* * *

 

 Портрет Никиты Леонтьевича Коржа

Художник Мирослав Добрянский

 

Встреча Алексея Стороженко с Никитой Коржем 

 

* * *

 

 

* * *

 

Из-за отсутствия ресурсов балачковый проект пока приостанавливает свою работу. Надо идти на заработки. Заходите на балачковый сайт с поговорками и словариками. 

* * *

 

 

* * *

 

* * *

 

  Нужно ли казакам идти на выборы?! Обязательно. Этническим казакам нужно понемногу входить во власть под крылом любой партии, но заниматься развитием донского и кубанского патриотизма. На сегодня нет в избирательном списке партии, которая бы поддерживала казачью повестку. Ни одна партия не декларирует признания казаков народом, признание геноцида, развития гутара и балачки, повышения статуса казачьих краев до республиканского, фиксированную долю казачьей культуры в СМИ, на телевидении и в книжных магазинах, многократного увеличения краевого финансирования этнической культуры, запрет миграции на 10 лет в казачьи края и так далее. Поэтому отношение к любой партии из избирательного списка должно быть лишь как к шансу войти во власть и что-то изменить на пользу родному краю. Каждый кубанец и донец может использовать полученную власть для развития казачьего самоуправления и изменения законов России во благо своего народа.

 

* * *

 

 

* * *

 

 

 

С 15 октября по 15 ноября Всероссийская перепись населения. Каждый патриот Кубани должен правильно указать национальность.

 

 

 

 

3-я часть

Устное повествование,

бывшего запорожца,

жителя Екатеринославской губернии и уезда,

селения Михайловки,

Никиты Леонтьевича Коржа

Одесса

1842 год

II

О начале селения Михайловки

По смерти крестного отца моего Якова Качалова, когда я остался сам на его жительстве; то в то время и на том самом месте, не было никого из соседей; а потом там начали мало-по-малу населяться люди из разных мест и селений, то место называли «вольными великими хуторами», что и продолжалося через несколько лет, до последования именного указа в 1800 году, коим велено хутора уничтожить, а жителей хуторянских собрать в одно место и поселить при трактовых дорогах, и отнюдь не называть вольными хуторами, но селениями.

О каковом предмете, то есть об утверждении и о наименовании селения в том самом месте, где я ныне нахожусь, по данной мне от 3-х селений: Кодака, Диевки и Сухачевки доверенности, поелику их сих селений поселилися большею частью и хутора, подавал я просьбу в Екатеринославскую казенную палату. Палата рассмотрела мою просьбу, и освидетельствовавши чрез члена оной казенной палаты асессора Мартина Коваленка, местоположение вольных хуторов, и нашедши оное выгодным и способным для селения, место утвердили и предписали указом волостному Диевскому правлению, о беспрепятственном населении около меня жителей. И когда умножилось селение, то по вторичной моей просьбе о наименовании селения, казенная палата опять того же чиновника Коваленка откомандировала; и когда прибывши чиновник в мой дом и собравши все общество в сходку, начал по ряду всех спрашивать каким именем хотят они назвать свое селение? то иные сказали пусть будет Качаловивка! На имя первобытного здесь жителя Качалова, крестного отца Коржева. А другие то отрицали и говорили: нет! Пусть будет Корживка, на имя поверенного нашего Никиты Леонтьевича Коржа, поелику он первый по Качалове житель и ходатай, как за сию землю, так и за прочие наши дела.

Но я, нехотя иметь в сей жизни славы и почестей, как себе, так и крестному моему отцу, а ожидая и желая оную получить в жизни будущей, воспрепятствовал всем общественным голосам и отнюдь на желание и приговор их не согласился. Вследствие чего, видя чиновник господин Коваленко между нами несогласие, изволил предложить всему обществу следующее свое мнение: послушайте, господа почтенное общество! Если вы несогласны утвердить ни того, ни другого разногласного вашего мнения на счет названия селения урочным именем, то пускай будет селение ваше названо Михайловкою, на имя государя великого князя Михаила Павловича!

На что все с радостью и согласились — и когда о сем отрапортовано было чрез господина чиновника казенной палате, то оная утвердивши общее наше мнение, предписала паки указом волостному правлению, дабы опубликовало всем сборным избам об утверждении и о названии вольных хуторов селением Михайловкою.

