Еще нужно найти, оцифровать и выложить в бесплатный доступ: все тексты Доброскока Г.В., Василя Вареника, Мельникова Л. М. «Ылько» («КОВ» февраль 1902г., № 28), еще минимум две книжки Пивня А.Е., Семилуцкую-Горчаковскую Л.И. «Образцы живого говора жителей г. Ейска» (Вып.7 ОЛИКО), Хуторянского Степана (П.Придиус) «Богато ж у нас всяких глупостив», Щербину Ф.А. «Богдан Хмельницкий», Кухаренко Я.Г. «Чабанський словник», Варавва И.Ф. «Хорош дом да морока в нем» и «Казачий кобзарь». Найдем еще десяток неизвестных балачковых авторов среди кубанцев, в литературе белоказачьей эмиграции и т.д. У Ляха А.П. есть еще много балачковых текстов в сети, в конце года свою книжку с юмором выложу. Работы много, нужны ресурсы — десяток балачковых книжек еще можно выпустить в сеть на бесплатную закачку.
среда, 28 февраля 2018 г.
Еще нужно найти, оцифровать и выложить в бесплатный доступ: все тексты Доброскока Г.В., Василя Вареника, Мельникова Л. М. «Ылько» («КОВ» февраль 1902г., № 28), еще минимум две книжки Пивня А.Е., Семилуцкую-Горчаковскую Л.И. «Образцы живого говора жителей г. Ейска» (Вып.7 ОЛИКО), Хуторянского Степана (П.Придиус) «Богато ж у нас всяких глупостив», Щербину Ф.А. «Богдан Хмельницкий», Кухаренко Я.Г. «Чабанський словник», Варавва И.Ф. «Хорош дом да морока в нем» и «Казачий кобзарь». Найдем еще десяток неизвестных балачковых авторов среди кубанцев, в литературе белоказачьей эмиграции и т.д. У Ляха А.П. есть еще много балачковых текстов в сети, в конце года свою книжку с юмором выложу. Работы много, нужны ресурсы — десяток балачковых книжек еще можно выпустить в сеть на бесплатную закачку.
Весной заново откроется балачковый проект kubanska.org со всем словарями, песнями, частушками, пословицам, книжками. Много юмора, графического и текстового. Скоро будет.
Словари теперь с подписанными источниками слов, меньше авторских фантазий, больше ссылок на кубанских писателей и поэтов.
=============================
Расшифровка фамилий через балачку:
Бардадым — Жмых
Бондарь — Мастер, делающий бочки
Крамаренко - от слова крамар, торговец
Ковпак - от слова колпак
Кубарь — Плетеная из прутьев рыболовецкая снасть
Сердюков — Пехота в старину, сердюк
Шапарев от слова Шапарь, таможенник, сборщик налогов
Словари теперь с подписанными источниками слов, меньше авторских фантазий, больше ссылок на кубанских писателей и поэтов.
=============================
Расшифровка фамилий через балачку:
Бардадым — Жмых
Бондарь — Мастер, делающий бочки
Крамаренко - от слова крамар, торговец
Ковпак - от слова колпак
Кубарь — Плетеная из прутьев рыболовецкая снасть
Сердюков — Пехота в старину, сердюк
Шапарев от слова Шапарь, таможенник, сборщик налогов
воскресенье, 25 февраля 2018 г.
7-я часть
(окончание)
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
Слобидок було хоть мало
И нэвстроени булы,
Но Харкови лэгше стало,
Бо щаслыво там жилы:
Рыбу по морях ловылы,
Бога у церквах молылы,
Щоб Господь вмылостывлявсь.
Табуны скотын бродять —
Наш Харко аж засмиявсь.
28.
Баба здали прымичала,
Ни мишаючи йому,
Потим так вона сказала:
«Сыну, нэ вдывляйсь цьому!»
Тут Харко озвавсь: «Бабусю!
Ось иды сюды, матусю!
Ось скориш лышень иды.
Дыво тута я побачив —
Дай мни, Боже, щоб дорачив
Житы тут — ось на , гляды!»
29.
Ще хотив изнов дывытысь
На тэ дыво, що глядив,
Но вже в дзэркальци закрылысь
Стэп з людьмы и тэмно в ним.
Вин у його зазырае,
Так и сяк пэрэвэртае...
Нит, нэма, як нэ було!
«Хоть нэма, — сказав, — так знаю,
Бильш ничого нэ спытаю,
Вже вид сэрця видлэгло».
30.
«Бачив, сыну, свою долю?
Гляды ж, Бога нэ гнивы!
Выполняй святую волю
И, дэ трапыться, живы.
Вже що бачив, тэе будэ,
Хоть нэхай на тэбэ люды
Лыхом виють и рэвуть;
«Ты нэ бийсь, — сказала , — лыха,
Нэ спыхнуть тэбэ из тыха;
Там уже тоби, тут буть!
31.
На, визьмы одэжу, сыну!
Надягны оцю зараз.
Сю ж надинь в другу годыну,
В инший случай, инший час.
Ну, ходим, бо вже свитае,
Хоть народ ще спочивае,
Нам же трэба впэрэдыть,
Щоб у нас ще гости спалы
И того б воны нэ зналы,
Дэ мы мусылы ходыть».
(окончание)
5-я часть
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
18.
З тых ще пир тэбэ я знаю,
Як на свит ты народывсь...
За тобою наглядаю?
Дэ бы ты нэ появывсь.
Мать твоя мэнэ прохала,
Щоб тэбэ я обкупала
В тим болоти, дэ обмывсь;
Будэш бо з сих пир щаслывый, —
Глянь, якый став уродлывый,
Мов изнову народывсь.
19.
Тэ болото, дэ купався,
Есть пэкэльная вода;
Хоть у ньому ты валявся,
Сэ ж е щастя, нэ бида.
Ось иды сюды к крыныци
Та напыйсь сии водыци,
То нихто вже нэ врэче;
А щоб ты поздоровишав
И в лыци щоб пожвавишав,
Сю хлысны, що тут тэче.
20.
Оцею пробань ты очи,
А сюды гаразд прыглянь;
Нэ боятымэшся ночи,
Будэш бачить, як у дэнь.
Ну, тэпэр ще знаты трэба
Дасться доля яка з нэба
На вэсь будучий твий вик;
Дэ ты будэш проживаты,
Довэдэться дэ вмыраты,
Бо ты смэртный чоловик».
(дали будэ)
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
18.
З тых ще пир тэбэ я знаю,
Як на свит ты народывсь...
За тобою наглядаю?
Дэ бы ты нэ появывсь.
Мать твоя мэнэ прохала,
Щоб тэбэ я обкупала
В тим болоти, дэ обмывсь;
Будэш бо з сих пир щаслывый, —
Глянь, якый став уродлывый,
Мов изнову народывсь.
19.
Тэ болото, дэ купався,
Есть пэкэльная вода;
Хоть у ньому ты валявся,
Сэ ж е щастя, нэ бида.
Ось иды сюды к крыныци
Та напыйсь сии водыци,
То нихто вже нэ врэче;
А щоб ты поздоровишав
И в лыци щоб пожвавишав,
Сю хлысны, що тут тэче.
20.
Оцею пробань ты очи,
А сюды гаразд прыглянь;
Нэ боятымэшся ночи,
Будэш бачить, як у дэнь.
Ну, тэпэр ще знаты трэба
Дасться доля яка з нэба
На вэсь будучий твий вик;
Дэ ты будэш проживаты,
Довэдэться дэ вмыраты,
Бо ты смэртный чоловик».
(дали будэ)
1-я часть
Яков Кирпиляк (Я. М. К)
Пережитое
Жаркий июльский день кончился. Завтра завод не работает. Закрыт по случаю праздника. Парижское предместье приняло снова спокойный и монотонный вид.
Солнце село. Вечерняя прохлада наполнила опустевшие узенькие улочки. Ясный диск ночной красавицы выплыл из-за ближайшей католической церкви и точно замер на беззвездном, безоблачном небе.
На террасе одного из маленьких дешевых кафе сидело несколько казаков за стаканом жиденького французского пива. Кое-кто курил. Разговор как-то не клеился. Все были погружены в одну и ту же думу и, казалось, как будто у всех в голове одна и та же мучительная мысль о своих родных станицах, о тех, кто там остался...
— Да-а... — медленно протянул один из них. — Как бы хотелось вот бы сейчас в этот лунный вечер заглянуть в станицу. Ведь светит и там эта луна, — задумчиво глядя вверх, продолжал он. — Точно вот сейчас вижу, как серебрится Кубань. Там, внизу, чернеют сады с поднимающимися к небу тополями, а за Кубанью мерцают огоньки аула. Теперь там цветут акации... Как я любил эти лунные вечера и ночи! Что может быть прекраснее нашей южной ночи! Неужели все это в прошлом, неужели не вернется?
— Да ну тебя, Семен. Довольно, прямо тоску нагоняешь, а говоришь так, что ей-ей сам точно там, а не здесь. Ты о чем-нибудь другом рассказал бы, — тихо прервал его, взмолившись, его станичник, пожилой, но дебелый старик... Действительно, акация цветет!
Вероятно, вырубили, да на дрова пожгли, проклятые лапотники, — не выдержал, злобно сплюнув, бросил он недокуренную крученку. — Как саранча, поналетели в станицы. Хуже татарской орды. Кто-то, помню, писал оттуда: яблони, груши, черешни со злостью рубили,
уничтожая казацкое добро. Заборы поломали на свои «избы». Скотины бессловесной не щадили «братья во Христе». Кинжалы казачьи пробовали на ней. Вспомнишь, прямо сердце рвется на части, а ты говоришь:
«Тамошний свет луны на куполах станичного храма»...
Храм в амбар превратили... пшеницу там теперь ссыпают, а где и клубы да танцульки или биографы поустроили. «Богоносцы»... — Эх, и я заговорился... Давно хотел спросить. Ты, Семен, кажется, у Бардижа вначале восстания был, когда у нас в станице Лисевицкий с отрядом на станции стоял. Как тебя там «товарищи» залапали?
— Залапать то не залапали, а сам я к ним приехал. Да это старое дело, долго рассказывать...
Хозяйка снова принесла наполненные кружки с пивом.
— А все-таки странно и непонятно, вмешивается в разговор молодой казак кужорец, — почему Бардиж и полк. Кузнецов (да и Бабий, кажется, там был) отделились от Покровского и ушли в горы? Ведь, не уйди, остался бы он жив с сыновьями. Эх, вот кого бы Войсковым Атаманом надо было бы выбрать! Этот бы по-другому разговаривал с Деникиным и его сворой, а то и «на дверь бы показал. Покровскому тоже не поздоровилось бы. А то, подумаешь, Кубанского Наполеона начал из себя корчить! Всех бы их в вагон запломбировать, да к красным и отправить, — не сидели бы мы здесь теперь...
— Ну, ты нам не мешай... После драки кулаками не машут. Кто его знал... Судьба...
Снова воцарилось молчание.
— Вы говорите за Бардижа. К нему я попал в последних числах января 1918 года. Хотя, чтобы яснее было, начну с самого начала. После того, как мы (последними!) покинули позиции на Кавказском фронте, наш батальон походным порядком пришел в Саракамыш, где остальные батальоны уже грузились. Не хватало составов, да и бывшие там приходилось брать чуть ли не с бою у превратившихся
в дезорганизованное стадо русской солдатни.
Митинги, комитеты, разнузданная солдатская шпана косо посматривала на не потерявших дисциплины пластунов, на знамя, на батальонный оркестр, хотя и с позеленевшими от непогоды трубами.
— Холодище ужасный. Тысячи костров из старых и новых железнодорожных шпал, сотни людей вокруг — картина незабываемая... Всяких митинговых ораторов казаки, попросту, гнали. Официальных слушали, да посмеивались.
— Благодаря этому, батальон погрузился в порядке, хотя и пришлось бросить обоз. Пулеметная команда расположилась так, чтобы во всякую минуту могла действовать, если потребуется. Носились слухи, что в Муганской степи кто-то нападет на поезда, а обстреливают
чуть ли не каждый проходящий...
— «Вы бы, товарищи казаки, погоны со своих офицеров поснимали. Мы-то своих совсем разогнали», — горланило у вагонов «христолюбивое воинство».
— «Смотрите, как бы мы вам самим головы не поснимали», —- отвечали пластуны, сидя уже в вагонах трогающегося поезда.
— «Ач, бисови души, — кричал приказный Федько, — за цю лычку скилькы я служив, а воны тэпэр — «познимать!»...
* * *
— На наше счастье ничего во время пути не случилось. Баку, Терек и вот она, наша матушка Кубань, многоводная и раздольная. Приехали — «Твои верные сыны»...
— Согласно распоряжения из штаба Войска, наш батальон должен иметь стоянкой те станицы, из казаков которых он сформирован. Приказано двигаться в Ейский отдел, прямо домой. Из офицеров линейцев нас было, кажется, двое, благодаря чему мне удалось
получить кратковременный отпуск. Славный командир сотни есаул Е., батальонный адъютант подъесаул М. и командир батальона были непреклонны, но все-таки отпустили. А тут, кстати сказать, под самое Рождество было. Так хотелось провести праздник дома...
— Встал я на Кавказской. Не задерживаясь, пересел на поезд, идущий на Екатеринодар. Вот она, родная станица!.. Дома — настоящий переполох. Не жданно, не гадано... После позиционной жизни, дом показался настоящим раем. Семья, дядьки, тетки, вся родня
перебывала...
— Дома пришлось побыть недолго. Отпуск подходил к концу. В станице было неспокойно. Лицо атамана в правлении было озабочено. «Городовики» подняли голову. Казаки безмолвствовали. Новый Год встретил в Екатеринодаре. Хмуро выглядел город. Что то и в нем творилось непонятное. Не чувствовалось того настроения, которым он дышал раньше. Глухо гудел соборный колокол...
* * *
(продолжение следует)
«ВК»
№ 240
стр. 16-20
Яков Кирпиляк (Я. М. К)
Пережитое
Жаркий июльский день кончился. Завтра завод не работает. Закрыт по случаю праздника. Парижское предместье приняло снова спокойный и монотонный вид.
Солнце село. Вечерняя прохлада наполнила опустевшие узенькие улочки. Ясный диск ночной красавицы выплыл из-за ближайшей католической церкви и точно замер на беззвездном, безоблачном небе.
На террасе одного из маленьких дешевых кафе сидело несколько казаков за стаканом жиденького французского пива. Кое-кто курил. Разговор как-то не клеился. Все были погружены в одну и ту же думу и, казалось, как будто у всех в голове одна и та же мучительная мысль о своих родных станицах, о тех, кто там остался...
— Да-а... — медленно протянул один из них. — Как бы хотелось вот бы сейчас в этот лунный вечер заглянуть в станицу. Ведь светит и там эта луна, — задумчиво глядя вверх, продолжал он. — Точно вот сейчас вижу, как серебрится Кубань. Там, внизу, чернеют сады с поднимающимися к небу тополями, а за Кубанью мерцают огоньки аула. Теперь там цветут акации... Как я любил эти лунные вечера и ночи! Что может быть прекраснее нашей южной ночи! Неужели все это в прошлом, неужели не вернется?
— Да ну тебя, Семен. Довольно, прямо тоску нагоняешь, а говоришь так, что ей-ей сам точно там, а не здесь. Ты о чем-нибудь другом рассказал бы, — тихо прервал его, взмолившись, его станичник, пожилой, но дебелый старик... Действительно, акация цветет!
Вероятно, вырубили, да на дрова пожгли, проклятые лапотники, — не выдержал, злобно сплюнув, бросил он недокуренную крученку. — Как саранча, поналетели в станицы. Хуже татарской орды. Кто-то, помню, писал оттуда: яблони, груши, черешни со злостью рубили,
уничтожая казацкое добро. Заборы поломали на свои «избы». Скотины бессловесной не щадили «братья во Христе». Кинжалы казачьи пробовали на ней. Вспомнишь, прямо сердце рвется на части, а ты говоришь:
«Тамошний свет луны на куполах станичного храма»...
Храм в амбар превратили... пшеницу там теперь ссыпают, а где и клубы да танцульки или биографы поустроили. «Богоносцы»... — Эх, и я заговорился... Давно хотел спросить. Ты, Семен, кажется, у Бардижа вначале восстания был, когда у нас в станице Лисевицкий с отрядом на станции стоял. Как тебя там «товарищи» залапали?
— Залапать то не залапали, а сам я к ним приехал. Да это старое дело, долго рассказывать...
Хозяйка снова принесла наполненные кружки с пивом.
— А все-таки странно и непонятно, вмешивается в разговор молодой казак кужорец, — почему Бардиж и полк. Кузнецов (да и Бабий, кажется, там был) отделились от Покровского и ушли в горы? Ведь, не уйди, остался бы он жив с сыновьями. Эх, вот кого бы Войсковым Атаманом надо было бы выбрать! Этот бы по-другому разговаривал с Деникиным и его сворой, а то и «на дверь бы показал. Покровскому тоже не поздоровилось бы. А то, подумаешь, Кубанского Наполеона начал из себя корчить! Всех бы их в вагон запломбировать, да к красным и отправить, — не сидели бы мы здесь теперь...
— Ну, ты нам не мешай... После драки кулаками не машут. Кто его знал... Судьба...
Снова воцарилось молчание.
— Вы говорите за Бардижа. К нему я попал в последних числах января 1918 года. Хотя, чтобы яснее было, начну с самого начала. После того, как мы (последними!) покинули позиции на Кавказском фронте, наш батальон походным порядком пришел в Саракамыш, где остальные батальоны уже грузились. Не хватало составов, да и бывшие там приходилось брать чуть ли не с бою у превратившихся
в дезорганизованное стадо русской солдатни.
Митинги, комитеты, разнузданная солдатская шпана косо посматривала на не потерявших дисциплины пластунов, на знамя, на батальонный оркестр, хотя и с позеленевшими от непогоды трубами.
— Холодище ужасный. Тысячи костров из старых и новых железнодорожных шпал, сотни людей вокруг — картина незабываемая... Всяких митинговых ораторов казаки, попросту, гнали. Официальных слушали, да посмеивались.
— Благодаря этому, батальон погрузился в порядке, хотя и пришлось бросить обоз. Пулеметная команда расположилась так, чтобы во всякую минуту могла действовать, если потребуется. Носились слухи, что в Муганской степи кто-то нападет на поезда, а обстреливают
чуть ли не каждый проходящий...
— «Вы бы, товарищи казаки, погоны со своих офицеров поснимали. Мы-то своих совсем разогнали», — горланило у вагонов «христолюбивое воинство».
— «Смотрите, как бы мы вам самим головы не поснимали», —- отвечали пластуны, сидя уже в вагонах трогающегося поезда.
— «Ач, бисови души, — кричал приказный Федько, — за цю лычку скилькы я служив, а воны тэпэр — «познимать!»...
* * *
— На наше счастье ничего во время пути не случилось. Баку, Терек и вот она, наша матушка Кубань, многоводная и раздольная. Приехали — «Твои верные сыны»...
— Согласно распоряжения из штаба Войска, наш батальон должен иметь стоянкой те станицы, из казаков которых он сформирован. Приказано двигаться в Ейский отдел, прямо домой. Из офицеров линейцев нас было, кажется, двое, благодаря чему мне удалось
получить кратковременный отпуск. Славный командир сотни есаул Е., батальонный адъютант подъесаул М. и командир батальона были непреклонны, но все-таки отпустили. А тут, кстати сказать, под самое Рождество было. Так хотелось провести праздник дома...
— Встал я на Кавказской. Не задерживаясь, пересел на поезд, идущий на Екатеринодар. Вот она, родная станица!.. Дома — настоящий переполох. Не жданно, не гадано... После позиционной жизни, дом показался настоящим раем. Семья, дядьки, тетки, вся родня
перебывала...
— Дома пришлось побыть недолго. Отпуск подходил к концу. В станице было неспокойно. Лицо атамана в правлении было озабочено. «Городовики» подняли голову. Казаки безмолвствовали. Новый Год встретил в Екатеринодаре. Хмуро выглядел город. Что то и в нем творилось непонятное. Не чувствовалось того настроения, которым он дышал раньше. Глухо гудел соборный колокол...
