5-я часть
Кокунько П. И.
Наше прошлое
(Очерки)
Часть военная (дисциплина)
Между тем нарушение именно вот этих внешних форм дисциплины и послужило главным основанием к «обвинению» черноморцев в отсутствии среди них «дисциплины». Все дело заключалось в несходстве понятия дисциплины в русских частях и среди казаков. В то время, как в регулярных частях с понятием дисциплины тесно и неразрывно связывалось чинопочитание, у казаков эти два понятия расходились резко. Казаки понимали дисциплину только по отношению своих служебных обязанностей, а отношение к начальнику считали своим личным делом, совершенно не связанным с делом службы. Поэтому требование уважения и почтения к начальнику казалось им насилием их воли. Как мог казак публично выражать свое уважение к человеку, по нравственности которого он не считал этого заслуживающим? Но в то же время он считал большим преступлением не исполнять его распоряжения в делах, авторитетность в которых этого начальника признавалась всеми, в том числе и им самим. Отсюда и разница внеслужебных отношений казаков к своему начальству, вне службы, что считалось преступлением в русской армии. Если выделить одну из составных частей, входящих в понятие дисциплины в армейском уставе — чинопочитание, то никаким образом нельзя отрицать существование дисциплины среди черноморцев и вообще среди казачьих частей. Без нее были бы немыслимы те подвиги, которыми ознаменовали себя казаки. Самое главное основание ее: целесообразность и необходимость не только были в сознании казачества вообще, но они вообще, строго говоря, входили в плоть и кровь его; чувство товарищества и взаимной выручки — отличительная черта казаков и чем ближе стоит командный состав к подчиненным ему чинам, не считаясь с рангами, тем крепче была сплоченность части и тем ярче проявлялась дисциплина в нужную минуту. Сближение офицерского состава с подчиненными ему чинами замечается, обыкновенно, в боевой обстановке под влиянием общей, одинаковой опасности. Что же удивительного, если среди казачества оно имело более широкое распространение вследствие того, что оно связывалось не только боевой опасностью, но и общими интересами мирной жизни в куренях, а потом и в станицах, где зачастую простой рядовой казак приобретал большее значение среди станичников чем старшина, вследствие ли лучшего понимания станичной жизни, или просто вследствие лучшего своего материального положения.
Этого не хотело понять начальство регулярных частей и, рассматривая казаков, как составные части армии, предъявляло к ним требования армейского дисциплинарного устава, находя несоблюдение его «соблазном» для своих частей, при совместном расположении их с казачьими частями. Быть может, действительно, среди казаков «нежелательные» явления были чаще, чем в армейских частях, но серьезных последствий для дела, конечно, они не могли иметь, если не считать буквальное исполнение всех фокусов устава серьезным требованием службы... Может быть также товарищество среди казаков различного ранга и обусловливало такие из ряда выходящие подвиги, как Тиховских, Гречишкина, Дугина и им же нет числа. Не даром мне случалось слышать от старика Ван-ван Ларского, служившего некогда на Кавказе, что в его время считалось там более надежным взять десяток, другой казаков в оказию, чем роту солдат. То же подтверждал и старик Навроцкий, изъездивший по служебным делам почти весь северный Кавказ во время Кавказской войны.
«Нервировало» «регулярное начальство» собственно не нарушение дисциплины, которой они, смею думать, не понимали, как не совсем понимают и сейчас, по заявлению в печати генерала Сухомлинова, что, командуя дивизией, он редко посещал Оренбургский казачий полк, так как «не понимал той своеобразной дисциплины, которая существует у казаков». Нервировало, собственно, неисполнение правил чинопочитания, в котором и видели они всю сущность дисциплины.
Сказать, что казаки вообще не почитали своих должностных старшин, было нельзя, ибо не только старшину, но и всякого старшего себя по возрасту казаки уважали и оказывали внешнее почтение в силу давно установившегося обычая. Внешних же форм для выражения почтения никаких не полагалось, просто здоровались, снимая головной убор. Такая же форма почтения удержалась и для старшины. Старшины, уверенные в том, что их служебные приказания всегда будут выполнены, не придавали значения выражению наружного почтения, считая это не служебным, но личным делом каждого.
Армейские же офицеры требовали отдания чести по своему уставу не только от рядовых казаков, но и от казачьих старшин, не считая их офицерами. На этой почве были постоянные столкновения, так как казаки считали солдат и их офицеров для себя людьми совершенно посторонними, не имеющими никакого отношения к ним.
Жалобы на «несоблюдение казаками правил чинопочитания» были беспрерывны. Войсковое начальство не придавая особенного значения соблюдению этих правил, ограничивалось, так называемым «отеческим внушением» виновным, а «по начальству» отписывалось тем, что их старшина не имеет внешних отличий от рядовых казаков...
В ответ на эго последовало распоряжение о строгом соблюдении правил чинопочитания среди казаков, как между собой, так и но отношению армейских офицеров, которым внушено не пропускать «безнаказанно» нарушения этих правил, а казачьей старшине в отличие от рядовых предписано иметь на шашках офицерские темляки. После такого распоряжения, армейские офицеры, конечно, сделались особенно требовательны и постоянно привязывались к казакам за неотдание чести.
К требованию об отдании чести казаки относились скорее иронически, чем серьезно. Стоит, например, часовой, мимо проходит знакомый ему старшина. Часовой пропускает его без внимания, а потом кричит вдогонку:
— Ей, слухай, Грицьку, чи чуй!
Тот останавливается.
— А ну, повернись, чи в тебе там телипаеться спереди?
И, делая вид, что сейчас только заметил темляк на шашке, принимает каррикатурный вид солдата и, утрируя приемы отдания чести, сопровождает возгласами:
— Ось тоби на тоби! Тепер ступай дали.
Старшина на это улыбался, шутя плевал на его сторону и, махнув рукой, продолжал путь.
Правда это или нет, но через некоторое время приказано было снять темляки с шашек и пристегнуть их на левом плече, как погон, которых казаки в то время не носили, и с тех нор «телипаться» стало не спереди, а на левом плече. Вообще можно сказать, что это нововведение не пришлось по душе ни рядовым казакам, ни его старшине. Да и как могло быть иначе? Оно вносило рознь в ту среду, в которой единство и равенство были основным началом. Старшина в курене не имела никакого значения, она подчинялась распоряжениям куренного атамана, несмотря на то, какую должность занимал старшина на кордоне, хотя бы куренной атаман и числился там рядовым казаком. Здесь, в курене он был атаман, избранный народом, и, в свою очередь, подчинялся на кордоне тамошней старшине, если, сдав должность, явится на службу.
Даже позже, по введении чинов в казачестве и по сравнению их с армейскими, дело мало изменилось. Офицер жил в курене, а потом в станице, как простой казак, тоже работал по хозяйству, как и остальные обыватели, если он не имел достатка для найма рабочих.
В то же время зажиточный казак имел возможность в материальном отношении жить много лучше. На сборе присутствовали все, но председательство принадлежало куренному, а потом станичному атаману, офицеры пользовались правами голоса, как и все казаки, одинаково, без всяких привилегий...
Единственное исключение для офицеров было то, что они не назначались на общественную службу в станице, так как офицер числился постоянно на службе и в любой момент мог быть призван к исполнению своих обязанностей, даже если он находился в отпуску; но и рядовые казаки, находясь в отпуску, не призывались на общественную службу. Такой порядок был впоследствии нарушен, о чем речь впереди.
(Продолжение следует)
Источник:
журнал «Вольное казачество»
1930г.
67-й номер
стр.10-12
Кокунько П. И.
Наше прошлое
(Очерки)
Часть военная (дисциплина)
Между тем нарушение именно вот этих внешних форм дисциплины и послужило главным основанием к «обвинению» черноморцев в отсутствии среди них «дисциплины». Все дело заключалось в несходстве понятия дисциплины в русских частях и среди казаков. В то время, как в регулярных частях с понятием дисциплины тесно и неразрывно связывалось чинопочитание, у казаков эти два понятия расходились резко. Казаки понимали дисциплину только по отношению своих служебных обязанностей, а отношение к начальнику считали своим личным делом, совершенно не связанным с делом службы. Поэтому требование уважения и почтения к начальнику казалось им насилием их воли. Как мог казак публично выражать свое уважение к человеку, по нравственности которого он не считал этого заслуживающим? Но в то же время он считал большим преступлением не исполнять его распоряжения в делах, авторитетность в которых этого начальника признавалась всеми, в том числе и им самим. Отсюда и разница внеслужебных отношений казаков к своему начальству, вне службы, что считалось преступлением в русской армии. Если выделить одну из составных частей, входящих в понятие дисциплины в армейском уставе — чинопочитание, то никаким образом нельзя отрицать существование дисциплины среди черноморцев и вообще среди казачьих частей. Без нее были бы немыслимы те подвиги, которыми ознаменовали себя казаки. Самое главное основание ее: целесообразность и необходимость не только были в сознании казачества вообще, но они вообще, строго говоря, входили в плоть и кровь его; чувство товарищества и взаимной выручки — отличительная черта казаков и чем ближе стоит командный состав к подчиненным ему чинам, не считаясь с рангами, тем крепче была сплоченность части и тем ярче проявлялась дисциплина в нужную минуту. Сближение офицерского состава с подчиненными ему чинами замечается, обыкновенно, в боевой обстановке под влиянием общей, одинаковой опасности. Что же удивительного, если среди казачества оно имело более широкое распространение вследствие того, что оно связывалось не только боевой опасностью, но и общими интересами мирной жизни в куренях, а потом и в станицах, где зачастую простой рядовой казак приобретал большее значение среди станичников чем старшина, вследствие ли лучшего понимания станичной жизни, или просто вследствие лучшего своего материального положения.
Этого не хотело понять начальство регулярных частей и, рассматривая казаков, как составные части армии, предъявляло к ним требования армейского дисциплинарного устава, находя несоблюдение его «соблазном» для своих частей, при совместном расположении их с казачьими частями. Быть может, действительно, среди казаков «нежелательные» явления были чаще, чем в армейских частях, но серьезных последствий для дела, конечно, они не могли иметь, если не считать буквальное исполнение всех фокусов устава серьезным требованием службы... Может быть также товарищество среди казаков различного ранга и обусловливало такие из ряда выходящие подвиги, как Тиховских, Гречишкина, Дугина и им же нет числа. Не даром мне случалось слышать от старика Ван-ван Ларского, служившего некогда на Кавказе, что в его время считалось там более надежным взять десяток, другой казаков в оказию, чем роту солдат. То же подтверждал и старик Навроцкий, изъездивший по служебным делам почти весь северный Кавказ во время Кавказской войны.
«Нервировало» «регулярное начальство» собственно не нарушение дисциплины, которой они, смею думать, не понимали, как не совсем понимают и сейчас, по заявлению в печати генерала Сухомлинова, что, командуя дивизией, он редко посещал Оренбургский казачий полк, так как «не понимал той своеобразной дисциплины, которая существует у казаков». Нервировало, собственно, неисполнение правил чинопочитания, в котором и видели они всю сущность дисциплины.
Сказать, что казаки вообще не почитали своих должностных старшин, было нельзя, ибо не только старшину, но и всякого старшего себя по возрасту казаки уважали и оказывали внешнее почтение в силу давно установившегося обычая. Внешних же форм для выражения почтения никаких не полагалось, просто здоровались, снимая головной убор. Такая же форма почтения удержалась и для старшины. Старшины, уверенные в том, что их служебные приказания всегда будут выполнены, не придавали значения выражению наружного почтения, считая это не служебным, но личным делом каждого.
Армейские же офицеры требовали отдания чести по своему уставу не только от рядовых казаков, но и от казачьих старшин, не считая их офицерами. На этой почве были постоянные столкновения, так как казаки считали солдат и их офицеров для себя людьми совершенно посторонними, не имеющими никакого отношения к ним.
Жалобы на «несоблюдение казаками правил чинопочитания» были беспрерывны. Войсковое начальство не придавая особенного значения соблюдению этих правил, ограничивалось, так называемым «отеческим внушением» виновным, а «по начальству» отписывалось тем, что их старшина не имеет внешних отличий от рядовых казаков...
В ответ на эго последовало распоряжение о строгом соблюдении правил чинопочитания среди казаков, как между собой, так и но отношению армейских офицеров, которым внушено не пропускать «безнаказанно» нарушения этих правил, а казачьей старшине в отличие от рядовых предписано иметь на шашках офицерские темляки. После такого распоряжения, армейские офицеры, конечно, сделались особенно требовательны и постоянно привязывались к казакам за неотдание чести.
К требованию об отдании чести казаки относились скорее иронически, чем серьезно. Стоит, например, часовой, мимо проходит знакомый ему старшина. Часовой пропускает его без внимания, а потом кричит вдогонку:
— Ей, слухай, Грицьку, чи чуй!
Тот останавливается.
— А ну, повернись, чи в тебе там телипаеться спереди?
И, делая вид, что сейчас только заметил темляк на шашке, принимает каррикатурный вид солдата и, утрируя приемы отдания чести, сопровождает возгласами:
— Ось тоби на тоби! Тепер ступай дали.
Старшина на это улыбался, шутя плевал на его сторону и, махнув рукой, продолжал путь.
Правда это или нет, но через некоторое время приказано было снять темляки с шашек и пристегнуть их на левом плече, как погон, которых казаки в то время не носили, и с тех нор «телипаться» стало не спереди, а на левом плече. Вообще можно сказать, что это нововведение не пришлось по душе ни рядовым казакам, ни его старшине. Да и как могло быть иначе? Оно вносило рознь в ту среду, в которой единство и равенство были основным началом. Старшина в курене не имела никакого значения, она подчинялась распоряжениям куренного атамана, несмотря на то, какую должность занимал старшина на кордоне, хотя бы куренной атаман и числился там рядовым казаком. Здесь, в курене он был атаман, избранный народом, и, в свою очередь, подчинялся на кордоне тамошней старшине, если, сдав должность, явится на службу.
Даже позже, по введении чинов в казачестве и по сравнению их с армейскими, дело мало изменилось. Офицер жил в курене, а потом в станице, как простой казак, тоже работал по хозяйству, как и остальные обыватели, если он не имел достатка для найма рабочих.
В то же время зажиточный казак имел возможность в материальном отношении жить много лучше. На сборе присутствовали все, но председательство принадлежало куренному, а потом станичному атаману, офицеры пользовались правами голоса, как и все казаки, одинаково, без всяких привилегий...
Единственное исключение для офицеров было то, что они не назначались на общественную службу в станице, так как офицер числился постоянно на службе и в любой момент мог быть призван к исполнению своих обязанностей, даже если он находился в отпуску; но и рядовые казаки, находясь в отпуску, не призывались на общественную службу. Такой порядок был впоследствии нарушен, о чем речь впереди.
(Продолжение следует)
Источник:
журнал «Вольное казачество»
1930г.
67-й номер
стр.10-12
Комментариев нет:
Отправить комментарий