Гейман А.А.
Конокрады
(Рассказ старого казака)
Большое зло было у нас, на Кубани, конокрадство. Да как ему и не быть?.. Лошадей по станицам было множество, да все хорошие. Все казаки второй очереди, отслужа свой срок в действительных полках и батареях, должны были еще пять-шесть лет держать своего строевого коня дома в полной исправности и готовности к строю. Казаки приготовительного разряда тоже два года держали лошадей для своего обучения инструкторами в станицах. Кони эти, конечно, хуже, но старший возраст, которому надлежит с осени выходить на службу в строевые полки и батареи, загодя покупают и готовят лошадей молодых и совершенно годных к строю, а кто записан был в гвардию, или в Варшавский дивизион, то готовили лошадей очень ценных.
Понаучили воры казаков строить крепкие конюшни и замки, но и то не помогало. Кирпич еще мало употреблялся в станицах, особенно для надворных построек, а воры даже из конюшни, срубленной из толстых бревен, умели без шума уводить лошадей. Подкопают последний, нижний венец под бревном, коня в конюшне повалят, свяжут ноги, протащат через подкоп, опять его развяжут, и был таков. Вот и спит казак с женой в конюшне, амбаре или клуне, а часто и в хате, а конь с ними тут же у кровати стоит.
Между казаками кое-где есть и немецкие колонии. И у них много хороших лошадей. Но у них воры лошадей не берут. А отчего? Вот почему. Украли у немца лошадей. Немец по соседям, стучит в окно, кричит: «Фриц! Лошадей увели!» и бежит с тем же дальше. А Фриц уже слезает с теплой постели, наскоро одевается, выводит самого быстрого из своих коней, и едет к управлению. Через полчаса к управлению уже съехалось человек 40—50 верховых, они быстро разделяются на партии и скачут по разным дорогам. Догонят воров, лошадей отберут и, без всяких разговоров, всех воров тут же на месте поубивают, закопают и спокойно возвращаются домой. Ни старый, ни малый, никто в колонии об этом не проболтается. Хорошо у немцев язык привязан! И у нас, конечно, это бывало, и даже при станичном правлении всегда имелся на ночь «резерв» поседланных коней и вооруженных казаков и, конечно, тоже ловили и убивали конокрадов на пойманном месте. И тайну хранили... до первого праздника. А там, понапьются, перессорятся, и давай один на другого. Ну, а после следствие, суд и тюрьма. Закон разрешает убивать только для самозащиты, самосуд же очень строго карается. Ну и дошло, наконец, до того, что в 1900, кажется, годах разгорелось в Кавказском отделе, например, повальное и поголовное избиение замеченных конокрадов по станицам, поголовно же всей станицей.
Жил у нас в станице отставной, еще чуть ли не николаевский, солдат. Силычем его звали. Крепкий и правильный был мужик. Покупал на год у казаков пайки, нанимал людей, обрабатывал их, имел пару лошадей, две-три скотинки и жил со своей старухой в достатке. Он один во всей станице не имел во дворе собак и никаких замков на его воротах, или на конюшнях никогда не было. Только веревочные петли на всех воротах были. «От ветру больше», говаривал он, когда его спрашивали — почему он воров не боится. «А от воров я слово знаю... у меня не возьмут».
Очень любил Силыч ярмарки. Известно, что на наши ярмарки сгонялось много лошадей. Силыч все ходит, бывало, да все «приценивается», что-то высматривает, или словом перекинется — когда со своими станичниками, а часто и с чужими, никому не известными посторонними людьми. Не удивительно, что Силыч знал толк в лошадях и советы давал охотно.
Я уже отслужился и первый год льготился, а меньший брат по осени должен был идти в полк, вот ему мы и купили на летней ярмарке в станице Лабинской отличного коня, да и для хозяйства соблазнились и еще купили пару рабочих лошадей.
Был на ярмарке и Силыч. Мы сговорились ехать домой вместе... Ехать было уже давно пора, чтобы засветло добраться до станицы, да Силыч, что-то запоздал, все сидел в трактире с какими-то незнакомыми нам людьми за чаем. Выехали — уже солнце садилось, да еще на степи прошел дождь, развел грязь, а ехать верст тридцать.
