3-я часть
Кокунько П. И.
Наше прошлое
(Очерки)
Из изложенного видна одна тенденция русского правительства. Когда в казаках чувствуется или предвидится надобность, оно их хвалит и поощряет всякими «поблажками» и наградами; когда же потребность в них минет, оно не считается ни с чем, третирует их не только как не нужных, но даже как вредный элемент в государстве.
Время, о котором идет речь, было временем не только «великих дел», но и временем величайших гадостей и, так как, по моему, в человеке более преобладает наклонность к злу, чем к добру, то и в данную эпоху творилось, пожалуй, более гадостей, чем великих дел, причем и гадости эти по своим размерам превосходили гадости обыкновенного времени.
Издавна на Руси утвердился взгляд на Казачество, как на «воров и разбойников» и, несмотря на все заслуги Казачества перед Россией, он остался непоколебимым до последнего времени. Соответственно этому сложилось и отношение к нему. «Добрая слава лежит, а худая бежит», говорит русская пословица. И правительство, а за ним и русская общественность, относились свысока к казачеству, останавливая свое внимание на отрицательных фактах более чем на положительных. Помнят «грабежи» и «разбои» казаков далекого прошлого, которые совершались иногда по необходимости, но забывали о том, что эти же казаки, как говорит часто сама же русская история, служили «живой изгородью», против всяких посягательств на Россию иноплеменников и дали возможность сложиться ей в большое государство. Помнят о «грабеже и разорении» казаками мирного населения в Смутное время, которому не чужда была и армия Пожарского (ибо не манной небесной и перепелками довольствовалась она на пути к Москве, так как собранного Мининым ненадолго хватило), а забыли, что, благодаря тем же казакам было «пережито» и само Смутное время.
Помнят «бунты» Разина, Булавина, Пугачева, а забыли, что такой же «бунтарь» Ермак подарил Москве целую Сибирь. Все такие факты, которые, казалось бы, должны были заставить иногда и забыть «временные неприятности», взглянуть более благосклонно на тех, кто в равной, если не большей, степени принимал участие в строительстве Российского государства. Но в том то и дело, что не в этой забывчивости заключается причина недоброжелательства к казакам.
Казаки являются носителями и хранителями иной идеологии, казаки донесли до настоящего идею о свободе, равенстве всех; не о том абсолютном равенстве, о котором мечтают социалисты, но о равенстве перед законом за лихие и добрые поступки; казаки не терпят сословий, казаки служат живым примером того, что все эти «мечты» осуществимы и достижимы. Вот что опасно было бы для правящего класса. И это заставляло держать казаков в «черном теле», принижая их даже перед остальной армией.
С первых же шагов Черноморцам пришлось испытать высокомерное отношение к себе. По прибытии Головатого в Петербург хлопотать о наделении черноморцев землей на «Таманском полуострове с окрестностями», ими интересовались как каким-то неведомым диким народом; всем любопытно было видеть их и особенно присутствовать на аудиенции у императрицы, когда будут приняты эти «чудища». Это не могло укрыться от умного Головатого, который понимал все происходящее и то пренебрежительно снисходительное отношение, которое заметно было у царицы. Чтобы отплатить за это, Головатый, приняв грамоту от Екатерины, обратился к ней с короткой благодарственной речью, которую закончил словами:
«Будь здорова, як корова,
Щедровата, як земля,
Плодовита, як свиня».
Правда это, или нет — не знаю. И если правда, то нельзя не удивляться находчивости Головатого, наделившего такими почтенными эпитетами ту, которая в «благодарность» за все услуги запорожцев во время недавней войны, «заплатила» им разорением их гнезда. Конечно, это приписано было незнанию этикета и невоспитанности, но если это даже и анекдот, сочиненный казачеством, то он указывает на то, что оно видело Екатерину далеко не в том ореоле, в каком она казалась окружающим ее.
Такой факт, как разорение Сечи, не мог хорошо отозваться у запорожцев. Много их ушло в Турцию, но и на оставшихся это произвело потрясающее впечатление. Сидор Билый, возвращавшийся из Петербурга вместе с Головатым, куда они ездили по делам Запорожья, дорогою, узнав о разрушении Сечи, хотел застрелиться, но от этого удержал его Головатый. В его голове, вероятно, тогда уже народился план, как-нибудь, поправить дело и спасти от рабства оставшихся товарищей.
Настойчивый в преследовании раз народившейся мысли, он употребил все свои силы для восстановления казачества, действуя, где лестью, а где подкупом и взятками...
