Е. Булавин

Штрихи из казачьей жизни

(Воспоминания)

     Я — молодой казак, вольноопределяющийся, конвоец, — нуждаюсь в некоторых книгах, а по военным законам — каждый «нижний чин» может иметь книги только с разрешения командира сотни (роты, эскадрона или батареи). Вот я и обращаюсь к своему командиру сотни, чтобы он «подписал» эти книги...
— Это для чего? — спрашивает он.
     Даю объяснение: на основании устава, начиная со слов: каждый нижний чин и т. д.
     И вот слышу в ответ:
— А... а... К черту это! Все это касается нижних чинов, значит — русской солдатни, а мы казаки и нас это не касается...
     И, как будто задетый за живое, командир сотни делает распоряжение: выписать прямо в столовую-читальню одну петербургскую газету и одну московскую... Кроме того, в читальне появилось несколько сельскохозяйственных журналов и книг, уже выходящих за пределы ограничительных военных законов, до Герцена включительно, не говоря уже о декабристах, о которых читали все в сотне кого интересовала иная жизнь, кроме «так точно» и «никак нет».
     Командиром этим был честнейший и благороднейший казак, флигель адъютант есаул Андрей Семенович Жуков, Кубанского Войска (хоперец). Он первый предложил мне прочесть книгу: история Хоперского полка...
И вот «обласканный при дворе» (Андрей Семенович в чине подъесаула был пожалован флигель адъютантом — офицером свиты), он, как сказано выше, высоко держал свое казачье имя. Он как то умел подобрать себе и помощников; достаточно вспомнить есаула Рашпиля, Георгия Антоновича (ныне убитого), подъесаула Шведова (расстрелянного большевиками в Ессентуках) и, в особенности, с чувством признательности вспоминаю Белого Вячеслава Васильевича, жизнь которому сохранил Аллах. Вот офицеры казаки, которых вспоминает с благодарностью каждый, кто только с ними соприкасался.
     В последние годы перед войной казачья служба была втиснута в такие же строгие и нездоровые военные рамки, как и служба всей русской «крупы». Этому много способствовали наши же офицеры, по воспитанию и образованию — калеки казачьего духа...
     Наше несчастье в том, что сопротивление против общерусской «регламентации» оказывалось очень немногими казаками.
     Провожая меня из Петербурга, А. С. Жуков говорил так: поцелуйте за меня знамя Хоперское, я тоже там начал службу... Ну, а если что-нибудь случится в любом вашем положении, известите меня и я в любое время к вашим услугам.
     Слава Аллаху, я никогда за покровительством не обращался, хотя меня не раз к этому побуждали многие обстоятельства.

* * *

     Я в 1-м Хоперском полку... Поход в Месопотамию, где под Керманшахом или Сиях Дыханом приходим на ночлег после похода, длившегося около двух недель беспрерывно. Сыро, дождь со снегом; кухни пришли поздно — обед будет не скоро. Лошади по полусотенно поставлены в караван-сарае.
Как-то случайно казаки во дворе начали бой в кулачки, и мою вторую полусотню первая загнала к лошадям. Я случайно увидел эту картину и меня увидели казаки — кричат о помощи. Все смеются и с любопытством смотрят, какое я приму решение. Недолго думая, сбрасываю с себя шашку, ввязываюсь в самую горячую свалку, вспоминая станицу и «Граньку Булавина». «Враги» сначала не решаются, а потом освоились и «пудовые гири» посыпались и в «мой адрес».
     Но я уже вошел в раж, вспомнил почти забытый спорт и шел вперед уже по «трупам»; «моя гиря» оказалась значительно тяжелее многих других, да и по росту я выделялся не только из среды своих казаков, но и «врагов». Не один споткнулся на мою «ручку» боком, затылком, переносицей... В результате, победа полная и «враг» не только выбит из наших «владений», но буквально закупорен в конюшне первой полусотни.
     Всю эту картину видел мой командир сотни подъесаул В. М. Пегушин, а ему «донес» об этом хорунжий Несмашный и, хотя «победителей и не судят», но эти «калеки казачьего духа» вздумали читать мне свои «нотации», в ответ на которые я посоветовал им подать на меня рапорт по команде, а разговоры эти — «ни к чему»...
     Через некоторое время вызывает меня войсковой старшина Г. А. Ларионов (ныне умерший, да будет благословенна память этого доброго казака).
     Прихожу.
— Садитесь... Ну, рассказывайте, что вы там творите в сотне, говори он мне характерным стариковским с хрипотой голосом.
     Делаю вид, что не понимаю, в чем дело, и прошу задавать вопросы...
— Да вот эта музыка, — продолжает он. Мне рассказывали тут Пегушин и Несмашный...
— О! теперь понимаю... 
     И я рассказал, как наряду с «нижними чинами» я вел кулачный бой. Вижу, смеется Григорий Антонович, потом хохочет, потом поднимается, подходит ко мне, берет меня за голову и, целуя, приговаривает: 
— Ай, да и молодчина! Спасибо вам, родной! Это по-нашему, по-казачьему...
     И помните, когда дойдет до службы, то эта «саранча» скорее исполнит ваше приказание, чем других... Спасибо еще раз! (Жмет он мне руку). А из «этих» мы постараемся «российских» дураков повытряхнуть...

* * *

     Прошел год... Отходим из Мессопотамии... Поход длится недели две с арьергардными боями. Все время полк прикрывает отступление всего экспедиционного корпуса. Только вчера оставили Керманшах. Ведем вялую перестрелку с передовыми частями турок и курдов, и только артиллерия как наша, так и турецкая развивают сильный огонь.
     Получаю приказание «С получением сего»... оставить в двух-трех верстах позади себя дозор в три человека.
     Подхожу к полку, стоящему «в поводу» в долине. Являюсь к командиру полка полквнику Н. М. Успенскому. Он как раз в это время диктует адъютанту донесение командиру корпуса следующего приблизительно содержания: Я — младший из командиров полков при двухнедельных арьергардных боях, к какому бы полку в число бригады меня не пристроили. Всюду бригадным является старший; само собою разумеется, что в несравненно худших условиях находится полк младшего командира полка, в данном случае мой. Люди и лошади изнурены до последней степени. Младших офицеров остался один, все переранены, убиты или по болезни вышли из строя. Полку необходима передышка, ибо дальше в таких условиях недоедания, переутомления и без сна (все время в соприкосновении, с противником) полк работать не в состоянии, чтобы приносить пользу и т. д.
     Адъютант пишет на колене и, после каждой фразы, спрашивает: 
 — Дальше? Есть... Есть. Дальше?
     Все стоят вокруг понурыми. Вид у всех утомленный. В это время войсковой старшина Ларионов подымает голову и хриповато говорит: 
 — А ты напиши им еще по поклону, мать их...
     Звонким смехом ответил весь полк, стоявший кругом. Давно так не смеялись... Хохотал и сам командир полка, полк. Успенский что с ним бывало редко.
     Вдруг наш старик Ларионов, стряхнувшись по-стариковски, кричит: 
 — А ну-ка, трубачи, дуй что-нибудь; если хлеба нет... Чорт с ним, со штабом...

* * *

     Эшелон за эшелоном идут войска домой. Идет Черноморский полк. Командиром пока полковник Ларионов. Немного чести теперь командиру полка; все офицеры под негласным арестом. В Армавире или на Ладожской «последнее пристанище»...
     Казак Кривобоков, станичник Григория Антоновича, ожидает его, чтобы взять со станции Невиномысской домой. Не разрешают солдаты... Кривобоков знаками уславливается с Григорием Антоновичем и, выехав за станцию, ложится на гриву коня и полным ходом мчится вдоль железной дороги. Наконец, идет эшелонный поезд. Кривобоков видит старика и на подъеме выхватывает его из вагона. На коня! — и был таков.
     Тревога... стрельба... Но беглецы уже далеко в степи. Григорий Антонович спасен, чтобы через месяц- два быть снова арестованным уже в родной станице пришедшей красной бандой. Много погибло тогда баталпашинцев, был казнен и сын Григория Антоновича, сотник Георгий Григорьевич, но старика спасли снова казаки, потому что он твердо помнил, что он казак и «калекой казачьего духа» никогда не был.

* * *

     Большевицкая война... Григорий Антонович участвует в ней, но возраст, переживания и все невзгоды сделали свое дело. Он сдал. Конец всему...
Заграница. Югославия. И когда мне передали, что наши славные хоперцы: ген. П. Г. Бочаров, М. Я. Косик и Григорий Антонович ходят в больших солдатских казенного образца ботинках, то, не скрою, у меня покатилась скорбная слеза. Ведь эти люди выросли и прожили всю жизнь в чувяках... А хоперцы чувяки носить умели...
     Два первых, слава Аллаху, живы, а третий, да будет благословенна его память, умер на чужбине...

журнал «ВК»
172-й номер
стр. 19-20

И. К. Скубани 

(Иван Коваленко)

Казак

1.

Плетьми с свинцовою нагрузкой 

Его терзали, хохоча.

Апологеты власти красной,

Жрецы насилья и меча.

Он был дитя степей Кубани, 

Защитник вольницы былой,

Против пришедшей красной рвани 

Бесстрашно ринувшийся в бой.

2.

В том леденящем ум разгуле 

Носясь, как будто страшный змей, 

Он ранен был советской пулей 

И схвачен взводом латышей.

И как во дни средневековья 

Палач невольников пытал.

Так и его, заливши кровью,

Отряд злодеев избивал.

3.

Четыре рослых коммуниста 

Держали тело казака.

Четыре плети, с резким свистом, 

Лизали спину и бока.

Со всею силою размаха 

Секли, свершая приговор,

Москвы опричники, но страха 

Не выражал казачий взор.

4.

По временам, движеньем пальца, 

«Суд» прекращал худой матрос 

И, став ногой на груд страдальца. 

Произносил один вопрос:

— «Кто ты, слуга иль враг советам? 

Казак?! Рожденный на степи?!

О, нет! Забудешь ты об этом, — 

Ребята, бей! Сильней лупи!»

5.

И пытка снова продолжалась, 

И вновь лилась фонтаном кров, 

Но в казаке не колебалась 

К отчизне пылкая любовь...

* * *

6.

В горах уж солнце багровело,

Сгущались тени над землей,

Когда истерзанное тело 

Рассталось с гордою душой.

Но пред кончиною жестокой 

Поднял казак плененный длань,

Вздохнул и, с верою глубокой 

Крестясь, промолвил: «За Кубань!»

7.

Во времена суровых нравов 

Так умирали на крестах,

Неустрашась своих тиранов,

С Христовым именем в устах,

Так в Риме древнем на арене 

Борцы за истину легли,

Не помышляя об измене 

Тому, в Ком веру обрели.

8.

А мы? И мы не дрогнем, братья.

За волю кровь свою прольем 

И в миг жестокого распятья 

Казачье имя назовем.

Пусть ныне злобно рвет и мечет 

Пощад не знающий тиран,

Не унывайте — Бог залечит 

Рубцы кровавых наших ран.

Придет конец позорным пыткам,

Мы сроем виселиц столбы 

И за гонения с избытком 

Врагу заплатим в час борьбы.

Февраль 1935.

журнал «ВК»

171-й номер

стр. 1

Поход выходного дня на Кизилташский лиман

Поход нетяжелый, но песок будет в обуви постоянно. Садимся в центре Анапы на маршрутку № 106 (около Северного рынка), едем в станицу Благовещенскую до остановки Черноморская. Выходим из маршрутки и топаем в сторону степи. Справа от последних домов будет Кизилташский лиман.

У Анапы новый логотип. Вижу арбузы, виноград, море, пляж, историю, но еще есть загадочный рисунок белого цвета с розовыми полосами. Неужели сало?!

Кизилташ тоже жутко обмелел (сухое лето 2020 года). Серфинг на лимане.

Задача была поискать остатки пристани Антона Головатого 1793 года. Единственный ориентир - северо-западный берег Кизилташа. Не нашел. Еще берег Кизилташского лимана знаменит стоянкой на нем Войска князя Инала (Бат-Баян).

Над головой тучи стрекоз и комаров, лиман - комариный рай.

Степь утыкана деловыми предложениями и казачьим юмором. Вот метеорологический столб.

Казачье подворье в ст. Благовещенской

Кафе Камыши

Видно уровень воды в лимане

Тут и там остатки глинистых гор с норами и пещерками

Лох узколистный, основное дерево степной части лимана

Морская сторона Кизилташского лимана, но поход по ней выложу завтра.

все походы по краю

Ютюбный проект Кузно

Итальянцы пробуют исконно русские блюда

Итальянцы VS самые острые соусы

Примета осени. Ларьки уезжают в теплые края.

Гнат Макуха

Нэхай рэвэ червонэ морэ 

И з пивночи витэр повыва,

Нэхай пануе нич та горэ 

И лита червоная сова!

Нэхай каты побэнькэтують, —

Напьються крови и обголять 

Мий ридный край. Воны нэ чують,

Шо вже мэчамы дзвинькотять 

Уси, прыгничени комуною,

И кому ще воля та свята...

Нэхай! Нэхай! Он за горою

Замриялося — уже cвита...

Уже на сходи свитло ллеться 

И пивэнь свитову спива...

Устанэ сонце — всэ проснэться,

Заснэ ж — червоная сова.

Тоди почуемо: з краины 

Промовэ голос — «Дэнь настав!» — 

Еднаймося ж, шоб у чужини 

Нас дэнь зъеднаными застав.

Про це нэ трэба забуваты,

Як довэдэться пыты и чай!

Е в свити щастя — грих мовчаты, —

Тэ щастя: ридный мылый Край!

