8-я часть
Кокунько П. И.
Наше прошлое
(Очерки)
Часть военная (дисциплина)
В общем, как видно из изложенного в предыдущих номерах журнала, дисциплина среди казаков, т. е. выполнение служебных приказов и распоряжений, имеющих значение для боевой службы, стояла очень, очень высоко, но к чинопочитанию, которое в армии считалось нераздельным с дисциплиной, казаки относились очень легко. Даже после сравнения казачьих офицерских чинов с армейскими, дело в этом отношении мало подвинулось вперед. Ему мало придавали значения даже в атаманство Завадовского. Самые рассказы и анекдоты, приведенные для примера, имевшие более школьнический характер протеста, показывают, насколько «легко» и иронически относились казаки к этим требованиям начальства. Так продолжалось дело пока не появились на сцене «паничи», выступившие проводниками армейских требований.
Казачество всегда высоко ценило просвещение и заботилось о нем. Когда была открыта Черноморская войсковая гимназия, то для удобства казаков, не живших в Екатеринодаре, где она находилась, при ней был открыт интернат, наименованный «благородным пансионом Черноморской войсковой гимназии», в который могли попасть только дети офицеров и чиновников. В пансионе был введен порядок корпусов для «обуздания», якобы, вольнолюбивой детворы и воспитания их «в духе благородства и военных доблестей». Подробно об этом будет изложено ниже. Здесь же упомяну только о том, что намерение это оказалось не достигающим целей и заглохло само собой, так что в 60-х годах прошлого столетия, когда я находился в этом пансионе, оно было воспоминанием, как о «предании старины глубокой». Мечта иметь «доморощенный рассадник знаний» рухнула сама собой... Для культивирования этого особого «фрукта» при русских кадетских корпусах учреждались особые войсковые стипендии, вместо того, чтобы расширять и улучшать свою собственную гимназию.
9—10 лет дети отдавались в корпуса, где и оставались безвыездно до окончания курса, теряя всякую связь не только с казачеством, но и с семьей. Возвращались они в Войско офицерами, совершенно чуждыми казачеству, а некоторые даже и совсем не возвращались, предпочитая служить в армии, оставаясь, таким образом, совсем потерянными для Войска. Может быть, это и лучше было для казачества, так как, возвращаясь офицерами, они вносили в его среду совсем чуждый взгляд и на службу, и вообще на жизнь казачества.
Таким образом, эти «панычи», как их называли казаки, являлись прекрасными проводниками идей общеармейских, далеких от таковых казачества, которое вообще не любило вторжения в свою среду постороннего элемента, в том числе и этих «паничей»; их они называли «перевертнями».
Были, конечно, и среди этих «паничей» натуры особенно стойкие, в которых крепко держалось впечатление детства и влияние родственников, особенно если последние отличались приверженностью к казачеству, «добрые казаки», любящие свою среду и впоследствии горячо отстаивающие интересы казачества. Были и такие, которые представляли собою, что называется «ни рыба, ни мясо» и мирились со всем, руководствуясь пословицей: «С волками жить, по-волчьи выть». Если такие попадали в среду крепкого казачества, они являлись такими же истыми казаками; если судьба бросит их под начальство, которое было предано армейским требованиям, то и они являлись ярыми проводниками этих требований.
Но были и такие, которые, попав в корпус, с увлечением предавались всем тонкостям его выучки и с фанатизмом старались проводить их в жизнь. Это был самый вредный элемент казачьего офицерства. Принимая во внимание не слишком уж высокую степень образования, даваемого кадетскими корпусами вообще, они не могли развиться настолько, чтобы понять суть казачества. Их однобоко развитый ум заставлял их придавать большое значение тем внешним признакам, которые считались необходимым условием хорошей дисциплины. Твердо усвоив афоризм, что в военной службе нет мелочей, ибо вся она состоит из мелочей, они не замечали его парадоксальности и не упускали случая показать это на деле. Это были приближенные к тем, которых казаки характеризовали одним словом: «сипа», первоначально относившимся только к армейским офицерам... Это у них сложилось понятие, что нижний чин «собака, цина тому — кабака» (нюхательный табак) и этой кабаке действительно приходилось жутко от них. Да и не только «кабаке», а часто и в семье они являлись чистым наказанием Божьим, требуя порядка и жизни в ней по «благородному». С этим вопросом нам придется еще встретиться.
К счастью для казачества, особенно фанатичные из этих «паничей» — выходили из корпусов в армию, и их все-таки было немного в Войске. Те же, которые оставались в Войске, находили особенную поддержку и покровительство наказных атаманов, не принадлежащих к казачьему «сословию». Благодаря этому обстоятельству, дело внедрения в казачьих частях «дисциплины» в объеме армейского устава пошло более ходко, особенно после окончания Кавказской войны и различных переформирований казачьих строевых частей.
Были уничтожены номерные конные полки и получили название по районам комплектования; пехотные батальоны названы пластунскими, а самые пластуны уничтожены. И казачьи части зажили уже армейской жизнью, со всеми прелестями армейской выучки и субординации. Если в них и сохранились еще кое-какие казачьи традиции, то благодаря поддержке их в этом отношении офицеров — природных казаков, получивших образование не в корпусах, а в своих учебных заведениях — особенно в Ставропольском казачьем юнкерском училище.
Трудно было этим последним противостоять общему течению, систематически направляемому высшим начальством к нарушению единства среди казаков. Увеличению этой трудности способствовало и то обстоятельство, что с течением времени в среду казачьих офицеров начали просачиваться и армейские, не принадлежавшие к казачьему «сословию», офицеры, ничего общего не имевшие с казаками. Эти шли уже, что называется «в чужой монастырь со своим уставом». Опираясь на свой авторитет, который, к слову сказать, существовал только в их воображении, и на покровительство высшего начальства в Войске, которое видело в них настоящих проводников армейских взглядов на службу и твердо старалось внедрить их в среду казачества. Между тем, в казачьи части шел далеко не лучший элемент русского офицерства. Сюда шло все то, что считалось почему-либо неудобным иметь в регулярных полках, или же искатели «свободы и вольности», которые, по их понятиям, заключались в разгулах и в свободном отношении к служебным обязанностям, или просто в пренебрежении ими. Особенно много этого пришлого элемента было в пластунских батальонах, где чувствовался особенно недостаток в офицерах, вследствие того, что казаки предпочитали службу в конных частях.
В конце концов, дело свелось к тому, с чего и началось: обвиняли казачью старшину в том, что она «даже пьянствует с рядовыми казаками». То же совместное пьянство получилось и тут, много позже, спустя 50—60 лет после этих жалоб. Была, однако, разница между прежним и теперешним пьянством. Тогда эти старшины не были, собственно говоря, офицерами; они делили чарку со своими младшими товарищами, когда этому представлялся случай и охота с обеих сторон; теперь же было иначе: «Веселитеся, ребята!» не потому — весело ли вам или нет, а потому, что «веселой наш командир»!.. А этот «веселой командир» не считался ни со временем суток, ни с усталостью казаков ежедневной работой, а, загуляв, среди ночи вызывал песенников, которые с просонков веселили его иногда до рассвета. В лучшем случае угостит и их водкой, этот «веселой командир», в худшем — обойдется и так. Чем не дисциплина? Это она требует «беспрекословного исполнения всякого приказания начальства», так как в этом приказании нет случая «упомянутого в своде военных постановлений»; даже и по толкованию генерала Драгомирова это допустимо, так как в этом приказании «ничего нет против царя». Не менее остроумные приемы употреблялись и для утверждения такой дисциплины. Встретит, например, такой «веселой командир» казака и огорошивает его таким приказанием: «пой, не думавши», или «пляши, не думавши». И казак, не взирая ни на место, ни на обстановку, должен действительно, «не думавши», выполнять это приказание, выкидывая разные коленца пляски или начиная во все горло орать песню. Трудно выдумать другое что-то для издевательства над человеком. К чести казачьих офицеров нужно сказать, что среди них только как печальное исключение попадались такие «веселые командиры». Да и не безопасны были для них такие «приемы» насаждения «дисциплины» — ведь он живет вне службы дома, бок о бок с теми, по отношению которых он допустил такое издевательство и при встрече с ним в станице ему приходилось краснеть перед ними или, еще хуже, платиться чем-либо более серьезным. Случаи этому были, и предупредительное начальство начало назначать потом офицеров в части, которые комплектуются не из тех районов, где живет офицер. Все, что было худшего в деле «насаждения дисциплины» — все было наносное, принесенное нашими «просветителями», которые пользовались особенным вниманием чуждого казакам по душе его начальства. В результате не угодно ли:
«Где потоки Аракса шумят
Там живут пластуны ...
Берегись, — но долине той
Конный, пеший не пройдет живой».
(Продолжение следует)
Источник:
журнал «Вольное казачество»
1930г.
69-й номер
стр.11-13
Кокунько П. И.
Наше прошлое
(Очерки)
Часть военная (дисциплина)
В общем, как видно из изложенного в предыдущих номерах журнала, дисциплина среди казаков, т. е. выполнение служебных приказов и распоряжений, имеющих значение для боевой службы, стояла очень, очень высоко, но к чинопочитанию, которое в армии считалось нераздельным с дисциплиной, казаки относились очень легко. Даже после сравнения казачьих офицерских чинов с армейскими, дело в этом отношении мало подвинулось вперед. Ему мало придавали значения даже в атаманство Завадовского. Самые рассказы и анекдоты, приведенные для примера, имевшие более школьнический характер протеста, показывают, насколько «легко» и иронически относились казаки к этим требованиям начальства. Так продолжалось дело пока не появились на сцене «паничи», выступившие проводниками армейских требований.
Казачество всегда высоко ценило просвещение и заботилось о нем. Когда была открыта Черноморская войсковая гимназия, то для удобства казаков, не живших в Екатеринодаре, где она находилась, при ней был открыт интернат, наименованный «благородным пансионом Черноморской войсковой гимназии», в который могли попасть только дети офицеров и чиновников. В пансионе был введен порядок корпусов для «обуздания», якобы, вольнолюбивой детворы и воспитания их «в духе благородства и военных доблестей». Подробно об этом будет изложено ниже. Здесь же упомяну только о том, что намерение это оказалось не достигающим целей и заглохло само собой, так что в 60-х годах прошлого столетия, когда я находился в этом пансионе, оно было воспоминанием, как о «предании старины глубокой». Мечта иметь «доморощенный рассадник знаний» рухнула сама собой... Для культивирования этого особого «фрукта» при русских кадетских корпусах учреждались особые войсковые стипендии, вместо того, чтобы расширять и улучшать свою собственную гимназию.
9—10 лет дети отдавались в корпуса, где и оставались безвыездно до окончания курса, теряя всякую связь не только с казачеством, но и с семьей. Возвращались они в Войско офицерами, совершенно чуждыми казачеству, а некоторые даже и совсем не возвращались, предпочитая служить в армии, оставаясь, таким образом, совсем потерянными для Войска. Может быть, это и лучше было для казачества, так как, возвращаясь офицерами, они вносили в его среду совсем чуждый взгляд и на службу, и вообще на жизнь казачества.
Таким образом, эти «панычи», как их называли казаки, являлись прекрасными проводниками идей общеармейских, далеких от таковых казачества, которое вообще не любило вторжения в свою среду постороннего элемента, в том числе и этих «паничей»; их они называли «перевертнями».
Были, конечно, и среди этих «паничей» натуры особенно стойкие, в которых крепко держалось впечатление детства и влияние родственников, особенно если последние отличались приверженностью к казачеству, «добрые казаки», любящие свою среду и впоследствии горячо отстаивающие интересы казачества. Были и такие, которые представляли собою, что называется «ни рыба, ни мясо» и мирились со всем, руководствуясь пословицей: «С волками жить, по-волчьи выть». Если такие попадали в среду крепкого казачества, они являлись такими же истыми казаками; если судьба бросит их под начальство, которое было предано армейским требованиям, то и они являлись ярыми проводниками этих требований.
Но были и такие, которые, попав в корпус, с увлечением предавались всем тонкостям его выучки и с фанатизмом старались проводить их в жизнь. Это был самый вредный элемент казачьего офицерства. Принимая во внимание не слишком уж высокую степень образования, даваемого кадетскими корпусами вообще, они не могли развиться настолько, чтобы понять суть казачества. Их однобоко развитый ум заставлял их придавать большое значение тем внешним признакам, которые считались необходимым условием хорошей дисциплины. Твердо усвоив афоризм, что в военной службе нет мелочей, ибо вся она состоит из мелочей, они не замечали его парадоксальности и не упускали случая показать это на деле. Это были приближенные к тем, которых казаки характеризовали одним словом: «сипа», первоначально относившимся только к армейским офицерам... Это у них сложилось понятие, что нижний чин «собака, цина тому — кабака» (нюхательный табак) и этой кабаке действительно приходилось жутко от них. Да и не только «кабаке», а часто и в семье они являлись чистым наказанием Божьим, требуя порядка и жизни в ней по «благородному». С этим вопросом нам придется еще встретиться.
К счастью для казачества, особенно фанатичные из этих «паничей» — выходили из корпусов в армию, и их все-таки было немного в Войске. Те же, которые оставались в Войске, находили особенную поддержку и покровительство наказных атаманов, не принадлежащих к казачьему «сословию». Благодаря этому обстоятельству, дело внедрения в казачьих частях «дисциплины» в объеме армейского устава пошло более ходко, особенно после окончания Кавказской войны и различных переформирований казачьих строевых частей.
Были уничтожены номерные конные полки и получили название по районам комплектования; пехотные батальоны названы пластунскими, а самые пластуны уничтожены. И казачьи части зажили уже армейской жизнью, со всеми прелестями армейской выучки и субординации. Если в них и сохранились еще кое-какие казачьи традиции, то благодаря поддержке их в этом отношении офицеров — природных казаков, получивших образование не в корпусах, а в своих учебных заведениях — особенно в Ставропольском казачьем юнкерском училище.
Трудно было этим последним противостоять общему течению, систематически направляемому высшим начальством к нарушению единства среди казаков. Увеличению этой трудности способствовало и то обстоятельство, что с течением времени в среду казачьих офицеров начали просачиваться и армейские, не принадлежавшие к казачьему «сословию», офицеры, ничего общего не имевшие с казаками. Эти шли уже, что называется «в чужой монастырь со своим уставом». Опираясь на свой авторитет, который, к слову сказать, существовал только в их воображении, и на покровительство высшего начальства в Войске, которое видело в них настоящих проводников армейских взглядов на службу и твердо старалось внедрить их в среду казачества. Между тем, в казачьи части шел далеко не лучший элемент русского офицерства. Сюда шло все то, что считалось почему-либо неудобным иметь в регулярных полках, или же искатели «свободы и вольности», которые, по их понятиям, заключались в разгулах и в свободном отношении к служебным обязанностям, или просто в пренебрежении ими. Особенно много этого пришлого элемента было в пластунских батальонах, где чувствовался особенно недостаток в офицерах, вследствие того, что казаки предпочитали службу в конных частях.
В конце концов, дело свелось к тому, с чего и началось: обвиняли казачью старшину в том, что она «даже пьянствует с рядовыми казаками». То же совместное пьянство получилось и тут, много позже, спустя 50—60 лет после этих жалоб. Была, однако, разница между прежним и теперешним пьянством. Тогда эти старшины не были, собственно говоря, офицерами; они делили чарку со своими младшими товарищами, когда этому представлялся случай и охота с обеих сторон; теперь же было иначе: «Веселитеся, ребята!» не потому — весело ли вам или нет, а потому, что «веселой наш командир»!.. А этот «веселой командир» не считался ни со временем суток, ни с усталостью казаков ежедневной работой, а, загуляв, среди ночи вызывал песенников, которые с просонков веселили его иногда до рассвета. В лучшем случае угостит и их водкой, этот «веселой командир», в худшем — обойдется и так. Чем не дисциплина? Это она требует «беспрекословного исполнения всякого приказания начальства», так как в этом приказании нет случая «упомянутого в своде военных постановлений»; даже и по толкованию генерала Драгомирова это допустимо, так как в этом приказании «ничего нет против царя». Не менее остроумные приемы употреблялись и для утверждения такой дисциплины. Встретит, например, такой «веселой командир» казака и огорошивает его таким приказанием: «пой, не думавши», или «пляши, не думавши». И казак, не взирая ни на место, ни на обстановку, должен действительно, «не думавши», выполнять это приказание, выкидывая разные коленца пляски или начиная во все горло орать песню. Трудно выдумать другое что-то для издевательства над человеком. К чести казачьих офицеров нужно сказать, что среди них только как печальное исключение попадались такие «веселые командиры». Да и не безопасны были для них такие «приемы» насаждения «дисциплины» — ведь он живет вне службы дома, бок о бок с теми, по отношению которых он допустил такое издевательство и при встрече с ним в станице ему приходилось краснеть перед ними или, еще хуже, платиться чем-либо более серьезным. Случаи этому были, и предупредительное начальство начало назначать потом офицеров в части, которые комплектуются не из тех районов, где живет офицер. Все, что было худшего в деле «насаждения дисциплины» — все было наносное, принесенное нашими «просветителями», которые пользовались особенным вниманием чуждого казакам по душе его начальства. В результате не угодно ли:
«Где потоки Аракса шумят
Там живут пластуны ...
Берегись, — но долине той
Конный, пеший не пройдет живой».
(Продолжение следует)
Источник:
журнал «Вольное казачество»
1930г.
69-й номер
стр.11-13
Комментариев нет:
Отправить комментарий