9-я часть
Известия ОЛИКО
№ 6
1913г.
Концевич Г.М.
Чумаки в народных песнях
стр.182-183
Длинный и томительный путь чумака не всегда кончается благополучно. Смерть угрожает ему на каждом шагу то от заразной болезни «чумы», то от нападения гайдамаков и татар, истребляющих иногда в схватках целую валку чумаков, то от «журбы» по «худоби», пропитой в шинке, или же «недоли», упорно преследующей его, «прыгодонькы». «силь голову розбыла» и пр. От той или иной причины, чумак «занедужав», чумак «задумав вмыраты».
17) Ой, ходыв чумак, та ходыв бурлак та сим год по Крыму
Сим год по Крыму,
Та не случалось та прыгодонькы, а из роду йому,
Из роду йому;
А случылась та прыгодонька, а из Крыму йдучы,
Из Крыму йдучы;
Заболив чумак, заболив бурлак. а до дому йдучы
До дому йдучы;
Та болять ручкы, та болять нижкы, та й болыть голова,
Болыть голова;
Та бидна ж моя головонька, що чужа сторона,
Що чужа сторона!..
Первыми вещателями, как несчастья чумацкого, так и самой смерти, бывают волы, — верные и неразлучные друзья его в дороге; они чуют беду и всегда предупреждают о ней своего «пана-хозяина»: «не пасуться, та й воды не пьють»:
«Волы ревуть, воды не пьють,
Тилькы мени, молодому,
Журбы-жалю завдають!»
Вернейшим же вещуном чумацкой беды и смерти является зловещий пугач. Пугач «запугав» — быть беде!
Чумак, опоздавший приехать на зимовку домой, среди степи, без клочка сена, без «въязочкы соломы», отставший от товарищей, полный тоски по семье и грустного одиночества, услышал пугача:
Пу-гу, пу-гу, пу-гу! —
Это верный признак несчастья:
18) Ой, сыдыть пугач на могыли,
Та на витер надувся;
Сыдыть чумак на передним вози, —
Та вже лыха здобувся...
Сыдыть чумак на передним вози,
На важныцю схылывся, —
Ой, правою та рученькою
Та за серце схопывся,
Каренькымы вин оченькамы
Та на волыкы подывывся...
Чумак заболел, чумак умирает вдали от близких, родных и дорогих его сердцу; вокруг него «чужина»:
«Чужа, чужа сторононька,
Та чужыи люде...
Хто чумака поховае,
Як смерть йому буде?..»
Единственная надежда и опора чумака в такую критическую минуту, — его товарищи, которые близко к сердцу принимают страдания собрата. Забота их о заболевшем чумаке простирается до того, что они начинат ехать медленнее обыкновенного и даже останавливаются, если товарищу «дурно — невмоготу». Смех, шум, веселье и даже говор прекращаются. Все трепетно ждут тяжелой минуты — смерти чумака-товарища...
«Ой, там яму копалы, —
Там чумака сховалы!..
Насыпалы над чумаком
Высоку могылу,
Посадылы в головоньках
Червону калыну»...
Чумак, умирающий вдали от родных, просит иногда верного товарища похоронить его не над дорогой, не на перекрестке дорог, не среди поля, где будет «выднесенько на всю Украину», — а «в зеленому или вышневому садочку, на жовтим писочку пид калыною», дабы она «роспустыла гилля зверху до кориня, лыст до долоньку» и прикрыла «тило, бурлацкее биле, ще й головоньку».
(продолжение следует)
============================================
10-я часть
Известия ОЛИКО
№ 6
1913г.
Концевич Г.М.
Чумаки в народных песнях
стр.183-185
Вот подлинные слова этой художественно-поэтической песни, ярко и трогательно выражающей завещание умирающего чумака:
19) Та забилилы снигы, заболило тило,
Ще й головонька;
Та нихто не заплаче по билому тилу,
По бурлацькому.
Ни отець, ни ненька, ни брат, ни сестриця,
Ни жона його;
А тилькы заплаче по билому тилу
Товарыш його.
Просты ж мене, брате, вирный товарыщу,
Може я й умру,
Зробы ж мени, брате, вирный товарыщу,
З клен-дерева труну.
Поховай мене, брате, вирный товарыщу,
В вышневим саду,
В вышневим садочку на жовтим писочку,
Пид рябыною.
Росты, росты дерево тонке, высокее,
Кучерявее,
Та роспусты гилля зверху до кориня,
Лыст до долоньку,
Укрый мое тило, бурлацкее биле,
Ще й головоньку,
Та щоб мое тило, бурлацкее биле,
Та й не чорнило;
А щоб мое тило, бурлацкее биле,
Та й не чорнило,
От ясного сонця, от буйного витру
Та й не марнило.
Похоронивши и оплакавши товарища, чумаки на следующей ночной остановке справляют походные поминки:
«Варять кашу, кулиш..
Та й укынуть чабака,
Та й помянуть чумака»...