Отъехали верст двадцать пять, Силыч остановил своих лошадей и заявил нам с братом, что лучше съехать нам с дороги к молоченой соломе и переночевать, а чуть свет — ехать дальше. Я стал просить ехать прямо. Опасно — говорю — как бы у нас лошадей не покрали здесь ночью.
— Со мной не бойтесь, при мне не возьмут, а возьмут скорее на дороге, если какие пьяные озорники остановят; да не то, что коней, а самих нас поубивают, в расчете поживиться деньгами. А конокрады нам не страшны. Да и кто нас с дороги по этих потемках, да еще под соломой увидит. Так-то лучше.
Делать нечего, старых людей надо слушать. Съехали с дороги шагов этак на двести, выпрягли коней и отвязали купленных, попутали, потреножили и пустили к соломе. Сами стали ужинать тоже в потемках, без огня, чем Бог послал, и легли спать.
Сильно изморились мы за день, высматривая и выбирая коней из тысячи их на ярмарке. Почитай, целый день не ели. Хотели раньше доехать домой, да вот Силыч задержал. Опять же и дождь дорогу попортил. Сильно побаивался я конокрадов. Ведь каждая ярмарка — это самая их, можно сказать, мобилизация. Съезжаются и сходятся их тут тысячи. И из Ростова, Майкопа, Ставрополя и даже из Туапсе и Новороссийска. По путям этим они везде имеют своих людей по городам и большим станицам, скрываются на день, а по ночам переезжают.
Правда, Силыч свой человек. Никогда у него ничего не крали, да и замков не держит, а все на веревочках. Но зачем он собак не держит и даже воротные столбы в ступицах и петли дегтем мажет? Конечно, чтобы не скрипели, а лай собак тоже показал бы, что к нему по ночам люди приходят; правда, этого не замечали еще. Ну, да всяко бывает. Взяло меня беспокойство. Не сплю. На беду тьма такая, что ни лошадей, ни даже скирды в двадцати шагах от нас не видать. За год мне эта ночь показалась. Не знаю, кажется, не спал, но дремал, наверное.
Слава Богу, показался рассвет. Я к лошадям… Ни одной! Обежал кругом, приглядывался, прислушивался.
— Нет лошадей, Силыч! — что есть мочи закричал я над сонным Силычем. — Лошадей увели!
— Ну, так что же? — говорит он спокойно — увели в потемках, а вот станет рассветать, разглядятся и вернутся. Ложись, спи еще.
Куда тут спать! Проснулся и брат. В это время я и услыхал чмяканье конских копыт по раскисшему от дождя жнивью, а через минуту спешно, на рысях, подъехали к соломе двое верховых, держа в поводу каждый еще по лошади. Силыч тот час же поднялся и направился к ним. Я ползком за ним. Было уже настолько светло, что я узнал лошадей и Силыча и наших, вчера только купленных. Силыч меня не видел, и я спрятался за солому.
— Ну, вы это что же, такие-сякие, — заругался Силыч, когда воры слезли и начали вязать коней.
— Простите, пожалуйста, Силыч, в потемках не разобрались, да уже как стало развидняться, разглядели, ну и поскакали обратно, пока еще и народу нигде нет.
— Ну, так вот, бить я вас, дураков, не буду, а вот спрячьтесь за скирду и набейте-ка друг другу морды, да как следует. А после я вам и решение свое скажу, — заявил Силыч.
И воры начали драться, да на совесть, так как через минуту из обоих носов потекла кровь, а под глазами появились синяки.
— Ну, пока довольно, а вот из воров и ты, Петро, и ты, Семен, выкидывайтесь обое. Не годитесь еще. С вами только сраму наберешься, а то и беды наживешь. Лезьте оба в солому и сидите там, пока мы не отъедем подальше... Я не один. Хорошо, что ребята спят.
Как приехали, я к атаману. Разумеется, все рассказал. Тот диву дался. Учредили ночную слежку за Силычем и ночей через пять захватили ночью у Силыча целое заседание, — воры с отчетом приехали. Конечно, схватили, допросили и тут то и открылась вся многолетняя таинственность и сила «слова» Силыча...
(журнал «Вольное казачество» № 77 стр. 1-2)
Конокрады
(Рассказ старого казака)
Большое зло было у нас, на Кубани, конокрадство. Да как ему и не быть?.. Лошадей по станицам было множество, да все хорошие. Все казаки второй очереди, отслужа свой срок в действительных полках и батареях, должны были еще пять-шесть лет держать своего строевого коня дома в полной исправности и готовности к строю. Казаки приготовительного разряда тоже два года держали лошадей для своего обучения инструкторами в станицах. Кони эти, конечно, хуже, но старший возраст, которому надлежит с осени выходить на службу в строевые полки и батареи, загодя покупают и готовят лошадей молодых и совершенно годных к строю, а кто записан был в гвардию, или в Варшавский дивизион, то готовили лошадей очень ценных.
Понаучили воры казаков строить крепкие конюшни и замки, но и то не помогало. Кирпич еще мало употреблялся в станицах, особенно для надворных построек, а воры даже из конюшни, срубленной из толстых бревен, умели без шума уводить лошадей. Подкопают последний, нижний венец под бревном, коня в конюшне повалят, свяжут ноги, протащат через подкоп, опять его развяжут, и был таков. Вот и спит казак с женой в конюшне, амбаре или клуне, а часто и в хате, а конь с ними тут же у кровати стоит.
Между казаками кое-где есть и немецкие колонии. И у них много хороших лошадей. Но у них воры лошадей не берут. А отчего? Вот почему. Украли у немца лошадей. Немец по соседям, стучит в окно, кричит: «Фриц! Лошадей увели!» и бежит с тем же дальше. А Фриц уже слезает с теплой постели, наскоро одевается, выводит самого быстрого из своих коней, и едет к управлению. Через полчаса к управлению уже съехалось человек 40—50 верховых, они быстро разделяются на партии и скачут по разным дорогам. Догонят воров, лошадей отберут и, без всяких разговоров, всех воров тут же на месте поубивают, закопают и спокойно возвращаются домой. Ни старый, ни малый, никто в колонии об этом не проболтается. Хорошо у немцев язык привязан! И у нас, конечно, это бывало, и даже при станичном правлении всегда имелся на ночь «резерв» поседланных коней и вооруженных казаков и, конечно, тоже ловили и убивали конокрадов на пойманном месте. И тайну хранили... до первого праздника. А там, понапьются, перессорятся, и давай один на другого. Ну, а после следствие, суд и тюрьма. Закон разрешает убивать только для самозащиты, самосуд же очень строго карается. Ну и дошло, наконец, до того, что в 1900, кажется, годах разгорелось в Кавказском отделе, например, повальное и поголовное избиение замеченных конокрадов по станицам, поголовно же всей станицей.
Жил у нас в станице отставной, еще чуть ли не николаевский, солдат. Силычем его звали. Крепкий и правильный был мужик. Покупал на год у казаков пайки, нанимал людей, обрабатывал их, имел пару лошадей, две-три скотинки и жил со своей старухой в достатке. Он один во всей станице не имел во дворе собак и никаких замков на его воротах, или на конюшнях никогда не было. Только веревочные петли на всех воротах были. «От ветру больше», говаривал он, когда его спрашивали — почему он воров не боится. «А от воров я слово знаю... у меня не возьмут».
Очень любил Силыч ярмарки. Известно, что на наши ярмарки сгонялось много лошадей. Силыч все ходит, бывало, да все «приценивается», что-то высматривает, или словом перекинется — когда со своими станичниками, а часто и с чужими, никому не известными посторонними людьми. Не удивительно, что Силыч знал толк в лошадях и советы давал охотно.
Я уже отслужился и первый год льготился, а меньший брат по осени должен был идти в полк, вот ему мы и купили на летней ярмарке в станице Лабинской отличного коня, да и для хозяйства соблазнились и еще купили пару рабочих лошадей.
Был на ярмарке и Силыч. Мы сговорились ехать домой вместе... Ехать было уже давно пора, чтобы засветло добраться до станицы, да Силыч, что-то запоздал, все сидел в трактире с какими-то незнакомыми нам людьми за чаем. Выехали — уже солнце садилось, да еще на степи прошел дождь, развел грязь, а ехать верст тридцать.
