8-я часть
Канивецкий Н.Н.
На вершок от счастья
Краснодар, 1993г.
стр.168-169
— За це спасиби! Може, и справди чоловик эробився.
— Эй, та на тий Кубани усякому чоловику сами гроши у кишеню лизуть... Тильки гаманец разгорнешь, а карбованци сами у його тильки хлюп, хлюп... Та эабув тоби ще сказати... За цими гришмы и запьямятоввв... Химка померла...
— Ой, Боже мкй! Померла...
Мокрина заплакала.
— Та на чужини и вмерла... Вмерла и ридного села не побачила.
— Та чого ты рюмсаешь... Померла, и царствие небесное... Що ж тут робить... Смерть не справник, — не послухае... Тай то треба казати: гордовата таки булы покийница... Ниякого поштенья я николы вид ней не бачив... Було морду оттакечки пиднима, що носу и кочергою не достанешь...
Несмотря на эти основательные доводы, Мокрина продолжала плакать.
— Та годи, кажу, хлюпаты. Не ждав того плачу, як е за чим. На то Божа воля. Смерти — не одперти. А ось мени треба мерекуваты, як до Хомы и хаты. Безпреминно хлиб треба продаты...
Мокрина перестала плакать.
— Хлиб продасы, а чим дитей годуваты?
— Кажу тоби — у Хомы пидкриплюсь...
— Як у Хомы грошей не буде?
— Не каркай! Як то не будет грошей для ридного батька... Чорт зна що кажешь! Я зараз, як прииду, то
и одповидаю: ну, сынку, годував я тебе до двадцятого року, годуй же теперь и ты нас, старых... Вин тоди и выложить, кильки мени треба — там тыщу, або другу, або...
— Або оттак: наши галки пьють, ни с чим до дому идуть...
— Ще бачу справди стары люди кажуть: у жинки и зрозум жиночий... як то можно, щоб Хома не дав грошей...
— Написав бы тоби, старый, лучше Бугрий. А хлеб дома зостався.
— Эге! Добре писаты... Хиба ж можно то писаты, що цилый день треба казати... Хата облуплена... Грошей
нема... Кобыла здохла... Лемиш зломався... Й одна корова тильки и е... Хиба це усе можно писаты?.. Ни, що буде, то буде, а пойду...
4
В большой палате подряд стоит несколько коек. Дождливый, пасмурный день каким-то желтоватым светом глядит в окна. У стены, на крайней койке, под старым одеялом лежит Хома Чабак. Испитое, измученное лицо. Глаза полузакрыты. Если бы не подымающаяся
по временам грудь, можно было бы подумать, что здесь кончен вопрос о жизни.
Тихо приотворяется дверь палаты и пропускает фигуру старого Чабака.
— Вы с ним поосторожнее, — говорит ему сестра милосердия. — Вон — на крайней койке... Доктор сказал, может быть, и до вечера не протянет... У него водянка...
Осторожно ступая, он направляется к койке сына.
(продолжение следует)
====================
========================================
9-я часть
Канивецкий Н.Н.
На вершок от счастья
Краснодар, 1993г.
стр.170-172
За подкреплением
Опустив голову, старый Чабак останавливается у постели больного. Томительное молчание.
— Хома, — каким-то задавленным голосом произносит он.
Бескровные веки приподнимаются, и глаза как будто стараются что-то припомнить.
— Хома, — со слезами в голосе произносит старый Чабак, — сыну мий риднесенький...
— Тату — це вы? — слышится слабый голос.
— Я, сынку, я! Приихав тебе повидати...
— А неньки нема?
— Зосталась твоя маты дома на хозяйстви...
— Нема неньки! Ось бачите, тату, до чого доводить чужа сторона...
— Ще Бог милостив, сынку. з ким хворобы не бувае...
— Бувае, батьку, бувае. Та бува проходяща, а у мене... Чую я вже сыру землю... Та ще коли б свою землю, а то чужу, холодну...
— Ще, сынку, до дому умисты поидемо...
— Ни, батьку, не бачити мени ридного краю... Добре видаю, що не бачити... Велике спасиби и за те, що приихалы... Важко вмираты, а ще важке, як не ридни руки очи заплющують...
Больной тяжело вздохнул. Старый Чабак присел на табурет, стоящий у койки. Хома опять заговорил:
— Дайте, тату, руку подержать... Легше мени, неначе я знов у ридному сели... Бачу я знов и леваду нашу... Бжоли гудуть... Гречка цвите... И маки цвитуть... Усе маки и маки... жайворонок писню спивае... Далеке несетця писня — аж до самого Бога да його Святого Престола...
— Що це ты, сынку, кажешь? Христос з тобою!
— Що кажу, що кажу?
Больной приподнялся на локоть и посмотрел на отца. Большие, воспаленные каким-то лихорадочным огнем, карие глаза вдруг осветили бескровное, бледное лицо.
— Невже справди — це вы, тату?
У отца показались слезы, которые он незаметно старался стереть рукавом полушубка.
— Я, сынку, я, старый Чабак, прийшов своими старыми ногами за тобою, мий сыночку...
— Вы плачите, тату? Не плачьте, мий риднесенький...
Гака моя доля. Жаль мене и вас, и неньку... Як вы стары зостанетесь...
— Чого ты, Хома! Хиба ж люди не выдужуються...
— Ни, мени вже не выдужаться... Не туды, тату, витер хвилю гоне... Як шов я на Кубань, то мерековав, зароблю грошей и вам старым и соби.
Больной опять опустил голову на подушки.
— Да Бог с ними, з тими гришми, — заговорил отец.— Ось Маты Пречистая поможе — одужаешь, поидемо до дому... Знов ридне село побачишь...
— Ни, батьку, цего не буде... Простить мене, що не давав довго об соби висточки... Усе хотелось заробить грошей, та тоди и послати висточку... Та забила хвороба...
Больной на минуту забылся. Старый Чабак освободившейся рукой достал из кармана красный с жёлтыми разводами платок и вытер глаза.
Больной, не подымая век, опять заговорил.
— Кажуть люди, на Кубани велики заробитки... Це правду вони кажуть... Е, батьку, велики заробитки, так е, батьку, и велики хвороби... Нема у нас, батьку, такой пшеници, та нема и такого трясця... Е височенни будинки, та нема батькивскои стрихи... Е, тату, на що погуляти, та не чути риднои писни...
(продолжение следует)
========================================
10-я часть
(окончание)
Канивецкий Н.Н.
На вершок от счастья
Краснодар, 1993г.
стр.173-174
За подкреплением
Больной замолк. Тихо стало в палате. Старый Чабак сидел, опустивши голову. Спустя несколько минут Хома
опять заговорил.
— Бачилы вы, тату, як тютюн росте? Жовти його листья, оттакечки вид його жовти люди роблятьця... Клятте те зилля... Оттак и Химка вмирала на тий клятий плантации... Хоч обидва мы у те время занедужали, та все ж за хозяином богато грошей заробили... Циле лито и осень биля того зилля порались... Продав хозяин той тютюн тай подавсь кудысь... А мы — так ни з чим зостались...
Прийшов якийсь другой хозяин тай каже: йдить соби с Богом... А тутечка и Химка злягла... Трясця так и бье бидну... Посумовали, та яки були гроши — а наняв пидводу тай повиз у город, бидолашку...
Больной тяжело вздохнул.
— Тут... У городи вона и вмерла...
Старый Чабак перекрестился.
— А як вмирала — усе вас та неньку споминала... Легше було б, каже, мени биля их и вмирати, бо я их усяк час за ридных поважала... Звисно, у ней ж никого не было...
Старый Чабак еще ниже опустил голову, точно старался скрыть в лице морщинку между бровей, набежавшую при последних словах сына.
— Пишло мое щастя у лис по пруття... Померла Химка, я сидю биля ней та сумую — що мени теперечки робити? Коли щось скрипнуло. Дивлюсь: стоить у дверях Свирид Мазниця... Вмерла? — пытае. Я тильки головою хитнув... Коли дивлюсь, через кильки времья — принис
вин домовину, та купив сажи и крейди, — хрести на труни писати. Я як бачу його, тату... Сидить пид виконцем, сам такий сердитий, та ту домовину маже... Вуса якось до долу высять, а люлька в зубах тильки — тюх, тюх...
Больной повернулся и лег на спину.
— И диво мени, що и не спытав мене, чи е у мене гроши, чи великими богатиями мы з той плантации приихали...
И усе... що треба було, усе на той погриб Мазниця гроши давав... Як поховали, почав я йому казати: зароблю,Свириде, выплачусь, а вин мени з сердцем одвича: на бисова батька мени твои гроши... Коли я тому ничого не кажу, и ты не зачепайся...
Больной умолк. Дыхание становилось все слабее и слабее...
— Що це, тату, так темно зробилось... Неначе ничь округ полягла... У могили, неначе...
— Це, сынку, тоби вид хворобы мариться...
Больной заметался.
— Яка хвороба? Де хвороба? Хто це биля мене? Химка, це ты? Де ж ты була? Довго, довго не бачив я тебе...
Скажить Свиридови, що Химка з того свиту дякуе його старого за чорну труну...
— Сыну мий! Хомо, що ты кажешь?
— Це хто? Це ненька моя ридна прийщла... Не забула... Уси биля мене... Чуете, хтось на сопильци грае... Вишневи садочки, яки билы стоять... У садочку Химка з дитиною... Химка,- жинка моя ридна! Куды ж ты мене звешь... И дитина у тебе, як до мене смиетця... Я зараз до вас поспишатиму... тильки... тильки Свиридови гроши отдамо... Хиба ж я вас покину... Хиба ж... Ой душать... Пустить... Пустить мене до моей жинки... Не душить... Не душ
Хома как-то вздрогнул и вытянулся. Одна рука бессильно упала с постели на пол.
— Хомо! — крикнул старый Чабак. — Сыну мий риднесенький...
На крик старика вбежала сестра милосердия, вошел фельдшер. Последний взял опустившуюся руку и, пригнувшись, прислушался к биению сердца.
— Кончился! Убирать надо, — сказал он.
А старый Чабак стоял на коленях у койки, положив свою седую голову на переставшую дышать грудь своего сына, и только нервное подергивание его плеч выдавало, что происходило в душе старика.
1900 г.
Канивецкий Н.Н.
На вершок от счастья
Краснодар, 1993г.
стр.168-169
— За це спасиби! Може, и справди чоловик эробився.
— Эй, та на тий Кубани усякому чоловику сами гроши у кишеню лизуть... Тильки гаманец разгорнешь, а карбованци сами у його тильки хлюп, хлюп... Та эабув тоби ще сказати... За цими гришмы и запьямятоввв... Химка померла...
— Ой, Боже мкй! Померла...
Мокрина заплакала.
— Та на чужини и вмерла... Вмерла и ридного села не побачила.
— Та чого ты рюмсаешь... Померла, и царствие небесное... Що ж тут робить... Смерть не справник, — не послухае... Тай то треба казати: гордовата таки булы покийница... Ниякого поштенья я николы вид ней не бачив... Було морду оттакечки пиднима, що носу и кочергою не достанешь...
Несмотря на эти основательные доводы, Мокрина продолжала плакать.
— Та годи, кажу, хлюпаты. Не ждав того плачу, як е за чим. На то Божа воля. Смерти — не одперти. А ось мени треба мерекуваты, як до Хомы и хаты. Безпреминно хлиб треба продаты...
Мокрина перестала плакать.
— Хлиб продасы, а чим дитей годуваты?
— Кажу тоби — у Хомы пидкриплюсь...
— Як у Хомы грошей не буде?
— Не каркай! Як то не будет грошей для ридного батька... Чорт зна що кажешь! Я зараз, як прииду, то
и одповидаю: ну, сынку, годував я тебе до двадцятого року, годуй же теперь и ты нас, старых... Вин тоди и выложить, кильки мени треба — там тыщу, або другу, або...
— Або оттак: наши галки пьють, ни с чим до дому идуть...
— Ще бачу справди стары люди кажуть: у жинки и зрозум жиночий... як то можно, щоб Хома не дав грошей...
— Написав бы тоби, старый, лучше Бугрий. А хлеб дома зостався.
