убанский исторический и литературный сборник
1962г.
№19
Мащенко С. М.
«Отрывок воспоминаний»
стр.13-14
(учебные годы С.М. Мащенка)
По достижении мною школьного возраста, отдали меня в станичную школу. В нее уже ходили наши друзья попенки — сыновья священника нашей станичной церкви «попа» Чаленка. Они были немного старше меня.
В школу ходил я несколько лет. Не стало там наших друзей попенков — они уехали в Екатеринодар, в духовное училище. Я жалел их и им завидовал.
Что это была за школа, можно судить по тому, что я, поучившись в ней 2-3 года, при поступлении в гимназию, уже 11-летним балбесом, не мог поступить в приготовительный класс, по своим познаниям, а только в «подготовительный» (в то время был такой класс, в котором подготовляли грамотеев в приготовительный).
Учителем в станичной школе был тогда отставной унтер-офицер. За время пребывания моего в школе, я помню, у меня переменилось таких учителей трое.
Школа помещалась в обыкновенной станичной хате, состоящей из сеней и одной комнаты.
В школу мы уходили в 8-9 часов утра, а возвращались домой в 4-5 часов вечера. На завтрак домой не приходили, хотя бы было и недалеко, а брали с собою кусок хлеба, чтобы позавтракать в школе.
Порядок занятий был таков: с утра до 12 часов читали, а после перемены (с 2-х часов) писали.
В чем состояло чтение, я сейчас и не помню, как не помню и того, как я научился читать.
Помню, что азбуку учили не «а, б, в, г...», а «а, бе, ве, ге...»
После изучения букв шли «склады» «бе+а=ба, ве+а=ва, де+о=до, эль+а=ла, эм+о=мо» и так далее.
За годы хождения в школу я так плохо читал, что не мог, как сказал выше, поступить в приготовительный класс гимназии.
Не лучше было и с писанием. После перемены (в 2-3 часа) приходил наш учитель унтер-офицер, выдавал нам прописи, чинил гусиные перья, заставлял списывать с прописей, а сам уходил.
В то время еще не было стальных перьев, а все писали гусиными.
Чинить гусиные перья было особое искусство, естественно, что мы таковым в достаточной степени не обладали, да и нужно было иметь маленький острый ножичек, поэтому он и назывался перочинным. Таковых мы не имели.
О писании гусиным пером теперь редко кто помнит, а название ножика, которым чинили гусиные перья, сохранилось до сих пор — «перочинный ножик».
Когда я, осенью 1870 года поступил в гимназию, то писали еще гусиными перьями, которые чинил или воспитатель, или мастера этого дела из мальчиков, для чего выдавалось на стол (8-10 человек) по одному перочинному ножу.
Продолжаю о школе. Наш унтер-офицер выдавал нам прописи, чинил перья, ничего нам не показывая, велел списывать в тетради и мы списывали, кто как мог и умел.
Тетрадей, как теперь, тогда не было. Мы сами сшивали их из больших листов бумаги и сами разграфливали. Карандаши и линейки были.
Какое это было писание, в отсутствие учителя, можно себе представить: шум, крик, возня, беготня, драки и т.п. Тем не менее, заданный урок — списать из прописи известное количество строчек, мы обязаны были исполнить.
К вечеру приходил учитель и просматривал наше «чистописание».
Здесь же происходила и «оценка» наших работ: кто плохо и грязно написал, того унтер бил плашмя линейкою по ладони.
— Держи лапу! — приказывал он и ударял несколько раз линейкою. Я довольно часто «держал лапу», ибо писал и некрасиво и грязно; и перо и пальцы были в чернилах, а в тетради многочисленные кляксы.
Во время перемены, тянувшейся часа два-три, а то и дольше, зимою мы резвились на льду (школа была недалеко от речки), а в теплое время купались в речке. В другое время играли в разные игры, особенно часто играли в «бобра». Игра эта состояла в том, что один из нас, обыкновенно хороший бегун («швидкий»), изображал «бобра», а остальные собак. «Бобер» прятался и убегал от преследования
«собак», а «собаки» должны его найти и поймать.
Начиналась игра хоровой песенкой:
Ой, бобре-бобре!
Ховайся добре;
Я тебе маю (могу)
Собаками пиймати...
«Бобр» убегал и прятался. «Собаки» сначала не смотрели куда, а потом искали и ловили его. «Бобр» прятался в бурьянах и садках, в чужих огородах, бегал по всей станице и за станицей, а «собаки» за ним. Эта ловля продолжалась несколько часов. Бывало учитель придет задавать «чистописание», а в школе 3-4 человека, остальные ловят «бобра».
Так я проходил «курс наук» в станичной школе.
Наконец пришло время отвозить меня в Ейск, в гимназию.
Последний год моего пребывания в станице было для нашей семье несчастливым. В ту зиму там свирепствовала эпидемия дифтерита.
— Здорово диты мруть! — говорили станичники.
Мы бегали в церковь смотреть на маленьких покойников.
Между прочим, умер один из наших школьников, и я бегал в его дом посмотреть на умершего товарища. До сих пор помню его фамилию — Низкопоклонный.
В то время понятия не имели о заразительности дифтерита, никаких мер предосторожности не предпринималось. Хоронили в открытых гробах и закрывали их только по опусканию в ямы. Мертвых сопровождали, при похоронах, толпы здоровых детей.
Заболела в нашей семье сестра Надя, которая и умерла. Это было в начале марта. Помню это потому, что в день похорон было во дворе много людей, а мы, мальчишки, пошли в сад «покурить» и прятались за кустами крыжовника, который начал уже распускаться — на ветках были заметны маленькие листки.
1962г.
№19
Мащенко С. М.
«Отрывок воспоминаний»
стр.13-14
(учебные годы С.М. Мащенка)
По достижении мною школьного возраста, отдали меня в станичную школу. В нее уже ходили наши друзья попенки — сыновья священника нашей станичной церкви «попа» Чаленка. Они были немного старше меня.
В школу ходил я несколько лет. Не стало там наших друзей попенков — они уехали в Екатеринодар, в духовное училище. Я жалел их и им завидовал.
Что это была за школа, можно судить по тому, что я, поучившись в ней 2-3 года, при поступлении в гимназию, уже 11-летним балбесом, не мог поступить в приготовительный класс, по своим познаниям, а только в «подготовительный» (в то время был такой класс, в котором подготовляли грамотеев в приготовительный).
Учителем в станичной школе был тогда отставной унтер-офицер. За время пребывания моего в школе, я помню, у меня переменилось таких учителей трое.
Школа помещалась в обыкновенной станичной хате, состоящей из сеней и одной комнаты.
В школу мы уходили в 8-9 часов утра, а возвращались домой в 4-5 часов вечера. На завтрак домой не приходили, хотя бы было и недалеко, а брали с собою кусок хлеба, чтобы позавтракать в школе.
Порядок занятий был таков: с утра до 12 часов читали, а после перемены (с 2-х часов) писали.
В чем состояло чтение, я сейчас и не помню, как не помню и того, как я научился читать.
Помню, что азбуку учили не «а, б, в, г...», а «а, бе, ве, ге...»
После изучения букв шли «склады» «бе+а=ба, ве+а=ва, де+о=до, эль+а=ла, эм+о=мо» и так далее.
За годы хождения в школу я так плохо читал, что не мог, как сказал выше, поступить в приготовительный класс гимназии.
Не лучше было и с писанием. После перемены (в 2-3 часа) приходил наш учитель унтер-офицер, выдавал нам прописи, чинил гусиные перья, заставлял списывать с прописей, а сам уходил.
В то время еще не было стальных перьев, а все писали гусиными.
Чинить гусиные перья было особое искусство, естественно, что мы таковым в достаточной степени не обладали, да и нужно было иметь маленький острый ножичек, поэтому он и назывался перочинным. Таковых мы не имели.
О писании гусиным пером теперь редко кто помнит, а название ножика, которым чинили гусиные перья, сохранилось до сих пор — «перочинный ножик».
Когда я, осенью 1870 года поступил в гимназию, то писали еще гусиными перьями, которые чинил или воспитатель, или мастера этого дела из мальчиков, для чего выдавалось на стол (8-10 человек) по одному перочинному ножу.
Продолжаю о школе. Наш унтер-офицер выдавал нам прописи, чинил перья, ничего нам не показывая, велел списывать в тетради и мы списывали, кто как мог и умел.
Тетрадей, как теперь, тогда не было. Мы сами сшивали их из больших листов бумаги и сами разграфливали. Карандаши и линейки были.
Какое это было писание, в отсутствие учителя, можно себе представить: шум, крик, возня, беготня, драки и т.п. Тем не менее, заданный урок — списать из прописи известное количество строчек, мы обязаны были исполнить.
К вечеру приходил учитель и просматривал наше «чистописание».
Здесь же происходила и «оценка» наших работ: кто плохо и грязно написал, того унтер бил плашмя линейкою по ладони.
— Держи лапу! — приказывал он и ударял несколько раз линейкою. Я довольно часто «держал лапу», ибо писал и некрасиво и грязно; и перо и пальцы были в чернилах, а в тетради многочисленные кляксы.
Во время перемены, тянувшейся часа два-три, а то и дольше, зимою мы резвились на льду (школа была недалеко от речки), а в теплое время купались в речке. В другое время играли в разные игры, особенно часто играли в «бобра». Игра эта состояла в том, что один из нас, обыкновенно хороший бегун («швидкий»), изображал «бобра», а остальные собак. «Бобер» прятался и убегал от преследования
«собак», а «собаки» должны его найти и поймать.
Начиналась игра хоровой песенкой:
Ой, бобре-бобре!
Ховайся добре;
Я тебе маю (могу)
Собаками пиймати...
«Бобр» убегал и прятался. «Собаки» сначала не смотрели куда, а потом искали и ловили его. «Бобр» прятался в бурьянах и садках, в чужих огородах, бегал по всей станице и за станицей, а «собаки» за ним. Эта ловля продолжалась несколько часов. Бывало учитель придет задавать «чистописание», а в школе 3-4 человека, остальные ловят «бобра».
Так я проходил «курс наук» в станичной школе.
Наконец пришло время отвозить меня в Ейск, в гимназию.
Последний год моего пребывания в станице было для нашей семье несчастливым. В ту зиму там свирепствовала эпидемия дифтерита.
— Здорово диты мруть! — говорили станичники.
Мы бегали в церковь смотреть на маленьких покойников.
Между прочим, умер один из наших школьников, и я бегал в его дом посмотреть на умершего товарища. До сих пор помню его фамилию — Низкопоклонный.
В то время понятия не имели о заразительности дифтерита, никаких мер предосторожности не предпринималось. Хоронили в открытых гробах и закрывали их только по опусканию в ямы. Мертвых сопровождали, при похоронах, толпы здоровых детей.
Заболела в нашей семье сестра Надя, которая и умерла. Это было в начале марта. Помню это потому, что в день похорон было во дворе много людей, а мы, мальчишки, пошли в сад «покурить» и прятались за кустами крыжовника, который начал уже распускаться — на ветках были заметны маленькие листки.
Комментариев нет:
Отправить комментарий