Потом, когда господа соседние помещики Петр Петрович Папчинский, бывший тогда в Кременчугском губернском правлении секретарем и Алексей Иванович Верминка, капитан из бывших запорожцев, завладели нашею казенною землею самоправно: Папчинский отмежевал 3000 десятин, а Верминка 1500 десятин, и поелику Сухую Суру занял Папчинский, а Мокрую — Верминка, то казенных поселян Кодачан и Диевцев, равно и Михайловских жителей так утеснили помещики, что до рек Сур вовсе не было никакого водопоя для скота; а меня совсем вытеснили и выгнали из моего жилища и поселили во дворе моем 8 семейств своих крестьян, а Папчинский же на своем участке земли, у нас отнятой, поселил две слободы и тогда я скитался по чужим дворам с малолетними детьми сиротами, оставшимися от покойной жены моей. По каковым причинам как я, так и прочие поселяне Кодачане и Диевчане и Михайловские жители, быв в крайней обиде, вынудились собраться в общую сходку и положить совет о выборе поверенного, для ходатайства по судам за казенную землю, поступившую в посторонние руки. И так общим советом со всеми моими отговорками, упросили меня быть поверенным не только за землю, но и за все общественные дела, какие бы не случились на них. На что и получивши доверенность от них, начал ходатайствовать по оной, от нижних судов и до высших присутственных мест. Но не получив от них никакого удовлетворения на мои апелляционные жалобы, чрез долгое время, и за всеми моими иждивениями и убытками, вынужден уже утруждать моею просьбою господ ревизоров: Кушелева и Алексеева, кои по восшествию на престол государя Павла I, присланы были в то время в Екатеринослав.

Они, принявши от меня просьбу, тотчас предписали Екатеринославскому губернскому правлению, дабы я с моими верителями, по силе моей просьбы был удовольствован, что вскоре было и учинено, и земля наша от господина Папчинского была возвращена и слободы его с нашей земли были переведены на его землю. Но участок земли, находившийся в руках господина Верминки еще не был возвращен по той причине, что он, Верминка, за всеми решениями ревизоров и губернского правления, отстаивал оную землю своими просьбами еще и в правительствующем сенате, а потому, как за сию Верминкину землю, так и за Кодацкую, которая занята была тогда под город, а также и за вольную продажу горячего вина, по силе откупа подавал я чрез почту государю на высочайшее имя две просьбы сряду, но не получая на оные никакого известия и решения чрез двухгодичное протечение, решился сам лично побывать с доверенностью в Москве и в Санкт-Петербурге.

Прибывши в Москву (По случаю пребывания своего в Москве, Корж рассказывал многие о себе, весьма забавные анекдоты. Например: по природному любопытству своему он вздумал вымерять там всем известную, самую большую, в Кремле находившуюся пушку. Итак, взяв веревку, несмотря ни на холод, ни на глубокий тогдашний снег, к ней и отправился. Но, добравшись, когда начал пушку мерять, тотчас усмотрен был караульными солдатами; взят и отведен на гауптвахту. Приняв его за соглядатая, тут делали ему разные допросы. Из всех однако ж опытов, когда открылось, что он не другое что, как простой запорожский козак, остроумный впрочем и замысловатый: тогда сомнение обратилось в общий смех, чрез который Корж известен сделался и другим в Москве местам и лицам, к немалой пользе касательно цели пребывания его там), явился я в 1-й департамент сената, где и получил за Верминкину землю решительное удовлетворение в пользу моих верителей. А потом отправился в Санкт-Петербург на счет Кодацкой земли, присоединенной к городу, а также и за винный откуп по прежним поданным мною государю просьбам, и явился к господину Муравьеву, докладчику его императорского величества, который отыскавши мои просьбы, без надлежащего хода, до прибытия моего находившиеся, поднес государю; а государь, пометив оные, отослал сенату на рассмотрение, потом сенат, решая оное дело, предоставил на волю Кодацким жителям, жить на городской земле и пользоваться одними правами и выгодами, которые зависят по земству; о чем предписано было и военному губернатору Дюку Ришелье, а мне выдана была копия решения, дабы я с оною явился к Екатеринославскому губернатору господину Берту.

Что же касается до винного откупа, то в том мне было отказано по той причине, что контракты были уже заключены и утверждены; и велено мне сказать, что если бы я прибыл туда же раньше, то есть за месяц или два пред тем, то мог бы без труда получить свое удовольствие и государь в том бы уважил.

И так я, возвратясь из столицы за Божию помощью, с успехом прибыл в дом свой благополучно и заслужил от верителей моих благодарность и уважение, не себе одному, но и потомству моему.

 

2-я часть

Устное повествование,

бывшего запорожца,

жителя Екатеринославской губернии и уезда,

селения Михайловки,

Никиты Леонтьевича Коржа

Одесса

1842 год

I

О жизни Н. Л. Коржа

Я уроженец Новых-Кодак, в кои зашли мои предки на жительство из Малороссии, то есть из Гетманщины, что ныне Полтавской губернии город Кобеляки. 1-й из них был прадед Василий Жадан по фамилии, жил на свете 85 лет; 2-й, дед Тарасий Жадан, жил на свете 89 лет, и пред смертию за полтора года ослеп, его я довольно помню и вожу бывало за руку, по причине его слепоты; 3-й, отец мой Леонтий фамилиею не Жадан, но Таран такое прозвание получил он от куреня Запорожского, и жил на свете 115 лет, а мать звали Мариею, которая также померла в глубокой старости и погребена в моем саду, где ныне мое теперь жительство. Все оные мои предки находились по смерть в Новых-Кодаках безотлучно, жили добродетельно и благочестиво по христианскому обряду; занимались хлебопашеством, скотоводством, пчеловодством и рыбною ловлею, а иногда и звериною охотою.

Ибо тогда, во время Запорожья, везде над Днепром, с обеих сторон были сильные и густые леса, и разного рода диких зверей великое множество, о чем и я еще довольно помню. Родился я в том же местечке — Новых-Кодаках в 1731 году мая 30 дня, и проживши при родителях моих в младенчестве до 7 лет, взят был на воспитание крестным моим отцом Яковом Емельяновичем Качаловым в Сечь, в которой он был тогда старшиною, то есть полковником и есаулом Войсковым, а зимовник свой со скотоводством имел при реке Сухой Суре, где ныне я проживаю, и на том самом месте, и в той самой хате, которую сам крестный отец мой выстроил, и которая хата до сего времени существует, без всякой перестройки гораздо уже более 100 лет. Она построена с липового дерева резанного, и вся рубленная, пространством небольшая, без всяких пристроек кроме сеней. Около сей хаты в древности были терновые кусты, и небольшое росло берестовое дерево, где ныне высокий лес и сад моими трудами разведенный. 

Отец мой крестный был холост и от юности не женат, который по атаковании уже Сечи был пожалован от короны премьер-майором, жил на свете 101 год. Я находился при нем неотлучно по смерти его; а погребен он в Новых-Кодаках. Женился я еще за жизнь его, тоже в Кодаках, на девице Парасковье. Детей имел: 7 сыновей и 4 дочери, из коих некоторые померли. Внуков имею 18 душ, да правнуков 4 души, и все они еще живы. Жена моя померла за 40 уже лет тому назад. 

С молодых моих лет до женитьбы я был в разных послушаниях у крестного моего отца, как в Сечи при курени, так и в зимовнике по его хозяйству; а после женитьбы занимался я и сам хлебопашеством, скотоводством и садоводством, и разными пристойными занятиями по хозяйству; а ныне уже оное хозяйство и все оные хлопоты домашние поручил детям, а занимаюсь только одним пчеловодством под старость, да и то уже изнемогаю и преклоняюся к земле, от нее же взят бых, в яве уже есть, яко скоро в ею подобает мне возвратитися и преселитися к предкам. Обаче не умру, но жив буду и повем дела запорожские, а прежде всего скажу о Михайловке, в коей я был осадчим и поверенным за землю; а потом буду говорить о Запорожской Сечи, о Екатеринославе, о Самаре и о прочих местах и происшествиях здешней украйны. Что же касается до прозвания моего, от чего я называюся Коржем, о том упомянуто будет ниже, при описании запорожских обычаев.

 

С.А. Федоров (Лантух)

(полковник, доктор прав, инженер-экономист)

(К двадцатилетию журналистской деятельности)

Сергей Алексеевич Федоров (Лантух) родился 13-го января 1891 года в станице Лабинской, где отец его был начальником местной команды. Род его числится в станице Расшеватской, в которой, по преданиям, прадед был первым атаманом, единственно грамотным человеком в станице.

Все свое детство С. А. Проводил между казаками, которые были приятелями и «воспитателями» его.

В станице он начал посещать начальное училище, но на следующий год перешел в 4-е Екатеринодарское городское училище.

В 1899 году С. А. поступил в Кубанское Александровское реальное училище, которое окончил в 1908 году. Как в начальных, так и в реальных училищах, С. А. учился очень хорошо и из года в год переходил с наградами. Уже в младших классах он проявил склонность к литературе и писал детские, незатейливые стихи.

Другим увлечением его были военные игры.

В 1908 году, по окончании реального училища, С. А. Поступил в Казанское военное училище.

Здесь, в младшем классе, юнкера издавали нелегальный рукописный журнал, в котором С. А. заведовал отделом сатиры и юмора, за что, однажды, понес наказание.

В 1910 году С. А. был произведен в хорунжие и вышел во 2-й Кубанский пластунский батальон, на сослужение с отцом.

Через два месяца он был командирован с сотней в военный отдел Терской области для борьбы с абречеством и Зелимханом, где на него было возложено ведение дневника военных действий.

Здесь С. А. сблизился с горцами, завел кунаков даже среди абреков, исходил вдоль и поперек дебри Кавказа и основательно познакомился с бытом и правом горцев: результатом этого впоследствии появились его воспоминания «По стопам Зелимхана».

В 1911 году появился ряд статей С. А. Федорова в газете «Инвалид» и журнале «Разведчик». Первая статья: «Горе забытых» обратила внимание одного из немногих казачьих публицистов подъесаула Калаушина, приславшего теплое письмо. Заниматься публицистикой в то время было не так просто: все статьи проходили строгую цензуру и только благожелательное отношение начальства спасало от преследований, когда острое перо «Линейца» больно кололо власть имущих и когда на писателя нападали опытные, матерые штабные волки.

В это время С. А. печатался уже в журнале «Офицерская жизнь» и газетах: «Тифлисский листок», «Кубанские Областные Ведомости» и «Кавказский край», не раз и очень сильно будоража люд и добиваясь исправления несправедливостей над казаками, офицерами и их семьями.

Пробовал он свое перо и в области сатиры и юмора и первое же его произведение «Саркис под надзором» доставило новых врагов. Начальство его ценило за работоспособность и возлагало одновременно необыкновенное множество должностей и обязанностей, несмотря на то, что аттестовало как «беспокойного и влияющего на умонастроение офицеров».

Вспыхнула война и в первом же бою С. А. заработал орден Святого Владимира, а вслед Анну «За храбрость». С пластунами С. А. проделал всю славную боевую эпопею: Сарыкамыш, Караурган и так далее.

В 1915 году, совершив с пластунской бригадой все легендарные операции пластунов в Галиции, за что получил помимо всех боевых наград чин подъесаула, он был вызван в Офицерскую Воздухоплавательную школу, куда просился еще перед войною.

Кончил он ее вторым и вышел в Морскую Воздухоплавательную роту, где сформировал первую наблюдательную станцию, с которой провел на Рижском фронте все боевые дни.

Окончил, а затем преподавал на Морских Воздухоплавательных курсах. За свою боевую деятельность произведен в чин подполковника со старшинством с октября 1916 года.

Настал корниловский переворот и большевизм. С. А. был предан суду Революционного Трибунала за контрреволюцию, но был оправдан, так как было доказано, что режим, установленный С. А. по казачьему укладу, очень нравился нижним чинам и что до революции они преподнесли ему кортик, а после нее присудили Георгиевский крест с лаврами.

Видя разруху всего, С. А., по предложению украинцев-воздухоплавателей, организовал особый Воздухоотряд и после борьбы с большевиками вывел его в Киев.

В Киеве принял живейшее участие в борьбе с большевиками, будучи начальником штаба партизанского отряда. Работал одновременно по организации Воздухчастей и состоял слушателем консульского отделения Ближневосточного института.

Здесь он, совместно с послом Юго-Восточного Союза Ф. Ф. Шапкиным отправлял людей на Дон и Кубань для борьбы с большевиками и переправлял вооружение и припасы, выкраденные от немцев.

В январе 1919 года, возвращаясь в Войско, С. А. занялся формированием Воздухчастей в Войске и Добрармии, принимая участие в работах комиссии Рады и военного министерства. Летом того же года, несмотря на противодействие начальника штаба Добрармии генерала Романовского, был сформирован Кубанский казачий Воздухоплавательный дивизион, первым командиром которого был назначен он — полковник С. А. Федоров. С ним С. А. проделал «Голодный поход», Крымскую эпопею, Лемнос.

В последние дни Крыма он состоял в качестве штаб-офицера для поручений при председателе временного Кубанского правительства генерале Попове.

Летом 1921 года, окончив службу по войску, С. А. в Дубровнике занялся физической работой, временами пописывая в эмигрантской прессе, защищая казачьи интересы.

В 1922 году переехал в Чехословакию, поступил в Украинскую Господарскую академию в Подебрадах. Там было уже несколько кубанцев, которые организовали свое землячество, избрав первым старостой С. А. Землячеству пришлось выдержать жестокую борьбу за право своего существования.

Одной из первых научных работ С. А. было составление «Очерка экономической географии Кубани», впоследствии напечатанного в академическом журнале и выставленного в 1923 году на Академической выставке в Подебрадах.

Занимаясь наукой, стоя во главе организованного им кооператива, С. А. не оставлял в стороне казачьей жизни и принимал участие в различных эмигрантских журналах.

В результате длительной работы, им был написал большой труд «Казачья нация», в течении двух семестров читавшийся на социологии в академии.

Одновременно с прохождением курса в академии, С. А. вступает на юридический факультет Украинского университета в Праге, который заканчивает в 1926 году с дипломом доктора прав, а в 1927 году совет профессоров утверждает его профессорским стипендиатом при кафедре истории права. В этом же году он оканчивает академию по отделу местного самоуправления с дипломом инженера-экономиста и зачисляется на историческое отделение философского факультета в Праге и на отдел промышленности в академии, который оканчивает в следующем году, а философский факультет — в 1931 году.

Все эти годы С. А. ведет самую напряженную работу, результаты опубликовывает в журналах: «Казачий путь», «Путь казачества», «Казачий сполох», «Кубанские думки», «Кубань», «Вольное казачество», «Казачье дело», «Родимый край», «Кубанское казачество», «Кавказский казак», «Кубанская старина и современность», «Россия», «Записки Украинской Господарской академии» и других русских, украинских, чешских и иных журналах и газетах в Чехословакии и за границей. Статьями его интересуются, переводят на иностранные языки; в Чешском Карловом университете он читает доклады о казачестве.

Находя единомышленников, побуждая их к работе, сам специализируясь по казачьим вопросам, С. А. организовывает «Общество изучения казачества», во главе которого становится профессор Ф. А. Щербина.

В области литературной его работа проявляется в принятии деятельного участия в организации «Союза кубанских писателей и журналистов», где им проводится мысль: «мы лишь грыбныця казачья; наша задача подготовить плодоносную почву, которая даст более молодые всходы талантливых казаков писателей и ученых, для которых будет казачество — превыше всего. Для себя нам ничего не нужно. Все для казачества и Кубани».

Таким застает его 1931 год — двадцатый год его журналистской деятельности. Образованный офицер, военный душой и телом до сего дня, воспитатель казачьей массы на военной службе, он при изменившейся обстановке, в тяжелых материальны условиях, находил в себе силы и энергию окончить несколько высших учебных заведений и неутомимо работать в области научной и журналистской, причем вся его деятельность пропитана искренней и беззаветной любовью к казачеству и желанием величия его.

Кубанскоеказачество

Историко-литературный и иллюстрированный журнал

№ 3

1931 год

Париж

(Общество ревнителей Кубани)

 

 В июле будут: сборник сочинений Федорова (Лантух) Сергея Алексеевича, кубанского казачьего историка и писателя из станицы Лабинской и «Устное повествование,бывшего запорожца, жителя Екатеринославской губернии и уезда, селения Михайловки, Никиты Леонтьевича Коржа». У обоих авторов есть портреты или фотографии, приличный объем текста. Оба автора нужны для правильного понимания истории Кубани.

 

* * *

 

 

 

Федоров С.А.

Пластуны

Под пластунами в наше время подразумевают казачью пехоту. В Великую войну и войну с РСФСР были пластуны не только кубанские, но и донские, терские, были пластуны и у сибирских казаков. Перед войной только кубанская казачья пехота, да и то всего несколько десятков лет, название пластунов.

Пластуны прославились по целому свету; казачья пехота вообще славилась с давних давень.

500 лет тому назад, в битве войск литовско-польских с немецкими крестоносцами, при Грюнвальде, четыре казачьих полка решили ее участь и положили предел движению кровавых тевтонов в славянские земли.

От казаков и казачьей пехоты учились военному искусству и европейские воины.

Славный чешский полководец Ян Жижка, служивший сначала в Литве, протекторат великого князя, которого признавали и днепровские казаки, перенял от казаков способ пешего боя из-за возов в лагере и с возов в походе. Модернизировав казачьи возы, он эту тактику казачьей пехоты искусно применял в гуситских войнах первой четверти 15-го столетия.

Казачья пехота особенно славилась в 16-17-ом столетиях, в войнах с Польшей, Турцией и Крымом искусством обороны в укрепленном возами лагере и боя возового на походе — это была скифская тактика их отдаленных предков.

В 16-17 столетиях казачья пехота наводила страх и трепет своим десантом на могущественную Турцию, перед которой дрожал весь старый мир. Взятие Казани в 1552 году, Азова в 1637 и его славная оборона 1641 года — все это дело казачьей пехоты.

Французский военный писатель Боплан, близко знавший казаков Запорожья, свидетельствовал в половине 17-го века, что казачья пехота есть наилучшая в мире, а король польский Ян Собесский, без нее не решался развить осаду турок под Веной. В конце 17-го столетия казачья пехота под той же Веной решила участь боя и положила конец продвижению турок на запад.

В войнах 18-го столетия перевес в казачестве приобретает конница, но запорожская пехота еще покрывает себя неувядаемой славой в войнах с турками и приобретает остаткам запорожцев в Российской империи право на существование Войском Черноморским.

Там, в Запорожье, и родились «пластуны» — отборнейшие казаки, несшие пешую или спешенную службу в боевые дни, а в мирное время ведшие такой образ жизни, который выковывал из них цвет казачества.

Вот что о них говорит атаман Кухаренко, сам видевший старых запорожцев, в рассказе «Пластуны»:

«Старые казаки-сичевики было рассказывают так: что у запорожцев на Днепре пехота сидела в Сичи, а конные жили в Великом Луге, из-за хорошей пастьбы. Как пехоте так и конникам свободно разрешалось в мирное время заниматься — кому рыболовством, кому «пластунством».

Пластуны стреляли диких зверей, которых тогда в Днепровских плавнях было вдоволь. Пластунами, говорят, назывались потому, что были «непоседами», все шатались по плавням и так как больше им приходилось месить грязь, чем ходить по сухому, сиречь «пластать», то и прозвались «пластунами».

В Турецкой войне 1789-91 годов «пластуны были и в пехоте и в коннице»... По переходам на Кубань, холостая сирома «охочая на зверей, рассыпалась по плавням, и по запорожскому образцу — добычничала. При пластунах были охочие хлопцы, при них они и вырастали, а научившись искусству и сами становились пластунами»… Кухаренко очень подробно описывает жизнь и приемы пластунов того времени, но «если написать все пластунские порядки, то была бы целая книжка», — пишет он.

Пластуны из Черноморья отдельных войсковых частей не составляли, по-прежнему они были и в пеших и в конных частях.

В официальной переписке название «пластун» встречается впервые в 1824 году. Узнал о них известный генерал, герой Кавказа Ермолов от атамана Власова, как о таких «искусных стрелках, равных которым нет в мире».

Колыбелью пластунов и тогда была пехота. Обративши внимание на их стрелковые качества, генерал Власов распорядился, чтобы для действий против горцев были составлены особые пластунские команды из охотников.

В 1832 году, при атамане Заводовском, были уже составлены «пластунские команды» по три человека из пеших и конных полков, знающих совершенно пластунское искусство, опытных и храбрых в делах с неприятелем, при офицерах и урядниках, для кордонной охраны. Надобность в них миновала в 1833 году и они были распущены по полкам.

Позже их не раз употребляли для разведки и как стрелков. В мирное время на охоте, приказом Войску от 5 июня 1845 года пластунам было запрещено «стрелять на хруст», то есть на шум от подхода зверя, так как часто бывали случаи, когда пластуны, при невероятной способности этих стрелков попадать в предмет невидимый глазом с помощью одного привычного слуха, — убивали бродивших в густых плавнях товарищей.

В Кавказской войне пластуны не раз совершали выдающиеся дела, но на это смотрели как на дело обычное. Такими же они были и в Севастопольскую компанию, где прославились особенно 2-й, 5-й и 8-й батальоны, в 1854-1855 годах.

Пластуны того времени были вполне достойны своих запорожских предков. Они одинаково удивляли как противника, так и русских.

Вот как характеризует пластуна того времени современник:

«Пластун — это обыкновенно дюжий, валкий на ходу казак, первообразно запорожского склада и закала: тяжелый на подъем и неутомимый, не знающий удержа после подъема; при хотении — бегущий на гору, при нехотении — еле плетущийся под гору; ничего не обещающий вне дела и удивляющий неистощимым запасом и разнообразием, бесконечной тягучестью способностей в деле»...

Это тяжеловатый и угловатый камень, которым неопытный зодчий может пренебречь, но который, если его поворочать на все стороны, может угодить во главу угла.

Сквозь сильный загар лица пробивается добродушие, которое легко провести и вместе суровая сила воли и убеждения. Умный взгляд и навощенный, к верху вздернутый ус придают лицу пластуна выражение стойкости и неотвратимости.

В самом деле это лицо, окуренное порохом, превращенное в бронзу невзгодами, как бы говорит вам: не бойсь, перед опасностью — ни в зад, ни в сторону! Когда вы с ним идете в опасном месте или в опасное дело — от его шага, от его взгляда и простых слов веет на вас каким-то спокойствием, каким-то забвением опасности.

Черкеска отрепанная, покрытая разноцветными, нередко даже вследствие потерянного терпения от починки, кожаными заплатами; папаха вытертая, порыжевшая, но в удостоверение беззаботной отваги — лихо заломленная на затылок; чувяки из кожи дикого кабана, щетиною наружу — вот будничное убранство пластуна. Прибавьте к этому сухарную сумку за плечами, добрый штуцер в руках, привинтной штуцерный тесак с деревянным набойником спереди около пояса и висящая с боков пояса так называемая «прычындалия»: пороховница, кулечница, отвертка, жирник, шило из рога дикого козла, иногда котелок, иногда балалайка или даже скрипка — и вы составите себе полное понятие о походной наружности пластуна как она есть».

Таков был пластун периода Кавказских войн.

В 1842 году по штатам, пластунские команды были во всех конных и пеших частях Черноморского Войска, а за ним и Линейного. По-нашему это были команды разведчиков.

Со временем пешие первоочередные батальоны специально уже обучались пластунскому искусству и пеший казак Кубанского Войска стал синонимом пластуна.

В 1864 году окончилась Кавказская война; к севастопольским георгиевским знаменам кубанские пластуны получили еще новые награды, а в 1870 году пешие батальоны получили наименование «пластунских». В компании 1877-1878 годов кубанская пехота показала себя такими же пластунами, какими были черноморцы раньше, хотя теперь и Линия и Запорожье выставляли пешие батальоны.

Раньше их было только 3 — первоочередных; в Войске Кубанском уже 6.

Пришла японская компания и пластуны вновь украсили Войско отличиями; пришла — Великая война — они прогремели по всему свету; спасали Кавказ и честь армии в Закавказье, били прославленную германскую гвардию, удерживали знаменитую «фалангу Макензена» на реке Сане тогда, когда ни российская трагедия, ни вся армия не смогли остановить ее напора; были «ударными частями» еще императорской армии, спасая положение фронта везде и всюду непобедимыми «Кавказскими орлами» на фронте Турецком, под Сары-Камышем.

Пришла война за Казачью Волю, и пластуны геройски бились с красными ордами.

И везде и всегда от стародавнего Грюнвальда начала 15-го столетия и до наших дней — скромная, незаметная, невзрачная казачья пехота творила чудеса храбрости и поражала доблестью современников.

Тихо, скромно, спокойно, с присущим ему вековечным юмором, делал пластун свое обычное пластунское дело, не ища «ни корысти, ни славы», а Слава сама его находила.

Полковник Федоров

Кубанское казачество

Историко-литературный и иллюстрированный журнал

№ 1

1931 год

Париж

(Общество ревнителей Кубани)