* * *
(продолжение следует)
«ВК»
№ 240
стр. 16-20
2-я часть
Яков Кирпиляк (Я. М. К)
Пережитое
— Задерживаться было нельзя, надо было ехать. На другой день был в станице С-вской, где стояла сотня.
— Вот она, очаровательная красавица Черномория... Богатейшие станицы. Тихий, степенный казачий народ —. колыбель Кубанского казачества — потомки славных запорожцев.
Тишина, спокойствие меня поразили. Как будто ничего и не было.
Благословенный край. Казаки разошлись по станицам, предусмотрительно разобрав винтовки и патроны. Службы никакой. Нарядов никаких. Отдых, так отдых...
* * *
— Богатый дом казака Полубня, в котором разместились мы, вечерами блестел огнями. Накрытый стол. Курянина, гусятина, индейка. Холодный поросенок с хреном. А рыба — из плавни. Судаки, сазаны, караси в сметане. Водка из Ейска с белой головкой, вино церковное для дам... А какое милое общество собиралось по вечерам! Сам о. дьякон ближайшей церкви бывал чуть ли не ежедневным гостем. По-казачьи мы не гнушались и рядового пластуна. Бывал у нас в гостях и станичный атаман, и писарь, и пластуны соседних станиц... В таких случаях звенели окна, когда человек 8 музыкантов из оставшегося батальонного оркестра гремели польку-бабочку...
— Да, было хорошее, доброе время, — отхлебнув из кружки пива, — продолжал рассказчик. — Сам командир сотни, под звуки оркестра носился в паре с полногрудой учительницей. За ним, грузно притаптывая и выделывая замысловатые фортели, прапорщик Чудный. Я тоже не отставал, поближе прижимая к себе свою знакомую из Ейска, правда, с осторожностью, как бы ни наступить на длинную рясу о. дьякона, танцующего без дамы, вероятно, из боязни дьяконицы...
* * *
— Незаметно приближался конец января. И вот по какому-то случаю — не помню, не то именины, не то что-то другое, мы снова закатили вечеринку. Атаман с атаманшей, знакомые из представителей станичной интеллигенции, батальонный адъютант приехал, еще кое-кто из офицеров. Ну, словом, общество собралось солидное. Готовились дня два — варили, жарили, очередная командировка в Ейск за водкой, кстати, последняя. (Водочный склад перевели в ст. Уманскую). Никогда не веселились так, как в этот вечер. Полы гудели от гопака. О. дьякон едва выдерживал, — вот, вот подберет рясу, да и пустится в присядку. Вероятно, супруга крепко держала за рясу, да и атаман искоса поглядывал, тоже, видно, страдал, что из-за грузной фигуры, напоминающей Тараса Бульбу, не мог показать товар лицом...
— В самый разгар веселья прибыл конный казак из штаба батальона с срочным пакетом командиру сотни...
— «С получением сего, — говорилось в бумаге, — немедленно отправить находящихся в сотне г.г. офицеров в распоряжение Начальника Войскового Штаба в г. Екатеринодар. В виду того, что движение по железной дороге не безопасно, вручить им прилагаемые при сем удостоверения».
— «Температура настроения» сразу понизилась.
Сам адъютант разводил руками: «Почему не собрать батальон? Почему только офицеров? Почему не безопасно? Удивительно! Только позавчера из штаба батальона — ничего особенного не было слышно». Был только слух, что в Екатеринодаре неспокойно. Говорили, что был какой-то бой под Новороссийском.
— Вот так новость! Гости были в недоумении, глядя на наше замешательство... Чтобы сгладить впечатление, командир сотни сказал присутствующим, что особенного ничего нет: — служба есть служба, а посему «вечер» следует превратить в «проводы». Я и Чудный
оказались героями...
— Музыка заиграла марш. Дамское общество всплакнуло. Проводы так проводы до самого утра!..
— Сборы были недолгие. Оставив более ценное обмундирование и оружие, оделся попроще. Споров погоны с двумя звездочками, Маруся — хозяйская племянница — пришила мне другие: нестроевого старшего разряда. Во время пути я должен быть фельдшером, едущим в Екатеринодар за медикаментами для нужд батальона. Ехать решили с Чудным не вместе, а в разное время.
— Расцеловались с командиром сотни, попрощались с милыми хозяевами и, поручив им на хранение вещи, выехали поездом из С-вской. На станции Староминской еле втиснулся в поезд, идущий «только до Тимошевки».
— В Катэрындар, кажуть, никого нэ пускають, — сказала мне рядом сидящая казачка. — Там робыться такэ, що Бог його й знае. Кажуть, яюсь кадэты то отступають, то наступають, та с пушок стриляють, як на войни...
— На следующей станции моя собеседница с оханьями и причитаниями, с десятками узлов и узликов, сошла с поезда.
* * *
— До Тимошевки добрался без всяких приключений, но только поезд подошел к станции и еще не успел остановиться, как вдруг слышу крик: «Из вагонов не выходить, оставаться на местах!».
— Мимо окна мелькнули штыки. Продолжаю сидеть, начал испытывать некоторое беспокойство. Слышу, как кто то у входа в вагон приказывает: «Документы, да поживей!»
—. Та яки там вам докумэнты? Иду в Катэрынодар, жинка на операции лэжить. Ось удостовирэние, станышный отаман пидпысав...
— Не утерпел, выглянул в проход вагона. Через толпу баб, сбившихся у выхода, протискивается молодой прапорщик, в новеньких блестящих погонах.
— Ну, думаю, совсем хорошо, — и продолжаю сидеть. Подходит и довольно развязно обращается:
— Ваши бумаги! Да потрудитесь, урядник, встать, когда с Вами разговаривает старший...
— Фу, ты напасть! Я и забыл, что урядничьи погоны у меня из-под бурки выглядывают...
— Дисциплину забыли! Чему Вас в учебной команде учили?
— Да и в военном училище тоже, — ответил, улыбаясь я, и тут — о, ужас! — чуть не расхохотался.
Передо мной стоял прапорщик не мужского пола, а... женского. Талия и грудь явно выдавали происхождение. Глядя на меня, «прапорщик» тоже смутилась...
— С кем имею честь? — учтиво обратился я.
— Прапорщик Василевская.
— Очень приятно, хорунжий Надежин, переодетый нестроевым старшего разряда.
— Ну, слушайте, г. хорунжий, что же это вы? — заговорила «он» совсем другим тоном, но с достоинством.
— Да что же, по дороге думал на красных напорюсь, вот и переоделся. Еду в Екатеринодар, в штаб Войска.
— В Екатеринодар поезд будет только завтра. А чего бы вам не остаться с нами в отряде Бардижа?
Впрочем, как хотите, — продолжала она. — Советую вам, когда приедете в Екатеринодар, там не здорово разгуливать. Если задержитесь, без разговоров схватят, винтовку в руки и сейчас же на фронт или на Тихорецкое направление, или на Кавказское. Там капитан Покровский с нами не церемонится. Облавы чуть ли не каждый день. Забирают всех, способных носить оружие, и под конвоем в вагоны и прямо на фронт.
— Но почему Покровский? Какое отношение он имеет к Войску? А Войсковой атаман? А Рада? А старшие из войсковой старшины?
— Не знаю, назначили его.
Вылез с нею из вагона; на перроне у поезда, среди сошедших пассажиров, стояло человек около двадцати дедов и реалистов, вооруженных допотопными берданками. Большое деревянное строение (станционное здание достраивалось) было наполнено до отказа.
От пара и табачного дыма трудно было рассмотреть человеческие лица. Буфет не радовал глаз. Стойка была пуста. Буфетчик, не то армянин, не то перс или грек, сиротливо стоя за прилавком, нетерпеливо повторял:
«нычыво ны ымеем. Что дэлать будым?».
Не отстающий от меня «прапорщик», видя мое смущение, сразу догадался, в чем дело.
— Идите в вагон, там вы устроитесь на ночь. Там есть консервы, чай.
— Нечего сказать, — подумал я, — приятное соседство.
— Там у полк. Крыжановского найдется рюмка водки... Живем по позиционному.
— В стороне от станции на запасном пути стояли пассажирские вагоны и несколько товарных. К ним мы и направились. У одного из них ходил часовой из писарей управления Екатеринодарского отдела. Оказался знакомым. Поздоровались.
— Ну, как в отделе?
— Сам Русанов с учениками остался, а старые писаря, вот видите, почти все на позиции.
* * *
(продолжение следует)
«ВК»
№ 240
стр. 16-20
Яков Кирпиляк (Я. М. К)
Пережитое
— Задерживаться было нельзя, надо было ехать. На другой день был в станице С-вской, где стояла сотня.
— Вот она, очаровательная красавица Черномория... Богатейшие станицы. Тихий, степенный казачий народ —. колыбель Кубанского казачества — потомки славных запорожцев.
Тишина, спокойствие меня поразили. Как будто ничего и не было.
Благословенный край. Казаки разошлись по станицам, предусмотрительно разобрав винтовки и патроны. Службы никакой. Нарядов никаких. Отдых, так отдых...
* * *
— Богатый дом казака Полубня, в котором разместились мы, вечерами блестел огнями. Накрытый стол. Курянина, гусятина, индейка. Холодный поросенок с хреном. А рыба — из плавни. Судаки, сазаны, караси в сметане. Водка из Ейска с белой головкой, вино церковное для дам... А какое милое общество собиралось по вечерам! Сам о. дьякон ближайшей церкви бывал чуть ли не ежедневным гостем. По-казачьи мы не гнушались и рядового пластуна. Бывал у нас в гостях и станичный атаман, и писарь, и пластуны соседних станиц... В таких случаях звенели окна, когда человек 8 музыкантов из оставшегося батальонного оркестра гремели польку-бабочку...
— Да, было хорошее, доброе время, — отхлебнув из кружки пива, — продолжал рассказчик. — Сам командир сотни, под звуки оркестра носился в паре с полногрудой учительницей. За ним, грузно притаптывая и выделывая замысловатые фортели, прапорщик Чудный. Я тоже не отставал, поближе прижимая к себе свою знакомую из Ейска, правда, с осторожностью, как бы ни наступить на длинную рясу о. дьякона, танцующего без дамы, вероятно, из боязни дьяконицы...
* * *
— Незаметно приближался конец января. И вот по какому-то случаю — не помню, не то именины, не то что-то другое, мы снова закатили вечеринку. Атаман с атаманшей, знакомые из представителей станичной интеллигенции, батальонный адъютант приехал, еще кое-кто из офицеров. Ну, словом, общество собралось солидное. Готовились дня два — варили, жарили, очередная командировка в Ейск за водкой, кстати, последняя. (Водочный склад перевели в ст. Уманскую). Никогда не веселились так, как в этот вечер. Полы гудели от гопака. О. дьякон едва выдерживал, — вот, вот подберет рясу, да и пустится в присядку. Вероятно, супруга крепко держала за рясу, да и атаман искоса поглядывал, тоже, видно, страдал, что из-за грузной фигуры, напоминающей Тараса Бульбу, не мог показать товар лицом...
— В самый разгар веселья прибыл конный казак из штаба батальона с срочным пакетом командиру сотни...
— «С получением сего, — говорилось в бумаге, — немедленно отправить находящихся в сотне г.г. офицеров в распоряжение Начальника Войскового Штаба в г. Екатеринодар. В виду того, что движение по железной дороге не безопасно, вручить им прилагаемые при сем удостоверения».
— «Температура настроения» сразу понизилась.
Сам адъютант разводил руками: «Почему не собрать батальон? Почему только офицеров? Почему не безопасно? Удивительно! Только позавчера из штаба батальона — ничего особенного не было слышно». Был только слух, что в Екатеринодаре неспокойно. Говорили, что был какой-то бой под Новороссийском.
— Вот так новость! Гости были в недоумении, глядя на наше замешательство... Чтобы сгладить впечатление, командир сотни сказал присутствующим, что особенного ничего нет: — служба есть служба, а посему «вечер» следует превратить в «проводы». Я и Чудный
оказались героями...
— Музыка заиграла марш. Дамское общество всплакнуло. Проводы так проводы до самого утра!..
— Сборы были недолгие. Оставив более ценное обмундирование и оружие, оделся попроще. Споров погоны с двумя звездочками, Маруся — хозяйская племянница — пришила мне другие: нестроевого старшего разряда. Во время пути я должен быть фельдшером, едущим в Екатеринодар за медикаментами для нужд батальона. Ехать решили с Чудным не вместе, а в разное время.
— Расцеловались с командиром сотни, попрощались с милыми хозяевами и, поручив им на хранение вещи, выехали поездом из С-вской. На станции Староминской еле втиснулся в поезд, идущий «только до Тимошевки».
— В Катэрындар, кажуть, никого нэ пускають, — сказала мне рядом сидящая казачка. — Там робыться такэ, що Бог його й знае. Кажуть, яюсь кадэты то отступають, то наступають, та с пушок стриляють, як на войни...
— На следующей станции моя собеседница с оханьями и причитаниями, с десятками узлов и узликов, сошла с поезда.
* * *
— До Тимошевки добрался без всяких приключений, но только поезд подошел к станции и еще не успел остановиться, как вдруг слышу крик: «Из вагонов не выходить, оставаться на местах!».
— Мимо окна мелькнули штыки. Продолжаю сидеть, начал испытывать некоторое беспокойство. Слышу, как кто то у входа в вагон приказывает: «Документы, да поживей!»
—. Та яки там вам докумэнты? Иду в Катэрынодар, жинка на операции лэжить. Ось удостовирэние, станышный отаман пидпысав...
— Не утерпел, выглянул в проход вагона. Через толпу баб, сбившихся у выхода, протискивается молодой прапорщик, в новеньких блестящих погонах.
— Ну, думаю, совсем хорошо, — и продолжаю сидеть. Подходит и довольно развязно обращается:
— Ваши бумаги! Да потрудитесь, урядник, встать, когда с Вами разговаривает старший...
— Фу, ты напасть! Я и забыл, что урядничьи погоны у меня из-под бурки выглядывают...
— Дисциплину забыли! Чему Вас в учебной команде учили?
— Да и в военном училище тоже, — ответил, улыбаясь я, и тут — о, ужас! — чуть не расхохотался.
Передо мной стоял прапорщик не мужского пола, а... женского. Талия и грудь явно выдавали происхождение. Глядя на меня, «прапорщик» тоже смутилась...
— С кем имею честь? — учтиво обратился я.
— Прапорщик Василевская.
— Очень приятно, хорунжий Надежин, переодетый нестроевым старшего разряда.
— Ну, слушайте, г. хорунжий, что же это вы? — заговорила «он» совсем другим тоном, но с достоинством.
— Да что же, по дороге думал на красных напорюсь, вот и переоделся. Еду в Екатеринодар, в штаб Войска.
— В Екатеринодар поезд будет только завтра. А чего бы вам не остаться с нами в отряде Бардижа?
Впрочем, как хотите, — продолжала она. — Советую вам, когда приедете в Екатеринодар, там не здорово разгуливать. Если задержитесь, без разговоров схватят, винтовку в руки и сейчас же на фронт или на Тихорецкое направление, или на Кавказское. Там капитан Покровский с нами не церемонится. Облавы чуть ли не каждый день. Забирают всех, способных носить оружие, и под конвоем в вагоны и прямо на фронт.
— Но почему Покровский? Какое отношение он имеет к Войску? А Войсковой атаман? А Рада? А старшие из войсковой старшины?
— Не знаю, назначили его.
Вылез с нею из вагона; на перроне у поезда, среди сошедших пассажиров, стояло человек около двадцати дедов и реалистов, вооруженных допотопными берданками. Большое деревянное строение (станционное здание достраивалось) было наполнено до отказа.
От пара и табачного дыма трудно было рассмотреть человеческие лица. Буфет не радовал глаз. Стойка была пуста. Буфетчик, не то армянин, не то перс или грек, сиротливо стоя за прилавком, нетерпеливо повторял:
«нычыво ны ымеем. Что дэлать будым?».
Не отстающий от меня «прапорщик», видя мое смущение, сразу догадался, в чем дело.
— Идите в вагон, там вы устроитесь на ночь. Там есть консервы, чай.
— Нечего сказать, — подумал я, — приятное соседство.
— Там у полк. Крыжановского найдется рюмка водки... Живем по позиционному.
— В стороне от станции на запасном пути стояли пассажирские вагоны и несколько товарных. К ним мы и направились. У одного из них ходил часовой из писарей управления Екатеринодарского отдела. Оказался знакомым. Поздоровались.
— Ну, как в отделе?
— Сам Русанов с учениками остался, а старые писаря, вот видите, почти все на позиции.
* * *
(продолжение следует)
«ВК»
№ 240
стр. 16-20
Варавва И.Ф.
Думка про козацьку славу
Плавай, плавай лэбэдонько,
Плавай потыхэньку...
Просвыстилы козачество
Хлопци-козаченькы!
Стэп широкый у сим свити
Колосом голосыть:
Будэ хлиб батькам та дитям
Ще й сусидям — досыть...
Налитають сири гусы
З Вийськового ставу,
Скыглэ в скрыни у бабуси
Козакова слава.
Та вже й там йий нэмае —
Кажуть, що нэ трэба!
А ходыла ж по Дунаю,
Запорижськым стэпом.
Пидиймалы вгору спысы
Аж до Трапезунду...
В курини дидусь божився
Молодому люду:
З гакивныць пид Измаилом
Люльку запалылы...
Из Евфрата з Гамалием
Жовту воду пылы!..
Стэп кущивськый червонився,
Крывся башлыкамы:
Была, ризала арийця
Слава з козакамы...
Сие хлиб соби кубанэць, —
Иншого нэ будэ.
Так за що ж дурный поганэць
Нашу славу гудэ?
======================
Варавва И.Ф.
Козачий край
Козачий крайм — пшенычный край, колосковый...
Я чую висть твоих сумных викив.
Я бачу храм твий золотоглавый
У свитли византийськых куполив.
Ввийду в собор пид дымчастии зводы,
Молытвэнно-покийно поклонюсь —
За вси мои таланты та прыгоды,
Що их дала мэни
Моя козацька Русь!
Булы тут хлопци стану Кошового:
Чепиги, Кухаренка, Бурсака...
Лунала в сяйви гимну Вийськового
Прапрадидивська слава козака.
Святый собор заплаче крышталэво,
Давнишнимы стодзвонамы дзвэня...
Мий мылый край!
Дывытыся ганэбно
На твий Содом загублэнного дня...
Розрыти ралом памьятни могылы,
На ныви бэзпробудный зымный сон,
У лузи кони ковани змарнилы,
Штандарты поховалысь за кордон!
Мий ридный край!
У рыцарським вэсилли
Твои нэ обломылысь шабэлькы.
Козачий заповит спиткае у надии
Життя, якого дбають козакы!
Думка про козацьку славу
Плавай, плавай лэбэдонько,
Плавай потыхэньку...
Просвыстилы козачество
Хлопци-козаченькы!
Стэп широкый у сим свити
Колосом голосыть:
Будэ хлиб батькам та дитям
Ще й сусидям — досыть...
Налитають сири гусы
З Вийськового ставу,
Скыглэ в скрыни у бабуси
Козакова слава.
Та вже й там йий нэмае —
Кажуть, що нэ трэба!
А ходыла ж по Дунаю,
Запорижськым стэпом.
Пидиймалы вгору спысы
Аж до Трапезунду...
В курини дидусь божився
Молодому люду:
З гакивныць пид Измаилом
Люльку запалылы...
Из Евфрата з Гамалием
Жовту воду пылы!..
Стэп кущивськый червонився,
Крывся башлыкамы:
Была, ризала арийця
Слава з козакамы...
Сие хлиб соби кубанэць, —
Иншого нэ будэ.
Так за що ж дурный поганэць
Нашу славу гудэ?
======================
Варавва И.Ф.
Козачий край
Козачий крайм — пшенычный край, колосковый...
Я чую висть твоих сумных викив.
Я бачу храм твий золотоглавый
У свитли византийськых куполив.
Ввийду в собор пид дымчастии зводы,
Молытвэнно-покийно поклонюсь —
За вси мои таланты та прыгоды,
Що их дала мэни
Моя козацька Русь!
Булы тут хлопци стану Кошового:
Чепиги, Кухаренка, Бурсака...
Лунала в сяйви гимну Вийськового
Прапрадидивська слава козака.
Святый собор заплаче крышталэво,
Давнишнимы стодзвонамы дзвэня...
Мий мылый край!
Дывытыся ганэбно
На твий Содом загублэнного дня...
Розрыти ралом памьятни могылы,
На ныви бэзпробудный зымный сон,
У лузи кони ковани змарнилы,
Штандарты поховалысь за кордон!
Мий ридный край!
У рыцарським вэсилли
Твои нэ обломылысь шабэлькы.
Козачий заповит спиткае у надии
Життя, якого дбають козакы!
четверг, 22 февраля 2018 г.
2-я часть
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
5.
«Ой, — ой, — ой, бабусю мыла! —
Йий Харко кризь плач сказав —
За що ты мэнэ втопыла?
За що я в биду попав?» —
«Пый лыш воду, напывайся,
В сим болоти покупайся,
А про сэ ты нэ пытай.
Маты зна, нащо купае,
Дытятко свое кохае, —
Так и ты про сэ нэ знай!»
6.
Булькотыть Харко в болоти,
Як свыня в барлози,
Гирко стало йому в роти,
Бо найився и грязи.
Чуть було крычав: «Рятуйтэ!
Бога бийтэсь, нэ жартуйтэ!»
Потим стало нэ чувать;
Баба там сама стояла
И кризь зубы щось шептала,
Дали стала рятувать.
7.
Хоть и вытягла з болота,
Но Харко був нэжевый:
Пина в його бигла з рота,
Очи сплющив, мов слипый.
Вэсь вкалявсь в грязи смэрдючий
И зробывсь такый вонючий,
Що нильзя и прыступыть;
Баба ж що йому зробыла —
Прынэсла воды, обмыла,
Та й начала будыть:
8.
«Довго спыш ты, Харку, сыну!
Ну, проснысь, пора вставать!
Чуеш, встань, а то покыну,
Сам же будэш тут блукать!
Сэ я трохы пидшутыла,
Хоть ты думав, я втопыла
В сим вонючому багни;
Ни, нэ бийся, ты нэ втонэш,
А на свити ще побродыш,
Нэ згорыш ты и в огни!» —
(дали будэ)
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
5.
«Ой, — ой, — ой, бабусю мыла! —
Йий Харко кризь плач сказав —
За що ты мэнэ втопыла?
За що я в биду попав?» —
«Пый лыш воду, напывайся,
В сим болоти покупайся,
А про сэ ты нэ пытай.
Маты зна, нащо купае,
Дытятко свое кохае, —
Так и ты про сэ нэ знай!»
6.
Булькотыть Харко в болоти,
Як свыня в барлози,
Гирко стало йому в роти,
Бо найився и грязи.
Чуть було крычав: «Рятуйтэ!
Бога бийтэсь, нэ жартуйтэ!»
Потим стало нэ чувать;
Баба там сама стояла
И кризь зубы щось шептала,
Дали стала рятувать.
7.
Хоть и вытягла з болота,
Но Харко був нэжевый:
Пина в його бигла з рота,
Очи сплющив, мов слипый.
Вэсь вкалявсь в грязи смэрдючий
И зробывсь такый вонючий,
Що нильзя и прыступыть;
Баба ж що йому зробыла —
Прынэсла воды, обмыла,
Та й начала будыть:
8.
«Довго спыш ты, Харку, сыну!
Ну, проснысь, пора вставать!
Чуеш, встань, а то покыну,
Сам же будэш тут блукать!
Сэ я трохы пидшутыла,
Хоть ты думав, я втопыла
В сим вонючому багни;
Ни, нэ бийся, ты нэ втонэш,
А на свити ще побродыш,
Нэ згорыш ты и в огни!» —
(дали будэ)
4-я часть
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
14.
Слухай: чув ты що людямы
Мутять, як хотять, видьмы?
Бигають воны свынямы,
Котяться клубком сами?
Капость з молодымы роблять,
А дивок у стыд прыводять,
Як бувають вэсилля;
В Кыив у вэрхы литають...
Знай же, що така и я!
16.
Що захочу, тэ и дию,
Добрэ доброму роблю;
Як же лыхом я повию,
То злым злого погублю.
Очи людям я видводжу,
Що дэ схочу, там находжу,
Дитям на роду взнаю.
Покорм жиночкам справляю,
А коровам изгубляю.
Молоко з стовпцив дою.
17.
В свити е видьом до сына,
Та такых нэма, як я;
Слухай ты, моя дытыно:
Мать така була твоя,
И жила вона зо мною,
Ридна як сэстра з сэстрою,
Тилькы Бог вик вкоротыв...
Я гуляла на родынах,
Я була и на хрэстынах,
Як тэбэ йий Бог послав.
(дали будэ)
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
14.
Слухай: чув ты що людямы
Мутять, як хотять, видьмы?
Бигають воны свынямы,
Котяться клубком сами?
Капость з молодымы роблять,
А дивок у стыд прыводять,
Як бувають вэсилля;
В Кыив у вэрхы литають...
Знай же, що така и я!
16.
Що захочу, тэ и дию,
Добрэ доброму роблю;
Як же лыхом я повию,
То злым злого погублю.
Очи людям я видводжу,
Що дэ схочу, там находжу,
Дитям на роду взнаю.
Покорм жиночкам справляю,
А коровам изгубляю.
Молоко з стовпцив дою.
17.
В свити е видьом до сына,
Та такых нэма, як я;
Слухай ты, моя дытыно:
Мать така була твоя,
И жила вона зо мною,
Ридна як сэстра з сэстрою,
Тилькы Бог вик вкоротыв...
Я гуляла на родынах,
Я була и на хрэстынах,
Як тэбэ йий Бог послав.
(дали будэ)
На следствии
В имении великого князя Михаила Николаевича браконьеры убили егеря.
Атаман Майкопского отдела, в районе которого находилось княжеское имение, командировал полковника Зинченко и хорунжего Никитина со взводом казаков для производства следствия.
Проехав ряд горных станиц и аулов, полковник со своим конвоем добрался до места назначения. В охотничьем замке из августейших особ в то время никого не было, а потому держаться можно было сравнительно вольно и свободно.
Полковник и хорунжий зашли к управляющему закусить с дороги, а казаки завели на конюшню лошадей, расседлали, положили сена и рассыпались по имению любоваться дворцовыми постройками, красивыми аллеями и светлым, как зеркало, озером.
День был божественный...
Солнце игриво ласкало зеркальную гладь, по которой медленно плавали белоснежные лебеди со своими многочисленными потомствами, гуси, утки и другие водяные птицы разных величий и пород...
Вода в озере настолько была чиста, что, несмотря на глубину, отчетливо виднелось дно, с его водяными зарослями и мелкими камешками, ползучие растения и стаи рыб.
Внимание казаков привлекли какие-то металлические сетки с прыгающими в них рыбами: золотистыми, красными, большими и малыми, с рыбами, которых никто из них никогда не видел в мутных станичных реках.
— Вот из такой рыбки сварить бы ушицы, так, наверное, язык проглотишь! — промолвил один из казаков.
— Не про твою честь приготовлена эта рыба, — насмешливо заметил усатый приказный.
— А ось, хлопцы, бачьте, це рыбына, так рыбына, на весь взвод хватыть! — авторитетно заявил молодой казачок с приплюснутым, как у калмыков, носом...
Он приподнял привязанный к колышку проволочный мешок, в котором томилась как узник в заточении, довольно крупных размеров, золотисто-красная рыба и задорно показал приятелю.
- Ты, Иван, оставь, — вмешался приказный, — а то так попадет от полковника, что и жинку свою больше не побачишь.
— Що-ж и пошутить нельзя?..
Следствие шло своим чередом. За рюмкой домашней настойки, управляющий доложил, как, по его мнению, произошло убийство егеря, а полковник подробно записал в протокол, потом сходили на место преступления, осмотрели местность и к вечеру собрались в обратный путь.
Вскрытие тела и дальнейшая судебная процедура лежит на обязанности судебного следователя и отдельского врача.
Взвод поседлал лошадей, завел старинную казачью песню:
По дорожке пыль клубится,
Слышны выстрелы порой!..
И следом за полковником стал спускаться с горы.
Но не отъехали от имения и трех верст, как конный егерь догнал отряд и, приложив руку к головному убору, о чем-то доложил
— Хорунжий Никитин, — выслушав егеря, крикнул последний, — спешьте казаков, вытряхните сумы и подушки и посмотрите хорошенько.
— А что прикажете искать, господин полковник? — спросил молодой офицер.
— Рыбу! Заморскую рыбу!.. Из сети стащили, чертовы дети! Сейчас же отобрать!
По команде хорунжего казаки, как один человек, соскочили на землю, сняли сумы и подушки и выложили все содержимое на показ офицеру.
Полковник стоял в стороне и сердито щипал свой длинный запорожский ус, а хорунжий тщательно осматривал казачьи вещи.
Но, увы, рыба как в воду канула.
Обыск кончился. Егерь, ни на шаг не отходивший от офицера, удивленно сказал:
— Странно! А, тем не менее, сетка пустая. Мы так и думали, что казаки пошутили. Экземпляр привезен из-за границы и очень дорого стоит.
— Да, неприятно. Быть может она сама вышла на свободу и гуляет теперь по озеру? — высказал свое мнение хорунжий.
Егерь вернулся назад, а казаки поехали своей дорогой.
То с набега удалого
Едут сунженцы домой!
— понеслось вслед егерю.
Уже вечером, когда приехали в станицу Царскую, полковник решил сделать ночевку, а потому, подъехав к общественной квартире, отдал надлежащие распоряжения.
— Ваше высокоблагородие, а что вам кушать приготовить? — спросил взводный урядник.
— Купишь курицу и... ну... там... от горловой болезни чего-нибудь.
В общественной квартире офицеры развалились на диванах и, попыхивая душистыми папиросами, обсуждали случай с пропажей рыбы.
— Куда она могла деться? Просто сами не закрыли, как следует, дверку, она и вышла на свободу. У казаков нет. Я тщательно осматривал все вещи.
— Так-то оно так, — перебил полковник, — а атаману отдела все же придется доложить... Неприятно, черт возьми. Еще чего доброго донесут великому князю, так он сам пропишет рецепт. Научит, как нужно ездить на следствие.
Часа через два появилась на столе водка, со всевозможными казачьими закусками, холодный квас и пышный кубанский хлеб.
— Прикажете и горячее подавать, ваше высокоблагородие? — спросил полковника молодцеватый урядник.
— Конечно! — ответил полковник, похлопывая от удовольствия руками и, ласково поглядывая на светящееся в бутылке «горловое лекарство».
Дверь отворилась, и в комнату торжественно внесли громадное блюдо с горячим кушаньем.
— Это что такое?! — вне себя от удивления воскликнул полковник, увидевший на блюде не курицу, а большую красно-золотистую рыбу, украшенную картофелем и томатом.
— Це рыбына, — невозмутимо ответил урядник.
— Якась така рыбына, бисова душа?
— Дуже смачна, як порося.
— Да я тебя спрашиваю, откуда эта рыба?
— Та що у княжескому садочку пропала.
— А где-ж ты ее нашел, галушку тебе в рот?
— Та у ваших сумах, ваше высокоблагородие...
Полковник задергал седой ус и сел за стол. О том, что было дальше говорить не стоит.
журнал «Казакия»
№ 4, стр.13-15
1947г.
Пивень А.Е.
На наший багатий и славний Кубани
Чи давно то було,
Ще козацтво жило,
Любо-тыхо на вольний Кубани?
Що ты ридна зэмля,
Вся красою цвила
Мов та гордая, пышная пани!
Що в горах, у лисах,
По широкых стэпах,
Скризь вэсэлая писня лунала,
А ты, нэнько моя,
И вся челядь твоя
Ни нэзгоды, ни лыха нэ знала.
Що кубанськи стэпы
Золотии снопы
Божим литом що-року вкрывалы,
А вынбари твои
Булы повны в краи, —
Дэсять лит бы народ годувалы!
Як же сталося так,
Що кубанэць-козак
В чужих зэмлях живэ, голодае,
А в його сторони,
Що дэсь там — в далыни,
Кажуть, з голоду люд помырае?
Ох, мовчи, нэ вражай
Бидно сэрце у край:
Знаем мы, як нас лыхо спиткало!
Як колысь наш народ
Все шукае тых свобод,
Покы в хати и хлиба нэ стало!
Як всього одцуравсь,
Брат на брата пиднявсь,
Та й розлизлысь по свиту, мов ракы
А тэпэр сыдымо
Та чогось тут ждэмо:
Батога, чи на спыну ломакы?
Та дарма, всэ дарма,
Хоч и сыл вже нэма,
А ще трохы почекать нам трэба,
Пройдэ горэ, бида,
Як бигуча вода,
Глянэ сонэчко вэсэло з нэба!
Було щастя й добро,
За ним горэ прыйшло, —
Нэ бувае ничого бэз Бога:
Потэрпыть же, браты,
Прыйдуть добри рокы,
Будэ вольна додому дорога!
журнал «Казакия»
№ 3, стр.11
1947г.
На наший багатий и славний Кубани
Чи давно то було,
Ще козацтво жило,
Любо-тыхо на вольний Кубани?
Що ты ридна зэмля,
Вся красою цвила
Мов та гордая, пышная пани!
Що в горах, у лисах,
По широкых стэпах,
Скризь вэсэлая писня лунала,
А ты, нэнько моя,
И вся челядь твоя
Ни нэзгоды, ни лыха нэ знала.
Що кубанськи стэпы
Золотии снопы
Божим литом що-року вкрывалы,
А вынбари твои
Булы повны в краи, —
Дэсять лит бы народ годувалы!
Як же сталося так,
Що кубанэць-козак
В чужих зэмлях живэ, голодае,
А в його сторони,
Що дэсь там — в далыни,
Кажуть, з голоду люд помырае?
Ох, мовчи, нэ вражай
Бидно сэрце у край:
Знаем мы, як нас лыхо спиткало!
Як колысь наш народ
Все шукае тых свобод,
Покы в хати и хлиба нэ стало!
Як всього одцуравсь,
Брат на брата пиднявсь,
Та й розлизлысь по свиту, мов ракы
А тэпэр сыдымо
Та чогось тут ждэмо:
Батога, чи на спыну ломакы?
Та дарма, всэ дарма,
Хоч и сыл вже нэма,
А ще трохы почекать нам трэба,
Пройдэ горэ, бида,
Як бигуча вода,
Глянэ сонэчко вэсэло з нэба!
Було щастя й добро,
За ним горэ прыйшло, —
Нэ бувае ничого бэз Бога:
Потэрпыть же, браты,
Прыйдуть добри рокы,
Будэ вольна додому дорога!
журнал «Казакия»
№ 3, стр.11
1947г.
Сергей Чепурной
МЫ
Мы — дети той стаи орлиной,
Гнездом коей вольность была,
Что грозно над степью парила
И зорко ее стерегла.
За счастье родимого Края
Мы в долгом, тяжелом пути,
Под знаменем вольным шагая,
Еще не устали идти.
Судьба насмеялась над нами —
Не шашка, а посох в руках...
И меряем путь свой... годами
Мы стойко с надеждой в сердцах.
Мы горды сознанием права
Заветы дедов продолжать
И имени — Вольная Лава
Не в силах у нас отобрать
Ни враг, ни соратник уставший,
Со злобой бессильной своей
Трусливым предателем ставший
И тоже... за Волю степей!
Сильны мы, врагов не боимся
И знаем — завидуют нам
За то, что упорно стремимся
К далеким степным рубежам...
Окончатся дни испытаний,
С рассветом исчезнет царь тьмы,
Не будет ни слез, ни страданий...
И сделаем это лишь мы.
Под знаменем вольным шагая.
Мы всех за собою зовем —
За Волю далекого Края
Казачею лавой пойдем.
ВК 253 стр.9 1938
МЫ
Мы — дети той стаи орлиной,
Гнездом коей вольность была,
Что грозно над степью парила
И зорко ее стерегла.
За счастье родимого Края
Мы в долгом, тяжелом пути,
Под знаменем вольным шагая,
Еще не устали идти.
Судьба насмеялась над нами —
Не шашка, а посох в руках...
И меряем путь свой... годами
Мы стойко с надеждой в сердцах.
Мы горды сознанием права
Заветы дедов продолжать
И имени — Вольная Лава
Не в силах у нас отобрать
Ни враг, ни соратник уставший,
Со злобой бессильной своей
Трусливым предателем ставший
И тоже... за Волю степей!
Сильны мы, врагов не боимся
И знаем — завидуют нам
За то, что упорно стремимся
К далеким степным рубежам...
Окончатся дни испытаний,
С рассветом исчезнет царь тьмы,
Не будет ни слез, ни страданий...
И сделаем это лишь мы.
Под знаменем вольным шагая.
Мы всех за собою зовем —
За Волю далекого Края
Казачею лавой пойдем.
ВК 253 стр.9 1938
Сергей ЧЕПУРНОЙ.
ДВЕНАДЦАТЫЙ ЧАС
Гей, Казачество, слушай — пора настает
Навсегда сбросить рабства оковы!
Эхом гулким несясь, бьет двенадцатый час
Перед боем последним, суровым.
Ведь самою судьбой раскрывается вновь
И на долго (не длительность мига!)
То, где вписано — «к Воле святая любовь!» —
Эта наша дедовская книга.
В ней писали они не пером, а клинком,
Не чернилами — кровью горячей
В назидание нам, их сменивших потом,
О делах и о Воле казачьей.
Приходилось и им так же, как теперь нам,
В чужих странах за Волю скитаться,
Но казачая гордость претила врагам
Без борьбы за отчизну отдаться.
Наши деды ушли в мир далекий от нас —
Книга дел их пред нами открылась...
И теперь, когда бьет наш двенадцатый час,
Когда каждого сердце забилось,
Что-ж, готовы-ли мы тот исполнить завет,
Что в наследство от них получили?
Неужели Родимому Краю в ответ
Мы промолвим позорным — забыли!?
Что ответим: напишем, пусть даже пером,
На страницах, открытых судьбою,
Не стыдясь, а с открытым челом
И размашисто честной рукою?..
... Наступает пора всем очнуться и стать
Во весь рост, богатырски расправив
Свои плечи и грудь, — знамя Воли поднять,
В стороне свои споры оставить.
Гей, Казачество, слушай! — есть время у нас
По казачьи сказать.всем открыто:
Мы исполним, что деды писали не раз,
Их заветы не будут забыты!
ВК № 257 стр.3
еще 258 стр.6
ДВЕНАДЦАТЫЙ ЧАС
Гей, Казачество, слушай — пора настает
Навсегда сбросить рабства оковы!
Эхом гулким несясь, бьет двенадцатый час
Перед боем последним, суровым.
Ведь самою судьбой раскрывается вновь
И на долго (не длительность мига!)
То, где вписано — «к Воле святая любовь!» —
Эта наша дедовская книга.
В ней писали они не пером, а клинком,
Не чернилами — кровью горячей
В назидание нам, их сменивших потом,
О делах и о Воле казачьей.
Приходилось и им так же, как теперь нам,
В чужих странах за Волю скитаться,
Но казачая гордость претила врагам
Без борьбы за отчизну отдаться.
Наши деды ушли в мир далекий от нас —
Книга дел их пред нами открылась...
И теперь, когда бьет наш двенадцатый час,
Когда каждого сердце забилось,
Что-ж, готовы-ли мы тот исполнить завет,
Что в наследство от них получили?
Неужели Родимому Краю в ответ
Мы промолвим позорным — забыли!?
Что ответим: напишем, пусть даже пером,
На страницах, открытых судьбою,
Не стыдясь, а с открытым челом
И размашисто честной рукою?..
... Наступает пора всем очнуться и стать
Во весь рост, богатырски расправив
Свои плечи и грудь, — знамя Воли поднять,
В стороне свои споры оставить.
