1-часть
журнал «Вольное казачество»
1930г.
65-й номер
стр.7
Кокунько П. И.
Наше прошлое
{Очерки)
Нельзя сказать, чтобы русская политика по отношению к казакам была особенно дальновидной. Усвоив взгляд на казачество, как на «военное сословие», видимо ценя в нем боевые качества, правительство в своих мероприятиях как бы употребляло все старания, чтобы возможно больше понизить эти качества. Это указывает на то, что на Петербургском верху не было установлено твердого взгляда на казачество ни с социальной, ни с военной точки зрения. В первом случае на казачество смотрели, как на какой-то нарост в государстве, как на государство в государстве. Опасаясь, что нарост этот, при случае, может обратиться в «злокачественный», старались его «обезвредить», уничтожая те льготы и «привилегии», по их мнению, которыми пользовалось казачество (между тем, как они-то и были главным основанием ценимых качеств).
Во втором случае мнения очень дробились: хотя и редко, но находились поклонники казачества (не ставя их, однако, на одну ногу с регулярной армией). Но были и такие, которые находили, что казачество уже отжило свой век. Между этими двумя крайними мнениями находились те, которые допускали существование казачества только потому, что это — дешевый род войска. Но все сходились в том, что казаки только второй сорт войска по сравнению с армией.
Но, как только чуть сгущались тучки на политическом горизонте, и запахнет, бывало, порохом, так в один голос начинались похвальные гимны казачеству. Так было в 1887 году, когда возникла шероховатость в отношениях с немцами. Слышалась похвальба, что как только начнется война, моментально всю восточную часть Германии наводнят казаки и спутают все расчеты немцев в их мобилизации и сосредоточении армии. Этим разнообразием взглядов на казаков обуславливается и непостоянство различных реформ среди них, которые замечались в последнее царское время. Смотря по тому, какой взгляд восторжествует бывало на верху, в том направления и проводятся изменения, как в службе, так и в жизни казачества. Но, как бы ни были изменены эти взгляды, равнодействующая их была все гаки в одном направлении — к ограничению и лишению тех пресловутых «привилегий», которыми пользовались казаки, т. е. как раз, того, что обусловливало качества их особенно ценные в военном отношении. Это была жертва чему-то другому, более существенному в их глазах, жертва ради уничтожения того, что в указе Екатерины II названо «неистовым правительством». Казаки — хранители свободы и равенства, живой пример народоправства, пример того, как можно хорошо прожить без всякого гнета сверху. Это, конечно, не могло найти сочувствия в «истовом правительстве», смотревшем на народ, как на живой хозяйственный инвентарь, которым можно распоряжаться, не считаясь ни с родством, ни со свойством.
Расправившись с украинским казачеством, которое оказалось «у тюрязи в кайданах вид часив Богдана и тэпэр по над Днипром ходе, выклыкае долю», русское правительство наложило руку и на Дон, систематически и неуклонно урезывая все его вольности и привилегии.
Одна только Запорожская Сечь осталась почти в неприкосновенном виде, «как бельмо на глазу», но пока она соприкасалась со своим исконным врагом, Турцией, врагом общим и для России, Сечь была нужна. Пока не заняты были берега Черного моря, на попытке приобретения которых еще при правительнице Софии сломал себе зуб Васенька Голицын и спотыкнулся даже Петр I, запорожцев трогать было небезопасно. В конце концов, настал и их черед. Расчет был верен. Не одной тысячей убитых в войну с Турцией (1768—1774) заплатили запорожцы за честь оказать помощь русским войскам. Похвалы и награды сыпались на запорожцев за их подвиги в этой войне. Запорожцы вошли в моду, и много именитых особ пожелало приписаться к ним. Сам великолепный князь Тавриды зачислился в Кущевской куринь под именем Грицька Нечосы, обещая свое покровительство Запорожской Сечи. Но, «высшая награда» была получена после войны. Едва смолкли орудия и Сечь перешла на мирное положение, как она была окружена (1775) отрядом генерала Текели, имевшим около 70000 человек, и к нему подошел еще Прозоровский с 20000. Все это против 8000 Запорожцев, находившихся в Сечи!
Должно быть страшным казался этот «зверь», что по расчету потребовалось больше 10 человек на одного, чтобы повалить его!
Сечь была разгромлена и разрушена. Кошевой Атаман Кальнишевский, судья Головатый и писарь Глоба закованы в кандалы и: первый сослан в Соловецкий монастырь, а остальные в ближайшие. Головатый и Глоба вскоре были освобождены, а Кальнишевский томился в изгнании 25 лет, где и умер, отказавшись воспользоваться милостию помилования Александром I.
Запорожцы, находившиеся в Сечи, ухитрились уйти в Турцию, захватив с собою часть войсковых регалий. Но, ушло только 5 тысяч, а остальные рассеялись между населением.
(продолжение следует)
журнал «Вольное казачество»
1930г.
65-й номер
стр.7
Кокунько П. И.
Наше прошлое
{Очерки)
Нельзя сказать, чтобы русская политика по отношению к казакам была особенно дальновидной. Усвоив взгляд на казачество, как на «военное сословие», видимо ценя в нем боевые качества, правительство в своих мероприятиях как бы употребляло все старания, чтобы возможно больше понизить эти качества. Это указывает на то, что на Петербургском верху не было установлено твердого взгляда на казачество ни с социальной, ни с военной точки зрения. В первом случае на казачество смотрели, как на какой-то нарост в государстве, как на государство в государстве. Опасаясь, что нарост этот, при случае, может обратиться в «злокачественный», старались его «обезвредить», уничтожая те льготы и «привилегии», по их мнению, которыми пользовалось казачество (между тем, как они-то и были главным основанием ценимых качеств).
Во втором случае мнения очень дробились: хотя и редко, но находились поклонники казачества (не ставя их, однако, на одну ногу с регулярной армией). Но были и такие, которые находили, что казачество уже отжило свой век. Между этими двумя крайними мнениями находились те, которые допускали существование казачества только потому, что это — дешевый род войска. Но все сходились в том, что казаки только второй сорт войска по сравнению с армией.
Но, как только чуть сгущались тучки на политическом горизонте, и запахнет, бывало, порохом, так в один голос начинались похвальные гимны казачеству. Так было в 1887 году, когда возникла шероховатость в отношениях с немцами. Слышалась похвальба, что как только начнется война, моментально всю восточную часть Германии наводнят казаки и спутают все расчеты немцев в их мобилизации и сосредоточении армии. Этим разнообразием взглядов на казаков обуславливается и непостоянство различных реформ среди них, которые замечались в последнее царское время. Смотря по тому, какой взгляд восторжествует бывало на верху, в том направления и проводятся изменения, как в службе, так и в жизни казачества. Но, как бы ни были изменены эти взгляды, равнодействующая их была все гаки в одном направлении — к ограничению и лишению тех пресловутых «привилегий», которыми пользовались казаки, т. е. как раз, того, что обусловливало качества их особенно ценные в военном отношении. Это была жертва чему-то другому, более существенному в их глазах, жертва ради уничтожения того, что в указе Екатерины II названо «неистовым правительством». Казаки — хранители свободы и равенства, живой пример народоправства, пример того, как можно хорошо прожить без всякого гнета сверху. Это, конечно, не могло найти сочувствия в «истовом правительстве», смотревшем на народ, как на живой хозяйственный инвентарь, которым можно распоряжаться, не считаясь ни с родством, ни со свойством.
Расправившись с украинским казачеством, которое оказалось «у тюрязи в кайданах вид часив Богдана и тэпэр по над Днипром ходе, выклыкае долю», русское правительство наложило руку и на Дон, систематически и неуклонно урезывая все его вольности и привилегии.
Одна только Запорожская Сечь осталась почти в неприкосновенном виде, «как бельмо на глазу», но пока она соприкасалась со своим исконным врагом, Турцией, врагом общим и для России, Сечь была нужна. Пока не заняты были берега Черного моря, на попытке приобретения которых еще при правительнице Софии сломал себе зуб Васенька Голицын и спотыкнулся даже Петр I, запорожцев трогать было небезопасно. В конце концов, настал и их черед. Расчет был верен. Не одной тысячей убитых в войну с Турцией (1768—1774) заплатили запорожцы за честь оказать помощь русским войскам. Похвалы и награды сыпались на запорожцев за их подвиги в этой войне. Запорожцы вошли в моду, и много именитых особ пожелало приписаться к ним. Сам великолепный князь Тавриды зачислился в Кущевской куринь под именем Грицька Нечосы, обещая свое покровительство Запорожской Сечи. Но, «высшая награда» была получена после войны. Едва смолкли орудия и Сечь перешла на мирное положение, как она была окружена (1775) отрядом генерала Текели, имевшим около 70000 человек, и к нему подошел еще Прозоровский с 20000. Все это против 8000 Запорожцев, находившихся в Сечи!
Должно быть страшным казался этот «зверь», что по расчету потребовалось больше 10 человек на одного, чтобы повалить его!
Сечь была разгромлена и разрушена. Кошевой Атаман Кальнишевский, судья Головатый и писарь Глоба закованы в кандалы и: первый сослан в Соловецкий монастырь, а остальные в ближайшие. Головатый и Глоба вскоре были освобождены, а Кальнишевский томился в изгнании 25 лет, где и умер, отказавшись воспользоваться милостию помилования Александром I.
Запорожцы, находившиеся в Сечи, ухитрились уйти в Турцию, захватив с собою часть войсковых регалий. Но, ушло только 5 тысяч, а остальные рассеялись между населением.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий