоровался, спросил, куда я иду, предложил мне заводную лошадь, так как, отставая за поводом, она его сильно утомляла. Я согласился и, сев на лошадь, поехал рядом. Казак задавал мне кое-какие вопросы, но я воздерживался поддерживать разговор. Хотя лошадь моя пошла под седоком весело и нормальным шагом, но, ни я, ни казак не торопились и далеко отстали от прочих. Но, вот и Майкоп. Въехали в улицу, и я тотчас же узнал свою улицу, на ней как раз стоит мой дом. Мне очень не хотелось, чтобы на улице меня узнали майкопцы, большею частью сочувствующие большевикам, и я, оставив лошадь, слез и сказал казаку: — Ну, спасибо, моя улица в городе третья или четвертая отсюда и мне лучше по окрайне города посуху дойти до нее, а там и дом уже разыщу скорее. — Да никак нет, ваше превосходительство, эта улица и есть ваша, я ведь знаю, где и дом ваш, а только не извольте беспокоиться, я ведь нарочно не хотел догонять своих, мы едем в управление отдела, а вот лошадь, что под вами была, это у нас тут в больнице казак лежит, а лошадь его потребовали на осмотр. Я сразу вас узнал. Мало ли куда вам нужно было ходить, мы все знаем уже, а только и казаки разные есть, не хорошо, чтобы вас все узнали. — Да, откуда же ты меня знаешь, ты ведь конный, а я уже 30 лет служу в пластунах.
— Ну-у-у! Кто же вас в отделе нашем не знает!
Мы расстались. Весь этот эпизод меня и порадовал и заставил призадуматься. Значит, по станицам пошел разговор, а там и большевики пронюхают, а тогда пиши пропало. Не даром кое-кто из моих людей, проникших и в Майкопский райком, уже меня предупреждали, что за мною следят.
Я кружным путем пришел к себе домой, лег на террасе, где была моя кровать (чтобы меня легче и без шума всегда могли найти старики, приходившие ко мне по ночам), разделся и лег спать.
Случай этот, когда я за один день и даже ночь был узнан два раза, пресек мои попытки на дальнейшие вылазки. В Майкопе большевики уже сформировали Сводный пехотный полк из казаков и иногородних. Одним из командиров батальонов этого полка оказался старший писарь 8 пластунского батальона Ч.
Как то он, совершенно для меня неожиданно, зашел ко мне (в защитной рубахе, без пояса и, не снимая шапки), когда я был в зале совершенно один. Я не узнал сначала его, а когда узнал — был поражен его дерзостью (еще полтора года тому назад я был его командир батальона). Только что сел, как стал задавать мне щемящие душу казачью вопросы. Я решил идти напрямки: — Ну, Ч., сказал я ему, я не верю, чтобы ты пришел выспросить, а потом и выдать меня. Ведь мы же с тобою казаки.
И я рассказал ему все, что я знаю о станицах и о том, что там собираются делать. Ч. тут же объяснил мне, что и он в заговоре и, что он может всегда, когда то нужно, распустить свой батальон в отпуск, а за ним сами уже разойдутся другие батальоны полка и что Майкопский гарнизон ничего не стоит. Стал уверять, что в лесах нагорных станиц есть уже большой наш отряд, а когда за мною приедут, он меня оповестит, — чтобы я был готов. Ч. стал часто заходить ко мне и сообщать мне очень ценные сведения.
Были у меня еще надежные люди, особенно станицы X. старик Ф. и жена офицера той же станицы А. Б., бывшая курсистка во время войны, девица Г-ва, и многие другие. Я знал также, что большевики формируют все новые и новые части из казачьей молодежи, но она предпочитает уходить в леса.
Как то в июле утром (в воскресенье) Ч. пришел ко мне и категорически заявил, что сегодня из Абадзеховской ст. атаман (оставленный большевиками как исключение комиссаром станицы) приедет на общественных лошадях в город, а часа в два дня будет ехать назад, так чтобы я вышел к этому времени за город незаметно, — он отвезет меня дальше в горы, где отряд восставших казаков собрался и ждет меня. Пока об этом никто еще не знает, но надо не потерять времени. А через два часа мне сообщил один из моих разведчиков из ревкома, что составлен новый список подлежащих аресту лиц, и что моя фамилия в этом списке стоит на первом месте. Раздумывать было некогда. Знать пробил час, час казачьих судеб. Что-то пошлет он нам?