Гей, Казачество, слушай! — есть время у нас
По казачьи сказать.всем открыто:
Мы исполним, что деды писали не раз,
Их заветы не будут забыты!
ВК № 257 стр.3
еще 258 стр.6
3-я часть
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
9.
Потим вытягла з калыткы
Мазь якусь у пузырци,
Тэрты стала йому лыткы,
Скризь на спыни и лыци.
В носи чимсь-то марудыла,
Попид лыткамы глядила...
Як сэ чхнув Харко, та й встав.
«Ну, мэни як крипко спалось
И во сни мов щось ввыжалось,
Та нэ знаю...» — вин сказав.
12.
Баба на зэмли лэжала,
Изигнувшися у сук;
Ногы в гору задырала,
Рукы корчила у крюк;
Рот до уха аж скрывыла,
По-чортыному свыстила,
Потим охать почала;
Повэрнулася та й встала,
И, як щось вона сказала,
Птыця вся як нэ була.
13.
Прывыдэнцию такую
Наш Харко як повыдав,
То, побачивши живую
Бабу, зараз так спытав:
«Дэ сэ я? Хто тут вытае?
Хто, скажи, тут проживае?
Дэ мы? Хутко розкажи!»
«Розкажу, — сказала баба, —
Сэ тоби усэ знать трэба,
Тилько скоро нэ бижы!»
(дали будэ)
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
9.
Потим вытягла з калыткы
Мазь якусь у пузырци,
Тэрты стала йому лыткы,
Скризь на спыни и лыци.
В носи чимсь-то марудыла,
Попид лыткамы глядила...
Як сэ чхнув Харко, та й встав.
«Ну, мэни як крипко спалось
И во сни мов щось ввыжалось,
Та нэ знаю...» — вин сказав.
12.
Баба на зэмли лэжала,
Изигнувшися у сук;
Ногы в гору задырала,
Рукы корчила у крюк;
Рот до уха аж скрывыла,
По-чортыному свыстила,
Потим охать почала;
Повэрнулася та й встала,
И, як щось вона сказала,
Птыця вся як нэ була.
13.
Прывыдэнцию такую
Наш Харко як повыдав,
То, побачивши живую
Бабу, зараз так спытав:
«Дэ сэ я? Хто тут вытае?
Хто, скажи, тут проживае?
Дэ мы? Хутко розкажи!»
«Розкажу, — сказала баба, —
Сэ тоби усэ знать трэба,
Тилько скоро нэ бижы!»
(дали будэ)
воскресенье, 18 февраля 2018 г.
1-я часть
Тембот Керашев
ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
Кто знает, сколько столетий, а может, и тысячелетий складывался тип
адыгского всадника? Но сложившись, стал он неповторимо самобытным и сноровким,
являя собой яркий пример чудесной приспособляемости всего живого на Земле.
Доспехи и экипировка его по тем временам в совершенстве отвечали требованиям
жизни и борьбы. Со всей строгостью многовекового опыта отбирались необходимость,
полезность и удобство каждой вещи для походов и битв - ничего лишнего, ничего во
имя украшения, ничего яркого и блестящего, что могло бы привлечь внимание врага
и стать мишенью.
Бурка и смушковая шапка - черные. Рукоять кинжала и верхние ободки
газырей - из черной кости. Даже пряжки, бляшки и наконечники на поясе и сбруе
коня изготовлялись из черной кости или железа, а уж если и употребляли серебро,
то блеск его притенялся чернью. А неизменную черкеску из грубого домотканого
сукна почти всегда шили темно-серого цвета, чтобы была неотличима от скальных
камней и стволов деревьев...
Народ вынужден был всегда и всюду быть воином. Обороняться приходилось от
иноземных нашествий, от набегов феодалов из соседних племен, от разбоя местных
орков - мелкодворянского сословия, главной опоры князей. Жили в постоянной
готовности быстро увести свои семьи в дебри гор и лесов, едва грянет опасность.
Это отучало адыгов от свойственной людям привязанности к месту поселения. Не
стало у них и пристрастия к постройке больших и удобных жилищ, к украшению их.
Не было места в их жизни сосредоточенному и спокойному творчеству. Все помыслы,
весь уклад подчинялись постоянной необходимости защищать родной край.
И даже то немногое, что удавалось адыгам перенять у других народов,
приходилось прилаживать и приспосабливать к вечной борьбе за существование.
Широкий бесформенный халат, который носил весь Восток, адыги переделали в
черкеску. Она до пояса плотно охватывала тело, давая свободу рукам, а широкий
подол ее не мешал стремительно взлететь в седло и в стужу согревал колени. Когда
появилось огнестрельное оружие, вместо нагрудных карманов на черкеску нашили
газыри. Газырь по-адыгски означает - "готовое", то есть готовый заряд. В
каждом газыре пороха розно на один заряд. Затычкой служила свинцовая пуля,
отлитая по мерке ружья владельца и обернутая в тряпицу. Газыри нашивались -
повыше, почти у самого подбородка. Причем каждый газырь был прикреплен плетеной
тесемкой к ткани черкески. Всадник на всем скаку, в считанные секунды мог
перезарядить ружье.
Газырей было шестнадцать, по восемь с каждой стороны. Два крайних,
оказывающиеся уже под мышками, в походах зачастую использовались и для - иных
целей. В одном хранился сухой трут, в другом - пучок тонких еловых щепок, -
чтобы в ненастную погоду легче развести огонь. Огнивом для высекания искры
служил наконечник поясного ремня.
Чтобы было сподручней в бою, рукава черкески доходили лишь до локтя.
Длинные рукава носили только старики.
На поясе вместо фигурных блях, ныне служащих для украшения, носили в
старину на каждом боку по коробке из железа или серебра. В одной хранилась мазь,
исцеляющая раны, в другой - жир для смазки оружия. И восточную саблю, изогнутую
как полумесяц, адыги переделали на свой лад. В боях они убедились, что восточная
сабля неудобна для самого эффективного ее назначения - прокола противника.
Саблю выпрямили, сохранив лишь небольшой изгиб, удлинили, и получилась
знаменитая адыгская шашка, которая, если ударить ею с протяжкой, сечет получше
сабли и для прокола весьма приспособлена.
Односторонний изогнутый восточный кинжал адыги превратили в прямой,
обоюдоострый кинжал - "камэ", а под ножнами камэ пристроили маленький острый
ножичек, используемый как нож перочинный.
Большая часть жизни адыга проходила в седле. И потому широкие плоские
седла, какие они видели повсюду, адыги перекроили на свой лад - создали крутое
седло, с пухлой четырехлопастной кожаной подушкой, которая плотно обхватывала
бедра седока, чтобы меньше уставал всадник при дальних переездах.
Удобно была прилажена и бурка в тороках. За спиной - ружье в чехле с
прикрепленной к нему сошкой для прицельной стрельбы. Два козлиных бурдюка,
помогающие преодолевать верхом большие водные преграды, и за седлом - кожаная
переметная сума.
Чтобы защитить себя от сырости, всадники брали в дальние походы свиток из
вощеной бязи и этой длинной широкой лентой в случае ненастья обертывали торс
поверх нижнего белья.
Коней адыги выпестовали применительно к своим требованиям. В прошлом
лошадью для упряжи не пользовались, она нужна была лишь под седло, а значит,
ценилась в ней прежде всего выносливость...
(продолжение следует)
Тембот Керашев
ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
Кто знает, сколько столетий, а может, и тысячелетий складывался тип
адыгского всадника? Но сложившись, стал он неповторимо самобытным и сноровким,
являя собой яркий пример чудесной приспособляемости всего живого на Земле.
Доспехи и экипировка его по тем временам в совершенстве отвечали требованиям
жизни и борьбы. Со всей строгостью многовекового опыта отбирались необходимость,
полезность и удобство каждой вещи для походов и битв - ничего лишнего, ничего во
имя украшения, ничего яркого и блестящего, что могло бы привлечь внимание врага
и стать мишенью.
Бурка и смушковая шапка - черные. Рукоять кинжала и верхние ободки
газырей - из черной кости. Даже пряжки, бляшки и наконечники на поясе и сбруе
коня изготовлялись из черной кости или железа, а уж если и употребляли серебро,
то блеск его притенялся чернью. А неизменную черкеску из грубого домотканого
сукна почти всегда шили темно-серого цвета, чтобы была неотличима от скальных
камней и стволов деревьев...
Народ вынужден был всегда и всюду быть воином. Обороняться приходилось от
иноземных нашествий, от набегов феодалов из соседних племен, от разбоя местных
орков - мелкодворянского сословия, главной опоры князей. Жили в постоянной
готовности быстро увести свои семьи в дебри гор и лесов, едва грянет опасность.
Это отучало адыгов от свойственной людям привязанности к месту поселения. Не
стало у них и пристрастия к постройке больших и удобных жилищ, к украшению их.
Не было места в их жизни сосредоточенному и спокойному творчеству. Все помыслы,
весь уклад подчинялись постоянной необходимости защищать родной край.
И даже то немногое, что удавалось адыгам перенять у других народов,
приходилось прилаживать и приспосабливать к вечной борьбе за существование.
Широкий бесформенный халат, который носил весь Восток, адыги переделали в
черкеску. Она до пояса плотно охватывала тело, давая свободу рукам, а широкий
подол ее не мешал стремительно взлететь в седло и в стужу согревал колени. Когда
появилось огнестрельное оружие, вместо нагрудных карманов на черкеску нашили
газыри. Газырь по-адыгски означает - "готовое", то есть готовый заряд. В
каждом газыре пороха розно на один заряд. Затычкой служила свинцовая пуля,
отлитая по мерке ружья владельца и обернутая в тряпицу. Газыри нашивались -
повыше, почти у самого подбородка. Причем каждый газырь был прикреплен плетеной
тесемкой к ткани черкески. Всадник на всем скаку, в считанные секунды мог
перезарядить ружье.
Газырей было шестнадцать, по восемь с каждой стороны. Два крайних,
оказывающиеся уже под мышками, в походах зачастую использовались и для - иных
целей. В одном хранился сухой трут, в другом - пучок тонких еловых щепок, -
чтобы в ненастную погоду легче развести огонь. Огнивом для высекания искры
служил наконечник поясного ремня.
Чтобы было сподручней в бою, рукава черкески доходили лишь до локтя.
Длинные рукава носили только старики.
На поясе вместо фигурных блях, ныне служащих для украшения, носили в
старину на каждом боку по коробке из железа или серебра. В одной хранилась мазь,
исцеляющая раны, в другой - жир для смазки оружия. И восточную саблю, изогнутую
как полумесяц, адыги переделали на свой лад. В боях они убедились, что восточная
сабля неудобна для самого эффективного ее назначения - прокола противника.
Саблю выпрямили, сохранив лишь небольшой изгиб, удлинили, и получилась
знаменитая адыгская шашка, которая, если ударить ею с протяжкой, сечет получше
сабли и для прокола весьма приспособлена.
Односторонний изогнутый восточный кинжал адыги превратили в прямой,
обоюдоострый кинжал - "камэ", а под ножнами камэ пристроили маленький острый
ножичек, используемый как нож перочинный.
Большая часть жизни адыга проходила в седле. И потому широкие плоские
седла, какие они видели повсюду, адыги перекроили на свой лад - создали крутое
седло, с пухлой четырехлопастной кожаной подушкой, которая плотно обхватывала
бедра седока, чтобы меньше уставал всадник при дальних переездах.
Удобно была прилажена и бурка в тороках. За спиной - ружье в чехле с
прикрепленной к нему сошкой для прицельной стрельбы. Два козлиных бурдюка,
помогающие преодолевать верхом большие водные преграды, и за седлом - кожаная
переметная сума.
Чтобы защитить себя от сырости, всадники брали в дальние походы свиток из
вощеной бязи и этой длинной широкой лентой в случае ненастья обертывали торс
поверх нижнего белья.
Коней адыги выпестовали применительно к своим требованиям. В прошлом
лошадью для упряжи не пользовались, она нужна была лишь под седло, а значит,
ценилась в ней прежде всего выносливость...
(продолжение следует)
1-я часть
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
Частына пьята
1.
Лисом тэмным, миж горамы
Ниччю баба йшла з Харком
И глыбокымы ярамы
Пробыралася пишком.
Витэр свыще по диброви,
Скризь крычать пэчально совы,
Страшно з гир рэвэть вода,
Всэ у страх Харка прыводыть,
Вин чуть-чуть дух пэрэводыть,
Дума сам соби: бида!
3.
Як сэ враз остановылысь
Пид обрывом край горы.
Баба, на Харка скрывывшись,
Каже: «Каминь сэй бэры!»
Каминь той, мов врис у гору, —
Тилькы що выдать з надвору,
Вин до його прыступыв;
Смык! — и другэ! Повалывся
А йим погриб тут видкрывся,
Видкиль смрад и дым валыв.
4.
Баба, взяв Харка за руку,
Та й сказала: «Ну, иды!
Ты попавсь мэни, мий внуку,
Так ходим лышень сюды!»
Тут Харко став видступатысь...
«Нит, — сказала, — годы гратысь», —
Та його у лоб чимсь лусь:
«А нэ хочеш, скурвый сыну!» —
Потим пхнула так у спыну,
Тилько вин в болото — плюсь!
(дали будэ)
Яков Мышковский
Харько, запорожский кошевой
(отрывки)
Частына пьята
1.
Лисом тэмным, миж горамы
Ниччю баба йшла з Харком
И глыбокымы ярамы
Пробыралася пишком.
Витэр свыще по диброви,
Скризь крычать пэчально совы,
Страшно з гир рэвэть вода,
Всэ у страх Харка прыводыть,
Вин чуть-чуть дух пэрэводыть,
Дума сам соби: бида!
3.
Як сэ враз остановылысь
Пид обрывом край горы.
Баба, на Харка скрывывшись,
Каже: «Каминь сэй бэры!»
Каминь той, мов врис у гору, —
Тилькы що выдать з надвору,
Вин до його прыступыв;
Смык! — и другэ! Повалывся
А йим погриб тут видкрывся,
Видкиль смрад и дым валыв.
4.
Баба, взяв Харка за руку,
Та й сказала: «Ну, иды!
Ты попавсь мэни, мий внуку,
Так ходим лышень сюды!»
Тут Харко став видступатысь...
«Нит, — сказала, — годы гратысь», —
Та його у лоб чимсь лусь:
«А нэ хочеш, скурвый сыну!» —
Потим пхнула так у спыну,
Тилько вин в болото — плюсь!
(дали будэ)
вторник, 13 февраля 2018 г.
2-я часть
Тембот Керашев
ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
Широкоплечий, угловатый парняга, могучего сложения, по одежде - орк. Орковская высокая шапка, темно-серая черкеска, ноговицы и выцветшие чувяки, бывшие некогда красными. Все потерто, потрепано. Уздечка и конский -нагрудник, по обычаю орков, когда-то,
видно, были выкрашены корой ольхи в красный цвет, но теперь они тоже выцвели, обтрепались и выглядели весьма невзрачно. Верховой явно походил: на злоумышленника-хищника, шатающегося в погоне за добычей. Позади у него приторочены были бурка и аркан, однако ружья за спиной не видно. Пистолет и шашка - вот и все его оружие...
Этот выглядел совсем юнцом. Не в пример тому орку юноша был одет очень нарядно и пестро. Газыри, пояс, кинжал покрыты позолотой, тесемка от пистолета, шитая золотом, четко выделялась на новенькой темно-синей черкеске.
Чувяки и ноговицы - без единой царапины, огненнокрасные...
Первый признак орка - его конь. Поджарый и худощавый, натренированный для постоянных разъездов. Потом высокие шапки, которые орки надевали в дорогу.
А главная примета - сафьяновые ноговицы и чувяки. При выездах в другие аулы или на торжества орки надевали обувь из красного сафьяна. У княжеских племен темиргоев и бжедугов существовал закон: фокотли и пщитли не имели права носить обувь красного цвета...
Он снял с себя оружие, потом черкеску. Отвязал небольшую кожаную сумку, где возил мелкие дорожные принадлежности, забрался рукой в мешок, и на его лице изобразились испуг и озабоченность, как у человека, который не обнаружил в кармане денег. Он торопливо шарил в сумке и, не находя того, что искал, поспешно высыпал наземь все содержимое. Обнаружив среди прочих мелочей, лохматый лоскут
медвежьей шкуры, он быстро поднял его и некоторое время благоговейно подержал на ладони, поглаживая рукой. Ерстэм продолжал что-то напряженно искать глазами.
Белый клык борова! Он всегда и всюду возил его с собою, и вот клыка не оказалось! Охваченный суеверным страхом, он сидел молча. Неужели потерял талисман бога лесов? Потому-то, верно, едва въехал он в страну темиргоев, началась неприятные приключения. Все понятно - бог лесов разгневался на него!..
(продолжение следует)
====================
3-я часть
Тембот Керашев
ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
У адыгов кунацкая не просто помещение для гостей. Эта комната, построенная отдельно, крытая непомерно большой соломенной шапкой, согревалась теплом человеческих отношений. Самым излюбленным местом дружеских встреч была кунацкая. Все мужские дела замышлялись в кунацких. Адыги говорят: "В лесу и в ночи не произноси вслух свою тайну", а вот в кунацкой можно. Юноша, охваченный
волнением первой любви, только в кунацкой открывал другу то, что творится с ним.
Кунацкая была местом глубоких раздумий и откровенных бесед. Здесь сталкивались различные мнения, проявлялись мудрость и остроумие одних и недомыслие других. В кунацкой рождалась добрая молва о "людях с ясным сердцем" - даровитых ораторах, мудрых и остроумных.
Здесь звучали бесконечные рассказы, легенды, сказки и песни. Здесь складывалась, развивалась и жила устная история народа. В кунацкой вершился и народный суд о событиях и поступках людей.
Но главное в жизни кунацких было то, что они являлись школой для молодежи, здесь учились правилам поведения, мужеству и человечности. Молодежь получала наглядные уроки, что хорошо, что плохо, каким надо быть, как достойно жить...
Но не все кунацкие одинаковы. У каждой семьи - своя кунацкая. Встречались кунацкие, постоянно пустующие, наполненные затхлой сыростью. Не всякая кунацкая привлекала людей. Лишь та обладала притягательной силой, чей хозяин отличался достоинствами, добротой и благожелательностью к людям. Доверие и уважение к хозяину переносилось и на кунацкую...
У нас в Абадзехии, кроме тех, кто домогается оркского звания, немало и других, склонных к наездам и разбою. Но в самой Абадзехии никому не позволено разбойничать или заниматься грабежами. Если кого-нибуть уличат в таких делах, могут даже к смерти приговорить. Злостных преступников, к примеру, заставляют прыгать через узкое ущелье реки Белой.
"Тоипч" - "Два прыжка", что равносильно верной смерти. А вот если вырвутся в другие края, конечно, вольны творить, что хотят - разве могут абадзехи повелевать ими на чужой земле!..
Ерстэму поневоле пришлось пуститься в обстоятельный рассказ об Абадзехии, о съездах всей страны, о семиаульных сходах, об аульских и квартальных старшинах, о священной палке, на которой принимают клятву, и хранится она под скалой в каменном гроте, о молебствиях и жертвоприношениях, о посевах, животноводстве, охоте...
- Так вот, - продолжал с улыбкой Ерстэм. - Наверное, в крови каждого адыга с детства живет тяга к бродяжничеству, желание познать неведомое. Потому они вдруг срываются, седлают коня и отправляются в путь в другие аулы или в дальние края...
А когда адыги слышат: "В таком-то ауле большой джегу", - какой переполох поднимается и тянутся вереницы арб к всадников - людей посмотреть и себя показать. Вот и я таков... Для чего мне это нужно, какая цель - и самому неведомо...
- Не знаю, как в ваших краях, а у нас каждый, кто считает себя мужчиной и имеет коня, приезжает на джегу верхом, так смотреть удобнее, да и зачем стоять целый день, покойнее сидеть в седле. А сегодня, хотим мы этого или не хотим, должны ехать верхом.
