Щербина Ф.А.

Пережитое, передуманное и осуществленное

Том 4

Краснодар, 2013

Стр. 293-296

(цитата)

 

Прошло около месяца. Я виделся за это время несколько раз с Кудряшом, и каждый раз у нас шла речь о книгах. Василь Кириллович забирал у меня всё, что имелось по текущей печати. Увидев как-то на одном журнале пометку «Дозволено цензурою», он просил объяснить значение этой надписи. Я сообщил ему общие сведения по этому пред­мету. Василь Кириллович внимательно выслушал меня и задумчиво проговорил:

– Вот оно на что придумана цензура… Только, знаете, цензу­ра бывает не только на то, что печатается, а и на то, что на словах высказывается.

– Как так? – спрашиваю я Кудряша.

– А так, что если при разговоре примерно скажут: «Цыц!» – то вот это и будет уже цензура.

Я невольно рассмеялся.

Дело происходило в субботу, и я, тогда же выезжая из станицы на хутор, пригласил Василия Кирилловича приехать ко мне на другой день. Но Кудряш не приехал. Время было рабочее, и я полагал, что ему помешало хозяйство побывать у меня.

Между тем в моё отсутствие в станице заварилась целая история, взволновавшая казаков. Дело происходило так.

У Кудряша был приятель-пластун, отпущенный командиром ба­тальона, как одиночка, на короткую побывку домой. Трёхдневное пре­бывание на дому пластуна, как нарочно, совпало с последними тремя днями того срока, с которого Кудряш предложил сходу начать сеноко­шение. Вышло так, что пластун, отпущенный в трёхдневный отпуск для сенокошения, не мог заготовить на зиму корма, не нарушив по­становления схода. Он был бедняком, и дома у него была одна жена с малолетними детьми. Посоветовавшись с Василием Кирилловичем, он решил, однако, косить траву раньше назначенного срока, рассуждая, что всё одно – более трёх дней он не будет косить, тогда как другим предоставлено косить две недели. Случай был сам по себе настолько исключительный, что пластуну никто не поставил в вину нарушение им приговора, а многие и совсем не обратили на это внимания. В тече­ние двух недель жена пластуна успела перевезти несколько копен сена к себе во двор.

Вдруг про это узнаёт станичный атаман. Посоветовавшись с пи­сарем и воротилами схода, он решил «подложить свинью» Кудряшу. В воскресенье внезапно он велел барабанщику бить в барабан для созыва схода. Время было рабочее, многие находились в степи, сход собрался малочисленный, преимущественно из сторонников атамана. Явился на сход и Кудряш вместо того, чтобы ехать ко мне на хутор. Но станичный атаман почему-то медлил с открытием схода. Василь Ки­риллович, наскучив стоять без дела, любезно спросил атамана:

– В чем будэ дило, Кырыло Ефимович?

– А в том, – сказал атаман, – что ваш приговор ваши ж приятели нарушают.

– Який прыговор? Яки приятэли? – недоумевал Кудряш.

Атаман передал сходу случай нарушения приговора пластуном и просил разрешения забрать в станичное правление то сено, которое перевезла к себе во двор жена пластуна.

Василь Кириллович только руками всплеснул и начал горячо отстаивать интересы пластунихи. Со свойственной ему убедитель­ностью он указал на то, что такое распоряжение шло бы в разрезе с приговором, так как и само постановление было сделано в защиту ин­тересов бедняков. Атаман хорошо видел, что, несмотря на обилие сто­ронников, Кудряш мог поколебать сход, и поэтому, перебивая Кудря­ша, обратился к сходу:

– Так как же, господа? Прикажите сино забрать?

– Забрать! Забрать! – закричали приспешники атамана.

Василь Кириллович с укором обратился к станичному атаману:

– Шо вы робытэ! – заговорил он. – Ведь вы разоряетэ бидну козачку!

– Я по закону поступаю, по закону! – горячился атаман. – А вы сами нарушаетэ свий прыговор и стараетэсь, як бы громаду за ниc провэсты.

– Хто ж, господа, в наший громади самый носатый, шо бы мэни лучче було за нис его ухватыть? – не утерпел Кудряш, чтобы не подтру­нить над носатым атаманом.

Кое-кто на сходе прыснул, поняв намёк Кудряша. Атаман побагровел.

– Как вы смиетэ насмихаться надо мною, – заговорил он взволно­ванно, – я – отаман ваш!

– Звинытэ, господын отаман, – невозмутимо проговорил Ку­дряш. – Я словом обмылывся. Я хотив сказать, хто у нас самый усатый, а нэ носатый.

Но тут уже не выдержали самые серьёзные люди, и на сходе по­слышался всеобщий смех. Дело в том, что станичный атаман обладал громаднейшим крючковатым носом и совсем не имел усов. Острота пришлась по вкусу всем, и немногие могли удержаться от смеха.

Станичный атаман дрожал от злобы. Как только стих смех, он приказал стоявшему рядом с ним помощнику:

– Скажитэ поштарям, шоб пойихалы и забралы сино у пластуныхы.

– Как вы смиетэ обижать бидну женщину? – заговорил Кудряш.

– Молчать! – крикнул атаман. – Я прыкажу пид арэшт взять вас.

– По какому б то праву? – спросил спокойно Кудряш. – Не потому ли, что я это имею? – и Василь Кириллович гордо указал на свои Геор­гиевские кресты. – Ни, господын отаман, рукы коротки у того…

Но атаман не дал договорить Кудряшу и приказал помощнику взять урядника и посадить в холодную – за бесчинство на сходе и неповиновение.

Василь Кириллович попал в кутузку и просидел в ней семь дней.

В рабочую летнюю пору совсем не проникли ко мне на хутор слухи о случае с Кудряшом, и поэтому, когда в следующее воскресенье Василь Кириллович приехал ко мне, я спросил его:

– Где это вы, Василь Кириллович, были?

– Под цензурою! – ответил Кудряш и передал подробности слу­чившегося с ним происшествия.