25 декабря 1930 года

журнал «ВК»

71-й номер

стр. 16

Речь проф. Ф. А. Щербины

     Казаки и казачки! Я пришел сюда, чтобы приветствовать вас с сегодняшним праздником и поделиться с вами короткою речью, но на тему не политическую, а, как наблюдатель, на тему, прошу извинить за жестокое выражение, шкурную. Я старый казак и нередко называют меня старейшим казаком. Может быть, это и так, ибо я живу уже 82 год, и во все годы, начиная с детских лет, был вольным казаком (не в политическом смысле, как партиец). 
     Те, кто говорят, что идея Вольного Казачества идея политическая, по-моему, ошибаются. Идея Вольного Казачества — историко-социологическая. С давних времен она жила у всех казаков. Столетия прошли, но она жила, менялась и развивалась, в зависимости от различных исторических условий; она всегда по своей природе была идеей Вольного Казачества. Сам я давно уже не занимаюсь партийною политическою деятельностью, но более 60-ти лет иду по одной и той же дороге наблюдателя, исследователя — смотрю, слушаю, наблюдаю, сравниваю, читаю, учусь и других обучаю по своей профессии.
     20 дней тому назад я приехал в Прагу из Западной Европы — из Франции и поделюсь с вами тем, что я видел, наблюдал и слышал. Виделся я с людьми различного положения, начиная с профессоров и казачьей интеллигенции и кончая рядовыми казаками. Всюду господствует мнение, что большой войны не будет. Некоторые, как вы читали и в газетах, указывают на Италию, Германию, Венгрию и большевиков, которые вынуждают к войне Францию и союзные ей народы. Но ведь и у цыгана было два сына и оба пророка: один говорил, что завтра будет дождь, а другой, что дождя не будет, и непременно один из них, как отрежет. Так и в этих гаданиях.
     Но в основе их лежат серьезные показательные факты. Всюду и все, с кем я соприкасался, боятся, что может быть, не мировая война, а серьезные частные осложнения, в отдельных государствах и краях, и что эти осложнения, которые уже намечаются, принесут людям в тех местах не меньше горя и бед, чем и бывшая война, особенно нам, эмигрантам. Вот в этом и заключается именно шкурный вопрос, когда людей принуждают в самозащите драться.
     Что же следует делать в таких случаях? Бороться и бороться дружно, объединенно за свою шкуру и за лучшее будущее. Нужно крепкое ассоционное единение. Я много лет занимаюсь вопросом об ассоциациях людей и делю их на две формы — на ассоциации интеллекта, объективной работы ума, разума, и на ассоциации массовых моральных побуждений. Представьте себе, что на нас, здесь сидящих, нагрянул отряд какого-нибудь предводителя расправы и разбойничьих насилий. Что нам предстояло делать? Бежать, но это значило бы, во-первых, отдаться в разбойничьи руки, а во-вторых, поступить не этично, против моральных правил. Нужно объединенно защищаться. Вот в таких внезапных горючих осложнениях и кроются именно причины шкурного вопроса, когда людям по необходимости приходится защищаться от насилий.
     Я был заграницей в общеказачьих станицах и дивился их простой, хотя и примитивной организации, по-казачьему, однако, типу. В целой станице у них уживаются представители самых разнообразных течений. Не знаю, может быть, они иногда спорят и даже дерутся между собою, но они живут совместною общею жизнью, как жили когда-то на родине кубанцы на Кубани, донцы на Дону, и т. д. Вот это типичные организации для самозащиты в тех мирных условиях, в которых находятся заграницей казаки. Их надо казакам усиливать и развивать на принципе родины.
     Но одних их мало для защиты в разных видах и условиях угнетаемых. Нужно вести самозащиту в таких рамках, в каких толкает жизнь угнетаемых.      Необходимо объединение подневольных национально народностей — украинцев, казаков, кавказских горцев и др. народов, борющихся, как и казаки, за свои народно-национальные интересы и за лучшие общечеловеческие идеалы жизни. Это общее историческое течение, которого не смогут приостановить никакие политические деятели противной стороны. Тут есть и выявилось уже общее тяготение. Нужно всюду и всем бороться на одном общем принципе борьбы за родину, за батькивщину. Этого требует жизнь. У казаков и украинцев, которых я видел, сжимаются уже руки в кулаки.
     Вот с этими наблюдениями я познакомился на стороне и желаю вам не войны, а дружной борьбы за свои национальные интересы и общечеловеческие идеалы мира и братства.

25 декабря 1930 года
журнал «ВК»
71-й номер
стр. 11

* * *

Стоят на трибуне Фидель Кастро, Че Гевара и Зеленский. Мимо военный парад проходит. Кастро скандирует:

 — No pa-sa-ran! No pa-sa-ran!

Че Гевара подхватывает:

 — Patria o muerte! Patria o muerte!

А Зеленский добавляет:

 — Нэ всрэ-мось! Нэ всрэ-мось! 

Макаренко П. Л.

Трагедия Казачества

(Очерк на тему: Казачество и Россия)

ЧАСТЬ V

(Апрель-ноябрь 1920 г.)

Глава XI

(цитата)

     По своему трактуя главную свою задачу — «дать народу возможность свободно изъявить свою волю относительно основных вопросов государственного устройства», ген. Врангель приказал спешно составить проект «соглашения с атаманами и правительствами Дона, Кубани, Терека и Астрахани».
     Когда этот проект был готов, Врангель по телеграфу пригласил всех атаманов прибыть в ставку в Джанкой, причем в пригласительных телеграммах атаманы не были предупреждены, с какою целью их приглашают в Джанкой.
     Съехавшихся в ставку Войсковых атаманов Врангель пригласил к себе в вагон и пояснил им, какие блестящие успехи на фронте дает тесное сотрудничество между ним и атаманами; что по политическим обстоятельствам необходимо спешно продемонстрировать перед Европой единение антибольшевистских активных сил — главнокомандующего и атаманов; что апрельское соглашение (1920 года) между ними необходимо разработать подробнее и яснее, имея в виду благо России и законные интересы и права казачества; что он, Врангель, надеется организовать на территории Польши Русскую армию; что в ближайшие дни на Кубань предполагается десант и что имеются все основания на успешное развитие там боевых операций против большевиков...
     При этом Врангель прочитал атаманам заранее заготовленный проект «соглашения» и предложил сейчас же подписать его.
     Однако, хотя Донской, Терский и Астраханский атаманы были открытыми сторонниками соглашения с Врангелем, но все же и они отказались подписать предложенный им текст, заявляя, что они и председатели правительств должны предварительно подробно ознакомиться с текстом подписываемого ими соглашения. Врангель согласился отложить подпись на самое короткое время, заявив, что он скоро прибудет в Севастополь, где и будет подписано соглашение.
     Решено было, что соглашение будет состоять из двух актов: самого соглашения и дополнительного протокола к нему, разъясняющего и детализирующего основные пункты соглашения.
     Особенно сложным было положение председателя Кубанского правительства В. Иваниса, временно исполнявшего обязанности Войскового атамана. Он знал, какую отрицательную роль в казачьей борьбе играл Врангель в 1918-1919 г.г.; он знал и то, что политические стремления Врангеля совершенно расходятся со стремлениями казачьими, нашедшими свое выражение в постановлениях Краевой Рады в 1918-1920 годах; знал он и то, что президиум Краевой Рады уже осудил апрельское соглашение Букретова с Врангелем...
     С другой стороны, В. Иванис думал, что в случае его отказа подписать предложенное теперь соглашение, избранный «фендриковской радой атаман» ген. Улагай подпишет его, выступая в роли Кубанского атамана, а В. Иваниса «изолируют в Крыму»...
     Как утверждал член Кубанского правительства доктор Ледомский, бывший в то время с В. Иванисом в Крыму, одно время у В. Иваниса была мысль не подписывать предложенного Врангелем «соглашения» (доклад Ледомского на конференции в Праге в декабре 1920 г.).
     Сам Ледомский тоже не советовал В. Иванису подписывать врангелевский текст соглашения и, не отрицая принципиальной возможности договора с Врангелем, предлагал выработать иной, приемлемый для Кубани, проект соглашения. Однако, в минуты колебаний Иваниса член Кубанской Рады С. Г. Крикун, прибывший в то время из Грузии в Крым, решительно высказался за подписание соглашения. Поведение С. Крикуна в то время не было понятным для Кубанцев, так как Крикун был известен на Кубани, как самостийник, противник Деникина-Врангеля...
     И Иванис, и Крикун думали, что подписание соглашения позволит Иванису укрепить свою власть, позволит ему сбросить с дороги «фендриковский балласт», и, став во главе десанта на Кубань, освободить ее от большевиков. А там можно будет в подходящий момент
объявить о ликвидации крымского соглашения.
     Такие соображения не имели под собой реальной почвы, так как Врангель еще перед подписанием соглашения сделал уже все для того, чтобы десант на Кубань находился в «надежных» руках (см. гл. XII).

25 июня 1938 года
журнал «ВК»
244-й номер 
стр. 9-10

Лапкин Николай

Если бы

Солнце над горою. Тени вдаль бегут.

Мысли и сомненья грудь на части рвут.

Сердце, будто б муки, боль не истерпев,

Рвется, как безумец. Душу душит гнев.

Страшно, коль бессилье сознает душа...

Если бы в могилу лечь и, не дыша,

Можно б было видеть Край родимый свой,

Я ушел туда бы, чтоб найти покой, —

Но не тот могильный, где всех прах и тлен.

Где душа утонет в мрак небытия,

А где можно верить, чувствами живя,

Что в среде казачьей больше нет измен.

Но когда настал бы час борьбы за Волю

Час расплаты страшной за Дикое Поле, —

Если Бог все знает, я его просил бы

Встать в ряды казачьи из своей могилы:

Я пошел бы в битву с теми казаками,

Что приняли б муки с радости слезами.

И на грани Степи я бы согласился

Умереть в мученьях, лишь бы взгляд мой впился

В то, что мне милее денег и побед,

То, что я не видел 19 лет.

25 июня 1938 года

журнал «ВК»

244-й номер 

стр. 4

Савицкий Андрей

В плавнях

(из записок партизана)

     Плавни! Кто знает наши Темрюцкие плавни!
     Исторические места, вроде одесских катакомб, места, где последовательно скрывались красные, «белые», потом зеленые.
     Кто передаст их красоту? Это зеркало вод, неподвижный камыш. И, однако, все-таки сидеть в них — мученье. Время летнее надвигается, а комаров тучи. Одно спасенье — ночь.
     Лица у нас обмазаны глиной, в руках винтовки, здесь же в камыше острая небольшая «байдарка». Мой друг учитель К. и я.
     У нас патроны, бутыль со спиртягой, конечно, и затрепанная книга Тараса Шевченко. Учитель смотрит на лунное небо и говорит: «У нас с вами выхода нет. Одно осталось — надо биться».
     Я знаю это. Но, что скажет человек с воли. Тот, который мне вчера назначил свидание тремя понятными словами.
     Он пришел. Мы с учителем навострили уши. Говорил он долго. Картина получилась такая: Таманский отдел занят красными плотно, российская интеллигенция, в лице городских служащих, настроена панически, кое-кто примазывается в ударном порядке. Среди казачества настроение такое, что говорить о восстании рановато. Не изжиты еще воспоминания о восстаниях недавних... Казачество ненавидит пришлую, чужую власть... Но и не надо забывать, что казачьи земли буквально залиты сейчас отборными коммунистическими частями. 
 — И все-таки наша борьба не будет Донкихотством, — сказал медленно учитель, смотря в глаза. Мы пожали друг другу руки.
     Мы стали подсчитывать свои силы, обитателей плавней. Элемент здесь был разный.  Были «одиночки», избегавшие встреч, были такие, на лицах которых было написано: «Эх, как-нибудь пересидеть, а потом, может быть, как-нибудь, где-нибудь». 
     Бойцов мы насчитали до 40 человек — казаков, верных и буквально рвущихся в бой. Но, не надо забывать, что это было только на небольшом нашем участке, зеленое же поле тянулось далеко и возможно, что мы нашли бы там много друзей. Трудновато было наладить связь и иметь подробную, столь необходимую информацию.
     Из боевой группы казаков, руководимой урядником Петром, пришел к нам делегат, восемнадцатилетний сын урядника Степа.
 — Господын сотнык — обратился он ко мне — батько вчора пиймалы красного шпиона. Просять вас и учитэля прыйты произвэсты дознание.
     Я иду с учителем. Розовое небо смеется в зеркалах воды. Покой и мир. Воздух весенний, незабываемый. Узкая тропинка, как змея крутится. Подошли к воде. Никого. Мы свистнули. Из воды вылезает голый казак, во рту у него длинный камыш. «Речной царь». «Нэ глыбоко». Мы идем по воде. Небольшой островок. Огромное дуплистое дерево посредине. Нижние ветки чуть шевелятся. Замаскированная землянка. Спускаемся. Комната. Встает с пола женщина. Жена урядника. «Милости прошу». Садимся, пьем чай (о, роскошь!).
     Урядник Петро, широкоплечий, приветливый красавец выходит к нам из другой «комнаты». Степенно пьем чай и даже с маковыми коржиками. 
 — Шпион-чекист, — говорит урядник, — Трошкы його помьялы, алэ навар з нього хороший. Збыраються большовыкы чистыть плавни. Стэпан!
     Но сын уже метнулся в другую комнату  и с торжеством втолкнул к нам связанного по рукам молодца в чекистской форме с бойким, мужицким лицом ярославца.
     Допрос чекиста дал исчерпывающую картину. Красное командование сосредоточило в Темрюке большие силы пехоты и конницы. Предполагалось пустить в плавни удушливые газы. Во главе этой карательной экспедиции стоял некто Рура. Это был бывший командир отряда красно-зеленых, в эпоху Деникина скрывавшийся в плавнях. Он знал их, он основательно изучил все наши норы и лазейки. Дня наступления на плавни чекист не мог назвать. Это вполне правдоподобно — ведь он мелкая сошка.
     Простившись с хозяином и назначив следующую встречу завтра в три часа на сборном пункте, куда соберутся все казаки, я вышел. Мгновенно сложился план. Эти сведения надо проверить. Я иду в красный Темрюк, в наш и не свой. Мой друг учитель чуть нахмурился: 
— Да, но, пожалуй, если это необходимо, быть может, я бы пошел.
Это уж слишком. Учителя знали все. Я же молодой офицер, имел сравнительно мало знакомых. 
— Но, все же, конечно», — читал мои мысли учитель, — «знаете, кто не нужно, того и встретите.
     Иду! Остался позади друг, бегут плавни, тускнеет позади гора, известная под названием весьма странным — Фигура.
Как я приблизился к городу, как очутился в городском саду вечером, об этом я не расскажу, это, пожалуй, заинтересует рьяных слуг красной диктатуры, обслуживающих Кубанское Г.П.У., что не входит в рамки настоящего рассказа. 
     Я был в военном. И едва я с наслаждением откинулся на скамейку в тенистой и темной (вот то прелесть!) алее, как на главной дорожке показались три фигуры, олицетворяющие власть в старом, казачьем городе.
Это был высокий, плечистый царский унтер-офицер Рура, стройный эстонец Гитис и председатель ЧК, толстая обрюзгшая фигура — Квашнин, раньше служивший филером в московском охранном отделении. 
     С приходом начальства закипело веселье. Со всех сторон появились коммунистические девы в алых косынках, кавалеры чекисты и щеголевато одетые молодцы в «хаки». Невидимый оркестр грянул неизбежный интернационал. Я не видел ни одного казачьего лица. 
 — Вы, товарищ, тоже из Тамбова? — спросила вдруг меня одна коммунистическая дева со следами известной болезни на запудренном лице. 
Я приветливо улыбнулся. Мои документы были столь же современны, как ясен был недуг этой весьма забракованной феи. 
 — Нет, я местный.
 — А я думала, вы курсант, они такие славные товарищи.
     Начался глупенький разговор, во время которого я узнал легко и просто, что в карательную экспедицию входят тамбовские курсанты, среди которых есть жених ее Миша Яновский, за которого она страшно боится, так как завтра ночью сами знаете, что будет (только тише), а эти зеленые казаки, такие звери, стреляют во всех.
     В общем, я едва отделался от нее, ведь разговор уже принял иную фазу, она стала зондировать меня, а я, зная, что российские коммунистки умело совмещают функции уличных дев с функциями сыщиц, отправился разыскивать моего тоже «друга» и очутился через час в плавнях.

* * *

     Да, это не была война! Охота на людей. Бешенная, беспощадная. Облако удушливого газа ползло по плавням, не причиняя вреда принявшим меры казакам. Через полчаса показались темные цепи людей. Блестели штыки. 
Несмотря на наш неожиданный огонь, на то, что они гибли сотнями, цепи все увеличивались и росли, как дьявольская сила — их было две дивизии.
     Сила солому ломит. Больно писать, чувствовать это. А как ведь дрались казаки! Утро было серое с золотым. Я лежал у ивы. Глаза то открывались, то закрывались. Липкая холодная рука тронула мою шею. 
 — Ты будешь жить, поклонись же всем кубанцам,— шептал мне голос учителя, — скажи им за вольность казачью, за вильнэ козацтво.
     С трудом я посмотрел на него. Кровь заливала его белую рубашку, он лежал рядом со мной, и тонкое лицо его улыбалось последней мечте. Что-то черное наклонилось над ним. Какая-то вуаль задернула мое лицо. Сколько я пролежал, так и не знаю. Опять пришла ночь... Я пополз к воде, приподнялся на локте, слушая. Какой-то шум пробежал по плавням. Оживали они. Слышались стоны. Крик «Степа» и ответное «батько, мама». Да, есть еще живые. 
     Шуршит высокий камыш. В отравленном воздухе ползет тихий стон...
С трудом я пополз по плавням. И какая радость золотая залила душу, когда я увидел живого Степу, его отца и двух казаков. Казачество неистребимо. Казачество — живая идея вольности и борьба с кровавыми тиранами.
     На окровавленной родной земле, в зарослях камыша, истоптанного тяжелыми солдатскими сапогами, я слышал дыхание векового сердца свободолюбивого казачьего народа... 
     Этого нигде, никогда забыть нельзя.

25 августа 1929 года
журнал «ВК»
41-42-й номера 
стр. 2-3

Стая чаек пролетела.

Хуже немцев.

Столько счастья сразу.

Ах ты степь широкая. Грузинский хор Диэло, Акапелла, Музеон

Ю-туб канал ВЕК - Поехал казак на чужбину

Ю-туб канал ВЕК -Как во славном городе

Испанский перевод известной песни про Стеньку Разина и княжну. Ну, очень, очень, очень вольный перевод. Что именно переводчик пил или курил во время перевода песни история умалчивает.

Волкова М. В.

Ермак-покоритель

Вою ночь не спал и крепко думал думу,

Он стал другим, себя он перерос:

Под внешней неприступностью угрюмой

Неведомое новое зажглось!

Не так давно искатель приключений,

Не так давно «разбойник» удалой,

Он из низов на высшие ступени

Поднялся здесь — правитель и герой!

Он прожил век в погоне за добычей,

А ныне в нем — лишь доблесть и закон.

Душе дано спокойное величие,

Уму дано проникнуть вдаль времен...

Тоска-печаль припала к изголовью,

Глаза горят, бессильные уснуть.

Проходит все... но подвиг вписан кровью,

И труд трех лет другим откроет путь!

Омыты все былые  «злодеянья»,

Он может жить свободно, не таясь:

Среди князьков, к нему ползущих с данью,

По царской воле он — Сибирский князь.

Всю ночь шатры свирепо треплет буря,

На ветхий холст струями льется дождь — 

В одном из них, крутую бровь нахмуря,

Глядит во тьму забытый всеми вождь.

Среди врагов, в глухой стране затерян,

Подмоги ждет и не дождется он!

Забот не счесть, и каждый шаг неверен,

И смерть в степи, грозит со всех сторон.

Коль смерть, так смерть: она — сестра победам,

Воитель с ней в боях — плечом в плечо!

Сомкнулся круг... но час еще неведом

И мужество казачье горячо...

Что жизнь дала? — Улыбки были скупы...

Ни близких нет, ни милых сердцу мест...

И жаль, так жаль, что вот нельзя нащупать

Под панцирем нательный, медный крест!

Что жизнь дала? Набеги и скитанья,

Походы, власть, бунты в своих рядах

И, как венец, последнее познанье

Тщета всего, клонящее во прах...

Что мог свершить, свершил он, Бог — свидетель!

С ним только горсть сподвижников — не рать;

Но весть о нем прослышится на свете,

Исполнен долг... и можно умирать!

Тянулась ночь... Выл ветер неустанно...

Взрывался гром, шум битвы превосходя...

А враг кругом подтягивался к стану,

И Рок уже подстерегал вождя!

Ленивов А. К.

Галерея казачьих писателей

Том 1

стр. 35-36

Волкова М. В.

Землепроходцы

Закрыв глаза, я вижу их

В угрюмых шрамах боевых,

Таких могучих и суровых...

Их поступь звонко тяжела,

На лбу забота залегла,

Но ищет взгляд просторов новых...

Силен и верен взмах руки,

Прямые плечи широки,

Скупы слова, улыбки редки.

Вояки с ног до головы — 

Они все были таковы, 

Во тьме исчезнувшие предки.

За доблесть дел, за горечь ран

Им песни не слагал баян:

Их славный путь прошел украдкой.

Лишь в старой записи порой.

Про подвиг чей-нибудь лихой

Расскажут сдержанно и кратко...

Манил восток!  Сияли льды...

Влекли звериные следы

В тайге загадочно-дремучей...

В засадах ждал раскосый враг,

Но шли они — за шагом шаг — 

Ничем неотвратимой тучей

С равнин родного Иртыша

Все дальше-дальше, не спеша.

По диким странам, без дороги

Несли победу казаки,

И вырастали городки,

И мрачно щерились остроги.

В забытых малых крепостцах,

Преодолевши женский страх,

Казачки век свой коротали...

Глубоко прятали печаль,

Мужей напутствовали вдаль

И не дождавшись, умирали!

У них была прямая цель:

Искать неведомых земель,

Терпеть тоску полярной ночи.

Блуждать, где не был человек,

И к берегам Сибирских рек

Влачить дощаники и кочи.

Застывших мамонтов стада

Они встречали иногда

В печальном неживом просторе.

И колыхало смельчаков

Средь грозно наплывавших льдов,

Студеное седое море...

Чутьем весенних птичьих стай

Нашли они Даурский край,

Где виноград обнялся с дубом.

И шелк Амурских соболей

В подарок слали для царей.

С тысячелетним «рыбьим зубом».

Был туг и медлен ход веков,

И вот руками казаков

Разрушен заговор природы.

И груды нетронутой земли,

Что тишь с безлюдьем берегли,

Одели ласковые всходы,

Давно покорны дикари,

Везде, куда ни посмотри,

Все тонет в сытости и мире.

И медный православный звон

Гудит-летит со всех сторон,

По русской ставшею Сибири.

Прекрасна юная страна,

Глядит в грядущее она,

Но сказ времен о ней неведом.

Ее узнать и впрямь и вкось

Лишь в трех столетьях удалось

Моим неутомимым дедам.

Они стреляли, хмуря бровь,

В несчетных стычках лили кровь,

Они рождались, чтоб бороться.

И в строгой ревности своей

Обогатили трон царей

Безвестные землепроходцы.

Ленивов А. К.

Галерея казачьих писателей

Том 1

стр. 37-38