Отъехали верст двадцать пять, Силыч остановил своих лошадей и заявил нам с братом, что лучше съехать нам с дороги к молоченой соломе и переночевать, а чуть свет — ехать дальше. Я стал просить ехать прямо. Опасно — говорю — как бы у нас лошадей не покрали здесь ночью.
— Со мной не бойтесь, при мне не возьмут, а возьмут скорее на дороге, если какие пьяные озорники остановят; да не то, что коней, а самих нас поубивают, в расчете поживиться деньгами. А конокрады нам не страшны. Да и кто нас с дороги по этих потемках, да еще под соломой увидит. Так-то лучше.
Делать нечего, старых людей надо слушать. Съехали с дороги шагов этак на двести, выпрягли коней и отвязали купленных, попутали, потреножили и пустили к соломе. Сами стали ужинать тоже в потемках, без огня, чем Бог послал, и легли спать.
Сильно изморились мы за день, высматривая и выбирая коней из тысячи их на ярмарке. Почитай, целый день не ели. Хотели раньше доехать домой, да вот Силыч задержал. Опять же и дождь дорогу попортил. Сильно побаивался я конокрадов. Ведь каждая ярмарка — это самая их, можно сказать, мобилизация. Съезжаются и сходятся их тут тысячи. И из Ростова, Майкопа, Ставрополя и даже из Туапсе и Новороссийска. По путям этим они везде имеют своих людей по городам и большим станицам, скрываются на день, а по ночам переезжают.
Правда, Силыч свой человек. Никогда у него ничего не крали, да и замков не держит, а все на веревочках. Но зачем он собак не держит и даже воротные столбы в ступицах и петли дегтем мажет? Конечно, чтобы не скрипели, а лай собак тоже показал бы, что к нему по ночам люди приходят; правда, этого не замечали еще. Ну, да всяко бывает. Взяло меня беспокойство. Не сплю. На беду тьма такая, что ни лошадей, ни даже скирды в двадцати шагах от нас не видать. За год мне эта ночь показалась. Не знаю, кажется, не спал, но дремал, наверное.
Слава Богу, показался рассвет. Я к лошадям… Ни одной! Обежал кругом, приглядывался, прислушивался.
— Нет лошадей, Силыч! — что есть мочи закричал я над сонным Силычем. — Лошадей увели!
— Ну, так что же? — говорит он спокойно — увели в потемках, а вот станет рассветать, разглядятся и вернутся. Ложись, спи еще.
Куда тут спать! Проснулся и брат. В это время я и услыхал чмяканье конских копыт по раскисшему от дождя жнивью, а через минуту спешно, на рысях, подъехали к соломе двое верховых, держа в поводу каждый еще по лошади. Силыч тот час же поднялся и направился к ним. Я ползком за ним. Было уже настолько светло, что я узнал лошадей и Силыча и наших, вчера только купленных. Силыч меня не видел, и я спрятался за солому.
— Ну, вы это что же, такие-сякие, — заругался Силыч, когда воры слезли и начали вязать коней.
— Простите, пожалуйста, Силыч, в потемках не разобрались, да уже как стало развидняться, разглядели, ну и поскакали обратно, пока еще и народу нигде нет.
— Ну, так вот, бить я вас, дураков, не буду, а вот спрячьтесь за скирду и набейте-ка друг другу морды, да как следует. А после я вам и решение свое скажу, — заявил Силыч.
И воры начали драться, да на совесть, так как через минуту из обоих носов потекла кровь, а под глазами появились синяки.
— Ну, пока довольно, а вот из воров и ты, Петро, и ты, Семен, выкидывайтесь обое. Не годитесь еще. С вами только сраму наберешься, а то и беды наживешь. Лезьте оба в солому и сидите там, пока мы не отъедем подальше... Я не один. Хорошо, что ребята спят.
Как приехали, я к атаману. Разумеется, все рассказал. Тот диву дался. Учредили ночную слежку за Силычем и ночей через пять захватили ночью у Силыча целое заседание, — воры с отчетом приехали. Конечно, схватили, допросили и тут то и открылась вся многолетняя таинственность и сила «слова» Силыча...
(журнал «Вольное казачество» № 77 стр. 1-2)
Комментариев нет:
Отправить комментарий