А вот подлинник старинной чумацкой песни, сохранившейся до наших дней и представляющей подробное описание возвращения чумака из Крыма, случившееся с ним несчастье, смерть, погребение его, а затем и поминки по нем:
20) Ой чумаче, чумаче,
Жыття твое собаче!
Гей, гей, о-хо-хо!
Жыття твое собаче!
Чом не сiеш, не ореш,
Чом не рано з Крыму йдеш?
Чом не рано з Крыму йдеш,
Не всих чумакив ведеш?
Ой, я сiю и орю,
Ще й раненько з Крыму йду,
Ще й раненько з Крыму йду,
И всих чумакив веду.
Тилькы нема одного, —
Брата ридного мого.
Вин зостався у Крыму
Силь важыты на вагу,
А вага та упала,
Мого брата убыла.
Там миж трьома шляхамы
Йому яму копалы.
Ой, там яму копалы,
Та чумака сховалы.
«Отамане, батьку наш,
Порадь же ты тепер нас!
Що будем робыты,
Ничым волив кормыты!»
— Косить, хлопци, отаву,
Кормить волив на славу;
Косить, хлопци, очерет,
Та наварым вечерять;
Та зварымо кулишу,
Та помянем ту душу;
Та вкынемо чабака,
Та помянем чумака!
Припев «Гей, гей, о-хо-хо!» с добавлением последней строчки поется после каждого двустишия.
Паямять о домашних никогда не оставляет чумака в пути. Для него дороги отец, ридна ненька; жаль ему «любу-жинку», скучно за «малымы диткамы». Мучительные часы ожидания переживает и семья чумака, а наиболее его жена — «чумачыха».
Сердце ее терзается предчувствием «недоброго» в дороге. Журба ее выливается в песне:
21) Хылылыся густи лозы
Видкиль витер вие;
Дывылыся кари очи
Видкиль мылый йиде.
Хылылыся густи лозы,
Та вже й пересталы;
Дывылыся кари очи,
Та й плакаты сталы.
Оставшаяся семья живет единственной мыслью о возвращении родных чумаков. И чем дальше уходит время отъезда их «в Крым по силь», тем больше усиливается надежда на скорое возвращение и свидание с дорогими чумаченьками. А их все нет. В разгар летних работ, «дивчына» на «жнивах» с серпом в руках над пшеницей, не разгибая «стану», только и живет томительным ожиданием своего «мыленького».
(продолжение следует)
============================================
Известия ОЛИКО
№ 6
1913г.
Концевич Г.М.
Чумаки в народных песнях
стр.182-183
Длинный и томительный путь чумака не всегда кончается благополучно. Смерть угрожает ему на каждом шагу то от заразной болезни «чумы», то от нападения гайдамаков и татар, истребляющих иногда в схватках целую валку чумаков, то от «журбы» по «худоби», пропитой в шинке, или же «недоли», упорно преследующей его, «прыгодонькы». «силь голову розбыла» и пр. От той или иной причины, чумак «занедужав», чумак «задумав вмыраты».
17) Ой, ходыв чумак, та ходыв бурлак та сим год по Крыму
Сим год по Крыму,
Та не случалось та прыгодонькы, а из роду йому,
Из роду йому;
А случылась та прыгодонька, а из Крыму йдучы,
Из Крыму йдучы;
Заболив чумак, заболив бурлак. а до дому йдучы
До дому йдучы;
Та болять ручкы, та болять нижкы, та й болыть голова,
Болыть голова;
Та бидна ж моя головонька, що чужа сторона,
Що чужа сторона!..
Первыми вещателями, как несчастья чумацкого, так и самой смерти, бывают волы, — верные и неразлучные друзья его в дороге; они чуют беду и всегда предупреждают о ней своего «пана-хозяина»: «не пасуться, та й воды не пьють»:
«Волы ревуть, воды не пьють,
Тилькы мени, молодому,
Журбы-жалю завдають!»
Вернейшим же вещуном чумацкой беды и смерти является зловещий пугач. Пугач «запугав» — быть беде!
Чумак, опоздавший приехать на зимовку домой, среди степи, без клочка сена, без «въязочкы соломы», отставший от товарищей, полный тоски по семье и грустного одиночества, услышал пугача:
Пу-гу, пу-гу, пу-гу! —
Это верный признак несчастья:
18) Ой, сыдыть пугач на могыли,
Та на витер надувся;
Сыдыть чумак на передним вози, —
Та вже лыха здобувся...
Сыдыть чумак на передним вози,
На важныцю схылывся, —
Ой, правою та рученькою
Та за серце схопывся,
Каренькымы вин оченькамы
Та на волыкы подывывся...
Чумак заболел, чумак умирает вдали от близких, родных и дорогих его сердцу; вокруг него «чужина»:
«Чужа, чужа сторононька,
Та чужыи люде...
Хто чумака поховае,
Як смерть йому буде?..»
Единственная надежда и опора чумака в такую критическую минуту, — его товарищи, которые близко к сердцу принимают страдания собрата. Забота их о заболевшем чумаке простирается до того, что они начинат ехать медленнее обыкновенного и даже останавливаются, если товарищу «дурно — невмоготу». Смех, шум, веселье и даже говор прекращаются. Все трепетно ждут тяжелой минуты — смерти чумака-товарища...
«Ой, там яму копалы, —
Там чумака сховалы!..
Насыпалы над чумаком
Высоку могылу,
Посадылы в головоньках
Червону калыну»...
Чумак, умирающий вдали от родных, просит иногда верного товарища похоронить его не над дорогой, не на перекрестке дорог, не среди поля, где будет «выднесенько на всю Украину», — а «в зеленому или вышневому садочку, на жовтим писочку пид калыною», дабы она «роспустыла гилля зверху до кориня, лыст до долоньку» и прикрыла «тило, бурлацкее биле, ще й головоньку».
(продолжение следует)
============================================
10-я часть
Известия ОЛИКО
№ 6
1913г.
Концевич Г.М.
Чумаки в народных песнях
стр.183-185
Вот подлинные слова этой художественно-поэтической песни, ярко и трогательно выражающей завещание умирающего чумака:
19) Та забилилы снигы, заболило тило,
Ще й головонька;
Та нихто не заплаче по билому тилу,
По бурлацькому.
Ни отець, ни ненька, ни брат, ни сестриця,
Ни жона його;
А тилькы заплаче по билому тилу
Товарыш його.
Просты ж мене, брате, вирный товарыщу,
Може я й умру,
Зробы ж мени, брате, вирный товарыщу,
З клен-дерева труну.
Поховай мене, брате, вирный товарыщу,
В вышневим саду,
В вышневим садочку на жовтим писочку,
Пид рябыною.
Росты, росты дерево тонке, высокее,
Кучерявее,
Та роспусты гилля зверху до кориня,
Лыст до долоньку,
Укрый мое тило, бурлацкее биле,
Ще й головоньку,
Та щоб мое тило, бурлацкее биле,
Та й не чорнило;
А щоб мое тило, бурлацкее биле,
Та й не чорнило,
От ясного сонця, от буйного витру
Та й не марнило.
Похоронивши и оплакавши товарища, чумаки на следующей ночной остановке справляют походные поминки:
«Варять кашу, кулиш..
Та й укынуть чабака,
Та й помянуть чумака»...
А вот подлинник старинной чумацкой песни, сохранившейся до наших дней и представляющей подробное описание возвращения чумака из Крыма, случившееся с ним несчастье, смерть, погребение его, а затем и поминки по нем:
20) Ой чумаче, чумаче,
Жыття твое собаче!
Гей, гей, о-хо-хо!
Жыття твое собаче!
Чом не сiеш, не ореш,
Чом не рано з Крыму йдеш?
Чом не рано з Крыму йдеш,
Не всих чумакив ведеш?
Ой, я сiю и орю,
Ще й раненько з Крыму йду,
Ще й раненько з Крыму йду,
И всих чумакив веду.
Тилькы нема одного, —
Брата ридного мого.
Вин зостався у Крыму
Силь важыты на вагу,
А вага та упала,
Мого брата убыла.
Там миж трьома шляхамы
Йому яму копалы.
Ой, там яму копалы,
Та чумака сховалы.
«Отамане, батьку наш,
Порадь же ты тепер нас!
Що будем робыты,
Ничым волив кормыты!»
— Косить, хлопци, отаву,
Кормить волив на славу;
Косить, хлопци, очерет,
Та наварым вечерять;
Та зварымо кулишу,
Та помянем ту душу;
Та вкынемо чабака,
Та помянем чумака!
Припев «Гей, гей, о-хо-хо!» с добавлением последней строчки поется после каждого двустишия.
Паямять о домашних никогда не оставляет чумака в пути. Для него дороги отец, ридна ненька; жаль ему «любу-жинку», скучно за «малымы диткамы». Мучительные часы ожидания переживает и семья чумака, а наиболее его жена — «чумачыха».
Сердце ее терзается предчувствием «недоброго» в дороге. Журба ее выливается в песне:
21) Хылылыся густи лозы
Видкиль витер вие;
Дывылыся кари очи
Видкиль мылый йиде.
Хылылыся густи лозы,
Та вже й пересталы;
Дывылыся кари очи,
Та й плакаты сталы.
Оставшаяся семья живет единственной мыслью о возвращении родных чумаков. И чем дальше уходит время отъезда их «в Крым по силь», тем больше усиливается надежда на скорое возвращение и свидание с дорогими чумаченьками. А их все нет. В разгар летних работ, «дивчына» на «жнивах» с серпом в руках над пшеницей, не разгибая «стану», только и живет томительным ожиданием своего «мыленького».
(продолжение следует)
============================================
Комментариев нет:
Отправить комментарий