Канивецкий Н.Н.
На вершок от счастья
Краснодар, 1993г.

ГУСИ С ТОГО СВЕТА
(Быль)

— Визьмы, Хрыстыно, та высипь з наливки увесь спотыкач... Як достанешь, то простелы рядно — нехай на йому той спотыкач полежить...
— Де ж його браты?
— У комори, по за дижкою...
— Та сховай його по за тернами, на городи... Бо як побачить Хведориха, то тильки його и було... Пропаде, як сирко на базари...
— Наше не пропаде... я доглядатыму.
— Як то не пропаде? Та вона з пид стоячои пидошвы выпоре... Визьме хочь з вогню...
— Та нащо йии той спотыкач? Хиба у ней самой нема цего добра?
— Эге ж! А мени допекты... Вона усяк час на мене злобительниця...
— Добре. Простелю так, що воны не побачать...
Спотыкач был разослан на рядне. Случайно бродившие по огороду гуси наткнулись на лежащие красные ягоды. Гуси остановились и сразу заговорили, точно спрашивая друг у друга что это такое?
Наконец, гусак смело зашагал к рядну. Подойдя, он вытянул шею и попробовал,
— Ге-ге-ге, — закричал он остальному обществу. Как бы говоря: «Це смишна штукенция, матери йии чорт. Покуштуйте-ка сами». Общество не заставило себя ждать и дружно принялось за истребление спотыкача. Через некоторое время на рядне не осталось ни одной ягоды.
Вышедшая из хаты Христина была поражена увиденным. Весь двор представлял поле после Мамаева побоища. Гуси валялись по всему двору без всяких признаков жизни.
— Титко, а титко, — закричала она.
— Чого?
— А йдить швидча сюды...
— Та чого там...
— Та йдить бо зараз!
Миколаевна выглянула из сеней.
— Дивиться, хтось наших гусок отруив.
Выражение лица Миколаевны в эту минуту представляло для художника неоценимый момент — гнева и изумления. Прийдя в себя, она подбежала к гусям. Нагнувшись к виновнику происшествия — гусаку, она увидела, что весь его нос испачкан кровью. Гусак лежал неподвижно. Неподвижно лежали с окровавленными носами и остальные гуси...
— Мати Пречистая! Миколай вгодник! Що це таке. Було, вертилося, и ось що зробилося... Це Хведиривна! Це йии шкода! — кричала она, стоя посреди лежащих трупов. — Звистно, знае треклята душа, що Миколаевна удова... Нихто за ней не заступитця... чому ж йии гусок
и не отруити. Добре. Добре ж... Теперь и йии индыкам прийде кинець... Терпила, терпила Миколаевна, та годи сказала... тай...
В это время большой индюк соседки, привлеченный криком, просунул из любопытства голову через,плетень громко выразил сочувствие к горю Миколаевны. Это была капля, переполнившая чашу.
— Ах ты, клята чортяка! Ще ты на мене будишь галасуваты та смиятысь! — крикнула она, и кусок кирпича полетел в голову любопытного. Видя, что в его сочувствии больше не нуждаются, индюк скрылся...
Миколаевна стояла среди трупов. Христина, стояла в дверях, с каким-то ужасом смотрела и на тетку и на гусей.
После припадка негодования Миколаевна обратилась к невинным страдальцам.
— Гусочки мои, гусочки! Кохала вас, годувала. Усяк час доглядала. Було, гусочки мыли, чуть свит на двори, а вы вже у сины лизете. Вже гогочете: вставай, стара Миколаивна, давай своим гускам йисты. Було, як выйду на двир, то мий сирый гусак зараз за спидницю и смыкае.
Звистно, усим гускам указуе, що хозяйка выйшла... А щоб посохла та рука, що вас отруила. Щоб побила ии лиха годына. Щоб пропали йии качки и гускы, индыки и куркы, як пропали вы, гуси мои биднии... Лежышь ты, мий гусаченьку, голубоньку, тай не чуешь, як твоя стара хозяйка за тобою побываетця... Як...
— Та годи вам, титочко, — проговорила сквозь слезы Христина.
— Не важко тоби — годи казати, а як мени, коли вони у мене из яець вылупилися... А гусаку третий рик шов. И якый гусак був! — рыдала Миколаевна.
Христина тоже плакала и вытирала концом кофты в одно время и нос и глаза.
— Який гусак був! Усим гусакам гусак! Було де с гусками не шляетця, а як сонечко запада, вин тут як тут. Ге-ге, кричить, стара Миколаевна, чи бачишь, я вже усих гусок до дому привив... Де теперь у чортово батька такого гусака знайдешь...
— Та зайдить, титочко, в хату, бо за огорожею вже люде збираютця. А вы, у чим булы у хати, в там и на двир выскочили...
Из-за плетня действительно виднелся какой-то платок и выглядывала чья-то шапка.
— Ах, Боже мий! Який сором, — глянула на себя вдова и убежала в хату.
Стоявший за плетнем платок обратился к шапке.
— Чому це, дяденьку, по усему двору гуси валяютця?
— А може, подохлы... а може, так навчени, що валятьця... Та чого ты до мене причепилась... я не тутешний.
Видкиля мени знаты, як гуси у вас обходютця...
Войдя в хату, вдова сначала плакала, а затем о чем-то задумалась. Через некоторое время она обратилась к племяннице.
— Христыно, а Христыно?
— Чого вам, титочко!
— Як тоби здаетця — не грих буде, из здохлых гусок пух поздырать?
— Чому грих! Як бы то их йисты, то грих. А пух? Це ж однако, що перо... А гусиными пирьями и за спомин души пишуть...
— Не доводылося цего мени... А жаль бере: пропаде тий пух ни за цапову душу...
— Та що ж, титочко, обдеремо, щоб жалко не було...
— Про мене, — со вздохом проговорила убитая горем вдова, — обдираты, так обдираты...
Гуси были ощипаны. На летевший пух падали горячие слезы Миколаевны. У гусей после этого остались только хвосты да крылья. Когда все было кончено, вдова сказала Христине:
— Слухай сюды, Христино, визьми гусок та однисы на край и закынь за сино... у двир той клятой души, що их отруила...
Христина, положив трупы на рядно и взяв рядно за углы, понесла гусей. Миколаевна провожала их глазами, полными слез. Когда она вернулась, лицо ее выражало ужас.
— Титочка ридная, якось лихо зробилось...
— Що таке? — побледнела вдова.
— Покрали увесь спотыкач. Только одно рядно и зосталось...
— Ах, бисове наважденье. А що казала тоби. Ни з чим, клята душа, не разминетця. Це йиы праця... А щоб тоби сто дядькив у печенкы... Що ж теперь мусым робити?
Що з горшка выбижить, назад не позбираешь... А щоб тоби той спотыкач болячкою у пельци став... И скажить, пожалуйста, на вищо душа поласылась...
— Я ии, титочко, повен двир здохлых гусок понакыдала...
— Ничого! Ничого! Та що я у самому дили... Хиба я ни Комышанского роду, хиба я не урядникова удова, щоб надо мною оттакечки глузуваты. Эге, Хведиривно. Побачимо ще, хто кому залье за шкуру сала... Навчу и я тебе у середу пышкы йисты... А тому бисовому индикови, що галасував на мене, не жити... тай тому и теляти не жити... Бо усяк раз, як я йду поуз йии база, то воно на мене так и прискае, неначе сукно мочить...
Долго еще волновалась Миколаевна, пока заснула. Спит Христина, спит и Миколаевна. Снится вдове, что пришли к ней голые гуси. Впереди любимый гусак. И говорит гусак Миколаевне:
— А не гришно, не соромно тоби з нас, мертвых, пух здырати? Нас за тебе отруили, а ты нас голых за сино закинула... Хиба ж мы до тебе не були прихильни усим нашим гусиным сердцем... Хиба ж мы задили куды-небудь, або у чужому городи яйца клали? А ты, маты, за нашу службу вирную оттакечки нас почастувала... Не чекали мы цего вид тебе... Спасиби тоби! Одвитишь и ты коли небудь за обидранный пух... Великий грих тоби...
— Грих, грих, грих! — вторили остальные гуси.
— Христино, — в ужасе просыпается вдова, — запали лампадку!
— Чого?
— Запали зараз лампадку!
— Хиба завтра свято?
— Свято, не свято, запалюй, тоби кажуть.
Когда Христина осветила комнату, она не узнала своей тетки.
— Титочко, що це з вами? Неначе кукчя з рук впустили...
— Не пытай...
В это время произошло нечто странное. Издали где-то слышался крик гусей.
— Христино, чи чуешь?
— Що? — спрашивала сонная Христина.
— Не чуешь? Мени здаетця, неначе наши гуси з того свиту до дому прыйшли...
Крик гусей слышался ближе и ближе.
— Так и е!.. Це вони за моею душою!.. Подивись, Христино, у виконце, що там на двори робитця...
Когда Христина подошла к окну, то увидела следующее: лунная ночь освещала мягким, голубым светом весь двор. У самых сеней стояли голые гуси и впереди их гусак. Последний повернул голову к показавшейся у окна Христине и казалось, ласково говорил ей:
— Це я, Хрыстиночко, зо всима гусками до дому вернувся... Мы трохи перемерзли, бо зовсим голи... Тильки хвист та крыля и зостались... И не видаемо, яка лиха година нас оттакечки обшморгала, бо були дуже пьяни...
— Титочко ридная! — в ужасе крикнула Христина. — Та це ж наши гусы з того свита прыйшлы.
— Ге-гё-ге! — кричали между тем у дверей протрезвившиеся на холоде гуси.

1901 г.
========================================