1-я часть
журнал «Родная Кубань»
2013
№ 4
Народный архив
Дарьина Одиссея
стр. 84-87

Дарья Максимовна Назаренко, ветеран труда, 1923 г.р., ст. Ленинградская:
 — В 32-м на Кубани стояла страшная сушь, За все лето не выпало ни капельки дождя. Хлеб не уродил, мыши по полю «пешком ходили». Кого винить? Казаков! И отца моего, бедняка, взяли в тюрьму. Мать ходила на работу, а я с трехлетним братом оставалась в пустой хате. Еды нет. Из жалости, помню, соседка дала нам по куску макухи. Заходят пять мужчин и одна тетка. Спросили, где родители. Ответили. «Деточка, мы дадим тебе пряник, скажи, где папка спрятал пшеницу?» — спросила тетка. Мужчина крикнул: «Отстань от дитэй. Бачишь, яки голодни...»
Гости заглядывали в печь, в углы, а там одна паутина. Ходили по грядкам, ковыряли землю прутами. Искали пшеницу, которой у нас не было.
Пришла с поля мама. Сказала, что нас записали на высылку. А потом приехала гарба. Мама усадила в нее нас с братом, уложила оклунки с одеждой. Очень плакала — год назад с большими потугами «сляпала» хатку, теперь и ее лишаемся.
На станции Уманская собралось много людей. Уже и темнеет, а мы стоим. И вдруг слышим: «Ведут!».
Колонна небритых мужчин остановилась. Рядом солдаты с винтовками. Женщины кричат, выкликивают своих мужей, сыновей, братьев. Называются чьи-то фамилии, номера вагонов. Усаживаются. И тут я слышу: «Назаренко. Восьмой вагон». Подошел, наконец, папа, целует нас — у него мокрое от слез лицо.
Побросали оклунки в вагон. Маленькие дети, глупые, радуются, ждут, когда он тронется. И он качнулся. И тут бабы заголосили, а наши батьки разом запели старинную казачью песню «Прощай, ты, Уманьска станыця». Аж мурашки по коже. И маленькие дети поняли: беда...
В дорогу мама сварила два гарбуза — больше ничего из припасов не оказалось. Когда их съели, стали голодать. Если кто-то рядом жевал, мы с братиком отворачивались. Никто продуктами не делился. Умерших выносили из вагонов — и все...
В совхозе «Деткомиссия» (Южный Казахстан) приняли три семьи уманцев, Андрющенко Ивана Степановича, Шмаровоз Устиньи и нашу,
Назаренко. Мама работала свинаркой, а пастушкой (мне девять лет) взяла меня. Папа плотничал. Нам за работу выдавали в день по кружке молока и полкилограмма хлеба. Потом, маму взяли кухаркой в бригаду. Ее борщи да каши очень нравились трактористам.
В ноябре собрали всех ссыльных кубанцев, сказали, что повезут в Северный Казахстан. Директор совхоза оставлял в «Деткомиссии» нашу семью. Но папа твердо сказал: «Я от своих людей не отстану».
На станции Шортанды вовсю гулял страшный буран, мороз до 40 градусов. Как мы выжили трое суток в палатках, только Богу известно. Потом на тракторных санях доставили к какому-то турлучному сараю в голой степи. Он без крыши, засыпан снегом. Из него вылезали чернобородые люди — спали и укрывались коврами. Кричат: «Вай, вай, Казахстан яман (плохой), Кавказ якши (хороший). Их усаживали в сани, увозили неизвестно куда. Теперь мы занимали их пристанище.
Наши батьки выгребли из барака снег. Постелили на холодную землю тулупы. Укрылись, кто чем и уснули под морозным небом...
На следующий день укрыли барак, сложили печь, затопили. Кажется, жить можно...
Ссыльные умирали как мухи. Их тела увозили в неуютную степь. По ночам совсем близко выли голодные волки...
По вечерам собирались у печи. Батьки грустно пели, а женщины в темноте всхлипывали...

Колысь, колысь було время, время золотое,
А теперь настало... за сэрденько сосэ.
Худобу забралы, добро растяглы,
Нсчастных козакив в тюрьму забралы.
А дома симейство, жена молода.
За що пропадае казачья краса?
В тюрьми дуже тяжко, ходым в кайданах.
Така наша доля козацька була.
А наутро рано кипятку дають,
Да всих нас немощных работать выдуть...

* * *
(продолжение следует)