Нынче седьмой, последний день джегу. Значит, будут все виды состязании. Надо быть и при оружии, и при шашке, и на коне. Уже весь аул знает, что ты гостить у нас, нет мужчины, который не слыхал бы доброй молвы о тебе. Каждый, кто надеется на свою силу и мужество, постарается проверить, на что ты способен.
- Несмотря на его невзрачность, конь выглядит бойким и энергичным, - проговорил Ерстэм, издали рассматривая коня. - Бабки передних ног поставлены прямо как у свиньи - значит, в беге вынослив. Мускулы задних ляжек круты и мощны, как у оленя, - признак силы. А глаза, словно груши, навыкате, выходит, зорки. И строение груди мне правится. Сильный конь. А что у него на шее? Ах да, прости,
заворот шерсти... А ну-ка, посмотрим с другой стороны... - неуверенно произнес Ерстзм, подошел к коню и откинул гриву. - О, на шее с обеих сторон, один против другого, завороты шерсти, так называемый "черсин" - знак резвости в беге. -
Ерстэм, не на шутку заинтересованный, нагнулся и пощупал щетки волос на лодыжках. - У-и-у! - громко воскликнул он. Удивительное дело, да у него тут роговые шишечки! Все признаки хорошего скакуна!..
Доспехи Батыма соответствовали непритязательной внешности его коня. Поверх грубых ноговиц из телячьей кожи - плотные воловьи чувяки - постолы. Шаровары и черкеска домотканого темно-серого сукна. Все поношенное, а рукава черкески по примеру мужей-воинов короткие, чуть ниже локтя и тоже изрядно обтрепаны. На поясе висел длинный черным кинжал. Шапка - обычная
фокотлевская, серого сукна, с околышем из ягнячьей шкуры.
Поразительное зрелище - джегу! Бывали однодневные, трехдневные и семидневные джегу. И все эти дни огромнее число людей, с достоинством, стараясь даже громко не кашлять, простаивали в восхищенном созерцании происходящего, словно опьяненные тем, что они Люди и находятся среди Людей. Забывали даже о пище. Короткий перерыв на обед - и снова все сходились на джегу - чтобы испытать радость веселого общения. И лишь по окончании джегу, после того, как невесту торжественно вводили в дом, устраивалось пиршество.
Раз начавшись, джегу переставал быть делом только того, кто устраивал свадьбу, он становился торжественным и важным событием для всего аула...
Стены вверху и внизу украшены орнаментами, выложенными красной глиной...
Величавая, уважительная сдержанность и плавность движений - таков был танец адыгов. Надо полагать, они рассуждали так: достигнутая мечта уже не мечта. Натянутая тетива внушает больший страх, чем спущенная стрела. Если в буйном танце вывернешь себя то и ждать от тебя нечего будет...
Место накладки стрелы на древко лука и ее упора в тетиву отмечены были мерными угольными мазками. Ерстэм начал перебирать стрелы в колчане: преобладающее большинство было оперено вороньим крылом и лишь некоторые пером белохвостого орлана...
Зоя Сизова - Овчарь
(ст. Каневская)
Чую, як бандура плаче
Чую, як бандура плаче
По судьби твоей, козаче.
Чи ты помныш, де вродывся?
Встав бы сам, та и подывывся:
Ны хрэста, та й ны могылы
Дэ тэбэ похоронылы.
Лыш рэпьях, та старэ гилля
Од козачого подвирья.
Дэсь и зовсим роспахалы
Зэмлю, дэ тэбэ кохалы.
Можэ, дэсь у лиси згынув,
Можэ, дэсь на нарах стынув?
Шо зробылы з тобой каты,
За шо став ты вынуватый?
Сияв хлиб, дэржав скотыну,
Жинку мав, кохав дытыну.
Шо було тоди не так,
За шо вклэялы - “кулак”?!
Виру в Бога загубылы,
А тоди и зовсим вбылы...
Тилькы, знов бандура грае
Про козаче, про Мамая,
И про Хвэдора Щербыну,
Про защитныкив Абына.
Та й заграй про Дэнысэнка,
Шо спивав и у застенках,
Про дидив, про сыви чубы,
Шо в болотах завжды гублять.
Вин казав, шо наши диты
Будуть чортови служыты,
А жинкы, що е в йих сылы,
Замовчать, хоч до могылы...
Знов я чую - сэрдцэ стынэ!
Ты ж моя надия, сынэ!
Е у тэбэ й батько, й дид.
Нэ страмысь на билый свит
Подывыцця прямо в очи
Совисть хай тэбэ нэ точе!
Жив - не стыдно спомынаты:
Да, любыв тэбэ и маты
И робыв, дэ б ны казалы,
А за цэ - нас убывалы...
Спы спокийно, як иначе!?
Сын помьянэ, та й поплаче.
Як нэмае - прыйдуть люды -
Спомнэ хтось и нэ забудэ.
А як зовсим нэ помьянуть -
Мое сэрдцэ будэ вьянуть.
По судьби твоей, козаче,
Я з бандурою поплачу!..
http://forum.fstanitsa.ru/viewtopic.php?f=34&t=1995
(ст. Каневская)
Чую, як бандура плаче
Чую, як бандура плаче
По судьби твоей, козаче.
Чи ты помныш, де вродывся?
Встав бы сам, та и подывывся:
Ны хрэста, та й ны могылы
Дэ тэбэ похоронылы.
Лыш рэпьях, та старэ гилля
Од козачого подвирья.
Дэсь и зовсим роспахалы
Зэмлю, дэ тэбэ кохалы.
Можэ, дэсь у лиси згынув,
Можэ, дэсь на нарах стынув?
Шо зробылы з тобой каты,
За шо став ты вынуватый?
Сияв хлиб, дэржав скотыну,
Жинку мав, кохав дытыну.
Шо було тоди не так,
За шо вклэялы - “кулак”?!
Виру в Бога загубылы,
А тоди и зовсим вбылы...
Тилькы, знов бандура грае
Про козаче, про Мамая,
И про Хвэдора Щербыну,
Про защитныкив Абына.
Та й заграй про Дэнысэнка,
Шо спивав и у застенках,
Про дидив, про сыви чубы,
Шо в болотах завжды гублять.
Вин казав, шо наши диты
Будуть чортови служыты,
А жинкы, що е в йих сылы,
Замовчать, хоч до могылы...
Знов я чую - сэрдцэ стынэ!
Ты ж моя надия, сынэ!
Е у тэбэ й батько, й дид.
Нэ страмысь на билый свит
Подывыцця прямо в очи
Совисть хай тэбэ нэ точе!
Жив - не стыдно спомынаты:
Да, любыв тэбэ и маты
И робыв, дэ б ны казалы,
А за цэ - нас убывалы...
Спы спокийно, як иначе!?
Сын помьянэ, та й поплаче.
Як нэмае - прыйдуть люды -
Спомнэ хтось и нэ забудэ.
А як зовсим нэ помьянуть -
Мое сэрдцэ будэ вьянуть.
По судьби твоей, козаче,
Я з бандурою поплачу!..
http://forum.fstanitsa.ru/viewtopic.php?f=34&t=1995
УТРО ГЭРОЯ
Напысав осавул Андрий Лях
Шось у носи зачисалось,
Пэчуть ягодыци,
Просыпатысь мабудь трэба,
Тай попыть водыци.
Я ж районным став гэроем
За вэчор вчорашний,
Спас добро нашэ колхознэ
Вид стыхии страшний.
А нэжба за ногу дэржэ
Нэ дае вставаты…
Ще хвылыночку помлию,
С жинкой, у кровати.
Ливым глазом шось нэ бачу,
Та болыть у боци,
У жилудци забурчало
Мабудь в нужнык хоче.
Отпустыло … Ще полэжу,
Вочи заплющаю
И укрывшись с головою
Сладко позихаю…
Сныться сон - блокитна мрия,
(Шоб так с правди сталось)
Як за мэнэ у газэти
Статья отпысалась:
«Свэрбыгузенко Мыкола
Сын Павла хромого
Повторыв пид вэчер подвыг
Гастэллы самого…
Утомлэнный трудоголык
(Дали шла хвамилья),
Сив на крыши птыцехвэрми
Квэлый от бэссыльля.
Сам вин з хутора «Смачного».
Кровэльщик вид Бога,
Крышу утыпляв на хверми
В срэду, в пив шостого.
И своим сокильлим оком
Вбачив нэпорядок,
Що творывся пид скырдою,
Биля людьскых грядок.
Прэцыдатэль Чоломбыйко,
Парторг Скубосрацькый,
Агроном, бугалтэр Хвылька
И Пэтро Завацькый,
Пидстэлыв кужух колхозный,
Мабудь для уюту,
Вытяглы такэзну плягу
Качаном заткнуту.
Потянулы по череди
Закусыв ковбаской,
А парторг заив яечком,
Що осталось с Паскы.
С ПТХВа дви грамадьянкы
И Одарка Чмыра,
Прынэслы гуся тай куру
Спэченных до дила.
Черэз час «другу» почалы
И досталы «трэтьтю»,
Ии прытянув прыспивший
Прэд из сельсовету.
Прыгласылы гармониста,
С бубном бабу Дуську,
Так, шо б бисам жарко стало,
Вдарылы Наурську…
Прэцыдатэль и бугалтэр
Щупалы Одарку,
И вдобавок, у солому
Кынув хтось цыгарку.
Вскризь пийшло такэ вэсыльля,
И такэ творылось…
Начэ бисы на соломи
Навкулачкы былысь.
Потыхэнычку затлила
Кынута цыгарка,
Ии витром роздувала
Спидныця Одаркы.
А на выбрыкы стрыбавщий
Агроном Полова,
Раскыдав, ны наче конык,
Искри по соломи.
И нэ бачилы сволоты,
Гидры пидколодни,
Що горить ускризь почалось
Всэ добро народнэ.
Полыхнуло, загудило,
Гусятнык занявся….
И тодди наш «Зорькый сокил»
Прямо с крыши знявся.
Стрыбнув як Икар пид нэбо,
Взвився над пожаром…
(Правди, задныця об щихвэр
Трохи прочесала).
Тильки хуторэць ны струсыв,
Нэ злякався жару,
Як на танк з одной шаблюкой,
В бий вступыв с пожаром.
Перво напэрво спас Прэда,
Той шо з сельсовету…
(Крупно буквамы пысала
Раённа газэта).
Як ягня той прэд зробывся
Кроткый, несварлывый…
Лыш «вэльвеэткы» чуть пидплавыв,
Тай матня сгорила.
Лэдви с прэдом розибрався,
Скубосрацький тлие…
Так «раённа» и пысала:
«Був пошты в могыли…»
Затянув в шаплык парторга,
Гэрой оглянувся,
Щоб «начальство», нэ дай Боже,
Там нэ захлыбнувся.
А за тыном, там дэ птыця
Всэ вогнём пылае,
И собыка, коло будкы,
В дыму додыхае …
Ох, и добрый був собака,
(Всэ ховався в скырдах)
Оттянув йёго за ногы:
- Може ще одийдэ.
Председателю колхоза,
В выпряжэнной брычки,
Як бы нэ пидмиг кровэльщик,
«Дала б жаба цыцки».
Смыкнув «бугая» пид мышкы
Вытяг йёго тило.
Бо, пидослата пид гузно,
Кухвайка вжэ тлила
Агроном, бугалтэр Хвыля,
Та И.О. завгару,
«На коня» налылы чаркы
Посэрэдь пожару.
То шо их сиди чупрыны
Начисто сгорилы,
Йих нэ скико нэ чипляло,
В попэрэк нэ было.
А Одаркову спидныцю
В дирках пропалэнных
Намочив, до морд прыклалы,
Своих «прыпэчэньних».
Двох смалэнных «нтэлэгеньтив»
Склав козак в калюжу,
А Пэтра, И.О. завгару,
Тягты лэдви сдужав.
Спас Мыкола у той вэчор:
Увэсь колхозный птычник,
Кормосклад, курчат шисть сотен,
Тыщи тры яечек.
Спас вин: птычныцю Одарку,
И двох грамадьянок,
Кобеля Сирка старого,
Цуцынят вивчарок…
Слава нашим патриётам !!!
Газета дзвинчала
А внызу дрибнэньки букви:
«Спец. кор. М. Крэсало.»
Шось слылысь газэтни строчкы
В сурло моей жинкы…
Я дрыгнув ногой: - Нэ чапай,
Дай досплю хвылынку.
- Ой! Мыкола, вона мовэ,
-Торопысь вставаты!
Бо прыслалы з сельсовету
Тэбэ нагукаты…
-Эх, давай билу рубашку,
Чоботы блэскучи…
Мабудь премию назначуть
И мидаль до кучи.
Бачь, як швыдко спохватылысь
Мэнэ награждаты,
А сосид казав:
-Нэ колы вам нэ дочикатысь.
Я лытив наче на крылах,
Своих ног нэ чуяв.
-А як в мэнэ вдруг спытають
То чого хочу я?
Я багато нэ бажаю:
Так, два лисапета,
Одияло, лурон толи,
Завискы с багетом…
Всэ!... Прыйшов, стою довольный…
Оркэстру нэмае.
Сэкрэтарь каже суворо
-Там тэбэ чикають
Входю в кабинет до Преда…
Дывытця спид бровэй…
Наче я, а нэ вин вчора
Зовсим був готовый.
Ны йёго мотня горила,
А моя нэ наче,
И мэнэ тяглы за ногы
По гимнам тэлячим.
- Ось прыйшла до нас гумага…
Мать твою в зоонозу,
Шо учора ты, Мыкола,
Наврэдыв колхозу.
Просуть штраф тоби влупыты
За твои проделкы…
Шо ты вылупывсь на мэнэ?
Одвэрны гляделкы!
Як за що? За тэ що вчора
Ты у вэчир позний
Спалыв скырду коло хвермы,
И кужух колхозний.
И нэ строй мини тут, хлопче,
Ты плаксыву рожу,
А брэхать и выправлятысь,
Я умию тоже…
И схылывшись, потыхэньку,
Я побрив на працю,
Тильки шось кололо в боци
И пэкло на сраци.
ст. Уманьска 2011 г.
http://forum.fstanitsa.ru/viewtopic.php?f=34&t=1995
Напысав осавул Андрий Лях
Шось у носи зачисалось,
Пэчуть ягодыци,
Просыпатысь мабудь трэба,
Тай попыть водыци.
Я ж районным став гэроем
За вэчор вчорашний,
Спас добро нашэ колхознэ
Вид стыхии страшний.
А нэжба за ногу дэржэ
Нэ дае вставаты…
Ще хвылыночку помлию,
С жинкой, у кровати.
Ливым глазом шось нэ бачу,
Та болыть у боци,
У жилудци забурчало
Мабудь в нужнык хоче.
Отпустыло … Ще полэжу,
Вочи заплющаю
И укрывшись с головою
Сладко позихаю…
Сныться сон - блокитна мрия,
(Шоб так с правди сталось)
Як за мэнэ у газэти
Статья отпысалась:
«Свэрбыгузенко Мыкола
Сын Павла хромого
Повторыв пид вэчер подвыг
Гастэллы самого…
Утомлэнный трудоголык
(Дали шла хвамилья),
Сив на крыши птыцехвэрми
Квэлый от бэссыльля.
Сам вин з хутора «Смачного».
Кровэльщик вид Бога,
Крышу утыпляв на хверми
В срэду, в пив шостого.
И своим сокильлим оком
Вбачив нэпорядок,
Що творывся пид скырдою,
Биля людьскых грядок.
Прэцыдатэль Чоломбыйко,
Парторг Скубосрацькый,
Агроном, бугалтэр Хвылька
И Пэтро Завацькый,
Пидстэлыв кужух колхозный,
Мабудь для уюту,
Вытяглы такэзну плягу
Качаном заткнуту.
Потянулы по череди
Закусыв ковбаской,
А парторг заив яечком,
Що осталось с Паскы.
С ПТХВа дви грамадьянкы
И Одарка Чмыра,
Прынэслы гуся тай куру
Спэченных до дила.
Черэз час «другу» почалы
И досталы «трэтьтю»,
Ии прытянув прыспивший
Прэд из сельсовету.
Прыгласылы гармониста,
С бубном бабу Дуську,
Так, шо б бисам жарко стало,
Вдарылы Наурську…
Прэцыдатэль и бугалтэр
Щупалы Одарку,
И вдобавок, у солому
Кынув хтось цыгарку.
Вскризь пийшло такэ вэсыльля,
И такэ творылось…
Начэ бисы на соломи
Навкулачкы былысь.
Потыхэнычку затлила
Кынута цыгарка,
Ии витром роздувала
Спидныця Одаркы.
А на выбрыкы стрыбавщий
Агроном Полова,
Раскыдав, ны наче конык,
Искри по соломи.
И нэ бачилы сволоты,
Гидры пидколодни,
Що горить ускризь почалось
Всэ добро народнэ.
Полыхнуло, загудило,
Гусятнык занявся….
И тодди наш «Зорькый сокил»
Прямо с крыши знявся.
Стрыбнув як Икар пид нэбо,
Взвився над пожаром…
(Правди, задныця об щихвэр
Трохи прочесала).
Тильки хуторэць ны струсыв,
Нэ злякався жару,
Як на танк з одной шаблюкой,
В бий вступыв с пожаром.
Перво напэрво спас Прэда,
Той шо з сельсовету…
(Крупно буквамы пысала
Раённа газэта).
Як ягня той прэд зробывся
Кроткый, несварлывый…
Лыш «вэльвеэткы» чуть пидплавыв,
Тай матня сгорила.
Лэдви с прэдом розибрався,
Скубосрацький тлие…
Так «раённа» и пысала:
«Був пошты в могыли…»
Затянув в шаплык парторга,
Гэрой оглянувся,
Щоб «начальство», нэ дай Боже,
Там нэ захлыбнувся.
А за тыном, там дэ птыця
Всэ вогнём пылае,
И собыка, коло будкы,
В дыму додыхае …
Ох, и добрый був собака,
(Всэ ховався в скырдах)
Оттянув йёго за ногы:
- Може ще одийдэ.
Председателю колхоза,
В выпряжэнной брычки,
Як бы нэ пидмиг кровэльщик,
«Дала б жаба цыцки».
Смыкнув «бугая» пид мышкы
Вытяг йёго тило.
Бо, пидослата пид гузно,
Кухвайка вжэ тлила
Агроном, бугалтэр Хвыля,
Та И.О. завгару,
«На коня» налылы чаркы
Посэрэдь пожару.
То шо их сиди чупрыны
Начисто сгорилы,
Йих нэ скико нэ чипляло,
В попэрэк нэ было.
А Одаркову спидныцю
В дирках пропалэнных
Намочив, до морд прыклалы,
Своих «прыпэчэньних».
Двох смалэнных «нтэлэгеньтив»
Склав козак в калюжу,
А Пэтра, И.О. завгару,
Тягты лэдви сдужав.
Спас Мыкола у той вэчор:
Увэсь колхозный птычник,
Кормосклад, курчат шисть сотен,
Тыщи тры яечек.
Спас вин: птычныцю Одарку,
И двох грамадьянок,
Кобеля Сирка старого,
Цуцынят вивчарок…
Слава нашим патриётам !!!
Газета дзвинчала
А внызу дрибнэньки букви:
«Спец. кор. М. Крэсало.»
Шось слылысь газэтни строчкы
В сурло моей жинкы…
Я дрыгнув ногой: - Нэ чапай,
Дай досплю хвылынку.
- Ой! Мыкола, вона мовэ,
-Торопысь вставаты!
Бо прыслалы з сельсовету
Тэбэ нагукаты…
-Эх, давай билу рубашку,
Чоботы блэскучи…
Мабудь премию назначуть
И мидаль до кучи.
Бачь, як швыдко спохватылысь
Мэнэ награждаты,
А сосид казав:
-Нэ колы вам нэ дочикатысь.
Я лытив наче на крылах,
Своих ног нэ чуяв.
-А як в мэнэ вдруг спытають
То чого хочу я?
Я багато нэ бажаю:
Так, два лисапета,
Одияло, лурон толи,
Завискы с багетом…
Всэ!... Прыйшов, стою довольный…
Оркэстру нэмае.
Сэкрэтарь каже суворо
-Там тэбэ чикають
Входю в кабинет до Преда…
Дывытця спид бровэй…
Наче я, а нэ вин вчора
Зовсим був готовый.
Ны йёго мотня горила,
А моя нэ наче,
И мэнэ тяглы за ногы
По гимнам тэлячим.
- Ось прыйшла до нас гумага…
Мать твою в зоонозу,
Шо учора ты, Мыкола,
Наврэдыв колхозу.
Просуть штраф тоби влупыты
За твои проделкы…
Шо ты вылупывсь на мэнэ?
Одвэрны гляделкы!
Як за що? За тэ що вчора
Ты у вэчир позний
Спалыв скырду коло хвермы,
И кужух колхозний.
И нэ строй мини тут, хлопче,
Ты плаксыву рожу,
А брэхать и выправлятысь,
Я умию тоже…
И схылывшись, потыхэньку,
Я побрив на працю,
Тильки шось кололо в боци
И пэкло на сраци.
ст. Уманьска 2011 г.
http://forum.fstanitsa.ru/viewtopic.php?f=34&t=1995
Мишаткин Н.
Выморозки
Знаете, что это такое?
Какой либо ваш знакомый станичник приглашает своих приятелей, в том числе и вас, выпить «выморозок». Такое событие происходит, конечно, зимой.
Входите в курень и по казачьему обычаю здороваетесь:
— Здорово дневали?
— Слава Богу! — отвечают вам и приглашают садиться.
В доме уже целая компания дружков. Нескончаемым потоком идут рассказы, воспоминания, веселые шутки, «ядерные» остроты, за которыми следуют взрывы смеха.
Хозяин толкает соседа:
— Ну-ка, Федотыч, готово?
Оба выходят из куреня. Через пять минут возвращаются с кувшином вина. Его разливают по стаканам или чашкам, и каждый, набрав глоток в рот, смакует, а потом кто-нибудь скажет:
— Да, винцо ишо слабовато. Подождем немного,— и переходит на какое-нибудь воспоминание из времен гражданской войны.
Через полчаса хозяин приносит еще кувшин вина, и все пьют и опять кто-то медленно изречет:
— Ишо слабовато.
В чем же дело? Во дворе, на крепком морозе стоит ведро с вином. Сверху образуется корочка льда. Хозяин приходит, снимает лед, наливает в кувшин вино и уходит. В то время, когда в курене пьют и разговаривают, в ведре образуется новая пластинка льда, его выбрасывают и дают заморозиться еще раз. Лед образуется из воды, которая находится в вине, с каждым разом воды остается все меньше. Вино превращается в густой и крепкий напиток. Последний кувшин с остатками вымороженного вина напоминает скорее крепкий коньяк, чем слабенькое виноградное вино. После пробы «выморозок» все с трудом возвращаются домой на слабых и расползающихся ногах.
журнал «Родимый край»
1967
№ 68
стр.35
Выморозки
Знаете, что это такое?
Какой либо ваш знакомый станичник приглашает своих приятелей, в том числе и вас, выпить «выморозок». Такое событие происходит, конечно, зимой.
Входите в курень и по казачьему обычаю здороваетесь:
— Здорово дневали?
— Слава Богу! — отвечают вам и приглашают садиться.
В доме уже целая компания дружков. Нескончаемым потоком идут рассказы, воспоминания, веселые шутки, «ядерные» остроты, за которыми следуют взрывы смеха.
Хозяин толкает соседа:
— Ну-ка, Федотыч, готово?
Оба выходят из куреня. Через пять минут возвращаются с кувшином вина. Его разливают по стаканам или чашкам, и каждый, набрав глоток в рот, смакует, а потом кто-нибудь скажет:
— Да, винцо ишо слабовато. Подождем немного,— и переходит на какое-нибудь воспоминание из времен гражданской войны.
Через полчаса хозяин приносит еще кувшин вина, и все пьют и опять кто-то медленно изречет:
— Ишо слабовато.
В чем же дело? Во дворе, на крепком морозе стоит ведро с вином. Сверху образуется корочка льда. Хозяин приходит, снимает лед, наливает в кувшин вино и уходит. В то время, когда в курене пьют и разговаривают, в ведре образуется новая пластинка льда, его выбрасывают и дают заморозиться еще раз. Лед образуется из воды, которая находится в вине, с каждым разом воды остается все меньше. Вино превращается в густой и крепкий напиток. Последний кувшин с остатками вымороженного вина напоминает скорее крепкий коньяк, чем слабенькое виноградное вино. После пробы «выморозок» все с трудом возвращаются домой на слабых и расползающихся ногах.
журнал «Родимый край»
1967
№ 68
стр.35
Турчанинов Б.
Путевые заметки
«О славных страницах борьбы той суровой
Певцы и баяны молчат...»
Наш возница сивоусый, лет шестидесяти, Опанас, недавний конюх колхоза «Красная степь» (почему «красная»?) поведал, что это тот самый тарантас, про который в годы гражданской войны сложили песню:
«... Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, да шарлатанка...», -
а во время оперировавших здесь махновцев выполнял функции пулеметной тачанки, в подтверждение чего кнутовищем показал на нашем сидении четыре круглых дырки для болтов, когда-то держащих катки «Максима». На передке, давно стертом, когда-то было краской написано: «не уйдешь», а на задке надпись гласила - «Не догонишь». Это историческое сооружение, долженствовавшее пребывать в каком-нибудь музее нашего времени, воскресило многое из прошлых лет и послужило причиной многих вопросов Опанасу, который, умудренный годами «ловчиться и приспосабливаться», ухмыляясь в ус, односложно отвечал: «Всего бывало». Видно, в карусельные годы «революционных лет» у Опанаса действительно, «всего бывало». На правой руке не хватало двух пальцев, отсутствовало правое ухо, по виску к шее шла глубокая борода.
Обернувшись, он показал несколько пулеметных дыр в бортах повозки и добавил: «Це красные».
— А це билые, — указывая пальцем под сиденье, где отсутствовал один угольник, поддерживающий сиденье. Несколько помолчав, обернувшись к нам и хитро улыбаясь, сказал:
— Махновцы им пользовались, як красных и билых билы, а воны нас теж... — и, задумавшись, как бы про себя добавил:
— Эх, житья була, всего бувало...
— Ну, даешь! — вдруг крикнул он на лошадей и со свистом взмахнул кнутом.
Я понял — старик воскресил из прошлого победный клич, что гулял тогда по всем просторам взбаламученной России. Мы снова катились уже по степи, еще более живописной, еще более усеянной яркими пятнами красных маков. Подумал, не здесь ли Глиер вымучивал свои бесшабашные звуки к опере «Красный мак».
Перепела затихли, какая-то стайка птиц кубарем скатилась с высоты к подножью кургана, из-за которого метнулась темная тень степного орла.
— Бачьте, орел, — кивнул на хищника Опанас, — а тоди був орленок, така писня була, — и замолчал.
Я внимательно стал рассматривать нашего возницу, его крепкий загорелый затылок, широкую спину, мне видны его жилистые руки с остатком заскорузлых пальцев, и вдруг я спросил его:
— А ты, дядя, чего ж не отступил на восток?
Не оборачиваясь к нам, ответил:
— А хай им грец, нехай соби втикають, без них, мабуть, липше буде.
— А ты, — спрашиваю, — в революцию, верно, в Красной армии служил?
Опанас как-то крякнул, пошевелил вожжами, сидя полу боком, сказал:
— Спочатку був у красных, як с германской пришел, набачився богато, не добре робилы, так я до билых перемахнувся, до казаков. Може слыхали, корпус генерала Мамантова был. Донской. Всяко бувало.
Лошади побежали с горки, «шарабан» наш запылил среди кустарников, начались перелески, за одним из них был виден дотла сгоревший хутор, у дороги, уткнувшись дулом пушки в канаву, боком стоял танк с красной звездой, с перебитой гусеницей. Опанас, указывая кнутовищем на хутор, поведал:
— У девятнадцатом роке тут мени буденовец, как в атаке столкнулись, ось што мени зробыв, — показывая на шрам у шеи, — тильки вин малость промахнувся, а я и доси то мисто знаю, кажинный раз, як минаю, так про себе и помяную душу раба Божьего, яку я до неба пустыв.
— Ого, да ты бывалый, Опанас!
Опанас ухмыльнулся.
— Всяко бувало, — говорит. — Как бы не соромно, так я б штаны сняв, та показав бы, як мене билые шомполами отработали, доси боком сидю.
— Погоди, дядя, как же так, ты же у билых был?
— А я потим до махновцив втик. Дуже строго у билых було: то не можно, це не можно, а у махновцев все було можно, — гуляй соби и годи. Така хвиля була, молод був, другий раз горилки напьешся, так сам соби атаман... Ну, а потим, як билые из Крыма вышли, так под Каховкой нас злапали, а мене спизнали. Полковник, який у казаков був, коли я до них пристав, спизнав мене, як по строю полоненых проходив. Як побачив мене, тай каже: «Да цеж Опанас. Ты, каже, собачий сын, у красных був, до нас пристав, а зараз до махновцев подався. ото ж я тоби, злыдень, покажу, як щастя шукать». Ну и показали, доси памятую. А чоловик добрый був, другий бы в расход пустив.
Старик, помолчав, добавил:
— Коли б знав, що потим буде... Це вин правильно тоди сказав мени. Щастя шукав, ото ж найшов це щастя...
Старик, видно, растрогался.
— Ну, давай, давай! — закричал он на лошадей; лошадки побежали быстрее, вдали за перелеском показались строения города.
журнал «Родимый край»
1967
№ 69
стр.31
Путевые заметки
«О славных страницах борьбы той суровой
Певцы и баяны молчат...»
Наш возница сивоусый, лет шестидесяти, Опанас, недавний конюх колхоза «Красная степь» (почему «красная»?) поведал, что это тот самый тарантас, про который в годы гражданской войны сложили песню:
«... Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, да шарлатанка...», -
а во время оперировавших здесь махновцев выполнял функции пулеметной тачанки, в подтверждение чего кнутовищем показал на нашем сидении четыре круглых дырки для болтов, когда-то держащих катки «Максима». На передке, давно стертом, когда-то было краской написано: «не уйдешь», а на задке надпись гласила - «Не догонишь». Это историческое сооружение, долженствовавшее пребывать в каком-нибудь музее нашего времени, воскресило многое из прошлых лет и послужило причиной многих вопросов Опанасу, который, умудренный годами «ловчиться и приспосабливаться», ухмыляясь в ус, односложно отвечал: «Всего бывало». Видно, в карусельные годы «революционных лет» у Опанаса действительно, «всего бывало». На правой руке не хватало двух пальцев, отсутствовало правое ухо, по виску к шее шла глубокая борода.
Обернувшись, он показал несколько пулеметных дыр в бортах повозки и добавил: «Це красные».
— А це билые, — указывая пальцем под сиденье, где отсутствовал один угольник, поддерживающий сиденье. Несколько помолчав, обернувшись к нам и хитро улыбаясь, сказал:
— Махновцы им пользовались, як красных и билых билы, а воны нас теж... — и, задумавшись, как бы про себя добавил:
— Эх, житья була, всего бувало...
— Ну, даешь! — вдруг крикнул он на лошадей и со свистом взмахнул кнутом.
Я понял — старик воскресил из прошлого победный клич, что гулял тогда по всем просторам взбаламученной России. Мы снова катились уже по степи, еще более живописной, еще более усеянной яркими пятнами красных маков. Подумал, не здесь ли Глиер вымучивал свои бесшабашные звуки к опере «Красный мак».
Перепела затихли, какая-то стайка птиц кубарем скатилась с высоты к подножью кургана, из-за которого метнулась темная тень степного орла.
— Бачьте, орел, — кивнул на хищника Опанас, — а тоди був орленок, така писня була, — и замолчал.
Я внимательно стал рассматривать нашего возницу, его крепкий загорелый затылок, широкую спину, мне видны его жилистые руки с остатком заскорузлых пальцев, и вдруг я спросил его:
— А ты, дядя, чего ж не отступил на восток?
Не оборачиваясь к нам, ответил:
— А хай им грец, нехай соби втикають, без них, мабуть, липше буде.
— А ты, — спрашиваю, — в революцию, верно, в Красной армии служил?
Опанас как-то крякнул, пошевелил вожжами, сидя полу боком, сказал:
— Спочатку був у красных, як с германской пришел, набачився богато, не добре робилы, так я до билых перемахнувся, до казаков. Може слыхали, корпус генерала Мамантова был. Донской. Всяко бувало.
Лошади побежали с горки, «шарабан» наш запылил среди кустарников, начались перелески, за одним из них был виден дотла сгоревший хутор, у дороги, уткнувшись дулом пушки в канаву, боком стоял танк с красной звездой, с перебитой гусеницей. Опанас, указывая кнутовищем на хутор, поведал:
— У девятнадцатом роке тут мени буденовец, как в атаке столкнулись, ось што мени зробыв, — показывая на шрам у шеи, — тильки вин малость промахнувся, а я и доси то мисто знаю, кажинный раз, як минаю, так про себе и помяную душу раба Божьего, яку я до неба пустыв.
— Ого, да ты бывалый, Опанас!
Опанас ухмыльнулся.
— Всяко бувало, — говорит. — Как бы не соромно, так я б штаны сняв, та показав бы, як мене билые шомполами отработали, доси боком сидю.
— Погоди, дядя, как же так, ты же у билых был?
— А я потим до махновцив втик. Дуже строго у билых було: то не можно, це не можно, а у махновцев все було можно, — гуляй соби и годи. Така хвиля була, молод був, другий раз горилки напьешся, так сам соби атаман... Ну, а потим, як билые из Крыма вышли, так под Каховкой нас злапали, а мене спизнали. Полковник, який у казаков був, коли я до них пристав, спизнав мене, як по строю полоненых проходив. Як побачив мене, тай каже: «Да цеж Опанас. Ты, каже, собачий сын, у красных був, до нас пристав, а зараз до махновцев подався. ото ж я тоби, злыдень, покажу, як щастя шукать». Ну и показали, доси памятую. А чоловик добрый був, другий бы в расход пустив.
Старик, помолчав, добавил:
— Коли б знав, що потим буде... Це вин правильно тоди сказав мени. Щастя шукав, ото ж найшов це щастя...
Старик, видно, растрогался.
— Ну, давай, давай! — закричал он на лошадей; лошадки побежали быстрее, вдали за перелеском показались строения города.
журнал «Родимый край»
1967
№ 69
стр.31
суббота, 10 февраля 2018 г.
(окончание)
Кокунько П.И.
Заяць дорогу пэрэбиг
Спынюсь трохы, пэрэвэду духа, та впять, а вона трэклята и кроку нэ збавля. Мабудь згоряча я добрэ опэрэзав йи батогом. Спасыби, добри людэ, що йихалы назустрич, здэржалы. Бачуть, коняка бижыть, а чоловик за нэю гоныться, ну, й прыдэржалы, а то, мабудь, до самисинького базару прыйшлось бы бигты. Подякував я, та так и впав на виз — прямо вже дух запэрло! Згодом и Рябко прыбиг,що б його нэлэгка взяла.
— Задав же тоби роботы заяць, а плюнуть бы на його — хай бижыть, и ничого цього нэ було б!
— Эгэ! Це ще нэ всэ, почекай трохы. Пройихав на базар, остановывся, а нэщасна худоба так рэбрамы й водыть, пит з нэи як з доща. Выприг, щоб оддыхалась трохы, колы дывлюсь — биля заднього колэса стоить якыйсь чоловик и скалыть зубы, а до нього пидийшов другый и тэж усмихаеться.
— Що це ты, зэмляче, — каже, — мабудь дуже розбагатив, що замисць дьогтю, смэтаною колэса мажеш!
— Як, — кажу, — смэтаною?
— А ось подывысь!
Глянув, аж уся задня половына маточины в смэтани... Так от лыхо!.. Почухав потылыцю... И спомныв на Одарку!.. Колы глядь на повозку, аж и пивня нэма!.. Ой, лыха годына!.. И казав же трэклятий баби, звяжи усих до купы, так ни. по-своему! От тоби й по-своему!..
Прывязав шкапу, розковыряв солому, дэ стояв глэчык зи смэтаною, дывлюсь, а вин уже лэжыть боком на шайби й цилого боку нэма, одни черэпкы.
Мабудь, як биг на пэрэриз зайцеви, воно всэ й пэрэкудовчылось. Що тут робыты, а Рябко спокийно облызуе смэтану. Почухав ще раз потылыцю... Спродав, що осталося, та з жалю выпыв чвэртку горилкы, заприг коня, тай додому.
Бисова собака, мабудь, видчувала свою выну, всю дорогу бигла блызько биля возу, в холодку, ни кроку вид повозкы. Тай правда! Як бы вин був нэ спужав зайця, а той нэ пэрэбиг дорогы, я б соби спокийно сыдив на вози, глэчык бы був цилый, и пивня нэ загубыв бы, и ничого б нэ було... Вьйихав я у двир, став мовчкы розпрягаты коня, а Одарка до возу, тай надыбала глэчык.
— А це що? Новый глэчык?
— Та новый же, — кажу, — хиба нэ бачыш?
— А старый дэ? — тай розгрибае солому та, як на грих, наткнулась на черэпок вид старого глэчыка. Якым вин выпадком остався там, лыхый його знае. Здаеться и добрэ ж вышукував я по дорози, наче вси й выкыдав, а выходыть нэ вси. Як бы нэ черэпок, то сказав бы, що смэтану з глэчыком продав, а замисць старого новый купыв, а тэпэр бисив черэпок усэ дило зрадыв. Начала розгрибаты дали, а на дни повозкы мокрисинько од смэтаны. На колэси Рябко облызав, а тут зосталась.
Як накынэться вже тоди на мэнэ Одарка — и сякый, и такый, и пьяныця, и бродяга, и всякого було.
Зло и мэнэ розибрало, тащоб як-нэбудь досадыть й, я з дуру й гаркнув:
— Та що ты так розвэрэщалась за смэтану? Я й пивня загубыв, от що! Такэ лыхо стряслось — заяць дорогу пэрэбиг, хиба я вынэн? Он на Рябка грымай, бо вин трэклятый звирюку зигнав.
— Сам, — каже, — вчи Рябко! Тюхтий ты, от що! Куды нэ повэрныся, скризь одни злыдни!
Почало й мэнэ з досады розбираты, та рванув з гужа дугу, а вона спрыснула з рукы, та мэнэ по лоби, и наварыв мургулю. От и ходы тэпэр на вдывовыжу усим. Так от отака халэпа склалась, от нэ вирь тэпэр, як кажуть, що заяць дорогу пэрэбижыть, то добра нэ жды!
Так розказував Якым про свою мургулю, а сусидка його Явдоха казала зовсим другэ. Нэ дуже повирыв йому й Сыдир, знаючи добрэ й Одарку, й його, бо додав:
— Так! Пиды ж тэпэр до тиеи дугы, що наварыла тоби мургулю, та благай йи, що б вона тоби смальцем чи що помазала, а то довго будэш нэю людэй дражныть!
Злэ глянув на його Якым та, нэ попрощавшысь, и видийшов.
журнал «Чорноморець»
1939г.
№ 3
стр.16-18
Кокунько П.И.
Заяць дорогу пэрэбиг
Спынюсь трохы, пэрэвэду духа, та впять, а вона трэклята и кроку нэ збавля. Мабудь згоряча я добрэ опэрэзав йи батогом. Спасыби, добри людэ, що йихалы назустрич, здэржалы. Бачуть, коняка бижыть, а чоловик за нэю гоныться, ну, й прыдэржалы, а то, мабудь, до самисинького базару прыйшлось бы бигты. Подякував я, та так и впав на виз — прямо вже дух запэрло! Згодом и Рябко прыбиг,що б його нэлэгка взяла.
— Задав же тоби роботы заяць, а плюнуть бы на його — хай бижыть, и ничого цього нэ було б!
— Эгэ! Це ще нэ всэ, почекай трохы. Пройихав на базар, остановывся, а нэщасна худоба так рэбрамы й водыть, пит з нэи як з доща. Выприг, щоб оддыхалась трохы, колы дывлюсь — биля заднього колэса стоить якыйсь чоловик и скалыть зубы, а до нього пидийшов другый и тэж усмихаеться.
— Що це ты, зэмляче, — каже, — мабудь дуже розбагатив, що замисць дьогтю, смэтаною колэса мажеш!
— Як, — кажу, — смэтаною?
— А ось подывысь!
Глянув, аж уся задня половына маточины в смэтани... Так от лыхо!.. Почухав потылыцю... И спомныв на Одарку!.. Колы глядь на повозку, аж и пивня нэма!.. Ой, лыха годына!.. И казав же трэклятий баби, звяжи усих до купы, так ни. по-своему! От тоби й по-своему!..
Прывязав шкапу, розковыряв солому, дэ стояв глэчык зи смэтаною, дывлюсь, а вин уже лэжыть боком на шайби й цилого боку нэма, одни черэпкы.
Мабудь, як биг на пэрэриз зайцеви, воно всэ й пэрэкудовчылось. Що тут робыты, а Рябко спокийно облызуе смэтану. Почухав ще раз потылыцю... Спродав, що осталося, та з жалю выпыв чвэртку горилкы, заприг коня, тай додому.
Бисова собака, мабудь, видчувала свою выну, всю дорогу бигла блызько биля возу, в холодку, ни кроку вид повозкы. Тай правда! Як бы вин був нэ спужав зайця, а той нэ пэрэбиг дорогы, я б соби спокийно сыдив на вози, глэчык бы був цилый, и пивня нэ загубыв бы, и ничого б нэ було... Вьйихав я у двир, став мовчкы розпрягаты коня, а Одарка до возу, тай надыбала глэчык.
— А це що? Новый глэчык?
— Та новый же, — кажу, — хиба нэ бачыш?
— А старый дэ? — тай розгрибае солому та, як на грих, наткнулась на черэпок вид старого глэчыка. Якым вин выпадком остався там, лыхый його знае. Здаеться и добрэ ж вышукував я по дорози, наче вси й выкыдав, а выходыть нэ вси. Як бы нэ черэпок, то сказав бы, що смэтану з глэчыком продав, а замисць старого новый купыв, а тэпэр бисив черэпок усэ дило зрадыв. Начала розгрибаты дали, а на дни повозкы мокрисинько од смэтаны. На колэси Рябко облызав, а тут зосталась.
Як накынэться вже тоди на мэнэ Одарка — и сякый, и такый, и пьяныця, и бродяга, и всякого було.
Зло и мэнэ розибрало, тащоб як-нэбудь досадыть й, я з дуру й гаркнув:
— Та що ты так розвэрэщалась за смэтану? Я й пивня загубыв, от що! Такэ лыхо стряслось — заяць дорогу пэрэбиг, хиба я вынэн? Он на Рябка грымай, бо вин трэклятый звирюку зигнав.
— Сам, — каже, — вчи Рябко! Тюхтий ты, от що! Куды нэ повэрныся, скризь одни злыдни!
Почало й мэнэ з досады розбираты, та рванув з гужа дугу, а вона спрыснула з рукы, та мэнэ по лоби, и наварыв мургулю. От и ходы тэпэр на вдывовыжу усим. Так от отака халэпа склалась, от нэ вирь тэпэр, як кажуть, що заяць дорогу пэрэбижыть, то добра нэ жды!
Так розказував Якым про свою мургулю, а сусидка його Явдоха казала зовсим другэ. Нэ дуже повирыв йому й Сыдир, знаючи добрэ й Одарку, й його, бо додав:
— Так! Пиды ж тэпэр до тиеи дугы, що наварыла тоби мургулю, та благай йи, що б вона тоби смальцем чи що помазала, а то довго будэш нэю людэй дражныть!
Злэ глянув на його Якым та, нэ попрощавшысь, и видийшов.
журнал «Чорноморець»
1939г.
№ 3
стр.16-18
1-я часть
Кокунько П.И.
Заяць дорогу пэрэбиг
Воно часто так бува, що хто у що вирыть, так воно й робыться, и якбы вин нэ вирыв, то може воно и нэ було б так!
От хочя б Якым Ступак. Цей у вси бабськи вытрыбэнькы вирував, и нияким побытом його нэ выбьеш з тией виры, алэ головно, шо йому це завжды сповныться!
Якось раз выходять люды з церквы, а з нымы й Ступак. Як побачив його Сыдир Зозуля, тай рукамы сплэснув.
— Що це у тэбэ, кумэ, рогы ростуть? Звидкиль у тэбэ така моргуля схопылась? — пытае.
— Схопылась бы вона й у тэбэ, Сыдорэ, якбы тоби такэ трапылось, як мэни!
— Як самэ?
— А так! Як воно вже що нэ коиться, то кынь, бо всэ одно ничого нэ выйдэ. Як худоба в руку нэ йдэ, то нэ купуй, бо тилько гроши пропадуть. От-же. як йдэш куды, та заяць дорогу пэрэбэжыть, то липше будэ, як вэрнэшся, бо вже добра нэ будэ, и добрэ якщо тилько одна моргуля на лоби схопыться, а бува й гирше!
— А то хтож?
— Ну, хай нэ вин сам, а черэз того, то це всэ одно.
— Та як же воно так выйшло?
— Та так! Пойихав я учора на базар у город, щоб продаты дэ-що, що осталось вид урожаю за мынулый рик, а стара моя поклала на повозку пивня,та дви куркы, ше й глэчык смэтаны, що назбырала за тыждэнь. Тилько выйихав я за околыцю, як дывлюсь — и Рябко за мною. Догнав такы трэклятый! Проганяв, проганяв його, щоб вэрнувся додому, так дэ тоби! Остановыться, подывыться мэни у слид, та впять за мною. Ну, цур йому, думаю, хай бижыть, абы б тилько нэ пропав, а то чому б йому, собаци, нэ пробигаться! Та якбы ж вин биг, як подоба доброму собаци, биля возу блызэнько з боку, або за повозкою в холодку, а то зарах же й чкурнув по усьому стэпу, и давай ганятыся за всякымы пташкамы! Аж пидскакуе, як яка лэтыть, нибы то схопыть хоче.
И навязала ж мэни його нэчыста сыла на цей дэнь! Ганя, тай ганя, ни одного кущика нэ пропустыть и до всього йому е дило, аж язык до колин тилипаеться, а йому й байдуже. Ну, думаю, лыхый з ным, ухэкаеться — прысмырие. Йиду соби тай миркую: кого б на базари найты, розпытаты про цины, щоб нэ продэшевыть чого. Колы чую, Рябко чогось тявкнув, та жалисно так, наче заскавчав. Я зырк, а вин аж надрываеться та тнэ прямисинько на дорогу так, мабудь крокив сто пэрэди мною. Прыдывляюсь, аж попэрэди його заяць и лагодыть попэрэк дорогы, цеб то мэни на пэрэриз. Рябко натыска, а вин поклав вуха на спыну, та так й чеше. От, думаю, пэрэбижыть дорогу, бисова худоба — нэ будэ вдачи на базари! Я по коняци батогом, думаю соби, проскочу ранише, а вин уже ось-ось, до дорогы добига. Я ще батогом. Наприв бидного звиря так, що вин лэдвэ зи шкиры нэ выскочыть. А заяць шасть, та пэрэд самисинькою мордою шкапы такы й пэрэбиг дорогу, а за ным й Рябко — от-от доженэ, от-от вхопыть. Схопывся я з возу та за нымы в догоню, цькую, та гыкаю на Рябка, а вин натыскае, а вин натыскае. Та так мабудь крокив зи сотню за нымы, аж докы спохватывся. Чи вжеж такы, думаю, я здурив на старисть, що дався и попэр за зайцем ганятысь? Плюнув, тай повэрнувсь назад, колы зырк, а моя шкапа на дорози вже майже на пив-вэрсты вид мэнэ, та всэ тюпачком чеше. Я за нэю, аж дух запыра, так ухэкався.
(дали будэ)
журнал «Чорноморець»
1939г.
№ 3
стр.16-18
Кокунько П.И.
Заяць дорогу пэрэбиг
Воно часто так бува, що хто у що вирыть, так воно й робыться, и якбы вин нэ вирыв, то може воно и нэ було б так!
От хочя б Якым Ступак. Цей у вси бабськи вытрыбэнькы вирував, и нияким побытом його нэ выбьеш з тией виры, алэ головно, шо йому це завжды сповныться!
Якось раз выходять люды з церквы, а з нымы й Ступак. Як побачив його Сыдир Зозуля, тай рукамы сплэснув.
— Що це у тэбэ, кумэ, рогы ростуть? Звидкиль у тэбэ така моргуля схопылась? — пытае.
— Схопылась бы вона й у тэбэ, Сыдорэ, якбы тоби такэ трапылось, як мэни!
— Як самэ?
— А так! Як воно вже що нэ коиться, то кынь, бо всэ одно ничого нэ выйдэ. Як худоба в руку нэ йдэ, то нэ купуй, бо тилько гроши пропадуть. От-же. як йдэш куды, та заяць дорогу пэрэбэжыть, то липше будэ, як вэрнэшся, бо вже добра нэ будэ, и добрэ якщо тилько одна моргуля на лоби схопыться, а бува й гирше!
— А то хтож?
— Ну, хай нэ вин сам, а черэз того, то це всэ одно.
— Та як же воно так выйшло?
— Та так! Пойихав я учора на базар у город, щоб продаты дэ-що, що осталось вид урожаю за мынулый рик, а стара моя поклала на повозку пивня,та дви куркы, ше й глэчык смэтаны, що назбырала за тыждэнь. Тилько выйихав я за околыцю, як дывлюсь — и Рябко за мною. Догнав такы трэклятый! Проганяв, проганяв його, щоб вэрнувся додому, так дэ тоби! Остановыться, подывыться мэни у слид, та впять за мною. Ну, цур йому, думаю, хай бижыть, абы б тилько нэ пропав, а то чому б йому, собаци, нэ пробигаться! Та якбы ж вин биг, як подоба доброму собаци, биля возу блызэнько з боку, або за повозкою в холодку, а то зарах же й чкурнув по усьому стэпу, и давай ганятыся за всякымы пташкамы! Аж пидскакуе, як яка лэтыть, нибы то схопыть хоче.
И навязала ж мэни його нэчыста сыла на цей дэнь! Ганя, тай ганя, ни одного кущика нэ пропустыть и до всього йому е дило, аж язык до колин тилипаеться, а йому й байдуже. Ну, думаю, лыхый з ным, ухэкаеться — прысмырие. Йиду соби тай миркую: кого б на базари найты, розпытаты про цины, щоб нэ продэшевыть чого. Колы чую, Рябко чогось тявкнув, та жалисно так, наче заскавчав. Я зырк, а вин аж надрываеться та тнэ прямисинько на дорогу так, мабудь крокив сто пэрэди мною. Прыдывляюсь, аж попэрэди його заяць и лагодыть попэрэк дорогы, цеб то мэни на пэрэриз. Рябко натыска, а вин поклав вуха на спыну, та так й чеше. От, думаю, пэрэбижыть дорогу, бисова худоба — нэ будэ вдачи на базари! Я по коняци батогом, думаю соби, проскочу ранише, а вин уже ось-ось, до дорогы добига. Я ще батогом. Наприв бидного звиря так, що вин лэдвэ зи шкиры нэ выскочыть. А заяць шасть, та пэрэд самисинькою мордою шкапы такы й пэрэбиг дорогу, а за ным й Рябко — от-от доженэ, от-от вхопыть. Схопывся я з возу та за нымы в догоню, цькую, та гыкаю на Рябка, а вин натыскае, а вин натыскае. Та так мабудь крокив зи сотню за нымы, аж докы спохватывся. Чи вжеж такы, думаю, я здурив на старисть, що дався и попэр за зайцем ганятысь? Плюнув, тай повэрнувсь назад, колы зырк, а моя шкапа на дорози вже майже на пив-вэрсты вид мэнэ, та всэ тюпачком чеше. Я за нэю, аж дух запыра, так ухэкався.
(дали будэ)
журнал «Чорноморець»
1939г.
№ 3
стр.16-18
пятница, 9 февраля 2018 г.
Балачковый проект kubanska.org закрылся из-за отсутствия финансирования. Ни одна культурная или казацкая организация Кубани, России, Украины не захотела проспонсировать современное развитие балачки. Отношение обеих стран к балачке абсолютно одинаковое. Обе считают ее умершим диалектом с установленным списком авторов, песен и пословиц 19 века. И все. Никакое современное развитие балачки не предусмотрено и даже осуждается. Типа, балачкой говорили малограмотные селяне, а теперь есть литературные язык и мова. Точка. За четыре с половиной года нашим проектом собраны сотни частушек, тысячи пословиц, десятки тысяч слов. Найдены новые имена балачковых авторов. Гейман, Мащенко, Науменко, Горбенко, Костенко, Кокунько, Курганский, Тернавский, Сизова, Мигрин. Список можно продолжать. Проект был единственным местом, где могли и хотели доказать отличие мовы от балачки. Местом, где искали живых балачковых авторов. Жаль, но в 21 веке балачка оказалась не востребована. Нет ее на телеканалах, нет ее на краевых сайтах, нет ее в краевых СМИ. Проект законсервирован. Будущее балачковой Википедии скрылось в тумане. Будем ждать лучших времен. Цена вопроса — от 25 тыс. руб. в месяц с вашей рекламой на каждой из 80 страниц проекта. А кто захочет профинансировать новые балачковые книжки с вашим именем в качестве мецената — от 10 тыс.руб. за книжку. С уважением, Андрей Руденко (kubanofan@gmail.com)
-------------------------------------------
1-я часть
Тембот Керашев
ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
Кто знает, сколько столетий, а может, и тысячелетий складывался тип
адыгского всадника? Но сложившись, стал он неповторимо самобытным и сноровким,
являя собой яркий пример чудесной приспособляемости всего живого на Земле.
Доспехи и экипировка его по тем временам в совершенстве отвечали требованиям
жизни и борьбы. Со всей строгостью многовекового опыта отбирались необходимость,
полезность и удобство каждой вещи для походов и битв - ничего лишнего, ничего во
имя украшения, ничего яркого и блестящего, что могло бы привлечь внимание врага
и стать мишенью.
Бурка и смушковая шапка - черные. Рукоять кинжала и верхние ободки
газырей - из черной кости. Даже пряжки, бляшки и наконечники на поясе и сбруе
коня изготовлялись из черной кости или железа, а уж если и употребляли серебро,
то блеск его притенялся чернью. А неизменную черкеску из грубого домотканого
сукна почти всегда шили темно-серого цвета, чтобы была неотличима от скальных
камней и стволов деревьев...
Народ вынужден был всегда и всюду быть воином. Обороняться приходилось от
иноземных нашествий, от набегов феодалов из соседних племен, от разбоя местных
орков - мелкодворянского сословия, главной опоры князей. Жили в постоянной
готовности быстро увести свои семьи в дебри гор и лесов, едва грянет опасность.
Это отучало адыгов от свойственной людям привязанности к месту поселения. Не
стало у них и пристрастия к постройке больших и удобных жилищ, к украшению их.
Не было места в их жизни сосредоточенному и спокойному творчеству. Все помыслы,
весь уклад подчинялись постоянной необходимости защищать родной край.
И даже то немногое, что удавалось адыгам перенять у других народов,
приходилось прилаживать и приспосабливать к вечной борьбе за существование.
Широкий бесформенный халат, который носил весь Восток, адыги переделали в
черкеску. Она до пояса плотно охватывала тело, давая свободу рукам, а широкий
подол ее не мешал стремительно взлететь в седло и в стужу согревал колени. Когда
появилось огнестрельное оружие, вместо нагрудных карманов на черкеску нашили
газыри. Газырь по-адыгски означает - "готовое", то есть готовый заряд. В
каждом газыре пороха розно на один заряд. Затычкой служила свинцовая пуля,
отлитая по мерке ружья владельца и обернутая в тряпицу. Газыри нашивались -
повыше, почти у самого подбородка. Причем каждый газырь был прикреплен плетеной
тесемкой к ткани черкески. Всадник на всем скаку, в считанные секунды мог
перезарядить ружье.
Газырей было шестнадцать, по восемь с каждой стороны. Два крайних,
оказывающиеся уже под мышками, в походах зачастую использовались и для - иных
целей. В одном хранился сухой трут, в другом - пучок тонких еловых щепок, -
чтобы в ненастную погоду легче развести огонь. Огнивом для высекания искры
служил наконечник поясного ремня.
Чтобы было сподручней в бою, рукава черкески доходили лишь до локтя.
Длинные рукава носили только старики.
На поясе вместо фигурных блях, ныне служащих для украшения, носили в
старину на каждом боку по коробке из железа или серебра. В одной хранилась мазь,
исцеляющая раны, в другой - жир для смазки оружия. И восточную саблю, изогнутую
как полумесяц, адыги переделали на свой лад. В боях они убедились, что восточная
сабля неудобна для самого эффективного ее назначения - прокола противника.
Саблю выпрямили, сохранив лишь небольшой изгиб, удлинили, и получилась
знаменитая адыгская шашка, которая, если ударить ею с протяжкой, сечет получше
сабли и для прокола весьма приспособлена.
Односторонний изогнутый восточный кинжал адыги превратили в прямой,
обоюдоострый кинжал - "камэ", а под ножнами камэ пристроили маленький острый
ножичек, используемый как нож перочинный.
Большая часть жизни адыга проходила в седле. И потому широкие плоские
седла, какие они видели повсюду, адыги перекроили на свой лад - создали крутое
седло, с пухлой четырехлопастной кожаной подушкой, которая плотно обхватывала
бедра седока, чтобы меньше уставал всадник при дальних переездах.
Удобно была прилажена и бурка в тороках. За спиной - ружье в чехле с
прикрепленной к нему сошкой для прицельной стрельбы. Два козлиных бурдюка,
помогающие преодолевать верхом большие водные преграды, и за седлом - кожаная
переметная сума.
Чтобы защитить себя от сырости, всадники брали в дальние походы свиток из
вощеной бязи и этой длинной широкой лентой в случае ненастья обертывали торс
поверх нижнего белья.
Коней адыги выпестовали применительно к своим требованиям. В прошлом
лошадью для упряжи не пользовались, она нужна была лишь под седло, а значит,
ценилась в ней прежде всего выносливость...
(продолжение следует)
1-я часть
Тембот Керашев
ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
Кто знает, сколько столетий, а может, и тысячелетий складывался тип
адыгского всадника? Но сложившись, стал он неповторимо самобытным и сноровким,
являя собой яркий пример чудесной приспособляемости всего живого на Земле.
Доспехи и экипировка его по тем временам в совершенстве отвечали требованиям
жизни и борьбы. Со всей строгостью многовекового опыта отбирались необходимость,
полезность и удобство каждой вещи для походов и битв - ничего лишнего, ничего во
имя украшения, ничего яркого и блестящего, что могло бы привлечь внимание врага
и стать мишенью.
Бурка и смушковая шапка - черные. Рукоять кинжала и верхние ободки
газырей - из черной кости. Даже пряжки, бляшки и наконечники на поясе и сбруе
коня изготовлялись из черной кости или железа, а уж если и употребляли серебро,
то блеск его притенялся чернью. А неизменную черкеску из грубого домотканого
сукна почти всегда шили темно-серого цвета, чтобы была неотличима от скальных
камней и стволов деревьев...
Народ вынужден был всегда и всюду быть воином. Обороняться приходилось от
иноземных нашествий, от набегов феодалов из соседних племен, от разбоя местных
орков - мелкодворянского сословия, главной опоры князей. Жили в постоянной
готовности быстро увести свои семьи в дебри гор и лесов, едва грянет опасность.
Это отучало адыгов от свойственной людям привязанности к месту поселения. Не
стало у них и пристрастия к постройке больших и удобных жилищ, к украшению их.
Не было места в их жизни сосредоточенному и спокойному творчеству. Все помыслы,
весь уклад подчинялись постоянной необходимости защищать родной край.
И даже то немногое, что удавалось адыгам перенять у других народов,
приходилось прилаживать и приспосабливать к вечной борьбе за существование.
Широкий бесформенный халат, который носил весь Восток, адыги переделали в
черкеску. Она до пояса плотно охватывала тело, давая свободу рукам, а широкий
подол ее не мешал стремительно взлететь в седло и в стужу согревал колени. Когда
появилось огнестрельное оружие, вместо нагрудных карманов на черкеску нашили
газыри. Газырь по-адыгски означает - "готовое", то есть готовый заряд. В
каждом газыре пороха розно на один заряд. Затычкой служила свинцовая пуля,
отлитая по мерке ружья владельца и обернутая в тряпицу. Газыри нашивались -
повыше, почти у самого подбородка. Причем каждый газырь был прикреплен плетеной
тесемкой к ткани черкески. Всадник на всем скаку, в считанные секунды мог
перезарядить ружье.
Газырей было шестнадцать, по восемь с каждой стороны. Два крайних,
оказывающиеся уже под мышками, в походах зачастую использовались и для - иных
целей. В одном хранился сухой трут, в другом - пучок тонких еловых щепок, -
чтобы в ненастную погоду легче развести огонь. Огнивом для высекания искры
служил наконечник поясного ремня.
Чтобы было сподручней в бою, рукава черкески доходили лишь до локтя.
Длинные рукава носили только старики.
На поясе вместо фигурных блях, ныне служащих для украшения, носили в
старину на каждом боку по коробке из железа или серебра. В одной хранилась мазь,
исцеляющая раны, в другой - жир для смазки оружия. И восточную саблю, изогнутую
как полумесяц, адыги переделали на свой лад. В боях они убедились, что восточная
сабля неудобна для самого эффективного ее назначения - прокола противника.
Саблю выпрямили, сохранив лишь небольшой изгиб, удлинили, и получилась
знаменитая адыгская шашка, которая, если ударить ею с протяжкой, сечет получше
сабли и для прокола весьма приспособлена.
Односторонний изогнутый восточный кинжал адыги превратили в прямой,
обоюдоострый кинжал - "камэ", а под ножнами камэ пристроили маленький острый
ножичек, используемый как нож перочинный.
Большая часть жизни адыга проходила в седле. И потому широкие плоские
седла, какие они видели повсюду, адыги перекроили на свой лад - создали крутое
седло, с пухлой четырехлопастной кожаной подушкой, которая плотно обхватывала
бедра седока, чтобы меньше уставал всадник при дальних переездах.
Удобно была прилажена и бурка в тороках. За спиной - ружье в чехле с
прикрепленной к нему сошкой для прицельной стрельбы. Два козлиных бурдюка,
помогающие преодолевать верхом большие водные преграды, и за седлом - кожаная
переметная сума.
Чтобы защитить себя от сырости, всадники брали в дальние походы свиток из
вощеной бязи и этой длинной широкой лентой в случае ненастья обертывали торс
поверх нижнего белья.
Коней адыги выпестовали применительно к своим требованиям. В прошлом
лошадью для упряжи не пользовались, она нужна была лишь под седло, а значит,
ценилась в ней прежде всего выносливость...
(продолжение следует)
2-я часть
Тембот Керашев
ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
Широкоплечий, угловатый парняга, могучего сложения, по одежде - орк. Орковская высокая шапка, темно-серая черкеска, ноговицы и выцветшие чувяки, бывшие некогда красными. Все потерто, потрепано. Уздечка и конский -нагрудник, по обычаю орков, когда-то,
видно, были выкрашены корой ольхи в красный цвет, но теперь они тоже выцвели, обтрепались и выглядели весьма невзрачно. Верховой явно походил: на злоумышленника-хищника, шатающегося в погоне за добычей. Позади у него приторочены были бурка и аркан, однако ружья за спиной не видно. Пистолет и шашка - вот и все его оружие...
Этот выглядел совсем юнцом. Не в пример тому орку юноша был одет очень нарядно и пестро. Газыри, пояс, кинжал покрыты позолотой, тесемка от пистолета, шитая золотом, четко выделялась на новенькой темно-синей черкеске.
Чувяки и ноговицы - без единой царапины, огненнокрасные...
Первый признак орка - его конь. Поджарый и худощавый, натренированный для постоянных разъездов. Потом высокие шапки, которые орки надевали в дорогу.
А главная примета - сафьяновые ноговицы и чувяки. При выездах в другие аулы или на торжества орки надевали обувь из красного сафьяна. У княжеских племен темиргоев и бжедугов существовал закон: фокотли и пщитли не имели права носить обувь красного цвета...
Он снял с себя оружие, потом черкеску. Отвязал небольшую кожаную сумку, где возил мелкие дорожные принадлежности, забрался рукой в мешок, и на его лице изобразились испуг и озабоченность, как у человека, который не обнаружил в кармане денег. Он торопливо шарил в сумке и, не находя того, что искал, поспешно высыпал наземь все содержимое. Обнаружив среди прочих мелочей, лохматый лоскут
медвежьей шкуры, он быстро поднял его и некоторое время благоговейно подержал на ладони, поглаживая рукой. Ерстэм продолжал что-то напряженно искать глазами.
Белый клык борова! Он всегда и всюду возил его с собою, и вот клыка не оказалось! Охваченный суеверным страхом, он сидел молча. Неужели потерял талисман бога лесов? Потому-то, верно, едва въехал он в страну темиргоев, началась неприятные приключения. Все понятно - бог лесов разгневался на него!..
(продолжение следует)
Тембот Керашев
ОДИНОКИЙ ВСАДНИК
Широкоплечий, угловатый парняга, могучего сложения, по одежде - орк. Орковская высокая шапка, темно-серая черкеска, ноговицы и выцветшие чувяки, бывшие некогда красными. Все потерто, потрепано. Уздечка и конский -нагрудник, по обычаю орков, когда-то,
видно, были выкрашены корой ольхи в красный цвет, но теперь они тоже выцвели, обтрепались и выглядели весьма невзрачно. Верховой явно походил: на злоумышленника-хищника, шатающегося в погоне за добычей. Позади у него приторочены были бурка и аркан, однако ружья за спиной не видно. Пистолет и шашка - вот и все его оружие...
Этот выглядел совсем юнцом. Не в пример тому орку юноша был одет очень нарядно и пестро. Газыри, пояс, кинжал покрыты позолотой, тесемка от пистолета, шитая золотом, четко выделялась на новенькой темно-синей черкеске.
Чувяки и ноговицы - без единой царапины, огненнокрасные...
Первый признак орка - его конь. Поджарый и худощавый, натренированный для постоянных разъездов. Потом высокие шапки, которые орки надевали в дорогу.
А главная примета - сафьяновые ноговицы и чувяки. При выездах в другие аулы или на торжества орки надевали обувь из красного сафьяна. У княжеских племен темиргоев и бжедугов существовал закон: фокотли и пщитли не имели права носить обувь красного цвета...
Он снял с себя оружие, потом черкеску. Отвязал небольшую кожаную сумку, где возил мелкие дорожные принадлежности, забрался рукой в мешок, и на его лице изобразились испуг и озабоченность, как у человека, который не обнаружил в кармане денег. Он торопливо шарил в сумке и, не находя того, что искал, поспешно высыпал наземь все содержимое. Обнаружив среди прочих мелочей, лохматый лоскут
медвежьей шкуры, он быстро поднял его и некоторое время благоговейно подержал на ладони, поглаживая рукой. Ерстэм продолжал что-то напряженно искать глазами.
Белый клык борова! Он всегда и всюду возил его с собою, и вот клыка не оказалось! Охваченный суеверным страхом, он сидел молча. Неужели потерял талисман бога лесов? Потому-то, верно, едва въехал он в страну темиргоев, началась неприятные приключения. Все понятно - бог лесов разгневался на него!..
(продолжение следует)
среда, 7 февраля 2018 г.
Пивень А.Е.
(Ходькевич-Сапсай)
Нэ шукайтэ там правды, дэ йи нэмае!
Чи хто бачив, чи хто знав
Отакого крутия,
Що всэ «правды» вин шукае
То в своих, то в москаля?
То направо вин повэрнэ,
То наливо обкрутнэ,
Та всэ носа и застромыть
У паганэ та в бруднэ.
Ось нэдавно був миж намы,
Зирк — з Кудиновым зъякшавсь;
Чи вин правды там шукае
Чи хиба чого злякавсь?
А тэпэрь я вже й нэ знаю,
Що вин дума й як гада:
Видкиля вин тией правды
Соби в гости выгляда?
Одно знаю: Правда Божа
Там николы нэ жила,
И дорога там до нэи
Будякамы заросла...
Схамэныся ж, мий ты друже,
(Бо ты ж добрый чоловик!) —
Нэ шукай там правды - свитла,
Дэ нэма його во-вик.
Нэ звэртай ты вбик николы,
Нэ зрикайся мрий святых,
Нэ тулыся лэгковирно
До одных, та до другых!
Источник:«Вольное казачество»
№220-1937-стр.21
(Ходькевич-Сапсай)
Нэ шукайтэ там правды, дэ йи нэмае!
Чи хто бачив, чи хто знав
Отакого крутия,
Що всэ «правды» вин шукае
То в своих, то в москаля?
То направо вин повэрнэ,
То наливо обкрутнэ,
Та всэ носа и застромыть
У паганэ та в бруднэ.
Ось нэдавно був миж намы,
Зирк — з Кудиновым зъякшавсь;
Чи вин правды там шукае
Чи хиба чого злякавсь?
А тэпэрь я вже й нэ знаю,
Що вин дума й як гада:
Видкиля вин тией правды
Соби в гости выгляда?
Одно знаю: Правда Божа
Там николы нэ жила,
И дорога там до нэи
Будякамы заросла...
Схамэныся ж, мий ты друже,
(Бо ты ж добрый чоловик!) —
Нэ шукай там правды - свитла,
Дэ нэма його во-вик.
Нэ звэртай ты вбик николы,
Нэ зрикайся мрий святых,
Нэ тулыся лэгковирно
До одных, та до другых!
Источник:«Вольное казачество»
№220-1937-стр.21
Кокунько П. И.
Я. Г. Кухаренко и переселение черноморцев за Кубань
(отрывок)
Пока шел торг с горцами о выкупе из плена атамана и переписка об ассигновании денег, Кухаренко успел умереть в плену. Взят он был одним из горских племен, живших на равнине, но из опасения, чтобы его не отбили, он был переведен в более отдаленные горские аулы, не то к абадзехам не то к шапсугам. Содержался он в яме — из опасения побега. (Такой, способ содержания пленных был обычным у горцев). Это вредно отзывалось на здоровья Кухаренко, вообще не отличавшегося крепким здоровьем, особенно в довольно преклонном возрасте в котором он тогда уже находился. Весть о его смерти получилась от перебежчиков и опять были начаты переговоры о выкупе его тела, за которое горцы запросили 10 тысяч рублей.
Та же история началась снова: Войсковое начальство делало представление, а высшее торговалось и затягивало дело. Ждать уже было некогда и в Войске была объявлена подписка на выкуп тела атамана, а пока эти деньги соберутся, решено было заложить в ломбарде атаманскую шашку, преподнесенную Чепиге светлейшим князем Потемкиным, как знак атаманского достоинства. Так как она была украшена драгоценными камнями, то государственный ломбард выдал за нее 10 тысяч. На эти деньги и совершился выкуп тела, которое было похоронено около Войскового собора, где ныне Крепостная церковь. Неизвестно, куда делись подписные деньги и были ли действительно они собраны, гак как успеху подписки мешала надежда на отпуск денег казной или разрешение взять таковые из Войсковой казны.
Дело об этом тянулось долго, пока не был получен совершенный отказ на ассигнование денег от казны и из войскового капитала, как говорили по той причине, что Кухаренко сам виноват в своей гибели, ибо не взял конвоя, как полагается...
Источник:«Вольное казачество»
№51-1930-стр.13-14
Я. Г. Кухаренко и переселение черноморцев за Кубань
(отрывок)
Пока шел торг с горцами о выкупе из плена атамана и переписка об ассигновании денег, Кухаренко успел умереть в плену. Взят он был одним из горских племен, живших на равнине, но из опасения, чтобы его не отбили, он был переведен в более отдаленные горские аулы, не то к абадзехам не то к шапсугам. Содержался он в яме — из опасения побега. (Такой, способ содержания пленных был обычным у горцев). Это вредно отзывалось на здоровья Кухаренко, вообще не отличавшегося крепким здоровьем, особенно в довольно преклонном возрасте в котором он тогда уже находился. Весть о его смерти получилась от перебежчиков и опять были начаты переговоры о выкупе его тела, за которое горцы запросили 10 тысяч рублей.
Та же история началась снова: Войсковое начальство делало представление, а высшее торговалось и затягивало дело. Ждать уже было некогда и в Войске была объявлена подписка на выкуп тела атамана, а пока эти деньги соберутся, решено было заложить в ломбарде атаманскую шашку, преподнесенную Чепиге светлейшим князем Потемкиным, как знак атаманского достоинства. Так как она была украшена драгоценными камнями, то государственный ломбард выдал за нее 10 тысяч. На эти деньги и совершился выкуп тела, которое было похоронено около Войскового собора, где ныне Крепостная церковь. Неизвестно, куда делись подписные деньги и были ли действительно они собраны, гак как успеху подписки мешала надежда на отпуск денег казной или разрешение взять таковые из Войсковой казны.
Дело об этом тянулось долго, пока не был получен совершенный отказ на ассигнование денег от казны и из войскового капитала, как говорили по той причине, что Кухаренко сам виноват в своей гибели, ибо не взял конвоя, как полагается...
Источник:«Вольное казачество»
№51-1930-стр.13-14
Пивень А.Е.
(Ходькевич-Сапсай)
КУБАНЬ МОЯ, НЕНЬКО МОЯ...
Пысав колысь славный Тарас,
Бэзсмэртный Шевченко
Про свою нэщасну Матир
Украйину — Нэньку:
Украйино, Украйино,
Нэнько моя, Нэнько!
Як згадаю тэбэ, краю,
Завьянэ сэрдэнько!
Дэ подилось козачество,
Червони жупаны?
Дэ подилась доля - воля,
Бунчукы, гэтьманы?
Отак и я хочу пысать,
Як пысав Шевченко,
Про свою Кубань кохану,
Нашу ридну Нэньку:
Кубань моя, Кубань ридна,
Мий нэщасный Краю!
Тяжко - важко болыть сэрце,
Як тэбэ згадаю!
Дэ ты, славнэ наше Вийсько,
Полкы з корогвамы,
Дэ багатство, слава, воля,
Станыци з церквамы?
Дэ вы, славни отаманы,
Батькы з булавою,
Що вэлы усэ козацтво
Впэрэд за собою?
Що нэ дуже булы вчени,
Тилькы азы зналы,
А багацько для Кубани
Вы добра прыдбалы.
Що потроху та помалу
Чуда наробылы:
Кубань пэрэд цилым свитом
Славою покрылы;
Во в стэпах пустых и дыкых,
Дэ травы шумилы,
Дэ од-вику тэрны рослы
Та вовкы ходылы,
Там вырослы, мов из зэмли
Вэсэли станыци,
А в станыцях rapни церквы —
Высоки дзвиныци;
Та вэлыки били хаты,
Та ycяки школы,
А по стэпах роскынулысь
Зализни дорогы...
Дэ вы, славни отаманы,
Батькы з булавамы?
Дэ ты, славнэ наше Вийсько,
Полкы з корогвамы?
Дэ багатство, честь и слава,
Вэсэли станыци,
А у дворах скризь вынбары
Повни вси пшеныци?
Дэ свобода, cмиx и спивы
На вольний Ky6aни,
Що уся цвила красою,
Мов пышная naни?
Нэмае вас! Прыйшов ворог,
Заплиныв станыци,
Попалыв, порушив хаты,
Церквы и дзвиныци.
Забрав хлиб, скотыну, кони
И всэ тэ багатство,
За сто рокив що прыдбало
Трудовэ козацтво...
Кубань моя, Нэнько моя,
Раю мий прэкрасный!
Ридный народ мий козацькый,
Народэ нещасный!
Потэрпы ты ще хоч трохы,
Трошкы — нэбагато:
Прыйдэ скоро и для тэбэ
Вэлыкоднэ свято.
Нэхай чужа заздристь люта
Гуляе — пануе,
Куе тоби важки пута
Та тюрмы мурнэ;
Ось прыйдэ край...
Вже нэ довго
Тут й пануваты,
Скоро бисову нэвиру
Выженэм из хаты!
Козак щирый нэ злякався
Пэкэльного руху,
А в нэволи бильш прыдбае
Козацького духу;
А з ным разом пиднимэться
Дон та Украйина
Увэсь Терек, Закавказзя,
Яик и Грузыны;
Та вси гуртом добудэмо
Для свого народу
Уси зэмли честь и славу
И вэлыку свободу!
Источник:«Вольное казачество»
№216-1937-стр.2
(Ходькевич-Сапсай)
КУБАНЬ МОЯ, НЕНЬКО МОЯ...
Пысав колысь славный Тарас,
Бэзсмэртный Шевченко
Про свою нэщасну Матир
Украйину — Нэньку:
Украйино, Украйино,
Нэнько моя, Нэнько!
Як згадаю тэбэ, краю,
Завьянэ сэрдэнько!
Дэ подилось козачество,
Червони жупаны?
Дэ подилась доля - воля,
Бунчукы, гэтьманы?
Отак и я хочу пысать,
Як пысав Шевченко,
Про свою Кубань кохану,
Нашу ридну Нэньку:
Кубань моя, Кубань ридна,
Мий нэщасный Краю!
Тяжко - важко болыть сэрце,
Як тэбэ згадаю!
Дэ ты, славнэ наше Вийсько,
Полкы з корогвамы,
Дэ багатство, слава, воля,
Станыци з церквамы?
Дэ вы, славни отаманы,
Батькы з булавою,
Що вэлы усэ козацтво
Впэрэд за собою?
Що нэ дуже булы вчени,
Тилькы азы зналы,
А багацько для Кубани
Вы добра прыдбалы.
Що потроху та помалу
Чуда наробылы:
Кубань пэрэд цилым свитом
Славою покрылы;
Во в стэпах пустых и дыкых,
Дэ травы шумилы,
Дэ од-вику тэрны рослы
Та вовкы ходылы,
Там вырослы, мов из зэмли
Вэсэли станыци,
А в станыцях rapни церквы —
Высоки дзвиныци;
Та вэлыки били хаты,
Та ycяки школы,
А по стэпах роскынулысь
Зализни дорогы...
Дэ вы, славни отаманы,
Батькы з булавамы?
Дэ ты, славнэ наше Вийсько,
Полкы з корогвамы?
Дэ багатство, честь и слава,
Вэсэли станыци,
А у дворах скризь вынбары
Повни вси пшеныци?
Дэ свобода, cмиx и спивы
На вольний Ky6aни,
Що уся цвила красою,
Мов пышная naни?
Нэмае вас! Прыйшов ворог,
Заплиныв станыци,
Попалыв, порушив хаты,
Церквы и дзвиныци.
Забрав хлиб, скотыну, кони
И всэ тэ багатство,
За сто рокив що прыдбало
Трудовэ козацтво...
Кубань моя, Нэнько моя,
Раю мий прэкрасный!
Ридный народ мий козацькый,
Народэ нещасный!
Потэрпы ты ще хоч трохы,
Трошкы — нэбагато:
Прыйдэ скоро и для тэбэ
Вэлыкоднэ свято.
Нэхай чужа заздристь люта
Гуляе — пануе,
Куе тоби важки пута
Та тюрмы мурнэ;
Ось прыйдэ край...
Вже нэ довго
Тут й пануваты,
Скоро бисову нэвиру
Выженэм из хаты!
Козак щирый нэ злякався
Пэкэльного руху,
А в нэволи бильш прыдбае
Козацького духу;
А з ным разом пиднимэться
Дон та Украйина
Увэсь Терек, Закавказзя,
Яик и Грузыны;
Та вси гуртом добудэмо
Для свого народу
Уси зэмли честь и славу
И вэлыку свободу!
Источник:«Вольное казачество»
№216-1937-стр.2
Подписаться на:
Сообщения (Atom)