— Эге! Добре писаты... Хиба ж можно то писаты, що цилый день треба казати... Хата облуплена... Грошей
нема... Кобыла здохла... Лемиш зломався... Й одна корова тильки и е... Хиба це усе можно писаты?.. Ни, що буде, то буде, а пойду...
4
В большой палате подряд стоит несколько коек. Дождливый, пасмурный день каким-то желтоватым светом глядит в окна. У стены, на крайней койке, под старым одеялом лежит Хома Чабак. Испитое, измученное лицо. Глаза полузакрыты. Если бы не подымающаяся
по временам грудь, можно было бы подумать, что здесь кончен вопрос о жизни.
Тихо приотворяется дверь палаты и пропускает фигуру старого Чабака.
— Вы с ним поосторожнее, — говорит ему сестра милосердия. — Вон — на крайней койке... Доктор сказал, может быть, и до вечера не протянет... У него водянка...
Осторожно ступая, он направляется к койке сына.
(продолжение следует)
====================
========================================
9-я часть
Канивецкий Н.Н.
На вершок от счастья
Краснодар, 1993г.
стр.170-172
За подкреплением
Опустив голову, старый Чабак останавливается у постели больного. Томительное молчание.
— Хома, — каким-то задавленным голосом произносит он.
Бескровные веки приподнимаются, и глаза как будто стараются что-то припомнить.
— Хома, — со слезами в голосе произносит старый Чабак, — сыну мий риднесенький...
— Тату — це вы? — слышится слабый голос.
— Я, сынку, я! Приихав тебе повидати...
— А неньки нема?
— Зосталась твоя маты дома на хозяйстви...
— Нема неньки! Ось бачите, тату, до чого доводить чужа сторона...
— Ще Бог милостив, сынку. з ким хворобы не бувае...
— Бувае, батьку, бувае. Та бува проходяща, а у мене... Чую я вже сыру землю... Та ще коли б свою землю, а то чужу, холодну...
— Ще, сынку, до дому умисты поидемо...
— Ни, батьку, не бачити мени ридного краю... Добре видаю, що не бачити... Велике спасиби и за те, що приихалы... Важко вмираты, а ще важке, як не ридни руки очи заплющують...
Больной тяжело вздохнул. Старый Чабак присел на табурет, стоящий у койки. Хома опять заговорил:
— Дайте, тату, руку подержать... Легше мени, неначе я знов у ридному сели... Бачу я знов и леваду нашу... Бжоли гудуть... Гречка цвите... И маки цвитуть... Усе маки и маки... жайворонок писню спивае... Далеке несетця писня — аж до самого Бога да його Святого Престола...
— Що це ты, сынку, кажешь? Христос з тобою!
— Що кажу, що кажу?
Больной приподнялся на локоть и посмотрел на отца. Большие, воспаленные каким-то лихорадочным огнем, карие глаза вдруг осветили бескровное, бледное лицо.
— Невже справди — це вы, тату?
У отца показались слезы, которые он незаметно старался стереть рукавом полушубка.
— Я, сынку, я, старый Чабак, прийшов своими старыми ногами за тобою, мий сыночку...
— Вы плачите, тату? Не плачьте, мий риднесенький...
Гака моя доля. Жаль мене и вас, и неньку... Як вы стары зостанетесь...
— Чого ты, Хома! Хиба ж люди не выдужуються...
— Ни, мени вже не выдужаться... Не туды, тату, витер хвилю гоне... Як шов я на Кубань, то мерековав, зароблю грошей и вам старым и соби.
Больной опять опустил голову на подушки.
— Да Бог с ними, з тими гришми, — заговорил отец.— Ось Маты Пречистая поможе — одужаешь, поидемо до дому... Знов ридне село побачишь...
— Ни, батьку, цего не буде... Простить мене, що не давав довго об соби висточки... Усе хотелось заробить грошей, та тоди и послати висточку... Та забила хвороба...
Больной на минуту забылся. Старый Чабак освободившейся рукой достал из кармана красный с жёлтыми разводами платок и вытер глаза.
Больной, не подымая век, опять заговорил.
— Кажуть люди, на Кубани велики заробитки... Це правду вони кажуть... Е, батьку, велики заробитки, так е, батьку, и велики хвороби... Нема у нас, батьку, такой пшеници, та нема и такого трясця... Е височенни будинки, та нема батькивскои стрихи... Е, тату, на що погуляти, та не чути риднои писни...
