10-я часть
Кокунько П. И.
Наше прошлое
(Очерки)
За все эти способы насаждения дисциплины, граничащие с простым издевательством, рядовое казачество заплатило неприязненным отношением к офицерам, глубоко затаив в душе чувство враждебности к ним. Оказывая все знаки чинопочитания своим офицерам, рядовое казачество душою далеко отстояло от них, не стесняясь иногда между собою делать ему довольно обидную оценку, как например: «на плечах у них блестит, а в головах свистит» и пр. С другой стороны и офицерство, часть которого была совершенно чужда казачеству, относилось к последнему свысока, третируя его, как простого рядового армейского солдата. Утратилась та общность духа, так сказать, родственная связь, которая дает возможность понимать друг друга и в критическую минуту вызвать и самопожертвование.
Эта рознь имела еще и другое последствие: казак переставал любить службу. В сущности говоря, казак никогда не служил и такого термина у казаков не существовало, — казак никогда и никому не был слугой. Под словом «служба» он подразумевал солдата и из вежливости прибавлял к нему слово «господа»; так и обращались к солдатам: «господа служба», хотя бы перед ним стоял один человек. Это «вы» не означало какого-то особенного уважения или почтения, а звучало скорее иронически; обращение на ты у казака означало более близкое, так сказать, родственное отношение и в былое время с ним он обращался даже к своим старшинам, прибавляя слово «пане» или «батько».
Трудно определить время, когда появился термин «служить». Можно сказать только то, что в официальных сношениях и среди старшины он явился раньше, но в общежитии, среди казаков черноморцев, еще в 60-тых годах прошлого столетия вместо него употреблялось слово — «козакувать». И слово казак не означало принадлежности к сословию. Название это уже давалось тому, кто приобретал полное право гражданства, т. е. «служилому классу». Скажите, например, кому либо, что его сын казак, когда он только подросток, он обязательно поправит, что «ще нэ козак, а тилькы парубок, йому ще рокив черэз два козакувать», т. е. идти на службу. Понятие «козак» заключало в себе уже что-то почтенное, которое и на станичном сборе давало ему право голоса.
В «козаковании» казак видел уже нечто почетное для себя. В самом термине не заключалось ничего, напоминающего ему о принуждении, наоборот, в этом термине как бы выражалась свобода выбора. Он шел не служить, а осуществлять на деле свое давнее желание, может быть, свои детские мечты. С малых лет, слушая рассказы отцов и дедов, вспоминающих «дни, где вместе рубились они», детские сердца трепетали от жажды будущих подвигов. С замиранием сердца слушала молодежь о подвигах своих отцов, причем назывались имена не неведомых каких-то богатырей, а тех, которые жили с ними, которых они знали здесь, у себя в станице, а может быть и в соседней станице или хуторе; с детского возраста они привыкали относиться к ним с уважением и оказывать им должное почтение. В этих беседах не утаивались и отрицательные черты службы или козакования. Критика была полная и беспристрастная, потому что дело шло о прошлом между людьми, не опасающимися за ее последствия, она была и беспристрастна и потому, что всегда мог найтись человек, который мог указать на отклонение от истины рассказчика, вследствие личных его отношений.
На таких началах основалось среди казаков то чинопочитание, которое в армии насаждалось принудительными мерами; это были и дисциплина и чинопочитание сознательные; не вследствие принуждения принимались они и не насилием сохранялись; с малых лет они зарождались и росли, поэтому повиновение старшим и почтение к ним было как бы исключительным, и в глазах казака не заключало в себе ничего обидного, унижающего — он подчинялся не лицу, но тому делу, для которого он пришел. Его не брали на службу, он сам шел козакувать. Казак служил не лицу, а делу, в котором требовались и опыт и знание; служил не по принуждению, а свободно, по своей воле.
Хотя свобода эта и была иллюзорна, но она тешила его душу, например, в своих рассказах, он говорил: «Мы пошли брать аул Какуриновский» или: «Мы пошли на новую стоянку». Тогда как, рассказывая о регулярных частях, он употреблял иные выражения: «Их погнали брать аул Какуриновский» или: «Их погнали на новую стоянку». Этим он, как бы оттенял разницу в служебном положении казака и солдата. В то время как казак совершает известное действие сознательно, понимая положение и требование необходимости, солдат бессознательно исполняет только приказание и требование свыше. Казак козакует, а солдат служит. Вследствие этого казак смотрел на солдата сверху вниз. В этом его поддерживало и то, что он служил на всем своем. Хорошо, если его иногда накормят на казенный счет, тогда как солдату давалось все казенное.
С этой психологией казака армейское начальство не хотело считаться, или не понимало ее, требуя и от казака соблюдения всех мелочей повседневной жизни по уставу. Эти требования для казака были иногда просто непонятны. Генерал Жуков, например, мне рассказывал такой случай: когда он был еще молодым сотником и заведовал участком кордонной линии, приехал к нему один из штаб-офицеров пехотного полка, посланный ознакомиться с положением на линии. При объезде участка к ним подскакал казак с докладом о том, что со следующего поста замечены одинокие всадники горцев. Штаб офицер, выслушав доклад, огорошил его вопросом:
— А это у тебя что? — и указал на рукав его черкески.
Казак в недоумении вытаращил на него глаза.
— Я спрашиваю, что это у тебя? — уже более грозно послышался вопрос.
— Де? — ответил вопросом казак.
— На рукаве, не слышишь разве?
— Оце? — спросил казак, указывая на дыру на рукаве, которую быть может раньше он и не заметил впопыхах.
— Да, это!
— А порвата.
— То-то порвата, а зашить не нужно?
— Так точно нужно.
Тем дело и кончилось, а казак остался в недоумении, что начальство обратило внимание на пустяки, а не на его доклад.
(Продолжение следует)
Источник:
журнал «Вольное казачество»
1931г.
72-й номер
стр.9-10
Кокунько П. И.
Наше прошлое
(Очерки)
За все эти способы насаждения дисциплины, граничащие с простым издевательством, рядовое казачество заплатило неприязненным отношением к офицерам, глубоко затаив в душе чувство враждебности к ним. Оказывая все знаки чинопочитания своим офицерам, рядовое казачество душою далеко отстояло от них, не стесняясь иногда между собою делать ему довольно обидную оценку, как например: «на плечах у них блестит, а в головах свистит» и пр. С другой стороны и офицерство, часть которого была совершенно чужда казачеству, относилось к последнему свысока, третируя его, как простого рядового армейского солдата. Утратилась та общность духа, так сказать, родственная связь, которая дает возможность понимать друг друга и в критическую минуту вызвать и самопожертвование.
Эта рознь имела еще и другое последствие: казак переставал любить службу. В сущности говоря, казак никогда не служил и такого термина у казаков не существовало, — казак никогда и никому не был слугой. Под словом «служба» он подразумевал солдата и из вежливости прибавлял к нему слово «господа»; так и обращались к солдатам: «господа служба», хотя бы перед ним стоял один человек. Это «вы» не означало какого-то особенного уважения или почтения, а звучало скорее иронически; обращение на ты у казака означало более близкое, так сказать, родственное отношение и в былое время с ним он обращался даже к своим старшинам, прибавляя слово «пане» или «батько».
Трудно определить время, когда появился термин «служить». Можно сказать только то, что в официальных сношениях и среди старшины он явился раньше, но в общежитии, среди казаков черноморцев, еще в 60-тых годах прошлого столетия вместо него употреблялось слово — «козакувать». И слово казак не означало принадлежности к сословию. Название это уже давалось тому, кто приобретал полное право гражданства, т. е. «служилому классу». Скажите, например, кому либо, что его сын казак, когда он только подросток, он обязательно поправит, что «ще нэ козак, а тилькы парубок, йому ще рокив черэз два козакувать», т. е. идти на службу. Понятие «козак» заключало в себе уже что-то почтенное, которое и на станичном сборе давало ему право голоса.
В «козаковании» казак видел уже нечто почетное для себя. В самом термине не заключалось ничего, напоминающего ему о принуждении, наоборот, в этом термине как бы выражалась свобода выбора. Он шел не служить, а осуществлять на деле свое давнее желание, может быть, свои детские мечты. С малых лет, слушая рассказы отцов и дедов, вспоминающих «дни, где вместе рубились они», детские сердца трепетали от жажды будущих подвигов. С замиранием сердца слушала молодежь о подвигах своих отцов, причем назывались имена не неведомых каких-то богатырей, а тех, которые жили с ними, которых они знали здесь, у себя в станице, а может быть и в соседней станице или хуторе; с детского возраста они привыкали относиться к ним с уважением и оказывать им должное почтение. В этих беседах не утаивались и отрицательные черты службы или козакования. Критика была полная и беспристрастная, потому что дело шло о прошлом между людьми, не опасающимися за ее последствия, она была и беспристрастна и потому, что всегда мог найтись человек, который мог указать на отклонение от истины рассказчика, вследствие личных его отношений.
На таких началах основалось среди казаков то чинопочитание, которое в армии насаждалось принудительными мерами; это были и дисциплина и чинопочитание сознательные; не вследствие принуждения принимались они и не насилием сохранялись; с малых лет они зарождались и росли, поэтому повиновение старшим и почтение к ним было как бы исключительным, и в глазах казака не заключало в себе ничего обидного, унижающего — он подчинялся не лицу, но тому делу, для которого он пришел. Его не брали на службу, он сам шел козакувать. Казак служил не лицу, а делу, в котором требовались и опыт и знание; служил не по принуждению, а свободно, по своей воле.
Хотя свобода эта и была иллюзорна, но она тешила его душу, например, в своих рассказах, он говорил: «Мы пошли брать аул Какуриновский» или: «Мы пошли на новую стоянку». Тогда как, рассказывая о регулярных частях, он употреблял иные выражения: «Их погнали брать аул Какуриновский» или: «Их погнали на новую стоянку». Этим он, как бы оттенял разницу в служебном положении казака и солдата. В то время как казак совершает известное действие сознательно, понимая положение и требование необходимости, солдат бессознательно исполняет только приказание и требование свыше. Казак козакует, а солдат служит. Вследствие этого казак смотрел на солдата сверху вниз. В этом его поддерживало и то, что он служил на всем своем. Хорошо, если его иногда накормят на казенный счет, тогда как солдату давалось все казенное.
С этой психологией казака армейское начальство не хотело считаться, или не понимало ее, требуя и от казака соблюдения всех мелочей повседневной жизни по уставу. Эти требования для казака были иногда просто непонятны. Генерал Жуков, например, мне рассказывал такой случай: когда он был еще молодым сотником и заведовал участком кордонной линии, приехал к нему один из штаб-офицеров пехотного полка, посланный ознакомиться с положением на линии. При объезде участка к ним подскакал казак с докладом о том, что со следующего поста замечены одинокие всадники горцев. Штаб офицер, выслушав доклад, огорошил его вопросом:
— А это у тебя что? — и указал на рукав его черкески.
Казак в недоумении вытаращил на него глаза.
— Я спрашиваю, что это у тебя? — уже более грозно послышался вопрос.
— Де? — ответил вопросом казак.
— На рукаве, не слышишь разве?
— Оце? — спросил казак, указывая на дыру на рукаве, которую быть может раньше он и не заметил впопыхах.
— Да, это!
— А порвата.
— То-то порвата, а зашить не нужно?
— Так точно нужно.
Тем дело и кончилось, а казак остался в недоумении, что начальство обратило внимание на пустяки, а не на его доклад.
(Продолжение следует)
Источник:
журнал «Вольное казачество»
1931г.
72-й номер
стр.9-10
Комментариев нет:
Отправить комментарий