Я ни слова никому в семье не сказал, но как бы предчувствовал, что не увижу больше матери моей в живых и зашел к ней будто бы выпить чашку кофе. При уходе моем, когда я, но обыкновению, поцеловал ее руку, вдруг она перекрестила меня и сказала: — Ну, с Богом, сын мой, иди, за тебя не боюсь... И заплакала, а старая казачка была не из слезливых, да и откуда и что она могла знать? Я никому, ни ей, ни жене и виду не показывал о своих намерениях и думах. Через месяц, когда я с отрядом висел над Майкопом, она умерла. Когда ее хоронили, собрался весь Майкоп и пошел вдруг слух, что и я присутствую на ее похоронах, переодевшись не то в кучера на катафалке, не то в фонарщика, не то иду в хоре, среди басов. Процессию несколько раз останавливали и осматривали.
К двум часам дня, я, несмотря на то, что все выходы из города наблюдались особыми заставами, был уже в двух верстах от города по дороге на ст. Тульскую, через которую нужно было проехать, едучи на ст. Абадзеховскую. Скоро меня нагнала тройка с атаманом и Ч. Они остановились и попросили у меня прикурить и предложили меня подвести, «если мне нужно» далее. Меня удивила такая осторожность на пустой дороге, но вскоре все объяснилось: на козлах ямщиком сидел молодой парень — не казак.
Тульскую удалось как-то проехать задворками, не обратив на себя никакого внимания, но и Абадзеховская не далеко, всего в верстах 18; если ехать рысью, то мы приедем часа в 3—4, — весь народ на улице, остановимся до ночи у Чернышева (меня очень многие знают), — поднимется разговор... А ехать шагом, — значит опять вызвать подозрение у ямщика.
Ехали над кручей реки Белой. Ямщик остановил лошадей и попросил разрешения сбегать напиться воды. Когда он спустился под кручу, шагов на 100 от нас, я быстро соскочил с повозки, схватил висящий на особом крючке гаечный ключ, быстро свинтил гайку с задней оси и бросил ее в придорожный куст. Ямщик ничего этого не видел, т. к. долго пил воду, лежа на животе, упершись в песок руками — по-бычачьи, как говорят казаки.
Поехали дальше. Я следил за колесом. Вот оно отходит и уже ступица колес совсем слезла, но стук о кочку или камень — опять оно на своем месте. Никак не хочет соскочить с оси. Так отъехали версты три и, наконец, колесо соскочило с оси, и она запахала по дороге. Озадаченный ямщик слез, долго чухал затылок, потом попросил Ч. подержать лошадей, а сам пошел по дороге назад искать гайку. Этого только и нужно было. Мы так отлично понимали друг друга, что даже не пошутили, а сидели молча. С час проходил ямщик, а вернулся ни с чем. — Должно придется ехать шагом, сказал он, подходя к повозке и грустно посматривая на ось без гайки. Но станица видна уже. Все равно и шагом приедем засветло.
— Ну, так я должно найду — сказал я, — пойдем вместе, брат. И мы с ямщиком пошли назад по дороге, чуть не обшаривая каждый куст по дороге, кроме того, конечно, где лежала гайка. Я ушел уже назад не три, а верст пять, но гайку опять таки мы не нашли, два часа же потеряли.
Поехали шагом и приехали в станицу, когда улицы уже были пусты. Подъехали к дому Ч. Он жил в доме только вдвоем с женой, но когда мы вошли, на лавке сидел красивый высокий казак. Эго уже нас поджидал вахмистр О. один из наших заговорщиков.
Хорошо и почти молча поужинали. Потом мне предложили лечь и отдохнуть, а сами ушли куда-то. Разбудили меня около 12 часов ночи. И пошли пешком по бурьянам и задворкам в темную ночь за станицу. Здесь ждала нас линейка парой, с ямщиком казаком на козлах. Сели и поехали.
Ехали лесом в совершенной темноте и в полнейшем молчании по дороге на станицу Каменномостскую, которая вдобавок шла от балки в балку, в одной из которых мы вдруг остановились. Меня попросили обождать на линейке и не курить, а сами исчезли в темноте на дне балки. Здесь должны были ожидать какие- то наши люди. Около часа я ждал возвращения своих спутников. Кругом царила мертвая тишина, усиленная темнотой; лишь время от времени раздавались крики совы — сигналы наших лесовиков, как я после узнал.
Вдруг, почти около лошадей, из темноты леса раздался негромкий голос: «Не видали ли вы тут где пару быков?» Это тоже, как оказалось, своего рода пароль. Однако никто не показывался. Наконец, также тихо и неслышно, около дрог появились мои спутники. Опять молча поехали. Вот и станица Каменномостская. Остановились. — Ну, что же вы узнали, тихо спросил я своих. — Да ничего; отряда, что мы ждали, здесь никакого нет, а за перевалом есть, что-то больше трех тысяч. Здешних же, боясь мобилизации красных, туда же увел сотник (забыл его фамилию), а, главное, они с собою унесли и винтовки, что еще по станицам у казаков были.
Что же делать? Я призадумался. Было три выхода из положения. Первый — вернуться назад в М., куда до рассвета можно было доехать незаметно. Второй — ехать через Даховскую за перевал на Туапсе, на соединение с 3-х тысячным, быть может тоже мифическим, отрядом, и третье — скрыться где-нибудь в районе станицы Даховской в лесах и отсюда вызвать кличем всех, кто против большевиков, а из-за перевала перетянуть отряд на эту сторону.
Я избрал последнее и приказал ехать на Каменный мост, на станицу Даховскую. Мост этот образовался естественным путем из двух сросшихся береговых скал реки Белой, которая под ним бурлила на глубине 20 саженей. Боясь, что на мосту стоит большевицкий караул из иногородних станицы Каменномостской, мы тихо подобрались к нему, а затем карьером, рискуя сорваться с лошадьми и линейкой в пропасть — в реку Белую — пронеслись через мост. Все обошлось благополучно, нас не задержали и мы через час доехали до станицы Даховской в дом казака Суслова, после убитого большевиками, одного из вернейших и достойнейших сподвижников моих. Здесь уже ожидали нас несколько видных стариков станицы. Составили совет. Даховцы поднялись после все до единого и дали больше всех других станиц не только казаков, но, несмотря на бедность, в изобилии все, что для отряда моего было нужно. Они успокоили меня насчет оружия и патронов, так как отлично знали, что в тылу их на перевалах в селениях Измай и Камышхи у мужиков-большевиков много винтовок и патронов, даже есть и пулеметы и мы у них без хлопот отнимем. Решено было переночевать и передневать без огласки, а на следующую ночь выехать на ночевку в горы и леса станичного юрта, где я изберу себе стан и начну действовать. Весь следующий день, соблюдая большую осторожность, у меня перебывали все сколько-нибудь значительные люди станицы и мы о многом совещались и советовались.
Поздно вечером следующего дня я поехал в сопровождении трех лиц искать себе убежище, послав в Майкоп надежных людей вывезти оттуда мою жену и детей в станицу Даховскую. Дня через три приехал ко мне только 14 летний сын мой, а жена с двумя младшими дочерьми ехать не решилась. Станица Даховская у слияния двух быстрых и холодных (всегда как лед), прозрачных горных рек: Белой и Дахо, на склонах отрогов главного Кавказского хребта. Покосы на ее юртах, начинаясь с мая, продолжаются до августа и травы там цветут тоже от мая до сентября. Чудный горный воздух и непроходимые девственные леса — это юрт станицы Даховской. Жители занимаются рубкой леса, и, главным образом, скотоводством. В реке Дахо чудная форель, а в лесах всякие звери, от куницы до оленя и медведя и всяких пород коз. В вековечных лесах, на полянах, благодаря теплому застоявшемуся в летнем безветрии влажному воздуху, растут папоротники, колоссальной величины. В них, что называется ни проехать, ни пройти. Дорог и тропинок множество, но они так переплетаются и так часто обрываются, что только казак лесовик по ней проберется куда ему нужно. Разных балок, крутых и пологих, чистых и заросших, множество, поэтому сено и лес возят на санях и летом, или только на одном передке воза и непременно на быках, — они и поднимут и спустят не торопясь и верно, лошади же начнут рвать, бить и, в конце концов, и воз и запряжка — в круче.
(Окончание следует)
(журнал «Вольное казачество» № 61 стр. 18-20)
Восстание против большевиков в 1918 г. в Майкопском отделе
Восстание это и все, что с ним связано, ждет еще своего совершенно объективного историка. Я же, как руководитель этого восстания (а потому, быть может, не в полной мере объективный), берусь за его описание по памяти, во-первых, потому, что уже по самой природе дела на протяжении всего времени, как оно началось и длилось, не было никаких писаных о нем документов, а потом в народе, как мне известно, слагались целые легенды, часто не имеющие никакого реального основания, а потом еще и потому, что много еще есть живых свидетелей, участников и сотрудников моих, которые могут помочь мне рассказать всю эту историю более или менее правдиво и беспристрастно.
Побуждает меня к этому еще одно обстоятельство. Это восстание (как и в других частях Кубани) может показать, что и без прихода туда Добровольческой армии казаки были способны организоваться, лишь бы нашлись лица, могшие взять эти движения в свои руки. Казаки могли бы дать отпор большевикам и саму судьбу Кубани направили бы по-иному. Приход Добровольческой армии дал другое направление борьбе на Кубани.
Поскольку помню, 4 января в Майкопе водворились большевики. В конце декабря я приехал из Армавира к семье в Майкоп и там получил телеграмму генерала Гулыги: «немедленно прибыть в Екатеринодар», но заболел и не мог двигаться с постели. В таком состоянии меня нашел доктор 14 пластунского батальона Гершенкройн и сотник Миронов. Они пришли мне сообщить, что едут в Екатеринодар, и я с ними послал рапорт со свидетельствами врачей, что я прибыть по болезни не могу и остаюсь в Майкопе. Таким образом, в этом городе, да и на весь Майкопский отдел, я остался один за старшего.
Между тем большевики вступили в свои «права», захватили власть и войска, соединяя их в смешанные части. Начались ежедневные митинги, обыски, аресты но все еще в скромных размерах.
Большое замешательство в это время вызвало известие о занятии Таманского полуострова немецкими войсками. Большевики волновались, готовили и куда-то отправляли войска, образовали какой-то Майкопский фронт и созвали фронтовой съезд, на котором было постановлено просить меня принять командование этим фронтом. Прислали ко мне депутацию во главе с есаулом Бортниковым (окончившим только что сокращенные курсы военной академии). Я благополучно избежал этой «чести», предложив три условия. Первое — я сам и лично назначу командиров полков и всех высших начальников, второе — дисциплина и военно-уголовные законы прежние и третье — при мне не должно быть никакого комиссара. Как я и рассчитывал, условия эти оказались неприемлемыми и меня оставили в покое.
Между тем, до меня стали доходить слухи, что казаки по станицам уже прозрели. Идет уже скрытый сговор о том, чтобы сбросить с себя большевиков, деливших уже землю и все добро казачье и насадивших в станицах своих людей из российских. У казаков отобрали оружие, но оставили его у иногородних.
Стоило мне выйти на Сенной или Дровяной базар и с возов сейчас жё раздавалось: «Эй, гляди, да ведь это — Г-н»! И вмиг около меня собиралась толпа казаков, и сыпались вопросы: Ну, как же дальше нам быть? Что делать? Неужели терпеть? И т. д.
Конечно, это не осталось для большевиков незаметным и они стали подозрительными. Я перестал показываться в людных местах, а назначил всем желающим приходить ко мне во двор ночью, где мы и вели беседу. Все чаще и чаще стали приходить ко мне старики из разных станиц и я уже чувствовал, что огонь разгорается, но еще молчал, а только просил меня извещать обо всем, что делается в станице, как на это смотрят казаки.
В станице Я. станичным атаманом был вахмистр Тисковский. Он часто меня навещал. Горячая голова.
Он уже вел агитацию за восстание и не только у себя в станице, но и в соседних. Планы, один другого решительнее и часто фантастичные, родились у него в голове. Я удерживал его, как мог. Надо тщательно подготовить не только людей, но и средства для борьбы, а он не слушал и добился-таки, что все его затеи были открыты. Из Майкопа приехал автомобиль с пулеметами и товарищами и его расстреляли на глазах всей станицы на площади.
В самом Майкопе в это время формировалась конная бригада есаула Бортникова, но состав ее был — самые молодые казаки и, по-видимому, да и, по мнению самого Бортникова, она для восстания не годилась. По станицам настроение между казаками ясно выразилось, и всякая искра могла зажечь общий пожар.
Поднять весь отдел, кроме станиц низовой полосы, где стояли большевицкие гарнизоны, было легко, но как удержать и спасти от возможного разгрома восставшие станицы, раз они без оружия и патронов? Это сильно меня озадачивало, и я все еще выжидал.
Стали появляться, наконец, и слухи о какой-то армии, наступающей то на Тихорецкую, то на Армавир, то на Екатеринодар (против большевиков), но все эго было очень туманно. Майкоп был совершенно разобщен от Екатеринодара и Армавира и, что там, в это время происходило, мы не знали.
Как-то, еще в апреле, или даже в мае, ко мне ночью пришел полковник Голощапов с каким-то разведчиком от генерала Деникина из под Тихорецкой — вот только тогда да и то еще плохо я поверил, что где-то и что-то есть, хотя я всегда был убежден, что займись восстание в одной части области, оно непременно вспыхнет повсеместно.
Все мои попытки связаться с ген. Деникиным не увенчались успехом, все мои разведчики к нему пропали без следа. Наконец, я решил сам лично пробраться к нему и согласовать с ним свои действия (что было с куб. правительством, я не знал). Часов в 10 вечера я, одетый в кожаную тужурку, фуражку и шаровары, сел в темный вагон 3-го класса, набитый товарищами, залез на самую верхнюю полку и притворился спящим. Поезд тронулся и уже около ст. Белореченской все спало мертвым сном. Так я думал, но уже около ст. Гиагинской по кашлю меня узнали. Я вдруг услыхал шепот внизу: — А знаешь, кто это там наверху? — Кто? — Г-н. — Куда же он едет? — Молчи, вот будем подходить к ст. Дондуковской, так мы его накроем, а там наша рота держит охрану станции, ну там и разберут.
Еще немного и семафор станции Дондуковской. Поезд стал замедлять ход. Я тихо слез с полки, пробрался с трудом между спящими товарищами на платформу и прыгнул на землю. Все обошлось как нельзя быть лучше, но надо было выиграть время и уйти подальше в степь, пока меня не хватились. Я взял направление на Майкоп и быстро зашагал по непросохшей еще весенней земле. Было очень темно. Но я хорошо знал местность и шел быстро часа три и только тогда остановился немного отдохнуть. Еще часа два-три усиленного хода и я вышел на Кужорскую дорогу, верстах в 5 от Майкопа.
Стало уже рассветать. Сильно чувствовалась усталость. Я присел у куста над дорогой, она была совершенно пуста; только через 72 часа на ней показались 7 верховых казаков, ехавших из станицы Кужорской в город Майкоп, а за ними в шагах 200 еще один. Он вел в поводу оседланную лошадь, которая сильно тянулась за поводом, почему казак и отстал от общей группы.
7 казаков проехали, не обращая на меня никакого внимания, но отставший, поравнявшись со мною, поздоровался, спросил, куда я иду, предложил мне заводную лошадь, так как, отставая за поводом, она его сильно утомляла. Я согласился и, сев на лошадь, поехал рядом. Казак задавал мне кое-какие вопросы, но я воздерживался поддерживать разговор. Хотя лошадь моя пошла под седоком весело и нормальным шагом, но, ни я, ни казак не торопились и далеко отстали от прочих. Но, вот и Майкоп. Въехали в улицу, и я тотчас же узнал свою улицу, на ней как раз стоит мой дом. Мне очень не хотелось, чтобы на улице меня узнали майкопцы, большею частью сочувствующие большевикам, и я, оставив лошадь, слез и сказал казаку: — Ну, спасибо, моя улица в городе третья или четвертая отсюда и мне лучше по окрайне города посуху дойти до нее, а там и дом уже разыщу скорее. — Да никак нет, ваше превосходительство, эта улица и есть ваша, я ведь знаю, где и дом ваш, а только не извольте беспокоиться, я ведь нарочно не хотел догонять своих, мы едем в управление отдела, а вот лошадь, что под вами была, это у нас тут в больнице казак лежит, а лошадь его потребовали на осмотр. Я сразу вас узнал. Мало ли куда вам нужно было ходить, мы все знаем уже, а только и казаки разные есть, не хорошо, чтобы вас все узнали. — Да, откуда же ты меня знаешь, ты ведь конный, а я уже 30 лет служу в пластунах.
— Ну-у-у! Кто же вас в отделе нашем не знает!
Мы расстались. Весь этот эпизод меня и порадовал и заставил призадуматься. Значит, по станицам пошел разговор, а там и большевики пронюхают, а тогда пиши пропало. Не даром кое-кто из моих людей, проникших и в Майкопский райком, уже меня предупреждали, что за мною следят.
Я кружным путем пришел к себе домой, лег на террасе, где была моя кровать (чтобы меня легче и без шума всегда могли найти старики, приходившие ко мне по ночам), разделся и лег спать.
Случай этот, когда я за один день и даже ночь был узнан два раза, пресек мои попытки на дальнейшие вылазки. В Майкопе большевики уже сформировали Сводный пехотный полк из казаков и иногородних. Одним из командиров батальонов этого полка оказался старший писарь 8 пластунского батальона Ч.
Как то он, совершенно для меня неожиданно, зашел ко мне (в защитной рубахе, без пояса и, не снимая шапки), когда я был в зале совершенно один. Я не узнал сначала его, а когда узнал — был поражен его дерзостью (еще полтора года тому назад я был его командир батальона). Только что сел, как стал задавать мне щемящие душу казачью вопросы. Я решил идти напрямки: — Ну, Ч., сказал я ему, я не верю, чтобы ты пришел выспросить, а потом и выдать меня. Ведь мы же с тобою казаки.
И я рассказал ему все, что я знаю о станицах и о том, что там собираются делать. Ч. тут же объяснил мне, что и он в заговоре и, что он может всегда, когда то нужно, распустить свой батальон в отпуск, а за ним сами уже разойдутся другие батальоны полка и что Майкопский гарнизон ничего не стоит. Стал уверять, что в лесах нагорных станиц есть уже большой наш отряд, а когда за мною приедут, он меня оповестит, — чтобы я был готов. Ч. стал часто заходить ко мне и сообщать мне очень ценные сведения.
Были у меня еще надежные люди, особенно станицы X. старик Ф. и жена офицера той же станицы А. Б., бывшая курсистка во время войны, девица Г-ва, и многие другие. Я знал также, что большевики формируют все новые и новые части из казачьей молодежи, но она предпочитает уходить в леса.
Как то в июле утром (в воскресенье) Ч. пришел ко мне и категорически заявил, что сегодня из Абадзеховской ст. атаман (оставленный большевиками как исключение комиссаром станицы) приедет на общественных лошадях в город, а часа в два дня будет ехать назад, так чтобы я вышел к этому времени за город незаметно, — он отвезет меня дальше в горы, где отряд восставших казаков собрался и ждет меня. Пока об этом никто еще не знает, но надо не потерять времени. А через два часа мне сообщил один из моих разведчиков из ревкома, что составлен новый список подлежащих аресту лиц, и что моя фамилия в этом списке стоит на первом месте. Раздумывать было некогда. Знать пробил час, час казачьих судеб. Что-то пошлет он нам?
Я ни слова никому в семье не сказал, но как бы предчувствовал, что не увижу больше матери моей в живых и зашел к ней будто бы выпить чашку кофе. При уходе моем, когда я, но обыкновению, поцеловал ее руку, вдруг она перекрестила меня и сказала: — Ну, с Богом, сын мой, иди, за тебя не боюсь... И заплакала, а старая казачка была не из слезливых, да и откуда и что она могла знать? Я никому, ни ей, ни жене и виду не показывал о своих намерениях и думах. Через месяц, когда я с отрядом висел над Майкопом, она умерла. Когда ее хоронили, собрался весь Майкоп и пошел вдруг слух, что и я присутствую на ее похоронах, переодевшись не то в кучера на катафалке, не то в фонарщика, не то иду в хоре, среди басов. Процессию несколько раз останавливали и осматривали.
К двум часам дня, я, несмотря на то, что все выходы из города наблюдались особыми заставами, был уже в двух верстах от города по дороге на ст. Тульскую, через которую нужно было проехать, едучи на ст. Абадзеховскую. Скоро меня нагнала тройка с атаманом и Ч. Они остановились и попросили у меня прикурить и предложили меня подвести, «если мне нужно» далее. Меня удивила такая осторожность на пустой дороге, но вскоре все объяснилось: на козлах ямщиком сидел молодой парень — не казак.
Тульскую удалось как-то проехать задворками, не обратив на себя никакого внимания, но и Абадзеховская не далеко, всего в верстах 18; если ехать рысью, то мы приедем часа в 3—4, — весь народ на улице, остановимся до ночи у Чернышева (меня очень многие знают), — поднимется разговор... А ехать шагом, — значит опять вызвать подозрение у ямщика.
Ехали над кручей реки Белой. Ямщик остановил лошадей и попросил разрешения сбегать напиться воды. Когда он спустился под кручу, шагов на 100 от нас, я быстро соскочил с повозки, схватил висящий на особом крючке гаечный ключ, быстро свинтил гайку с задней оси и бросил ее в придорожный куст. Ямщик ничего этого не видел, т. к. долго пил воду, лежа на животе, упершись в песок руками — по-бычачьи, как говорят казаки.
Поехали дальше. Я следил за колесом. Вот оно отходит и уже ступица колес совсем слезла, но стук о кочку или камень — опять оно на своем месте. Никак не хочет соскочить с оси. Так отъехали версты три и, наконец, колесо соскочило с оси, и она запахала по дороге. Озадаченный ямщик слез, долго чухал затылок, потом попросил Ч. подержать лошадей, а сам пошел по дороге назад искать гайку. Этого только и нужно было. Мы так отлично понимали друг друга, что даже не пошутили, а сидели молча. С час проходил ямщик, а вернулся ни с чем. — Должно придется ехать шагом, сказал он, подходя к повозке и грустно посматривая на ось без гайки. Но станица видна уже. Все равно и шагом приедем засветло.
— Ну, так я должно найду — сказал я, — пойдем вместе, брат. И мы с ямщиком пошли назад по дороге, чуть не обшаривая каждый куст по дороге, кроме того, конечно, где лежала гайка. Я ушел уже назад не три, а верст пять, но гайку опять таки мы не нашли, два часа же потеряли.
Поехали шагом и приехали в станицу, когда улицы уже были пусты. Подъехали к дому Ч. Он жил в доме только вдвоем с женой, но когда мы вошли, на лавке сидел красивый высокий казак. Эго уже нас поджидал вахмистр О. один из наших заговорщиков.
Хорошо и почти молча поужинали. Потом мне предложили лечь и отдохнуть, а сами ушли куда-то. Разбудили меня около 12 часов ночи. И пошли пешком по бурьянам и задворкам в темную ночь за станицу. Здесь ждала нас линейка парой, с ямщиком казаком на козлах. Сели и поехали.
Ехали лесом в совершенной темноте и в полнейшем молчании по дороге на станицу Каменномостскую, которая вдобавок шла от балки в балку, в одной из которых мы вдруг остановились. Меня попросили обождать на линейке и не курить, а сами исчезли в темноте на дне балки. Здесь должны были ожидать какие- то наши люди. Около часа я ждал возвращения своих спутников. Кругом царила мертвая тишина, усиленная темнотой; лишь время от времени раздавались крики совы — сигналы наших лесовиков, как я после узнал.
Вдруг, почти около лошадей, из темноты леса раздался негромкий голос: «Не видали ли вы тут где пару быков?» Это тоже, как оказалось, своего рода пароль. Однако никто не показывался. Наконец, также тихо и неслышно, около дрог появились мои спутники. Опять молча поехали. Вот и станица Каменномостская. Остановились. — Ну, что же вы узнали, тихо спросил я своих. — Да ничего; отряда, что мы ждали, здесь никакого нет, а за перевалом есть, что-то больше трех тысяч. Здешних же, боясь мобилизации красных, туда же увел сотник (забыл его фамилию), а, главное, они с собою унесли и винтовки, что еще по станицам у казаков были.
Что же делать? Я призадумался. Было три выхода из положения. Первый — вернуться назад в М., куда до рассвета можно было доехать незаметно. Второй — ехать через Даховскую за перевал на Туапсе, на соединение с 3-х тысячным, быть может тоже мифическим, отрядом, и третье — скрыться где-нибудь в районе станицы Даховской в лесах и отсюда вызвать кличем всех, кто против большевиков, а из-за перевала перетянуть отряд на эту сторону.
Я избрал последнее и приказал ехать на Каменный мост, на станицу Даховскую. Мост этот образовался естественным путем из двух сросшихся береговых скал реки Белой, которая под ним бурлила на глубине 20 саженей. Боясь, что на мосту стоит большевицкий караул из иногородних станицы Каменномостской, мы тихо подобрались к нему, а затем карьером, рискуя сорваться с лошадьми и линейкой в пропасть — в реку Белую — пронеслись через мост. Все обошлось благополучно, нас не задержали и мы через час доехали до станицы Даховской в дом казака Суслова, после убитого большевиками, одного из вернейших и достойнейших сподвижников моих. Здесь уже ожидали нас несколько видных стариков станицы. Составили совет. Даховцы поднялись после все до единого и дали больше всех других станиц не только казаков, но, несмотря на бедность, в изобилии все, что для отряда моего было нужно. Они успокоили меня насчет оружия и патронов, так как отлично знали, что в тылу их на перевалах в селениях Измай и Камышхи у мужиков-большевиков много винтовок и патронов, даже есть и пулеметы и мы у них без хлопот отнимем. Решено было переночевать и передневать без огласки, а на следующую ночь выехать на ночевку в горы и леса станичного юрта, где я изберу себе стан и начну действовать. Весь следующий день, соблюдая большую осторожность, у меня перебывали все сколько-нибудь значительные люди станицы и мы о многом совещались и советовались.
Поздно вечером следующего дня я поехал в сопровождении трех лиц искать себе убежище, послав в Майкоп надежных людей вывезти оттуда мою жену и детей в станицу Даховскую. Дня через три приехал ко мне только 14 летний сын мой, а жена с двумя младшими дочерьми ехать не решилась. Станица Даховская у слияния двух быстрых и холодных (всегда как лед), прозрачных горных рек: Белой и Дахо, на склонах отрогов главного Кавказского хребта. Покосы на ее юртах, начинаясь с мая, продолжаются до августа и травы там цветут тоже от мая до сентября. Чудный горный воздух и непроходимые девственные леса — это юрт станицы Даховской. Жители занимаются рубкой леса, и, главным образом, скотоводством. В реке Дахо чудная форель, а в лесах всякие звери, от куницы до оленя и медведя и всяких пород коз. В вековечных лесах, на полянах, благодаря теплому застоявшемуся в летнем безветрии влажному воздуху, растут папоротники, колоссальной величины. В них, что называется ни проехать, ни пройти. Дорог и тропинок множество, но они так переплетаются и так часто обрываются, что только казак лесовик по ней проберется куда ему нужно. Разных балок, крутых и пологих, чистых и заросших, множество, поэтому сено и лес возят на санях и летом, или только на одном передке воза и непременно на быках, — они и поднимут и спустят не торопясь и верно, лошади же начнут рвать, бить и, в конце концов, и воз и запряжка — в круче.
(Окончание следует)
(журнал «Вольное казачество» № 61 стр. 18-20)
Комментариев нет:
Отправить комментарий