(продолжение следует)
========================================
10-я часть
(окончание)
Канивецкий Н.Н.
На вершок от счастья
Краснодар, 1993г.
стр.173-174
За подкреплением
Больной замолк. Тихо стало в палате. Старый Чабак сидел, опустивши голову. Спустя несколько минут Хома
опять заговорил.
— Бачилы вы, тату, як тютюн росте? Жовти його листья, оттакечки вид його жовти люди роблятьця... Клятте те зилля... Оттак и Химка вмирала на тий клятий плантации... Хоч обидва мы у те время занедужали, та все ж за хозяином богато грошей заробили... Циле лито и осень биля того зилля порались... Продав хозяин той тютюн тай подавсь кудысь... А мы — так ни з чим зостались...
Прийшов якийсь другой хозяин тай каже: йдить соби с Богом... А тутечка и Химка злягла... Трясця так и бье бидну... Посумовали, та яки були гроши — а наняв пидводу тай повиз у город, бидолашку...
Больной тяжело вздохнул.
— Тут... У городи вона и вмерла...
Старый Чабак перекрестился.
— А як вмирала — усе вас та неньку споминала... Легше було б, каже, мени биля их и вмирати, бо я их усяк час за ридных поважала... Звисно, у ней ж никого не было...
Старый Чабак еще ниже опустил голову, точно старался скрыть в лице морщинку между бровей, набежавшую при последних словах сына.
— Пишло мое щастя у лис по пруття... Померла Химка, я сидю биля ней та сумую — що мени теперечки робити? Коли щось скрипнуло. Дивлюсь: стоить у дверях Свирид Мазниця... Вмерла? — пытае. Я тильки головою хитнув... Коли дивлюсь, через кильки времья — принис
вин домовину, та купив сажи и крейди, — хрести на труни писати. Я як бачу його, тату... Сидить пид виконцем, сам такий сердитий, та ту домовину маже... Вуса якось до долу высять, а люлька в зубах тильки — тюх, тюх...
Больной повернулся и лег на спину.
— И диво мени, що и не спытав мене, чи е у мене гроши, чи великими богатиями мы з той плантации приихали...
И усе... що треба було, усе на той погриб Мазниця гроши давав... Як поховали, почав я йому казати: зароблю,Свириде, выплачусь, а вин мени з сердцем одвича: на бисова батька мени твои гроши... Коли я тому ничого не кажу, и ты не зачепайся...
Больной умолк. Дыхание становилось все слабее и слабее...
— Що це, тату, так темно зробилось... Неначе ничь округ полягла... У могили, неначе...
— Це, сынку, тоби вид хворобы мариться...
Больной заметался.
— Яка хвороба? Де хвороба? Хто це биля мене? Химка, це ты? Де ж ты була? Довго, довго не бачив я тебе...
Скажить Свиридови, що Химка з того свиту дякуе його старого за чорну труну...
— Сыну мий! Хомо, що ты кажешь?
— Це хто? Це ненька моя ридна прийщла... Не забула... Уси биля мене... Чуете, хтось на сопильци грае... Вишневи садочки, яки билы стоять... У садочку Химка з дитиною... Химка,- жинка моя ридна! Куды ж ты мене звешь... И дитина у тебе, як до мене смиетця... Я зараз до вас поспишатиму... тильки... тильки Свиридови гроши отдамо... Хиба ж я вас покину... Хиба ж... Ой душать... Пустить... Пустить мене до моей жинки... Не душить... Не душ
Хома как-то вздрогнул и вытянулся. Одна рука бессильно упала с постели на пол.
— Хомо! — крикнул старый Чабак. — Сыну мий риднесенький...
На крик старика вбежала сестра милосердия, вошел фельдшер. Последний взял опустившуюся руку и, пригнувшись, прислушался к биению сердца.
— Кончился! Убирать надо, — сказал он.
А старый Чабак стоял на коленях у койки, положив свою седую голову на переставшую дышать грудь своего сына, и только нервное подергивание его плеч выдавало, что происходило в душе старика.
1900 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий