Русский Вестник
1857
№ 1
Н. Воронов
Черноморские письма
Екатеринодар, 1-го декабря 1856 года.
I.
Извилисто-текущая Кубань, не доходя до Екатеринодара, делает поворот к югу, потом поворачивает опять к северу, и образует полуостров, на котором и расположен этот город.
Южная оконечность его занята старою земляною крепостью; поросший травою вал окружает квадратное пространство, посреди которого находится такая же площадь. Пятиглавая старинная церковь, построенная еще при Екатерине, деревянная ипочерневшая от времени, сумрачно возвышается посреди низких домов, правильнорасположенных по бокам крепостной площади. Каждый из этих домов прежде назначался для канцелярий отдельных запорожских куреней; теперь же они обращены под другие войсковые надобности. В крепость ведут мостики с пестрыми шлагбаумами; на южной стороне вала кое-где стоят пушки и смотрят в закубанскую сторону: там раскидываются привольные луга, синеющие степи; еще дальше — длинною грядою тянутся горы, покрытые лесами; к юго-востоку они значительно возвышаются, и кажут оттуда едва заметные снежные свои вершины.
От крепости к северу, за обширною площадью, или правильнее — пустырем, раскинулся собственно город. Длинная улица, на протяжении трех верст, с конца в конец пересекает его на две части; к ней справа и слева примыкают переулки, пересекаемые опять
продольными улицами, так что весь город дробится на множество квадратных кварталов.
Главная улица называется Красною, хотя, собственно говоря, на ней нет ничего красного; такое название она получила, вероятно, от расположенных на ней красных рядов.
Городские постройки не выходят за пределы небольших одноэтажных домов; лучшие из них похожи на те встречающиеся в больших городах уютно-опрятные домики, которые, закрываясь громадными зданиями по бокам, своими прозрачными стеклами и горшками
герани или жасмина на окнах, глядят с приветливостью тихой семейной жизни или счастливою улыбкой истинной идиллии. Но подобных домиков здесь очень немного.
Отсутствие леса делает необходимым строить их из турлука, крыть камышом или соломой. Поэтому, в общей сложности, постройки Екатеринодара напоминают незначительные русские уездные города и людные, но не фабричные села.
Невозможность добывать камень где-нибудь поблизости к городу служит причиною, что в Екатеринодаре не вымощена ни одна улица. Для городских обитателей это составляет истинное бедствие. Часто осенью, зимою и в раннюю весну пути сообщения прекращаются даже между ближайшими домами. Баснословная грязь заливает улицы и переулки, а на просторной южной площади образуются озера, на которые прилетают дикие птицы. Чтобы перейдти через улицу, нужно сперва обогнуть целый квартал, при чем не всегда можно и тут держаться прямого пути; дворы и сады на это время делаются общим достоянием; проламывается частокол, и пешеход, хорошо наперед разузнавшей местность, странствуя из двора в сад, из сада во двор, из двора на улицу, и так далее — наконец изнеможенный достигает своей цели. Езда в экипажах во многих местах решительно невозможна; извозщиков не имеется; любые калоши оказываются несостоятельными.... Понятно, как действует подобная грязь на общежитие, которое здесь и без того в жалком состоянии; понятно, как она затрудняет доставку продовольствия и часто оставляет жителей без обиходных принадлежностей хозяйства. Но вообразите юношу, который, после светлых студенческих годов, с горячими стремлениями спешит на службу в Черноморье. О Екатерннодаре он знает только по карте, где поставлен, как нарочно, заманчивый значительный кружок; город, каким он есть в действительности, ему совершенно неизвестен, и в него-то он везжает именно во время распутицы. Ямщик кое-как втянул почтовую телегу в одну из тонких улиц; жидкая грязь покрывает спицы колес; серое небо каплет мельчайшим дождем; измученные кони наконец стали. Хладнокровный ямщик обявляет пассажиру, что ехать дальше невозможно, что нужно где-нибудь сложить чемоданы и дорожную поклажу, что стоять ему на улице не приходится, что станционный смотритель взыщет за просрочку и т. д. Бедный юноша теряется: в его блестящие предположения не входила здешняя блестящая грязь…
Грустно смотреть на развалины, от которых веет духом разрушительного времени; грустнее бывает при виде пожарища, или места, опустошенного наводнением, разоренного неприятелем; но, Боже мой! как грустно глядеть на развалины и всякого рода опустошения, в которых виновата единственно лень, беспечность человека! Тут нет места примирению. Окружающая тебя ветошь вопиет громко о том, что ветошь также и те люди, которые шевелятся между нею, что хлам сносится к хламу, что посреди его и новый, свежий кусок скоро заражается гнилью. С такими печальными заключениями часто приходится бродить по улицам Екатеринодара при виде разрушающегося частокола и плетней, около которых не ходит заботливая рука хозяина. Во многих местах со двора во двор, из сада в сад можно свободно шагать, не встречая никакой помехи; следы давно-растасканной огорожи еще существуют: стало быть огорожа когда-то была, — и этого уже довольно для спкокойствия хозяина. «Новую поставить — и новую растащут: так стоит ли об этом хлопотать», думает он в своем бездействии. А тут заодно с огорожей ветшает крыша на доме, да и самый дом успел уже пошатнуться. «Не устоишь против людей. так устоит ли против времени?» — утешает себя тот же хозяин. — Нет, видно малороссиянин — плохой колонист, и не легко подчиняет себе новую обстановку; скоро забывает он предания родины, скоро оставляет обычаи своей опрятной малороссийской хаты; не несет он, как родич его, москаль, на чужую сторону своего искусного топора, чтоб срубить им крепкую родимую избу, не запасается на дорогу крепкой волею, чтоб с нею выдержать напор местных случайностей и в чужедальней стороне закрепить родимый обычай. Да, не забывши потащить с собою в путь и пресловутую лень, видно скоро теряет он из памяти образ домовитой малороссиянки: иначе, на чужбине, не сорил бы он у себя под носом, не глядел бы на все свесив голову и опустивши руки, приговаривая: «А, кому яке дило? це добро мое, не чуже!» Иначе не выкидывал бы он всю зловонную дрянь у своих ворот, под ноги прохожим, не пачкал бы где ему вздумается, оправдываясь и тут прехладнокровно: «Це мисто общественне! » На всем этом видна печать той апатии, которая завладевает человеком, когда он запутался в своих обстоятельствах, потерял концы своего дела, и не зная куда ступить, что начать, — остановился на чем попало, да и ждет развязки извне. Но, может быть, существуют другие причины такого безотрадного положения колониста, например бедность, бедность в массе населения со всеми ее возмутительными последствиями? Так, следы ее очень заметны; но все же нельзя признать ее за начало зла. Она имеет свои гнезда, и не кладет отпечатка на весь состав населения; она движется, имеет какие бы то ни было исходы, так или иначе изворачивается, по пословице: голь на выдумки хитра. При всем своем гнете, она не в состоянии подавить в человеке стремлений к труду, порывов к лучшему, если только будет встречать отпор со стороны
его нравственных сил.... Но к этому вопросу мы будем иметь случай еще не раз возвращаться.
Улицы города редко оживляются людностью, движением экипажей. В летние знойные дни стоит пыль над городским местом, словно над людным торжищем; но ее взбивает скот, во множестве приходящий вечером с полей. Он же в осень и в зиму шатается по улицам, отыскивая для себя где-нибудь пищу. Здешние хозяева стараются держать рогатый скот в течение целого года на подножном корму, и молят Бога, чтоб Он не посылал глубоких снегов, а в особенности крепких морозов. Оттого в холодную пору, на улицах и переулках Екатеринодара то лежат, то уныло стоят голодные быки и коровы; иногда решаются они заглядывать, по дворам: и там захватывать, по здешнему выражение, сена клок, или вилы в бок. Последнее случается часто; но пуще всего преследует их собачий лай, и нужно быть флегмами-быками, чтоб на неистовство его не обращать ровно никакого внимания. В темные ночи (в городе нет ночного освещения) пешеход того и гляди, что наткнется на рога скотины, и ночевать ей можно только на улицах. Таков ли должен быть уход за нею там, где скотоводство составляет главный источник богатства края?
Но особенно пустынны бывают улицы Екатеринодара в полуденную пору, когда почти все население города предается отдыху и сну. Закрываются ставни окон; запираются двери; повсюду наступает тишина, смущаемая только собачьим, тоже сонным лаем. Куда бы вы
ни постучались — везде один ответ: спят. Для новичка такой порядок сначала кажется довольно странным; но мало-по-малу и он привыкает дышать тем же воздухом, который в полдень гонит здесь всех на покой. И силу этого снотворного воздуха почувствует он
тяжелее всего в удушливые летние дни....
1857
№ 1
Н. Воронов
Черноморские письма
Екатеринодар, 1-го декабря 1856 года.
I.
Извилисто-текущая Кубань, не доходя до Екатеринодара, делает поворот к югу, потом поворачивает опять к северу, и образует полуостров, на котором и расположен этот город.
Южная оконечность его занята старою земляною крепостью; поросший травою вал окружает квадратное пространство, посреди которого находится такая же площадь. Пятиглавая старинная церковь, построенная еще при Екатерине, деревянная ипочерневшая от времени, сумрачно возвышается посреди низких домов, правильнорасположенных по бокам крепостной площади. Каждый из этих домов прежде назначался для канцелярий отдельных запорожских куреней; теперь же они обращены под другие войсковые надобности. В крепость ведут мостики с пестрыми шлагбаумами; на южной стороне вала кое-где стоят пушки и смотрят в закубанскую сторону: там раскидываются привольные луга, синеющие степи; еще дальше — длинною грядою тянутся горы, покрытые лесами; к юго-востоку они значительно возвышаются, и кажут оттуда едва заметные снежные свои вершины.
От крепости к северу, за обширною площадью, или правильнее — пустырем, раскинулся собственно город. Длинная улица, на протяжении трех верст, с конца в конец пересекает его на две части; к ней справа и слева примыкают переулки, пересекаемые опять
продольными улицами, так что весь город дробится на множество квадратных кварталов.
Главная улица называется Красною, хотя, собственно говоря, на ней нет ничего красного; такое название она получила, вероятно, от расположенных на ней красных рядов.
Городские постройки не выходят за пределы небольших одноэтажных домов; лучшие из них похожи на те встречающиеся в больших городах уютно-опрятные домики, которые, закрываясь громадными зданиями по бокам, своими прозрачными стеклами и горшками
герани или жасмина на окнах, глядят с приветливостью тихой семейной жизни или счастливою улыбкой истинной идиллии. Но подобных домиков здесь очень немного.
Отсутствие леса делает необходимым строить их из турлука, крыть камышом или соломой. Поэтому, в общей сложности, постройки Екатеринодара напоминают незначительные русские уездные города и людные, но не фабричные села.
Невозможность добывать камень где-нибудь поблизости к городу служит причиною, что в Екатеринодаре не вымощена ни одна улица. Для городских обитателей это составляет истинное бедствие. Часто осенью, зимою и в раннюю весну пути сообщения прекращаются даже между ближайшими домами. Баснословная грязь заливает улицы и переулки, а на просторной южной площади образуются озера, на которые прилетают дикие птицы. Чтобы перейдти через улицу, нужно сперва обогнуть целый квартал, при чем не всегда можно и тут держаться прямого пути; дворы и сады на это время делаются общим достоянием; проламывается частокол, и пешеход, хорошо наперед разузнавшей местность, странствуя из двора в сад, из сада во двор, из двора на улицу, и так далее — наконец изнеможенный достигает своей цели. Езда в экипажах во многих местах решительно невозможна; извозщиков не имеется; любые калоши оказываются несостоятельными.... Понятно, как действует подобная грязь на общежитие, которое здесь и без того в жалком состоянии; понятно, как она затрудняет доставку продовольствия и часто оставляет жителей без обиходных принадлежностей хозяйства. Но вообразите юношу, который, после светлых студенческих годов, с горячими стремлениями спешит на службу в Черноморье. О Екатерннодаре он знает только по карте, где поставлен, как нарочно, заманчивый значительный кружок; город, каким он есть в действительности, ему совершенно неизвестен, и в него-то он везжает именно во время распутицы. Ямщик кое-как втянул почтовую телегу в одну из тонких улиц; жидкая грязь покрывает спицы колес; серое небо каплет мельчайшим дождем; измученные кони наконец стали. Хладнокровный ямщик обявляет пассажиру, что ехать дальше невозможно, что нужно где-нибудь сложить чемоданы и дорожную поклажу, что стоять ему на улице не приходится, что станционный смотритель взыщет за просрочку и т. д. Бедный юноша теряется: в его блестящие предположения не входила здешняя блестящая грязь…
Грустно смотреть на развалины, от которых веет духом разрушительного времени; грустнее бывает при виде пожарища, или места, опустошенного наводнением, разоренного неприятелем; но, Боже мой! как грустно глядеть на развалины и всякого рода опустошения, в которых виновата единственно лень, беспечность человека! Тут нет места примирению. Окружающая тебя ветошь вопиет громко о том, что ветошь также и те люди, которые шевелятся между нею, что хлам сносится к хламу, что посреди его и новый, свежий кусок скоро заражается гнилью. С такими печальными заключениями часто приходится бродить по улицам Екатеринодара при виде разрушающегося частокола и плетней, около которых не ходит заботливая рука хозяина. Во многих местах со двора во двор, из сада в сад можно свободно шагать, не встречая никакой помехи; следы давно-растасканной огорожи еще существуют: стало быть огорожа когда-то была, — и этого уже довольно для спкокойствия хозяина. «Новую поставить — и новую растащут: так стоит ли об этом хлопотать», думает он в своем бездействии. А тут заодно с огорожей ветшает крыша на доме, да и самый дом успел уже пошатнуться. «Не устоишь против людей. так устоит ли против времени?» — утешает себя тот же хозяин. — Нет, видно малороссиянин — плохой колонист, и не легко подчиняет себе новую обстановку; скоро забывает он предания родины, скоро оставляет обычаи своей опрятной малороссийской хаты; не несет он, как родич его, москаль, на чужую сторону своего искусного топора, чтоб срубить им крепкую родимую избу, не запасается на дорогу крепкой волею, чтоб с нею выдержать напор местных случайностей и в чужедальней стороне закрепить родимый обычай. Да, не забывши потащить с собою в путь и пресловутую лень, видно скоро теряет он из памяти образ домовитой малороссиянки: иначе, на чужбине, не сорил бы он у себя под носом, не глядел бы на все свесив голову и опустивши руки, приговаривая: «А, кому яке дило? це добро мое, не чуже!» Иначе не выкидывал бы он всю зловонную дрянь у своих ворот, под ноги прохожим, не пачкал бы где ему вздумается, оправдываясь и тут прехладнокровно: «Це мисто общественне! » На всем этом видна печать той апатии, которая завладевает человеком, когда он запутался в своих обстоятельствах, потерял концы своего дела, и не зная куда ступить, что начать, — остановился на чем попало, да и ждет развязки извне. Но, может быть, существуют другие причины такого безотрадного положения колониста, например бедность, бедность в массе населения со всеми ее возмутительными последствиями? Так, следы ее очень заметны; но все же нельзя признать ее за начало зла. Она имеет свои гнезда, и не кладет отпечатка на весь состав населения; она движется, имеет какие бы то ни было исходы, так или иначе изворачивается, по пословице: голь на выдумки хитра. При всем своем гнете, она не в состоянии подавить в человеке стремлений к труду, порывов к лучшему, если только будет встречать отпор со стороны
его нравственных сил.... Но к этому вопросу мы будем иметь случай еще не раз возвращаться.
Улицы города редко оживляются людностью, движением экипажей. В летние знойные дни стоит пыль над городским местом, словно над людным торжищем; но ее взбивает скот, во множестве приходящий вечером с полей. Он же в осень и в зиму шатается по улицам, отыскивая для себя где-нибудь пищу. Здешние хозяева стараются держать рогатый скот в течение целого года на подножном корму, и молят Бога, чтоб Он не посылал глубоких снегов, а в особенности крепких морозов. Оттого в холодную пору, на улицах и переулках Екатеринодара то лежат, то уныло стоят голодные быки и коровы; иногда решаются они заглядывать, по дворам: и там захватывать, по здешнему выражение, сена клок, или вилы в бок. Последнее случается часто; но пуще всего преследует их собачий лай, и нужно быть флегмами-быками, чтоб на неистовство его не обращать ровно никакого внимания. В темные ночи (в городе нет ночного освещения) пешеход того и гляди, что наткнется на рога скотины, и ночевать ей можно только на улицах. Таков ли должен быть уход за нею там, где скотоводство составляет главный источник богатства края?
Но особенно пустынны бывают улицы Екатеринодара в полуденную пору, когда почти все население города предается отдыху и сну. Закрываются ставни окон; запираются двери; повсюду наступает тишина, смущаемая только собачьим, тоже сонным лаем. Куда бы вы
ни постучались — везде один ответ: спят. Для новичка такой порядок сначала кажется довольно странным; но мало-по-малу и он привыкает дышать тем же воздухом, который в полдень гонит здесь всех на покой. И силу этого снотворного воздуха почувствует он
тяжелее всего в удушливые летние дни....
Комментариев нет:
Отправить комментарий