«Кубанский исторический и литературный сборник»
1962г.
№14
стр.27-30
П. Кучеря
Охота пуще неволи
(правописание автора)
— В некотором царстве, в некотором государстве были мы с нашим пластунским батальоном на войне против турок, начал свой рассказ древний черноморец, бывший в то время сотенным командиром.
— Был я тогда, надо вам сказать, совсем юнцом — лет этак под пятьдесят — старым есаулом, терпеливо ожидавшим у моря погоду, т.е. вакансию на производство в чин войскового старшины.
Сотня была у меня — не пожелать лучшего. За исключением трех человек Терских казаков, все остальные были Черноморцы. Какими судьбами эти Терцы попали в наш батальон, не сумею вам сказать. Были они во всех отношениях хорошими казаками. Отношение к ним Черноморцев было такое дружеское, что они чувствовали себя в своей семье. Один из них, младший урядник Солнышкин, был общим любимцем. Легкий, с грациозной поступью, жилистый, одевавшийся «под черкеса», мастер танцевать лезгинку, храбрец, отчаянный разведчик и неугомонный охотник, он имел только тот недостаток, что в бою был слишком горячим, не обладал той выдержкой и хладнокровием, которыми обычно отличались Черноморцы.
Был у меня в сотне взводный урядник Марченко — тоже «ухо» парень. О таких обыкновенно говорят: «хоть одирвы, та брось». Очень хладнокровный, выдержанный, до безумия смелый находчивый в бою и в разведках и тоже охотник. Вот охота и сдружила его с Солнышкиным. Были они такими друзьями, что, как говориться, «и водою их не разольешь». «Охота» по туркам их не удовлетворяла...
Оба были Георгиевскими кавалерами. Очень часто, то один, то другой из них ходили добровольно в отчаянные разведки в тыл противника, попадали там иногда в жестокие потасовки, но всегда умело пробивались назад и приносили ценные сведения о противнике. В такие разведки они не любили ходить, ни с отделением, ни с взводом: брали с собою только двух-трех человек.
— Хиба то разведка, як идэ цила свадьба?! — говорил Марченко.
Однажды, воспользовавшись особо ценными сведениями, которые Марченко, пропадая на разведке целых три дня, принес с собой, командир батальона, по собственному почину, предпринял всем батальоном внезапное нападение на турок с тыла и, после жестокого штыкового боя, принудил разбитый турецкий батальон к сдаче, а другой батальон, действуя ему во фланг, обратил в беспорядочное бегство, что, в свою очередь, повлекло за собою поспешное отступление резерва. Захвачены были две действовавшие батареи, провиант и даже кухни. Разгром турок на этом участке был полный. Внезапность нападения и его стремительность, да еще с тыла, подорвали силу сопротивления противника...
Мне с Марченком и его взводом удалось взять батарею. Лихой был этот пластунский налет!.. За это мы с ним получили Георгиевские кресты... К нашему счастью, убитых у нас было всего несколько человек, но раненых — масса, но тоже, к счастью, по большей части легко раненых, оставшихся даже в строю.
Но зато скрытно, а часто и ползком, подходя к противнику на удар, через густые колючие заросли, люди наши так оборвались, что вместо одежды на них висели только лохмотья...
— Цэ ничого!.. — говорили пластуны, — штаны пидлатаемо!.. Зато туркив потовклы, як чэрвывых мух!..
Дело было под осень. Отбитую нами у турок позицию сразу же заняли солдаты и развили дальнейшее наступление. Нас же оттянули в корпусный резерв, чтобы мы «подлатались» и «зализалы раны». Полный отдых...
Из местности, где помещался резерв, население ушло на десяток верст глубже в тыл, но по временам приезжало забирать с огородов овощи. Поэтому начальство строго приказало совершенно ничего не трогать на полях и огородах. Да в этом и нужды не было: от приезжавших за овощами, можно было за гроши купить уйму прекрасных дынь и арбузов.
Однажды моя раненная рука целую ночь не дала мне заснуть и я, едва дождавшись начала рассвета, вышел из палатки прогуляться по биваку. Чтобы хоть немного отвлечься от расходившейся боли, я обошел посты, где они были, и зашел на кухню. Здесь наши «кормильцы» уже проснулись и, перебрасываясь шутками, умывались. Это значило, что начиналась повседневная жизнь: кашевары, ведь, первыми должны быть на ногах...
Кашевар у меня был человек, можно сказать, не мысля ничего дурного, с «темным прошлым» по женской части...
До войны он полтора года был денщиком у моего субалтерн-офицера поручика графа Шувалова, блестящего гусара, сосланного за дуэль на Кавказ, где начальство не нашло ничего лучшего, как назначить его в наш батальон - для «исправления», точно наша часть была какой-то ссыльной или исправительной.
Жил он на широкую ногу, по-барски. Пехотного строя совершенно не знал и не интересовался им.
Его барынька была очень хрупкое создание — тепличное растение...
Привезла она кухарку — огонь девку...
Как бы то ни было — денщик хоть и женатый, но большой ходок по женской части, вскоре сдружился с нею...
Через некоторое время барыня отправила свою кухарку в Петербург, а денщик, в совершенстве овладевший поварским искусством, с полгода был поваром и кормил сиятельную чету, пока Шувалов, перед самым началом войны не был переведен в Тифлис, в штаб военного округа.
По уходе сотенного кашевара на льготу, я назначил этого искусного повара сотенным кашеваром.
Поговорив с «кормильцами», я хотел было вернуться в свою палатку, как вдруг заметил приближающихся к кухне Марченко и Солнышкина. Держа винтовку в правой руке, они несли что-то за плечами, в мешках. Шли они со стороны огородов, бывших в трех-четырех верстах от нашего бивака.
«Неужто?.. Красть ходили?..» — пронеслась у меня в голове мучительная мысль.
Они тоже заметили меня, но не сделали ни малейшей попытки увильнуть... Шли прямо к кухне, о чем-то весело разговаривая.
— Что это вы, сукины дети, кражей занимаетесь?.. Вы — урядники и Георгиевские кавалеры — в кражу пустились. — Налетел я на них.
— Никак нет, Ваше Высокоблагородие!.. На охоти булы... — спокойно и уверенно ответил Марченко, опустив на землю мешок и вытянувшись в струнку.
— Какая ж это охота, ночью по чужим огородам... Что это у вас в мешках?..
— Зайцы, Ваше Высокоблагородие!..
— Что-о?.. — взорвало меня. — Значит вы, мерзавцы, зная, что в тылу резерва нельзя стрелять — стреляли по зайцам!..
— Никак нет!.. Жывых забралы!.. Як же стрилять?.. Хиба мы мали диты — нэ знаемо, що за цэ можно попасты пид суд?..
И, перебросив за плечо винтовку, он проворно развязал мешок, запустил в него руку и, к безграничному моему удивлению, вытащил оттуда зайца.
— Оцэ одын... — сказал он.
— Оцэ, ось, другый... Третий... и чэтвэртый!.. — закончил он, укладывая их аккуратно рядышком.
— Та у Солнышкина тоже чотыри штукы!.. — пояснил он дальше и затем сказал своему сообщнику:
— Вытягай йх!.. Щоб йих Высокоблагородие бачылы, що цэ охота, а ны кража.
Солнышкин «пристроил» своих зайцев к Марченковым. Устроив эту выставку, оба неугомонных охотника взяли винтовки «к ноге», вытянулись и спокойно смотрели на меня в ожидании «разноса».
Посмотрел я на них и, вместо «разноса», невольно рассмеялся. Этакая ведь страсть к охоте!.. Ну как же наказывать этих моих молодцов за их страсть?..
— Ну, а как же быть, господа урядники, с вашей самовольной отлучкой? — спросил я.
— А мы попросылы их Благородие, хорунжого, пустыть нас и воны разришылы, тилько напомнылы, що стрильбы нэ смие буть, — по прежнему спокойно ответил Марченко.
Все было в порядке. Нарушения службы не было.
— Ну, тогда расскажите, как же это зайцы попали к вам в мешки без стрельбы!
Оказалось, когда делалась разведка окрестности нашего бивака, наши охотники подметили, что только в одном огороде была капуста. Головки уже были срезаны и сложены в шалаше, который находился в небольшом загоне для овец, огороженном плетнем.
Дверцы загона недостаточно были закрыты и зайцы воспользовались этим, забирались внутрь и лакомились капустою. По заячьим следам охотникам удалось установить, что посещение шалаша этими любителями капусты было постоянным, чем этой ночью они и решили воспользоваться — терпеливо выждав пока в загоне соберется большая компания ночных посетителей, они подкрались, прикрыли дверцу загона, в темноте не без труда переловили зайцев, стукнули их головами о столб шалаша и вложили в мешки, предусмотрительно взятые с собою.
— Ну, что ж, кашевар! Готовь сегодня на обед зайцев! — сказал я «повару». Но тот с профессиональной авторитетностью доложил мне, что зайцев нужно «выдержать» и приготовить можно будет только на другой день.
— А вы, шельмецы эдакие, идите, отоспитесь, — сказал я охотникам, — всю ночь, наверное, глаз не сомкнули...
— Да это ничего, Ваше Высокоблагородие, — ответил Солнышкин, — К этому не привыкать... Вот что курить нельзя было... Это мука большая — как в разведке!..
— А ты шо ж, соколэ, хотив бы на охоти лежать на мнягкий пэрыни, покурювать, а зайцы щоб сами тоби прыгалы в мишок? — пошутил Марченко. — На охоти нэма такой лахвы, то вже ты звиняй!..
На другой день мой субалтерн, хорунжий доложил мне, со слов кашевара, что зайцы удались на славу и что сотня хотела бы видеть на обеде командира батальона со штабом. Командир же, мол, и сам заядлый охотник.
Пошел это я к командиру и докладываю:
— Господин полковник, разрешите пригласить вас со штабом сегодня на обед в сотню.
— Это по какому случаю? — спросил он в недоумении, сняв пенсне и внимательно всматриваясь в меня. — Не справляет ли ваша сотня крестины?
— Никак нет... Это желание сотни...
Во время обеда, как только увидел, что его угощают зайцем, он вдруг перестал есть и строго спросил меня:
— Это что-о такое?.. Зайцы?.. Откуда?..
Я доложил ему. Увидев, что никакого нарушения службы нет, он сразу же переменил гнев на милость.
— Вот же сорванцы какие!.. Давайте-ка их сюда.
Марченко и Солнышкин предстали пред, хотя и близорукие, но светлые очи командира.
Усадив их рядом с собою, он как и сам охотник, поинтересовался всеми подробностями ихней охоты. Рассказали они, дополняя друг друга, просто и скромно, что тут же ничего особенного нет: пришли, залегли вблизи загона, выждали, пока зайцы соберутся на угощение капустою и — накрыли их.
— Ах, какие вы сорванцы!.. — смеялся командир. — Мало вам «охоты» на турок, нет... давай еще и зайцев!
— Так шо ж делать, Ваше Высокоблагородие, ны даром же стари люды кажуть, шо охота пущэ нэволи! — философски закончил Марченко.
1962г.
№14
стр.27-30
П. Кучеря
Охота пуще неволи
(правописание автора)
— В некотором царстве, в некотором государстве были мы с нашим пластунским батальоном на войне против турок, начал свой рассказ древний черноморец, бывший в то время сотенным командиром.
— Был я тогда, надо вам сказать, совсем юнцом — лет этак под пятьдесят — старым есаулом, терпеливо ожидавшим у моря погоду, т.е. вакансию на производство в чин войскового старшины.
Сотня была у меня — не пожелать лучшего. За исключением трех человек Терских казаков, все остальные были Черноморцы. Какими судьбами эти Терцы попали в наш батальон, не сумею вам сказать. Были они во всех отношениях хорошими казаками. Отношение к ним Черноморцев было такое дружеское, что они чувствовали себя в своей семье. Один из них, младший урядник Солнышкин, был общим любимцем. Легкий, с грациозной поступью, жилистый, одевавшийся «под черкеса», мастер танцевать лезгинку, храбрец, отчаянный разведчик и неугомонный охотник, он имел только тот недостаток, что в бою был слишком горячим, не обладал той выдержкой и хладнокровием, которыми обычно отличались Черноморцы.
Был у меня в сотне взводный урядник Марченко — тоже «ухо» парень. О таких обыкновенно говорят: «хоть одирвы, та брось». Очень хладнокровный, выдержанный, до безумия смелый находчивый в бою и в разведках и тоже охотник. Вот охота и сдружила его с Солнышкиным. Были они такими друзьями, что, как говориться, «и водою их не разольешь». «Охота» по туркам их не удовлетворяла...
Оба были Георгиевскими кавалерами. Очень часто, то один, то другой из них ходили добровольно в отчаянные разведки в тыл противника, попадали там иногда в жестокие потасовки, но всегда умело пробивались назад и приносили ценные сведения о противнике. В такие разведки они не любили ходить, ни с отделением, ни с взводом: брали с собою только двух-трех человек.
— Хиба то разведка, як идэ цила свадьба?! — говорил Марченко.
Однажды, воспользовавшись особо ценными сведениями, которые Марченко, пропадая на разведке целых три дня, принес с собой, командир батальона, по собственному почину, предпринял всем батальоном внезапное нападение на турок с тыла и, после жестокого штыкового боя, принудил разбитый турецкий батальон к сдаче, а другой батальон, действуя ему во фланг, обратил в беспорядочное бегство, что, в свою очередь, повлекло за собою поспешное отступление резерва. Захвачены были две действовавшие батареи, провиант и даже кухни. Разгром турок на этом участке был полный. Внезапность нападения и его стремительность, да еще с тыла, подорвали силу сопротивления противника...
Мне с Марченком и его взводом удалось взять батарею. Лихой был этот пластунский налет!.. За это мы с ним получили Георгиевские кресты... К нашему счастью, убитых у нас было всего несколько человек, но раненых — масса, но тоже, к счастью, по большей части легко раненых, оставшихся даже в строю.
Но зато скрытно, а часто и ползком, подходя к противнику на удар, через густые колючие заросли, люди наши так оборвались, что вместо одежды на них висели только лохмотья...
— Цэ ничого!.. — говорили пластуны, — штаны пидлатаемо!.. Зато туркив потовклы, як чэрвывых мух!..
Дело было под осень. Отбитую нами у турок позицию сразу же заняли солдаты и развили дальнейшее наступление. Нас же оттянули в корпусный резерв, чтобы мы «подлатались» и «зализалы раны». Полный отдых...
Из местности, где помещался резерв, население ушло на десяток верст глубже в тыл, но по временам приезжало забирать с огородов овощи. Поэтому начальство строго приказало совершенно ничего не трогать на полях и огородах. Да в этом и нужды не было: от приезжавших за овощами, можно было за гроши купить уйму прекрасных дынь и арбузов.
Однажды моя раненная рука целую ночь не дала мне заснуть и я, едва дождавшись начала рассвета, вышел из палатки прогуляться по биваку. Чтобы хоть немного отвлечься от расходившейся боли, я обошел посты, где они были, и зашел на кухню. Здесь наши «кормильцы» уже проснулись и, перебрасываясь шутками, умывались. Это значило, что начиналась повседневная жизнь: кашевары, ведь, первыми должны быть на ногах...
Кашевар у меня был человек, можно сказать, не мысля ничего дурного, с «темным прошлым» по женской части...
До войны он полтора года был денщиком у моего субалтерн-офицера поручика графа Шувалова, блестящего гусара, сосланного за дуэль на Кавказ, где начальство не нашло ничего лучшего, как назначить его в наш батальон - для «исправления», точно наша часть была какой-то ссыльной или исправительной.
Жил он на широкую ногу, по-барски. Пехотного строя совершенно не знал и не интересовался им.
Его барынька была очень хрупкое создание — тепличное растение...
Привезла она кухарку — огонь девку...
Как бы то ни было — денщик хоть и женатый, но большой ходок по женской части, вскоре сдружился с нею...
Через некоторое время барыня отправила свою кухарку в Петербург, а денщик, в совершенстве овладевший поварским искусством, с полгода был поваром и кормил сиятельную чету, пока Шувалов, перед самым началом войны не был переведен в Тифлис, в штаб военного округа.
По уходе сотенного кашевара на льготу, я назначил этого искусного повара сотенным кашеваром.
Поговорив с «кормильцами», я хотел было вернуться в свою палатку, как вдруг заметил приближающихся к кухне Марченко и Солнышкина. Держа винтовку в правой руке, они несли что-то за плечами, в мешках. Шли они со стороны огородов, бывших в трех-четырех верстах от нашего бивака.
«Неужто?.. Красть ходили?..» — пронеслась у меня в голове мучительная мысль.
Они тоже заметили меня, но не сделали ни малейшей попытки увильнуть... Шли прямо к кухне, о чем-то весело разговаривая.
— Что это вы, сукины дети, кражей занимаетесь?.. Вы — урядники и Георгиевские кавалеры — в кражу пустились. — Налетел я на них.
— Никак нет, Ваше Высокоблагородие!.. На охоти булы... — спокойно и уверенно ответил Марченко, опустив на землю мешок и вытянувшись в струнку.
— Какая ж это охота, ночью по чужим огородам... Что это у вас в мешках?..
— Зайцы, Ваше Высокоблагородие!..
— Что-о?.. — взорвало меня. — Значит вы, мерзавцы, зная, что в тылу резерва нельзя стрелять — стреляли по зайцам!..
— Никак нет!.. Жывых забралы!.. Як же стрилять?.. Хиба мы мали диты — нэ знаемо, що за цэ можно попасты пид суд?..
