Журнал «Разведчик»

№ 510

25 июля 1900 год

стр. 672-673

Петро Пластун

Как теперь формируется Кубанский казак

(Впечатления проезжего)

Звеня колокольцами, то в облаках пыли, то залепленный грязью, то чрез степи, леса, то чрез реки и балки, то чрез станицы, чрез хутора, лечу я на птице-тройке по родной, по Кубанской сторонке.

Быстро мелькают, проносятся мимо, сменяясь одна за другой, картины природы и быта людского, но из них изо всех невольно и крепко запечатлелись сценки мне те сценки, что я сейчас расскажу, и при виде которых невольно подумалось мне: вот как теперь формируется кубанец-казак!

Среди степи зеленой, безбрежной, в стороне от дороги стоит не шевелясь колченогая кляча-коняка, понурив голову, расставив ноги, а около два карапуза: ножонки в чувяках, на самих бешметы, головенки в огромных папахах, значит, судя по костюму, — они казачата. Став против левого бока лошадки, один мальчуган, подражая упражнению больших на учении на деревянной кобыле, с разбега старается сделать прыжок сбоку в седло, манеры, ухватки — ну, взрослый казак да и только, когда на седло он птицей взлетает, не коснувшись до стремени ногою, но в данном случае ему этот фортель совсем не под силу — казак слишком мал, а конь не по нем — великан.

Издали, уносясь в беспредельный простор, я увидел, оглянувшись, как, побившись немало, с грехом пополам, вскарабкался на спину лошадки мальчишка — значит, добился, достукался цели, и соскочил, а вместо него, мне еще было видно из-за дали туманной, как приступил к упражнению второй мальчуган. И подумалось мне: еще от земли-то не видно, а уж птицу видать по полету, видно сказался в вас, казачата, тот дух, что с раннего детства влечет вас к развитию силы, к развитию ловкости, а также сноровки, что не дает вам, хлиборобам-воякам, словно цветок полевой, заглохнуть среди поля пшеницы — вы выше ее, вас поднимают старинные слава и доблесть казачья, завет предков-отцов, любовь к делу военному, и да благо вам будет, друзья и станичники, да живет среди вас дух силы, отваги, любви беспредельной к царю и отечеству!

Ведь наше дело казачье — дело военное, ведь и живем-то мы для службы царю-батюшке, для защиты родной Руси-Матушки!

А тройка уже мчится далеко, далеко! Вот, брызгая грязью, несется вдоль улицы станицы. Облокотившись на забор, ждет ее баба-казачка — ей интересно взглянуть на проезжего, а возле, на улице, бутуз лет четырех; зажав в кулачок кусочек глины, он тоже ждет тройку. С гиком и свистом, раскачиваясь корпусом, махая рукой, ямщик лошадей погоняет, а за ним, на сиденье, одетая в бурку фигура.

Морщась от брызг, что летят из-под копыт пристяжных, безучастно скользнул проезжающий взором по бабе, по мальчугану, а тот, подскочив, пустил в него глиной. Закачал головой проезжающий, погрозил ему пальцем, распахнул свою бурку, показав погон на плече. Встрепенулась дотоле спокойно стоявшая мать казачонка.

— Ах ты, родимец! — Чи очи тебе залепило, шо ты не бачишь, шо то охвицер! — и шлепок карапузу внушил шалуну чувство почтения и уважения к офицерскому званию, что и подобает в военной семье.

Станичница-мать, сама ты не ведая, не зная того, внушая ребенку чуть ли не с пеленок чтить офицера, вселяешь в него дух дисциплины, почтения к старшим по чину, по летам. Правда, окрик твой груб, на дело глядишь ты в узкую рамку, но все же по силе и разуму сеешь ты доброе семя на ниве казачьей и добрые всходы уродит оно!

Добрый казак выйдет из сына, что потом, подрастая, от тебя же узнает впервые, что офицер — это наставник и в жизни и в службе казачьей, что он и друг и начальник, что на службе надо слушать его беспрекословно, не рассуждая, что велит, то и делать, куда поведет — хоть на самую смерть — идти за ним слепо, и видишь ты, а за тобой и твой сын-казачонок, в лице офицера представителя власти, закона, правды, добра! Велика заслуга твоя, казачка и мать, в деле казачества, в деле его воспитания!

А тройка все дальше летит и летит… Вот вечер тихий, погожий, седые диды собрались на завалинку под хатой посидеть, побалакать. Старческими, но еще зоркими очами, всматриваются они из-под суровых бровей туда, вдоль улицы, где, заливаясь, звенит колокольчик; вот он все ближе и ближе; вот один молвил:

— То охвицер.

И медлительно, молча все тихо поднялись, расправились старые кости казачьи, заскорузлые руки поднялись до края папахи — они честь отдают.

Офицеру неловко, что растревожил покой стариков — он им козырнул, промчавшись мимо, а когда промчался, тогда старики тихо, медлительно, опершись о палки, снова садятся.

Глядя на старых, и мальчуганы, что в бабки играли, быстро собрались с дороги в сторонке, ножонки составили, нужды нет, что у многих босые, головы выше и козыряют.

— Молодцами стоите, — крикнул проезжий.

— Рады стараться, — крикнули звонко в ответ.

И рады, довольны все мальчуганы, что им козыряют, что их похвалил офицер, они чувствуют себя казаками, членами этой великой военной семьи, где все от велика до мала, от пеленок и до могилы проникнуты духом единым, могучим, присущим воякам: тот дух дисциплины — почтение к старшим по летам, по чину…

А тройка все дальше несется и мчится… Тихо колышет и веет значок над шеренгою конных казаков, а шагах в четырех, отделившись, стоят малолетки, построившись тоже. Все в чистых черкесках, а бешметы-то красные — разодеты по-праздничному; папахи лихо набекрень и затылок заломлены, плети за поясом — это почетный конвой ждет на границе юрты атамана отдела.

Вот из-за пригорка вынесся экипаж, окруженный конвоем, вот он ближе и ближе, его провожающий опередил, построившись быстро в сторонке в шеренгу.

— Спасибо, братцы, — сказал генерал-атаман, козыряя.

— Рады стараться, ваше превосходительство! — гаркнул ответ.

— Ваше превосходительство, в юрту станицы N — ской происшествий никаких не случилось, — бойко и громко рапортует уже подъехавший станичный атаман атаману отдела.

— Здорово!

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

— Здорово, братцы, — говорит генерал конвойным.

— Здорово, дети, — здоровается он с малолетками.

— Здравия желаем, ваше—ство, — хором мужских и детских голосов несется в ответ на привет генерала.

Пропустив атамана, казаки как бы расстроились, но это длилось только секунду-другую; вот плети махнули, ринулись добрые кони и уже далеко впереди экипажа атамана отдела бегут (едут верхом) два малолетка — один из них со значком, а по бокам — по два взрослых уже казака, все прочие сзади. Как квочку цыплята кругом обсыпают, как мать дорогую, нежно любимую, дети, дети после долгой разлуки, обступят, лелеют, ласкают, хотят угодить, так обступили казаки и батьку своего атамана, берегут и сторожат, чтоб что коней ретивых не испугало, чтоб не понесли они, чтоб не опрокинули где экипажа, чтоб спокойно доехал их атаман.

Вот урядник, что сзади бежал, махнул плетью вперед и… понеслись малолетки один за другим в бешеной скачке, обгоняя экипаж атамана: вот малыш нагибается вправо и влево, стараясь ручонкой достать до земли, но коротки ручонки и хоть свесился весь он, а все же никак не достанет. С досады папаху сорвал с головенки, черкнул ею о землю и поднялся в седле; вот другой скачет стоя, вон третий несется вниз головой, ножонками кверху, за ним вон четвертый, то вскочит, то соскочит с коня на карьер, и так один за другим все до одного.

Проджигитовали, вернулись за экипаж, пробежали немного, снова плетью урядник взмахнул, снова лихо вперед с джигитовкой понеслись казачата, вдруг один, сорвавшись, на землю упал, а конь бросился в степь; за ним тотчас пустились вдогонку, немного пригнувшись, два малолетка, а третий быстро поднял к себе на коня уже вскочившего на ноги после падения товарища.

Через 15-20 минут конь убежавший был пойман, и снова хозяин был уже на нем и с лихой джигитовкой, стараясь загладить оплошность свою, несся вперед, как ни в чем ни бывало.

Сидит генерал — он щурит глаза, он с виду суров, но под усом седым нет-нет да и мелькнет от времени до времени улыбка — ведь сердце его, сердце казачье довольно, ликует и радостно бьется при мысли, что жив еще дух в казаках, дух удали, ловкости, силы, отваги, ведь он воочию видит, что добра та закваска, что бродит среди казаков, что с раннего детства дает им те понятия и те привычки, что вырабатывает в них те черты воли и характера, что нужны им как людям военным.

— Спасибо вам, дети, — тепло говорит генерал, расставаясь с конвоем.

Ау конвойных личики веселы, глазенки блестят, ни тени усталости, только лишь счастье, довольство, что угодили начальству, что заслужили от него похвалу.

И глядя на них снова мелькнула мысль в голове: вот как теперь формируется кубанец-казак! Чуть что не с пеленок, с раннего детства он получает известное воспитание и привычки, присущие воину по призванию, по ремеслу; с детского возраста вселяет в себя и укореняет дух дисциплины, дух служебного долга! И подумалось мне, что еще жив, еще силен, могуч дух казачий в кубанцах и что долго еще он с дедовской шашкой будет переходить из рода в род на славу нам, на страх врагам!