Кубанский исторический и литературный сборник
1962г.
№18
Мащенко С. М.
«Отрывок воспоминаний»
стр.17-18
(детство С.М. Мащенка)
Думаю-думаю с чего начать, в каком порядке изложить воспоминания о себе, и не могу придумать, чтобы вышло складно и последовательно.
Дело в том, что я не могу указать с какого времени я стал помнить себя; о раннем детстве остались отдельные, отрывочные воспоминания; я не могу указать, что из сохранившегося в моей памяти было раньше и что позже, поэтому буду описывать целые периоды (по несколько лет) моей жизни.
Моя мать рассказывала, что я еще совсем маленький, бывало, возьму за юбку свою бабушку (мать моей матери) и веду ее к сундуку, в котором у нее хранились лакомства. Бабку свою, как и деда, я совсем не помню, но помню, что это была маленькая старая женщина. По-видимому, это мое самое раннее воспоминание.
Другое раннее воспоминание — это когда мать купала меня в ваганах (маленькое корыто). Очевидно, я был еще очень малым, раз помещался в ваганах. Всякий раз, когда меня купали, я капризничал и плакал, так как при намыливании головы мыло попадало в глаза, становилось больно, и я ревел. Поэтому я не любил купаний и купаться не хотел.
Когда я подрос, то мать мыла мне только голову и я, как и другие дети, не купался до лета, когда можно было купаться в речке по несколько раз в день.
С банею я познакомился только когда поступил в гимназию.
Росли мы при самой простой, можно сказать, первобытной обстановке. (Примечание: Нас, детей, в семье было шестеро, по старшинству: Дмитрий, Анастасия, Николай, Надежда, Степан (я) и Иван. Был еще первым ребенком Петр, но он в детстве умер, и я о нем только слышал от матери)
Дом наш был самый большой в станице. Он выходил окнами на площадь, а фасадом обращен во двор. В нем было пять комнат: кухня, «хатына» столовая, зала и спальня. К кухне были пристроены сени.
Почему вторая от кухни комната называлась хатыною — не знаю, но это была самая жилая комната. Собственно, мы жили только в кухне и хатыне — особенно зимою. Эти две комнаты были теплые, т.к. они отапливались большою русскою печкою в кухне и грубкою в хатыне. На остальные комнаты была только одна грубка, топившаяся из столовой и нагревавшая столовую, залу и спальню, поэтому эти комнаты зимою были почти не жилыми, да и грубка эта топилась только в большие холода. В другое время года в них мало жили. В столовой накрывали стол в редких случаях — когда были гости; в ней же и принимались «попы», приходившие в Великие праздники «с крестом и молитвою». В таких случаях гости и «попы» проходили парадным входом, мы же этим ходом никогда не ходили и он всегда был заперт.
Прежде, пока был жив отец, были часто и гости, но этого времени я не помню, а знаю по рассказам. Принимались они в парадных комнатах. Когда сестра была девушкою-невестою, она принимала своих гостей в парадных комнатах.
Впоследствии, когда мать осталась только с Иваном (я учился, Дмитрий служил, Николай жил на хуторе), эти комнаты пустовали и только я, приезжая на лето домой, поселялся в зале, где стоял широкий диван, на котором я ночью спал, а днем лежал и читал. Летом, приезжая в станицу, я много читал.
Зимою, мы — мелюзга (я, Николай, Надя, впоследствии, когда подрос, и Иван) околачивались все время в кухне на печи, там же и спали.
На печи было тепло и мы там находились, конечно, раздетыми — в одних рубашонках и штанцях, босяком. Когда надо было «выйти по делам», выскакивали из хаты в том, в чем были на печи и в дождь и в снег, днем и ночью.
Когда выпадал глубокий снег, то мы, радостные, соскакивали с печи, выскакивали раздетыми и «купались» в снегу, потом опять на печь греться.
Находясь на ней целый день в полном безделии, естественно, мы шалили, дрались и дебоширили; тогда мать усмиряла нас розгою. Как только мы расшалимся, она брала розгу, поднималась на стоявшую возле печи высокую скамейку («ослин») и хлестала, вернее — старалась хлестать нас розгой, но мы жались по углам и розга нас почти не доставала, но, все же, мы плакали и кричали. Такие усмирения наша бедная мать должна была производить чуть ли не ежедневно, а то и по несколько раз на день.
Зимою, когда был мороз и на улицах замерзали лужи, мы одевались и шли на «сковзалку» сковзаться. Но часто бывало, поймаешь «реву» и торопишься в хату на печку греться.
(продолжение следует)
1962г.
№18
Мащенко С. М.
«Отрывок воспоминаний»
стр.17-18
(детство С.М. Мащенка)
Думаю-думаю с чего начать, в каком порядке изложить воспоминания о себе, и не могу придумать, чтобы вышло складно и последовательно.
Дело в том, что я не могу указать с какого времени я стал помнить себя; о раннем детстве остались отдельные, отрывочные воспоминания; я не могу указать, что из сохранившегося в моей памяти было раньше и что позже, поэтому буду описывать целые периоды (по несколько лет) моей жизни.
Моя мать рассказывала, что я еще совсем маленький, бывало, возьму за юбку свою бабушку (мать моей матери) и веду ее к сундуку, в котором у нее хранились лакомства. Бабку свою, как и деда, я совсем не помню, но помню, что это была маленькая старая женщина. По-видимому, это мое самое раннее воспоминание.
Другое раннее воспоминание — это когда мать купала меня в ваганах (маленькое корыто). Очевидно, я был еще очень малым, раз помещался в ваганах. Всякий раз, когда меня купали, я капризничал и плакал, так как при намыливании головы мыло попадало в глаза, становилось больно, и я ревел. Поэтому я не любил купаний и купаться не хотел.
Когда я подрос, то мать мыла мне только голову и я, как и другие дети, не купался до лета, когда можно было купаться в речке по несколько раз в день.
С банею я познакомился только когда поступил в гимназию.
Росли мы при самой простой, можно сказать, первобытной обстановке. (Примечание: Нас, детей, в семье было шестеро, по старшинству: Дмитрий, Анастасия, Николай, Надежда, Степан (я) и Иван. Был еще первым ребенком Петр, но он в детстве умер, и я о нем только слышал от матери)
Дом наш был самый большой в станице. Он выходил окнами на площадь, а фасадом обращен во двор. В нем было пять комнат: кухня, «хатына» столовая, зала и спальня. К кухне были пристроены сени.
Почему вторая от кухни комната называлась хатыною — не знаю, но это была самая жилая комната. Собственно, мы жили только в кухне и хатыне — особенно зимою. Эти две комнаты были теплые, т.к. они отапливались большою русскою печкою в кухне и грубкою в хатыне. На остальные комнаты была только одна грубка, топившаяся из столовой и нагревавшая столовую, залу и спальню, поэтому эти комнаты зимою были почти не жилыми, да и грубка эта топилась только в большие холода. В другое время года в них мало жили. В столовой накрывали стол в редких случаях — когда были гости; в ней же и принимались «попы», приходившие в Великие праздники «с крестом и молитвою». В таких случаях гости и «попы» проходили парадным входом, мы же этим ходом никогда не ходили и он всегда был заперт.
Прежде, пока был жив отец, были часто и гости, но этого времени я не помню, а знаю по рассказам. Принимались они в парадных комнатах. Когда сестра была девушкою-невестою, она принимала своих гостей в парадных комнатах.
Впоследствии, когда мать осталась только с Иваном (я учился, Дмитрий служил, Николай жил на хуторе), эти комнаты пустовали и только я, приезжая на лето домой, поселялся в зале, где стоял широкий диван, на котором я ночью спал, а днем лежал и читал. Летом, приезжая в станицу, я много читал.
Зимою, мы — мелюзга (я, Николай, Надя, впоследствии, когда подрос, и Иван) околачивались все время в кухне на печи, там же и спали.
На печи было тепло и мы там находились, конечно, раздетыми — в одних рубашонках и штанцях, босяком. Когда надо было «выйти по делам», выскакивали из хаты в том, в чем были на печи и в дождь и в снег, днем и ночью.
Когда выпадал глубокий снег, то мы, радостные, соскакивали с печи, выскакивали раздетыми и «купались» в снегу, потом опять на печь греться.
Находясь на ней целый день в полном безделии, естественно, мы шалили, дрались и дебоширили; тогда мать усмиряла нас розгою. Как только мы расшалимся, она брала розгу, поднималась на стоявшую возле печи высокую скамейку («ослин») и хлестала, вернее — старалась хлестать нас розгой, но мы жались по углам и розга нас почти не доставала, но, все же, мы плакали и кричали. Такие усмирения наша бедная мать должна была производить чуть ли не ежедневно, а то и по несколько раз на день.
Зимою, когда был мороз и на улицах замерзали лужи, мы одевались и шли на «сковзалку» сковзаться. Но часто бывало, поймаешь «реву» и торопишься в хату на печку греться.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий