Русский Вестник
1857
Н. Воронов
Черноморские письма
IV
Екатеринодар, 30 января 1857 г.
До начала последней войны закубанская сторона была более доступна для наблюдений. Теперь нужно принадлежать разве к отрядам, которые по временам ходят разорять аулы, нужно участвовать в этих опасных экспедициях, чтобы поглядеть на Закубанье, на аулы и даже на самых горцев. Но под свистом пуль непривлекательно знакомство с новою местностью, и едва ли оно заманит туриста. При всей своей пытливости он должен ограничиться рассматриванием болотистого левого берега Кубани; издали может любоваться пространною равниною, идущею к горам, по которой то едва приметны верхушки лесов, то стелются туманы, то белеют дымные пятна; может следить за извилинами далекого горного хребта, который порою приблизится, чернея, порою окутается облаками, или же нежно синеет, сливаясь с цветом ясного неба. Иногда и вы услышите ружейную перепалку и раскаты пушечных выстрелов, которые несутся из-за Кубани: значит какой-нибудь отряд наш в деле, то есть берет аул, сжигает его, и палит картечью в кусты леса, за которыми залегли горцы. Иногда, ночью, поразит вас оригинальное великолепие горящих за Кубанью лесов, камышей и степной травы: на нашей стороне — темень, а там по пригоркам и ложбинам вьются огненные струйки, ворочаются огромные красные языки, местами всходит блистательное пламя и перед ним черным столбом валит дым, а мутная Кубань на то время блестит как чистая сталь, отражая в себе багровый цвет неба.
Вот и все, чем может похвалиться мирный наблюдатель Закубанья в настоящее время. Проникнуть дальше — и трудно, и опасно; положиться на слухи, на рассказы людей бывалых также бесполезно: слухи по большей части оказываются только слухами, а рассказы еще больше подстрекают любопытство, оставляя его далеко не удовлетворенным.
Словом, наша кубанская граница представляет для туриста маленький рубеж и его собственной пытливости.
А между тем, думает он, как легко, кажется, пройти эту заманчивую равнину, как близко до этих рисующихся на горизонте гор, а там — перевал, и Черное море как рукой подать.
Не верится ему, что эта-то заманчивая даль дает тысячи средств противиться движению наших отрядов, что каждый пригорок, каждый куст представляет естественную защиту для горца. Не в ауле его богатство: пусть жгут аул ежегодно, но богатство его там, где легко сделать засаду, где удобно подстеречь добычу. Не сила для него страшна, пока он может избегать ее безнаказанно: страшен стал бы для него лишь тот незаметаемый путь, который наконец могут проложить наши отряды в самое сердце Закубанья и на котором уже силе нужно будет противопоставить также силу. Но природа ежегодно затрудняет попытки проложения такого пути. Время идет, и длится неблагодарная война, стоящая чисто труженических усилий. Скоро ли ей настанет желаемый конец? Скоро ли цивилизация проникнет в этот прекрасный уголок земного шара и даст науке непочатый еще материал, торговле — выгодную станцию, а нищету и грабеж заменит удобством жизни и благодатным миром? И что, наконец, для достижения подобной цели, должно идти впереди: торговля или оружие? Эти вопросы тяготят наблюдателя своею долговременною неподвижностью.
Ограничимся пока тем, что доступно наблюдениям, что делается собственно на линии, идущей по Кубани. Правый берег этой реки большею частью обрывист, левый же — полог и покрыт болотами. В некоторых местах она собирается в одно русло, но чаще дробится на рукава, образуя островки и лиманы. С виду она не слишком привлекательна; воды ее имеют мутный желтоватый цвет, течение ее быстро, как всех горных рек, хотя она не имеет их своеобразной красоты и бойкости. Во время разлива она напоминает полноводные реки равнин, а в засуху очень похожа на свою тощую степную соседку; Куму. Собственно, горные реки, даже речки, чрезвычайно привлекательны: это неумолкающие, неустающие ручьи, но ручьи сильные. То сузятся они и ревут аршинным
своим руслом, то разольются на сажень по мелким голышам, то хлещут в камни, попавшиеся им на пути, и гложут их, брызжа пеной; местами их неширокое русло еще более сузится на каменном ложе и, продолбив его, винтообразно падает вниз, оглушая окрестность; местами их чистые и не глубокие воды переливаются с уступа на уступ, образуя каскады. Правда, в них нет той величавости, какою отличаются реки равнин, спокойно катящие свои обильные волны; за то хорош их шум и привлекательна та бойкость, с которою они мчатся по выполированным ими же камням: глаз не успевает следить за бегом волны, и не устает от однообразия, какое заметно в течении полноводных равнинных рек. Но Кубань, как уже сказано, не имеет такого привлекательного вида, быть может потому, что ложе ее глинисто и падение вод ее, относительно всей длины их течения, не слишком значительно. Несмотря на важное значение свое для здешнего края, она, однако же, не вошла в народную песню, не усвоила за собой, подобно Волге или Дону, никакого почетного прозвища. Без сомнения, значение ее состоит не в том, чтобы она богата была рыбою, что разливы ее поили бы роскошные луга, что волны ее носили бы на себе суда с богатым грузом: нет, рыболовство на ней незначительно, разливы ее поят камыши да болота, а судоходство по ней ограничивается плаванием немногих каюков, да изредка казенных баркасов. За то историческая деятельность Черноморцев тесно связывается с именем Кубани; на берегах ее воспитывались и воспитываются защитники станиц и хуторов; наконец, от положения вод ее зависит и теперь большее или меньшее спокойствие края. От поста Изрядного до Черного моря, сплошь по реке, тянется кордонная линия, по которой во всякое время года неусыпно должны бодрствовать черноморцы. Их скучная служба бедна громкими подвигами, потому что она вся — подвиг. Истинному труженику редко выпадает на долю общественное признание тяжелой деятельности, общественное сочувствие: только звучность дела пускает от себя звонкое эхо, к которому все прислушиваются. В самом деле, отнесут ли к блистательным военным подвигам эту тяжкую службу на линии, которой назначение — прислушиваться к тишине, вглядываться в темноту, не послышится ль шум камыша, всплеск волны, не повидится ль в темноте ночи что-нибудь еще более темное, что даст повод предполагать о близком присутствии горца. Вот та школа, где образуются пластуны, обратившие на себя под Севастополем общее внимание. Уметь ползать по болотам, изучить все тропинки меж камышей, набить руку в стрельбе, так чтоб пуля всегда находила свою цель, чтобы верность прицела зависла не только от глаза, но и от слуха, спокойно переносить на себе и холод и поливку дождя, находить возможное удобство в грязи, под жалами тысячи болотных комаров, — и при этом все внимание обращать на то, чтоб как-нибудь в темноте не пробрался на ваш берег голодный и ободранный горец, который в свою очередь также не дремлет, также хорошо, если еще не лучше, знаком с поэзией кубанских болот, также не выпустит даром из ружья дорогой для него пули: согласитесь, что подобная служба есть не блестящий, однако чрезвычайно тяжелый подвиг. И пластун несет его с примерною любовью. Для более успешного выполнения своей службы, он оделся в лохмотья, выдумал особого рода обувь, чтоб удобнее ползать и ступать, чтоб при случае его не отличили от цвета грязи, чтоб как можно больше с виду походить на заклятого своего врага — «бисову невиру» (Обыкновенная брань в Черноморье, по преимущественно относящаяся к черкесам), против которого направлена вся его, по-видимому, апатичная, но на самом деле неугомонная деятельность. Но пластуны составляют только передовую стражу линии: их преимущественно употребляют в дело там, где нужен зоркий глаз, чуткое ухо и знание прикубанских болот и камышей. Остальное лежит на обязанностях очередной стражи, которая занимает посты, расположенные не в дальнем друг от друга расстоянии по всей кубанской линии...
(продолжение следует)
1857
Н. Воронов
Черноморские письма
IV
Екатеринодар, 30 января 1857 г.
До начала последней войны закубанская сторона была более доступна для наблюдений. Теперь нужно принадлежать разве к отрядам, которые по временам ходят разорять аулы, нужно участвовать в этих опасных экспедициях, чтобы поглядеть на Закубанье, на аулы и даже на самых горцев. Но под свистом пуль непривлекательно знакомство с новою местностью, и едва ли оно заманит туриста. При всей своей пытливости он должен ограничиться рассматриванием болотистого левого берега Кубани; издали может любоваться пространною равниною, идущею к горам, по которой то едва приметны верхушки лесов, то стелются туманы, то белеют дымные пятна; может следить за извилинами далекого горного хребта, который порою приблизится, чернея, порою окутается облаками, или же нежно синеет, сливаясь с цветом ясного неба. Иногда и вы услышите ружейную перепалку и раскаты пушечных выстрелов, которые несутся из-за Кубани: значит какой-нибудь отряд наш в деле, то есть берет аул, сжигает его, и палит картечью в кусты леса, за которыми залегли горцы. Иногда, ночью, поразит вас оригинальное великолепие горящих за Кубанью лесов, камышей и степной травы: на нашей стороне — темень, а там по пригоркам и ложбинам вьются огненные струйки, ворочаются огромные красные языки, местами всходит блистательное пламя и перед ним черным столбом валит дым, а мутная Кубань на то время блестит как чистая сталь, отражая в себе багровый цвет неба.
Вот и все, чем может похвалиться мирный наблюдатель Закубанья в настоящее время. Проникнуть дальше — и трудно, и опасно; положиться на слухи, на рассказы людей бывалых также бесполезно: слухи по большей части оказываются только слухами, а рассказы еще больше подстрекают любопытство, оставляя его далеко не удовлетворенным.
Словом, наша кубанская граница представляет для туриста маленький рубеж и его собственной пытливости.
А между тем, думает он, как легко, кажется, пройти эту заманчивую равнину, как близко до этих рисующихся на горизонте гор, а там — перевал, и Черное море как рукой подать.
Не верится ему, что эта-то заманчивая даль дает тысячи средств противиться движению наших отрядов, что каждый пригорок, каждый куст представляет естественную защиту для горца. Не в ауле его богатство: пусть жгут аул ежегодно, но богатство его там, где легко сделать засаду, где удобно подстеречь добычу. Не сила для него страшна, пока он может избегать ее безнаказанно: страшен стал бы для него лишь тот незаметаемый путь, который наконец могут проложить наши отряды в самое сердце Закубанья и на котором уже силе нужно будет противопоставить также силу. Но природа ежегодно затрудняет попытки проложения такого пути. Время идет, и длится неблагодарная война, стоящая чисто труженических усилий. Скоро ли ей настанет желаемый конец? Скоро ли цивилизация проникнет в этот прекрасный уголок земного шара и даст науке непочатый еще материал, торговле — выгодную станцию, а нищету и грабеж заменит удобством жизни и благодатным миром? И что, наконец, для достижения подобной цели, должно идти впереди: торговля или оружие? Эти вопросы тяготят наблюдателя своею долговременною неподвижностью.
Ограничимся пока тем, что доступно наблюдениям, что делается собственно на линии, идущей по Кубани. Правый берег этой реки большею частью обрывист, левый же — полог и покрыт болотами. В некоторых местах она собирается в одно русло, но чаще дробится на рукава, образуя островки и лиманы. С виду она не слишком привлекательна; воды ее имеют мутный желтоватый цвет, течение ее быстро, как всех горных рек, хотя она не имеет их своеобразной красоты и бойкости. Во время разлива она напоминает полноводные реки равнин, а в засуху очень похожа на свою тощую степную соседку; Куму. Собственно, горные реки, даже речки, чрезвычайно привлекательны: это неумолкающие, неустающие ручьи, но ручьи сильные. То сузятся они и ревут аршинным
своим руслом, то разольются на сажень по мелким голышам, то хлещут в камни, попавшиеся им на пути, и гложут их, брызжа пеной; местами их неширокое русло еще более сузится на каменном ложе и, продолбив его, винтообразно падает вниз, оглушая окрестность; местами их чистые и не глубокие воды переливаются с уступа на уступ, образуя каскады. Правда, в них нет той величавости, какою отличаются реки равнин, спокойно катящие свои обильные волны; за то хорош их шум и привлекательна та бойкость, с которою они мчатся по выполированным ими же камням: глаз не успевает следить за бегом волны, и не устает от однообразия, какое заметно в течении полноводных равнинных рек. Но Кубань, как уже сказано, не имеет такого привлекательного вида, быть может потому, что ложе ее глинисто и падение вод ее, относительно всей длины их течения, не слишком значительно. Несмотря на важное значение свое для здешнего края, она, однако же, не вошла в народную песню, не усвоила за собой, подобно Волге или Дону, никакого почетного прозвища. Без сомнения, значение ее состоит не в том, чтобы она богата была рыбою, что разливы ее поили бы роскошные луга, что волны ее носили бы на себе суда с богатым грузом: нет, рыболовство на ней незначительно, разливы ее поят камыши да болота, а судоходство по ней ограничивается плаванием немногих каюков, да изредка казенных баркасов. За то историческая деятельность Черноморцев тесно связывается с именем Кубани; на берегах ее воспитывались и воспитываются защитники станиц и хуторов; наконец, от положения вод ее зависит и теперь большее или меньшее спокойствие края. От поста Изрядного до Черного моря, сплошь по реке, тянется кордонная линия, по которой во всякое время года неусыпно должны бодрствовать черноморцы. Их скучная служба бедна громкими подвигами, потому что она вся — подвиг. Истинному труженику редко выпадает на долю общественное признание тяжелой деятельности, общественное сочувствие: только звучность дела пускает от себя звонкое эхо, к которому все прислушиваются. В самом деле, отнесут ли к блистательным военным подвигам эту тяжкую службу на линии, которой назначение — прислушиваться к тишине, вглядываться в темноту, не послышится ль шум камыша, всплеск волны, не повидится ль в темноте ночи что-нибудь еще более темное, что даст повод предполагать о близком присутствии горца. Вот та школа, где образуются пластуны, обратившие на себя под Севастополем общее внимание. Уметь ползать по болотам, изучить все тропинки меж камышей, набить руку в стрельбе, так чтоб пуля всегда находила свою цель, чтобы верность прицела зависла не только от глаза, но и от слуха, спокойно переносить на себе и холод и поливку дождя, находить возможное удобство в грязи, под жалами тысячи болотных комаров, — и при этом все внимание обращать на то, чтоб как-нибудь в темноте не пробрался на ваш берег голодный и ободранный горец, который в свою очередь также не дремлет, также хорошо, если еще не лучше, знаком с поэзией кубанских болот, также не выпустит даром из ружья дорогой для него пули: согласитесь, что подобная служба есть не блестящий, однако чрезвычайно тяжелый подвиг. И пластун несет его с примерною любовью. Для более успешного выполнения своей службы, он оделся в лохмотья, выдумал особого рода обувь, чтоб удобнее ползать и ступать, чтоб при случае его не отличили от цвета грязи, чтоб как можно больше с виду походить на заклятого своего врага — «бисову невиру» (Обыкновенная брань в Черноморье, по преимущественно относящаяся к черкесам), против которого направлена вся его, по-видимому, апатичная, но на самом деле неугомонная деятельность. Но пластуны составляют только передовую стражу линии: их преимущественно употребляют в дело там, где нужен зоркий глаз, чуткое ухо и знание прикубанских болот и камышей. Остальное лежит на обязанностях очередной стражи, которая занимает посты, расположенные не в дальнем друг от друга расстоянии по всей кубанской линии...
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий