Кубанский исторический и литературный сборник
1962г.
№19
Мащенко С. М.
«Отрывок воспоминаний»
стр.21-24
Позже, уже в текущем столетии, появилась авиация и беспроволочный телеграф; были изобретены подводные лодки, танки и другие орудия уничтожения людей.
Я уже не останавливаюсь на более мелких изобретениях, как счетные аппараты, всевозможные электрические приборы, холодильники, кипятильники, печки, утюги, чайники и пр.
Продолжаю о моей гимназической жизни:
Итак — начались вечерние занятия. После перемены обыкновенно в пансион приходил инспектор классов Костылев.
Мы очень его боялись; он был для нас настоящею грозою. Не проходило дня, чтобы он не выпорол кого-нибудь розгами; порол не только за крупные проступки, но и за пустяки: за плохую отметку, за курение и пр. Он преподавал в младших классах русский язык и, как преподаватель, он был сатрап. Дошло до того, что два ученика, второклассника, оба приходящие, подстерегли его на бульваре, стреляли в него из револьвера, причем легко ранили.
Мы, учащиеся, не знали, каковы были последствия этого происшествия, дошло ли это до начальства или дело замяли домашним образом; но зверь-инспектор после этого совсем переменился к лучшему.
Впоследствии, когда гимназия была уже в Екатеринодаре, это был милейший человек. Когда у него собирались гости, он приглашал и нескольких гимназистов из товарищей его старшего сына. Я, как его одноклассник, всегда был в числе приглашенных. Тогда я уже был в старших классах. Нас, наравне с прочими гостями, угощали чаем, лакомствами, за ужином даже предлагали спиртные напитки, но мы, разумеется, скромничали и отказывались пить.
Вечеринки устраивали и другие учителя, и тоже приглашали некоторых гимназистов старших классов.
Несчастная судьба постигла этого человека, бывшего нашего инспектора. Он был женат на грузинке — очень красивой женщине и имел двух сыновей и дочь. Жена была чахоточная и умерла еще в Ейске. Я помню, как мы ее хоронили. Дочь болела костным туберкулезом и умерла тоже еще в Ейске. Младший сын, Миша, умер уже в Екатеринодаре, будучи в 7-м или 8-м классе (я тогда был уже в университете). Старший сын, Володька, окончил гимназию вместе со мною и вместе с нами — кубанцами, поступил в Московский университет.
Там он науками не занимался, а только кутил, в конце концов, спился, переехал в какой-то провинциальный университет, где будто бы легче учиться. Я потерял его из виду, а потом слышал, что и он умер. Сам инспектор Костылев был переведен на должность директора, кажется, в Ставрополь.
Но, продолжаю о вечерних занятиях в пансионе.
Когда появлялся инспектор Костылев, то с соседом не поразговариваешь! Наступала в пансионе полнейшая тишина. У тех несчастных, которых инспектор заставал стоящими у стенки за шалости или разговоры на занятиях. Душа у них уходила в пятки от страха. Нередко от «стенки» шалун отправлялся в буфетную комнату, где, при помощи буфетчика Антона, инспектор наказывал его розгами. Раз или два случалось, что и меня инспектор заставал у «стенки», но, к счастью, все обходилось благополучно — только обругает болваном или дураком и пообещает другой раз выпороть.
Я этого очень боялся, но, ни разу порот не был.
После вечернего чаю, как я, кажется, уже говорил, было, до молитвы, свободное время. Летом, пока было светло, играли во дворе, а зимою в зале. В пансионе кто читал, кто доучивал уроки, а большинство нас — малышей, играли внизу, одни в альчики, другие гоняли волчка (дзыгу); многие укладывались на скамейках у обеденных столов и засыпали. Вечера длинные, безделие, скука...
Первое время пребывания моего в гимназии особых воспитателей не было, а дежурили по пансиону учителя, не все, а 6 человек, из которых каждый имел свой день в неделе. По воскресениям они дежурили по очереди. Вскоре были учреждены две должности воспитателей, которые и дежурили, вместо учителей, меняясь через день.
Хотя и назывались они воспитателями, но никаких воспитательских функций не несли, а были, просто, надзирателями: не допускали резких шалостей, прекращали драки, разбирали жалобы и т.п.
Хотя мы воспитывались в благородном пансионе, где были только офицерские дети, но никакого воспитания мы не знали и не ощущали.
Воспитывались мы сами по себе. Должно быть по наследственности, у нас соблюдались традиции Запорожской Сечи. Очень было развито товарищество; мы жестоко преследовали доносчиков, не любили неженок, маменькиных сынков и плакс, издевались над «франтами», уклонялись от уроков танцев. Бывало, когда на праздниках требовались на детские вечера вне гимназии танцующие гимназисты, то начальство с трудом набирало несколько человек.
За научными нашими занятиями тоже никто не следил, и никакого наблюдения со стороны воспитателей не было.
Да оно и естественно: наши воспитатели были без высшего образования, они чувствовали свою несостоятельность, а потому и не брали на себя заботы следить за нашими учебными занятиями. Вообще, в наше время не было системы репетирования старшими младших. Как знаешь, так и учись! Даже не было в обычае обращаться за помощью к товарищам-одноклассникам. Если изредка и спрашивали дать списать задачу или перевод, то давалось неохотно и без всяких пояснений. Чаще всего только спрашивали друг у друга: «Что на завтра задано?»
Приведу пример как в то время не было постороннего вмешательства в учебные занятия, и каждому предоставлялось учиться, как он хочет. Мы со старшим братом Дмитрием находились в пансионе два года: я в подготовительном и приготовительном классах, а он в 7-м и 8-м. Я не помню, чтобы он когда-нибудь поинтересовался моими занятиями; это было в порядке вещей, я и не думал, чтобы он интересовался этим; это просто не было принято. Теперь это кажется странным...
Постепенно я втягивался в жизнь пансиона Кубанской Войсковой гимназии. Меня не обижали, с товарищами я не ссорился, меня все считали хорошим товарищем. Были среди нас и не симпатичные субъекты, но большинство были «теплые ребята»; со многими я был даже в приятельских отношениях. Особенно близко я сошелся с братьями Зубовыми Иваном и Дмитрием; с Володей Рашпилем я тоже был в хороших отношениях, хотя он был и старше меня на 2 года.
Так шло время. Приближались Рождественские праздники.
Настроение наше становилось радостно-тревожным.
Занятия обычно заканчивались 22 декабря. Во время уроков обходит класс инспектор Костылев и объявляет, что занятия прерываются до 7-го января, причем, желая нам весело провести праздники, напоминает, что времени свободного предстоит много и советует отставшим в занятиях, имеющим в четвертях двойки, наверстать упущенное, подтянуться.
Несмотря на всю его суровость, нам очень нравились его ласковые и доброжелательные слова при роспуске. Мы всегда бывали этим растроганы.
Праздник Рождества Христова — истинно детский праздник и для меня сохранилось больше приятных воспоминаний о Рождестве, чем о Пасхе.
На Рождество всегда для нас устраивалась елка, и были один или два ученических спектакля.
На эти праздники приглашались семьи учителей и их знакомых, родные и родственники гимназистов, живущие в Ейске и другие. А командир стоявшего тогда в Ейске 76-го Крымского пехотного полка присылал полковой оркестр музыки.
Оркестр этот вызывал у нас восторг, особенно у меня.
После спектаклей и елки устраивались танцы. Я не танцевал (не умел) и не смотрел на танцующих, а примащивался возле музыкантов и наслаждался, слушая, как играл тот или иной инструмент.
Спектакли устраивались под режиссерством учителя словесности учениками старших классов, причем, и женские роли исполнялись учениками. Впрочем, если ставились спектакли на малороссийском языке: «Наталка Полтавка» и др., то режиссером был учитель математики Дейнега — кубанский казак, черноморец, который хорошо знал и малороссийский язык и быт.
Я и теперь помню те пьесы, которые игрались на наших гимназических спектаклях: Гоголя — «Ревизор» и «Женитьба»; Островского — «Свои люди, сочтемся», «Тяжелые дни», «Бедность не порок», «Лес»; Тургенева — «Завтрак у предводителя»; Щедрина — «Просители»; Котляревского — «Наталка Полтавка» и «Москаль чаривнык»; Квитки-Основяненко — «Сватанье на гончаривци», «Шельменко - волостный писарь» и «Шельменко денщик»; наконец — «Кум-мирошнык, або сатана у бочци» (автора не помню).
Наши гимназические спектакли имели большой успех не только у нас — мальчиков, но и у всего Ейского общества. Действительно, среди исполнителей были очень способные, даже талантливые люди.
Кроме таких, так сказать, официальных спектаклей, мы - малыши от приготовительного до 4-го класса, устраивали свои домашние представления, зрителями которых были воспитанники всех классов гимназии.
Выдающимся успехом из «артистов» пользовался Иван Лукич Зубов. Он, несомненно, имел талант комика.
Для спектаклей устраивалась сцена с занавесью в рекреационном зале.
Так проводили мы Рождество в пансионе.
Упомяну еще об одном маленьком обстоятельстве, которое сохранилось в моей памяти на всю жизнь.
В первый год моего пребывания в гимназии кто-то из учеников налепил красиво сделанную из разноцветных бумажек дату нового года - «1871» на одно из окон пансиона. Это мне очень понравилось и цифры эти ясно сохранились в моей памяти, благодаря чему я, без всяких припоминаний и высчитываний, теперь сразу могу сказать, что поступил в гимназию в сентябре 1879 года.
Проходили праздники Рождества. Вот и праздник Крещения, хотя и великий, торжественный праздник, но для нас жуткий — завтра в классы!
(продолжение следует)
1962г.
№19
Мащенко С. М.
«Отрывок воспоминаний»
стр.21-24
Позже, уже в текущем столетии, появилась авиация и беспроволочный телеграф; были изобретены подводные лодки, танки и другие орудия уничтожения людей.
Я уже не останавливаюсь на более мелких изобретениях, как счетные аппараты, всевозможные электрические приборы, холодильники, кипятильники, печки, утюги, чайники и пр.
Продолжаю о моей гимназической жизни:
Итак — начались вечерние занятия. После перемены обыкновенно в пансион приходил инспектор классов Костылев.
Мы очень его боялись; он был для нас настоящею грозою. Не проходило дня, чтобы он не выпорол кого-нибудь розгами; порол не только за крупные проступки, но и за пустяки: за плохую отметку, за курение и пр. Он преподавал в младших классах русский язык и, как преподаватель, он был сатрап. Дошло до того, что два ученика, второклассника, оба приходящие, подстерегли его на бульваре, стреляли в него из револьвера, причем легко ранили.
Мы, учащиеся, не знали, каковы были последствия этого происшествия, дошло ли это до начальства или дело замяли домашним образом; но зверь-инспектор после этого совсем переменился к лучшему.
Впоследствии, когда гимназия была уже в Екатеринодаре, это был милейший человек. Когда у него собирались гости, он приглашал и нескольких гимназистов из товарищей его старшего сына. Я, как его одноклассник, всегда был в числе приглашенных. Тогда я уже был в старших классах. Нас, наравне с прочими гостями, угощали чаем, лакомствами, за ужином даже предлагали спиртные напитки, но мы, разумеется, скромничали и отказывались пить.
Вечеринки устраивали и другие учителя, и тоже приглашали некоторых гимназистов старших классов.
Несчастная судьба постигла этого человека, бывшего нашего инспектора. Он был женат на грузинке — очень красивой женщине и имел двух сыновей и дочь. Жена была чахоточная и умерла еще в Ейске. Я помню, как мы ее хоронили. Дочь болела костным туберкулезом и умерла тоже еще в Ейске. Младший сын, Миша, умер уже в Екатеринодаре, будучи в 7-м или 8-м классе (я тогда был уже в университете). Старший сын, Володька, окончил гимназию вместе со мною и вместе с нами — кубанцами, поступил в Московский университет.
Там он науками не занимался, а только кутил, в конце концов, спился, переехал в какой-то провинциальный университет, где будто бы легче учиться. Я потерял его из виду, а потом слышал, что и он умер. Сам инспектор Костылев был переведен на должность директора, кажется, в Ставрополь.
Но, продолжаю о вечерних занятиях в пансионе.
Когда появлялся инспектор Костылев, то с соседом не поразговариваешь! Наступала в пансионе полнейшая тишина. У тех несчастных, которых инспектор заставал стоящими у стенки за шалости или разговоры на занятиях. Душа у них уходила в пятки от страха. Нередко от «стенки» шалун отправлялся в буфетную комнату, где, при помощи буфетчика Антона, инспектор наказывал его розгами. Раз или два случалось, что и меня инспектор заставал у «стенки», но, к счастью, все обходилось благополучно — только обругает болваном или дураком и пообещает другой раз выпороть.
Я этого очень боялся, но, ни разу порот не был.
После вечернего чаю, как я, кажется, уже говорил, было, до молитвы, свободное время. Летом, пока было светло, играли во дворе, а зимою в зале. В пансионе кто читал, кто доучивал уроки, а большинство нас — малышей, играли внизу, одни в альчики, другие гоняли волчка (дзыгу); многие укладывались на скамейках у обеденных столов и засыпали. Вечера длинные, безделие, скука...
Первое время пребывания моего в гимназии особых воспитателей не было, а дежурили по пансиону учителя, не все, а 6 человек, из которых каждый имел свой день в неделе. По воскресениям они дежурили по очереди. Вскоре были учреждены две должности воспитателей, которые и дежурили, вместо учителей, меняясь через день.
Хотя и назывались они воспитателями, но никаких воспитательских функций не несли, а были, просто, надзирателями: не допускали резких шалостей, прекращали драки, разбирали жалобы и т.п.
Хотя мы воспитывались в благородном пансионе, где были только офицерские дети, но никакого воспитания мы не знали и не ощущали.
Воспитывались мы сами по себе. Должно быть по наследственности, у нас соблюдались традиции Запорожской Сечи. Очень было развито товарищество; мы жестоко преследовали доносчиков, не любили неженок, маменькиных сынков и плакс, издевались над «франтами», уклонялись от уроков танцев. Бывало, когда на праздниках требовались на детские вечера вне гимназии танцующие гимназисты, то начальство с трудом набирало несколько человек.
За научными нашими занятиями тоже никто не следил, и никакого наблюдения со стороны воспитателей не было.
Да оно и естественно: наши воспитатели были без высшего образования, они чувствовали свою несостоятельность, а потому и не брали на себя заботы следить за нашими учебными занятиями. Вообще, в наше время не было системы репетирования старшими младших. Как знаешь, так и учись! Даже не было в обычае обращаться за помощью к товарищам-одноклассникам. Если изредка и спрашивали дать списать задачу или перевод, то давалось неохотно и без всяких пояснений. Чаще всего только спрашивали друг у друга: «Что на завтра задано?»
Приведу пример как в то время не было постороннего вмешательства в учебные занятия, и каждому предоставлялось учиться, как он хочет. Мы со старшим братом Дмитрием находились в пансионе два года: я в подготовительном и приготовительном классах, а он в 7-м и 8-м. Я не помню, чтобы он когда-нибудь поинтересовался моими занятиями; это было в порядке вещей, я и не думал, чтобы он интересовался этим; это просто не было принято. Теперь это кажется странным...
Постепенно я втягивался в жизнь пансиона Кубанской Войсковой гимназии. Меня не обижали, с товарищами я не ссорился, меня все считали хорошим товарищем. Были среди нас и не симпатичные субъекты, но большинство были «теплые ребята»; со многими я был даже в приятельских отношениях. Особенно близко я сошелся с братьями Зубовыми Иваном и Дмитрием; с Володей Рашпилем я тоже был в хороших отношениях, хотя он был и старше меня на 2 года.
Так шло время. Приближались Рождественские праздники.
Настроение наше становилось радостно-тревожным.
Занятия обычно заканчивались 22 декабря. Во время уроков обходит класс инспектор Костылев и объявляет, что занятия прерываются до 7-го января, причем, желая нам весело провести праздники, напоминает, что времени свободного предстоит много и советует отставшим в занятиях, имеющим в четвертях двойки, наверстать упущенное, подтянуться.
Несмотря на всю его суровость, нам очень нравились его ласковые и доброжелательные слова при роспуске. Мы всегда бывали этим растроганы.
Праздник Рождества Христова — истинно детский праздник и для меня сохранилось больше приятных воспоминаний о Рождестве, чем о Пасхе.
На Рождество всегда для нас устраивалась елка, и были один или два ученических спектакля.
На эти праздники приглашались семьи учителей и их знакомых, родные и родственники гимназистов, живущие в Ейске и другие. А командир стоявшего тогда в Ейске 76-го Крымского пехотного полка присылал полковой оркестр музыки.
Оркестр этот вызывал у нас восторг, особенно у меня.
После спектаклей и елки устраивались танцы. Я не танцевал (не умел) и не смотрел на танцующих, а примащивался возле музыкантов и наслаждался, слушая, как играл тот или иной инструмент.
Спектакли устраивались под режиссерством учителя словесности учениками старших классов, причем, и женские роли исполнялись учениками. Впрочем, если ставились спектакли на малороссийском языке: «Наталка Полтавка» и др., то режиссером был учитель математики Дейнега — кубанский казак, черноморец, который хорошо знал и малороссийский язык и быт.
Я и теперь помню те пьесы, которые игрались на наших гимназических спектаклях: Гоголя — «Ревизор» и «Женитьба»; Островского — «Свои люди, сочтемся», «Тяжелые дни», «Бедность не порок», «Лес»; Тургенева — «Завтрак у предводителя»; Щедрина — «Просители»; Котляревского — «Наталка Полтавка» и «Москаль чаривнык»; Квитки-Основяненко — «Сватанье на гончаривци», «Шельменко - волостный писарь» и «Шельменко денщик»; наконец — «Кум-мирошнык, або сатана у бочци» (автора не помню).
Наши гимназические спектакли имели большой успех не только у нас — мальчиков, но и у всего Ейского общества. Действительно, среди исполнителей были очень способные, даже талантливые люди.
Кроме таких, так сказать, официальных спектаклей, мы - малыши от приготовительного до 4-го класса, устраивали свои домашние представления, зрителями которых были воспитанники всех классов гимназии.
Выдающимся успехом из «артистов» пользовался Иван Лукич Зубов. Он, несомненно, имел талант комика.
Для спектаклей устраивалась сцена с занавесью в рекреационном зале.
Так проводили мы Рождество в пансионе.
Упомяну еще об одном маленьком обстоятельстве, которое сохранилось в моей памяти на всю жизнь.
В первый год моего пребывания в гимназии кто-то из учеников налепил красиво сделанную из разноцветных бумажек дату нового года - «1871» на одно из окон пансиона. Это мне очень понравилось и цифры эти ясно сохранились в моей памяти, благодаря чему я, без всяких припоминаний и высчитываний, теперь сразу могу сказать, что поступил в гимназию в сентябре 1879 года.
Проходили праздники Рождества. Вот и праздник Крещения, хотя и великий, торжественный праздник, но для нас жуткий — завтра в классы!
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий