Вадим Курганский.
Тернии
Ночь... Снег... Тишина... Скрип сугробов под ногами. Позади — отголосок бала, свет и музыка; впереди — вереница фонарей, пляска снежинок, заметенная снегом улица. Идем втроем — «она», мой одноклассник-донец и я...
Изящное личики «ее» разгорячено недавним танцем. В глазах сквозит утомление и грусть — завтра понедельник... гимназия... уроки...
Я иду молча, углубился в свои думы... Краем уха слышу — разговор зашел о казаках — не знаю, как и почему. Начинаю прислушиваться.
«Она» пренебрежительно морщит носик:
— Фи — казаки!.. Дикие, грубые, необтесанные... Никогда не имела бы дела с казаком!..
— Покорнейше Вас благодарю! — невозмутимо цедит сквозь зубы приятель.
— Как? Вы казак?..
— Да-да, как будто бы!..
— Что Вы говорите!.. Вот не похожи!.. Какой — донец? Ну, донцы еще ничего... Они под сильным влиянием русской культуры... Я о кубанцах говорила... Вот те — действительно!..
— Покорнейше Вас благодарю! — вежливо раскланиваюсь я.
Молчание... По щечкам медленно расползается краска... Шаги ускоряются...
— Идемте скорей, господа!..
Хмельный угар вечеринки... Пьяные лица, шум, рокот казачьей песни, звон бутылок и стаканов... Языки развязываются, разговоры делаются громче, звучат горячее речи... Казачье, все казачье вокруг — и песни, и речи, и звуки голосов, все, все!
И вдруг... Что это? На противоположном конце стола голоса повышаются, переходят в крик, спор — в ссору...
А!.. Ну так и знал — один не казак затесался — не выдержал!.. Не понравились чьи-то слова о мешочниках, что поперли обдирать казачьи края с голодухи...
— А-а-а что же им, по-вашему, делать — с голоду помирать что ли!., — задыхаясь, визгливо кричит толстый господин, брызгая слюной на соседей. — Голод не-не-не тетка!.. Голод — вот и пошли!.. Не по своей воле пошли!..
— Так вот — если мне есть нечего будет, так я к вам приду и начну обдирать, что понравится!., — так же возбужденно отвечает ему противник.
Защитник «обиженных судьбой» крестьян захлебывается и рычит что-то невнятное... Торопливо подхожу и пытаюсь успокоить спорящих. Оскорбленный в лучших своих чувствах убежденного „единонеделимца» не казак давно уже нахлобучил шляпу и порывался к выходу, задерживаясь только для того, чтобы сокрушить противника вескими доводами своего несложного «единонеделимческого» катехизиса.
Я уже во дворе.
— Все... перенесу... Всех потерплю, — хрипит «обиженный», — но, казаков... азиатов... вот так бы... своими руками задушил!..
Не знаю, — нужны ли еще комментарии?
журнал «Вольное казачество»
1931г.
72-й номер
стр. 15-16
Тернии
Ночь... Снег... Тишина... Скрип сугробов под ногами. Позади — отголосок бала, свет и музыка; впереди — вереница фонарей, пляска снежинок, заметенная снегом улица. Идем втроем — «она», мой одноклассник-донец и я...
Изящное личики «ее» разгорячено недавним танцем. В глазах сквозит утомление и грусть — завтра понедельник... гимназия... уроки...
Я иду молча, углубился в свои думы... Краем уха слышу — разговор зашел о казаках — не знаю, как и почему. Начинаю прислушиваться.
«Она» пренебрежительно морщит носик:
— Фи — казаки!.. Дикие, грубые, необтесанные... Никогда не имела бы дела с казаком!..
— Покорнейше Вас благодарю! — невозмутимо цедит сквозь зубы приятель.
— Как? Вы казак?..
— Да-да, как будто бы!..
— Что Вы говорите!.. Вот не похожи!.. Какой — донец? Ну, донцы еще ничего... Они под сильным влиянием русской культуры... Я о кубанцах говорила... Вот те — действительно!..
— Покорнейше Вас благодарю! — вежливо раскланиваюсь я.
Молчание... По щечкам медленно расползается краска... Шаги ускоряются...
— Идемте скорей, господа!..
Хмельный угар вечеринки... Пьяные лица, шум, рокот казачьей песни, звон бутылок и стаканов... Языки развязываются, разговоры делаются громче, звучат горячее речи... Казачье, все казачье вокруг — и песни, и речи, и звуки голосов, все, все!
И вдруг... Что это? На противоположном конце стола голоса повышаются, переходят в крик, спор — в ссору...
А!.. Ну так и знал — один не казак затесался — не выдержал!.. Не понравились чьи-то слова о мешочниках, что поперли обдирать казачьи края с голодухи...
— А-а-а что же им, по-вашему, делать — с голоду помирать что ли!., — задыхаясь, визгливо кричит толстый господин, брызгая слюной на соседей. — Голод не-не-не тетка!.. Голод — вот и пошли!.. Не по своей воле пошли!..
— Так вот — если мне есть нечего будет, так я к вам приду и начну обдирать, что понравится!., — так же возбужденно отвечает ему противник.
Защитник «обиженных судьбой» крестьян захлебывается и рычит что-то невнятное... Торопливо подхожу и пытаюсь успокоить спорящих. Оскорбленный в лучших своих чувствах убежденного „единонеделимца» не казак давно уже нахлобучил шляпу и порывался к выходу, задерживаясь только для того, чтобы сокрушить противника вескими доводами своего несложного «единонеделимческого» катехизиса.
Я уже во дворе.
— Все... перенесу... Всех потерплю, — хрипит «обиженный», — но, казаков... азиатов... вот так бы... своими руками задушил!..
Не знаю, — нужны ли еще комментарии?
журнал «Вольное казачество»
1931г.
72-й номер
стр. 15-16
Комментариев нет:
Отправить комментарий