И, перебросив за плечо винтовку, он проворно развязал мешок, запустил в него руку и, к безграничному моему удивлению, вытащил оттуда зайца.
— Оцэ одын... — сказал он.
— Оцэ, ось, другый... Третий... и чэтвэртый!.. — закончил он, укладывая их аккуратно рядышком.
— Та у Солнышкина тоже чотыри штукы!.. — пояснил он дальше и затем сказал своему сообщнику:
— Вытягай йх!.. Щоб йих Высокоблагородие бачылы, що цэ охота, а ны кража.
Солнышкин «пристроил» своих зайцев к Марченковым. Устроив эту выставку, оба неугомонных охотника взяли винтовки «к ноге», вытянулись и спокойно смотрели на меня в ожидании «разноса».
Посмотрел я на них и, вместо «разноса», невольно рассмеялся. Этакая ведь страсть к охоте!.. Ну как же наказывать этих моих молодцов за их страсть?..
— Ну, а как же быть, господа урядники, с вашей самовольной отлучкой? — спросил я.
— А мы попросылы их Благородие, хорунжого, пустыть нас и воны разришылы, тилько напомнылы, що стрильбы нэ смие буть, — по прежнему спокойно ответил Марченко.
Все было в порядке. Нарушения службы не было.
— Ну, тогда расскажите, как же это зайцы попали к вам в мешки без стрельбы!
Оказалось, когда делалась разведка окрестности нашего бивака, наши охотники подметили, что только в одном огороде была капуста. Головки уже были срезаны и сложены в шалаше, который находился в небольшом загоне для овец, огороженном плетнем.
Дверцы загона недостаточно были закрыты и зайцы воспользовались этим, забирались внутрь и лакомились капустою. По заячьим следам охотникам удалось установить, что посещение шалаша этими любителями капусты было постоянным, чем этой ночью они и решили воспользоваться — терпеливо выждав пока в загоне соберется большая компания ночных посетителей, они подкрались, прикрыли дверцу загона, в темноте не без труда переловили зайцев, стукнули их головами о столб шалаша и вложили в мешки, предусмотрительно взятые с собою.
— Ну, что ж, кашевар! Готовь сегодня на обед зайцев! — сказал я «повару». Но тот с профессиональной авторитетностью доложил мне, что зайцев нужно «выдержать» и приготовить можно будет только на другой день.
— А вы, шельмецы эдакие, идите, отоспитесь, — сказал я охотникам, — всю ночь, наверное, глаз не сомкнули...
— Да это ничего, Ваше Высокоблагородие, — ответил Солнышкин, — К этому не привыкать... Вот что курить нельзя было... Это мука большая — как в разведке!..
— А ты шо ж, соколэ, хотив бы на охоти лежать на мнягкий пэрыни, покурювать, а зайцы щоб сами тоби прыгалы в мишок? — пошутил Марченко. — На охоти нэма такой лахвы, то вже ты звиняй!..
На другой день мой субалтерн, хорунжий доложил мне, со слов кашевара, что зайцы удались на славу и что сотня хотела бы видеть на обеде командира батальона со штабом. Командир же, мол, и сам заядлый охотник.
Пошел это я к командиру и докладываю:
— Господин полковник, разрешите пригласить вас со штабом сегодня на обед в сотню.
— Это по какому случаю? — спросил он в недоумении, сняв пенсне и внимательно всматриваясь в меня. — Не справляет ли ваша сотня крестины?
— Никак нет... Это желание сотни...
Во время обеда, как только увидел, что его угощают зайцем, он вдруг перестал есть и строго спросил меня:
— Это что-о такое?.. Зайцы?.. Откуда?..
Я доложил ему. Увидев, что никакого нарушения службы нет, он сразу же переменил гнев на милость.
— Вот же сорванцы какие!.. Давайте-ка их сюда.
Марченко и Солнышкин предстали пред, хотя и близорукие, но светлые очи командира.
Усадив их рядом с собою, он как и сам охотник, поинтересовался всеми подробностями ихней охоты. Рассказали они, дополняя друг друга, просто и скромно, что тут же ничего особенного нет: пришли, залегли вблизи загона, выждали, пока зайцы соберутся на угощение капустою и — накрыли их.
— Ах, какие вы сорванцы!.. — смеялся командир. — Мало вам «охоты» на турок, нет... давай еще и зайцев!
— Так шо ж делать, Ваше Высокоблагородие, ны даром же стари люды кажуть, шо охота пущэ нэволи! — философски закончил Марченко.
Комментариев нет:
Отправить комментарий