Многие из его поступков остались не понятыми потомками, ставившими ему в вину его моральную «гибкость», забывая цель, преследуемую Головатым, тогдашние порядки и вообще моральный уровень того времени.
Не забывал этого Головатый и при всяком случае старался использовать все для достижения своей заветной цели. Так, явившись к Потемкину с докладом о подробностях взятия Березани и видя на нем белый крест ордена св. Георгия, он запел: «Кресту твоему поклоняемся владыка», и поцеловал этот крест.
Потемкин снял его с себя и пристегнул его к одежде Головатого, обнимая и лобызая его, хваля запорожцев и уверяя, что он тоже запорожец и никогда не забудет этого, обещая во всем помощь своему товарыству. Выслушав это Головатый прибавил: «И святое воскресение твое славим», намекая этим на возвращение Потемкиным своих симпатий, о которых он так недавно позабыл и допустил уничтожение Сечи.
На этот раз, действительно, Потемкин помог им во многом и, главное, в наделе землею.
Мы имеем иногда скверную привычку выискивать темные стороны наших прошлых деятелей и, не обращая внимания на ту обстановку, среди которой им приходилось действовать, пятнать их, забывая при этом, что это были все-таки люди, а значит и не чуждые ошибок. Так и с Головатым. Ставят ему в вину, что он делал, да не доделал. Бывшее Запорожье восстановил, да не постарался восстановить бывшее в нем народоправство; — о Раде он позабыл и нигде ни при каких случаях не вспоминал о ней. В будущем мне придется еще говорить о деятельности Головатого, но в настоящем периоде его деятельности подобное домогательство с его стороны было бы явно делом безнадежным. Несмотря на все блестящие подвиги во время войны, у запорожцев мало было доброжелателей и еще меньше «покровителей» в далеком Петербурге.
Алчность на запорожские земли и жажда получения их затуманивала глаза сильных Петербургского мира до такой степени, что они забывали о заслугах запорожцев. Жажда эта была настолько велика, что и сам всемогущий Потемкин не решился противодействовать ей. Даже в военной среде не особенно много оказалось сторонников Запорожцев, после заключения мира. Правда, покровительствовали им Потемкин, Суворов, но не любило новое «восходящее светило» — Кутузов. При этом не малое число среди них сами облизывались на запорожскую земельную сокровищницу. Только этим соображением и можно объяснить поспешность крайней меры по отношению к Сечи, гак как в запорожцах, еще чувствовалась нужда, что и подтвердилось впоследствии.
При таких обстоятельствах трудно было поднимать вопрос о Раде? Рада... народоправство... да ведь это и было то «неистовое правительство», которое упоминается в царском указе, как основная причина уничтожения Сечи. Это значило бы начинать борьбу с непреодолимой силой и похоронить окончательно последний отпрыск некогда славного украинского казачества, начать борьбу, не находя поддержки даже в тех, интересы которых, казалось бы совпадали с интересами сохранения Запорожья.
Ставить в вину Головатому то, что, работая для Войска, он не забывал и себя, тоже нужно с осмотрительностью. Быть может честолюбие было присуще и ему, как и всякому общественному деятелю, может быть, в некоторых случаях он и предпочитал личный интерес общественному, но не нужно забывать, что в то время громадное значение и успех имел тот, кто был силен, кто имел значение в сферах, где ему приходилось работать. Головатый это сознавал прекрасно, и поэтому не пренебрегал средствами для приобретения своего собственного значения, что, конечно, не всякий понимал. Но важно то, что, во всех случаях, на всяком месте, он никогда не забывал интересы Войска и жертвовал ими только в крайних и необходимых случаях, чтобы в будущем вернее достичь, может быть большего.
Несомненно, что и в этот ранний период его деятельности, находились недовольные его поведением, обманувшиеся в своих ожиданиях в получении всех тех вольностей, которые потеряны были с уничтожением Сечи, но это указывает только на их непонимание истинного положения дел, на непонимание шагов, предпринимаемых Головатым, объяснять которые было тогда не в интересах дела, тем более, что он не искал популярности, а занят был тем, чтобы закрепить уже достигнутое им. Многим этого казалось мало, но, тем не менее, Головатый все ж таки пользовался большим влиянием. Его уважали все и даже побаивались. Он пользовался большим авторитетом как сверху, так и снизу. Все ответственные поручения, требующие ума, энергии, а иногда и изворотливости, возлагались на Головатого.
Строго говоря, Головатый был истинным воссоздателем Запорожского казачества. Ему принадлежала как инициатива этого дела, так и осуществление его. Забыть Головатого было бы большим грехом. Объем всего того, что он сделал неизмеримо превышает все вольные и невольные его грехи. Правда, запорожцы при таком возрождении потеряли очень много, можно сказать, почти все, чем держалось и жило их Войско, но и то, чего они достигли теперь, превышало то, что было у других казачьих Войск в то время, например на Дону, где выборы Войскового атамана ушли уже в предания старины глубокой. Здесь они удержались, и это окрыляло надежды на будущее. Эти надежды воодушевляли их на подвиги и в Турецкую войну, не уступающие подвигам старого Запорожья. Бездомные, оборванные, часто голодные, так как заботы об их продовольствии были последними заботами интендантства, которое приходилось вымаливать всеми правдами и неправдами, лишенные семей, брошенных на произвол судьбы, они одевались и служили на свой счет, должны были иметь трех лошадей каждый, которых негде было взять, и нечем было кормить.
Первые черноморцы совершали такие подвиги, которыми восхищался сам Суворов. Первые избранники черноморцев вполне оправдали их доверие, не щадя ни жизни, ни труда, чтобы заслужить те милости свыше, о которых они мечтали и надеялись. Не думали они, что приближаются к такой же могиле, в какой уже похоронено было Запорожье. Разница заключалась только в том, что прежняя засыпана была лопатами сразу, а новая будет засыпаться постепенно горстями земли, набрасываемыми с некоторыми промежутками времени; не думали, что если души запорожцев вырвали одним ударом сразу, то им предстоит постепенное удушение в течение длинного промежутка времени.
Вот о воспоминании этого, сравнительно недавнего времени постепенного удушения казачества и будет теперь речь. Оно шло в трех направлениях: 1 — в военном отношении, 2 — в административном управлении и 3 — в бытовом.
Соответственно этому и очерк этот распадется на такие же отделы, причем будет обращено внимание на такие мероприятия и реформы, которые оказывали влияние именно на «ценимые правительством» качества в казачестве Черноморского, а затем и Кубанского Войска.
(Продолжение следует)
Источник:
журнал «Вольное казачество»
1930г.
66-й номер
стр.14-15
Кокунько П. И.
Наше прошлое
(Очерки)
Из изложенного видна одна тенденция русского правительства. Когда в казаках чувствуется или предвидится надобность, оно их хвалит и поощряет всякими «поблажками» и наградами; когда же потребность в них минет, оно не считается ни с чем, третирует их не только как не нужных, но даже как вредный элемент в государстве.
Время, о котором идет речь, было временем не только «великих дел», но и временем величайших гадостей и, так как, по моему, в человеке более преобладает наклонность к злу, чем к добру, то и в данную эпоху творилось, пожалуй, более гадостей, чем великих дел, причем и гадости эти по своим размерам превосходили гадости обыкновенного времени.
Издавна на Руси утвердился взгляд на Казачество, как на «воров и разбойников» и, несмотря на все заслуги Казачества перед Россией, он остался непоколебимым до последнего времени. Соответственно этому сложилось и отношение к нему. «Добрая слава лежит, а худая бежит», говорит русская пословица. И правительство, а за ним и русская общественность, относились свысока к казачеству, останавливая свое внимание на отрицательных фактах более чем на положительных. Помнят «грабежи» и «разбои» казаков далекого прошлого, которые совершались иногда по необходимости, но забывали о том, что эти же казаки, как говорит часто сама же русская история, служили «живой изгородью», против всяких посягательств на Россию иноплеменников и дали возможность сложиться ей в большое государство. Помнят о «грабеже и разорении» казаками мирного населения в Смутное время, которому не чужда была и армия Пожарского (ибо не манной небесной и перепелками довольствовалась она на пути к Москве, так как собранного Мининым ненадолго хватило), а забыли, что, благодаря тем же казакам было «пережито» и само Смутное время.
Помнят «бунты» Разина, Булавина, Пугачева, а забыли, что такой же «бунтарь» Ермак подарил Москве целую Сибирь. Все такие факты, которые, казалось бы, должны были заставить иногда и забыть «временные неприятности», взглянуть более благосклонно на тех, кто в равной, если не большей, степени принимал участие в строительстве Российского государства. Но в том то и дело, что не в этой забывчивости заключается причина недоброжелательства к казакам.
Казаки являются носителями и хранителями иной идеологии, казаки донесли до настоящего идею о свободе, равенстве всех; не о том абсолютном равенстве, о котором мечтают социалисты, но о равенстве перед законом за лихие и добрые поступки; казаки не терпят сословий, казаки служат живым примером того, что все эти «мечты» осуществимы и достижимы. Вот что опасно было бы для правящего класса. И это заставляло держать казаков в «черном теле», принижая их даже перед остальной армией.
С первых же шагов Черноморцам пришлось испытать высокомерное отношение к себе. По прибытии Головатого в Петербург хлопотать о наделении черноморцев землей на «Таманском полуострове с окрестностями», ими интересовались как каким-то неведомым диким народом; всем любопытно было видеть их и особенно присутствовать на аудиенции у императрицы, когда будут приняты эти «чудища». Это не могло укрыться от умного Головатого, который понимал все происходящее и то пренебрежительно снисходительное отношение, которое заметно было у царицы. Чтобы отплатить за это, Головатый, приняв грамоту от Екатерины, обратился к ней с короткой благодарственной речью, которую закончил словами:
«Будь здорова, як корова,
Щедровата, як земля,
Плодовита, як свиня».
Правда это, или нет — не знаю. И если правда, то нельзя не удивляться находчивости Головатого, наделившего такими почтенными эпитетами ту, которая в «благодарность» за все услуги запорожцев во время недавней войны, «заплатила» им разорением их гнезда. Конечно, это приписано было незнанию этикета и невоспитанности, но если это даже и анекдот, сочиненный казачеством, то он указывает на то, что оно видело Екатерину далеко не в том ореоле, в каком она казалась окружающим ее.
Такой факт, как разорение Сечи, не мог хорошо отозваться у запорожцев. Много их ушло в Турцию, но и на оставшихся это произвело потрясающее впечатление. Сидор Билый, возвращавшийся из Петербурга вместе с Головатым, куда они ездили по делам Запорожья, дорогою, узнав о разрушении Сечи, хотел застрелиться, но от этого удержал его Головатый. В его голове, вероятно, тогда уже народился план, как-нибудь, поправить дело и спасти от рабства оставшихся товарищей.
Настойчивый в преследовании раз народившейся мысли, он употребил все свои силы для восстановления казачества, действуя, где лестью, а где подкупом и взятками...
Многие из его поступков остались не понятыми потомками, ставившими ему в вину его моральную «гибкость», забывая цель, преследуемую Головатым, тогдашние порядки и вообще моральный уровень того времени.
Не забывал этого Головатый и при всяком случае старался использовать все для достижения своей заветной цели. Так, явившись к Потемкину с докладом о подробностях взятия Березани и видя на нем белый крест ордена св. Георгия, он запел: «Кресту твоему поклоняемся владыка», и поцеловал этот крест.
Потемкин снял его с себя и пристегнул его к одежде Головатого, обнимая и лобызая его, хваля запорожцев и уверяя, что он тоже запорожец и никогда не забудет этого, обещая во всем помощь своему товарыству. Выслушав это Головатый прибавил: «И святое воскресение твое славим», намекая этим на возвращение Потемкиным своих симпатий, о которых он так недавно позабыл и допустил уничтожение Сечи.
На этот раз, действительно, Потемкин помог им во многом и, главное, в наделе землею.
Мы имеем иногда скверную привычку выискивать темные стороны наших прошлых деятелей и, не обращая внимания на ту обстановку, среди которой им приходилось действовать, пятнать их, забывая при этом, что это были все-таки люди, а значит и не чуждые ошибок. Так и с Головатым. Ставят ему в вину, что он делал, да не доделал. Бывшее Запорожье восстановил, да не постарался восстановить бывшее в нем народоправство; — о Раде он позабыл и нигде ни при каких случаях не вспоминал о ней. В будущем мне придется еще говорить о деятельности Головатого, но в настоящем периоде его деятельности подобное домогательство с его стороны было бы явно делом безнадежным. Несмотря на все блестящие подвиги во время войны, у запорожцев мало было доброжелателей и еще меньше «покровителей» в далеком Петербурге.
Алчность на запорожские земли и жажда получения их затуманивала глаза сильных Петербургского мира до такой степени, что они забывали о заслугах запорожцев. Жажда эта была настолько велика, что и сам всемогущий Потемкин не решился противодействовать ей. Даже в военной среде не особенно много оказалось сторонников Запорожцев, после заключения мира. Правда, покровительствовали им Потемкин, Суворов, но не любило новое «восходящее светило» — Кутузов. При этом не малое число среди них сами облизывались на запорожскую земельную сокровищницу. Только этим соображением и можно объяснить поспешность крайней меры по отношению к Сечи, гак как в запорожцах, еще чувствовалась нужда, что и подтвердилось впоследствии.
При таких обстоятельствах трудно было поднимать вопрос о Раде? Рада... народоправство... да ведь это и было то «неистовое правительство», которое упоминается в царском указе, как основная причина уничтожения Сечи. Это значило бы начинать борьбу с непреодолимой силой и похоронить окончательно последний отпрыск некогда славного украинского казачества, начать борьбу, не находя поддержки даже в тех, интересы которых, казалось бы совпадали с интересами сохранения Запорожья.
Ставить в вину Головатому то, что, работая для Войска, он не забывал и себя, тоже нужно с осмотрительностью. Быть может честолюбие было присуще и ему, как и всякому общественному деятелю, может быть, в некоторых случаях он и предпочитал личный интерес общественному, но не нужно забывать, что в то время громадное значение и успех имел тот, кто был силен, кто имел значение в сферах, где ему приходилось работать. Головатый это сознавал прекрасно, и поэтому не пренебрегал средствами для приобретения своего собственного значения, что, конечно, не всякий понимал. Но важно то, что, во всех случаях, на всяком месте, он никогда не забывал интересы Войска и жертвовал ими только в крайних и необходимых случаях, чтобы в будущем вернее достичь, может быть большего.
Несомненно, что и в этот ранний период его деятельности, находились недовольные его поведением, обманувшиеся в своих ожиданиях в получении всех тех вольностей, которые потеряны были с уничтожением Сечи, но это указывает только на их непонимание истинного положения дел, на непонимание шагов, предпринимаемых Головатым, объяснять которые было тогда не в интересах дела, тем более, что он не искал популярности, а занят был тем, чтобы закрепить уже достигнутое им. Многим этого казалось мало, но, тем не менее, Головатый все ж таки пользовался большим влиянием. Его уважали все и даже побаивались. Он пользовался большим авторитетом как сверху, так и снизу. Все ответственные поручения, требующие ума, энергии, а иногда и изворотливости, возлагались на Головатого.
Строго говоря, Головатый был истинным воссоздателем Запорожского казачества. Ему принадлежала как инициатива этого дела, так и осуществление его. Забыть Головатого было бы большим грехом. Объем всего того, что он сделал неизмеримо превышает все вольные и невольные его грехи. Правда, запорожцы при таком возрождении потеряли очень много, можно сказать, почти все, чем держалось и жило их Войско, но и то, чего они достигли теперь, превышало то, что было у других казачьих Войск в то время, например на Дону, где выборы Войскового атамана ушли уже в предания старины глубокой. Здесь они удержались, и это окрыляло надежды на будущее. Эти надежды воодушевляли их на подвиги и в Турецкую войну, не уступающие подвигам старого Запорожья. Бездомные, оборванные, часто голодные, так как заботы об их продовольствии были последними заботами интендантства, которое приходилось вымаливать всеми правдами и неправдами, лишенные семей, брошенных на произвол судьбы, они одевались и служили на свой счет, должны были иметь трех лошадей каждый, которых негде было взять, и нечем было кормить.
Первые черноморцы совершали такие подвиги, которыми восхищался сам Суворов. Первые избранники черноморцев вполне оправдали их доверие, не щадя ни жизни, ни труда, чтобы заслужить те милости свыше, о которых они мечтали и надеялись. Не думали они, что приближаются к такой же могиле, в какой уже похоронено было Запорожье. Разница заключалась только в том, что прежняя засыпана была лопатами сразу, а новая будет засыпаться постепенно горстями земли, набрасываемыми с некоторыми промежутками времени; не думали, что если души запорожцев вырвали одним ударом сразу, то им предстоит постепенное удушение в течение длинного промежутка времени.
Вот о воспоминании этого, сравнительно недавнего времени постепенного удушения казачества и будет теперь речь. Оно шло в трех направлениях: 1 — в военном отношении, 2 — в административном управлении и 3 — в бытовом.
Соответственно этому и очерк этот распадется на такие же отделы, причем будет обращено внимание на такие мероприятия и реформы, которые оказывали влияние именно на «ценимые правительством» качества в казачестве Черноморского, а затем и Кубанского Войска.
(Продолжение следует)
Источник:
журнал «Вольное казачество»
1930г.
66-й номер
стр.14-15
Комментариев нет:
Отправить комментарий