Михаил Сергеевич Тимченко

(станица Сергиевская Кореновского района)

 

ОХОТНИЧИЙ СЕЗОН

 

Об охоте еще в старые времена очень много написано и расписано. Как-то встретил на странице архивного документа за 1892 год: «охотники — народ особый, складу обычно не худого и средственного, характер имеют весьма беспокойный, особо перед началом сезона и во время оного, в большинстве добродушные и подельчивые, со всеми живут согласно. Случается, что хмельных напитков напиваются по часту, но в основном до того или далеко после и тогда наполненные веселым нравом, становятся словоохотливыми рассказчиками».

Сегодня стоит добавить, что охотники по-прежнему считаются народом особым, а поэтому состоят на особом поштучном учете как в охотсоюзе, так и в милиции и раз в пять (почему-то именно в пять) лет своим столпотворением в районной поликлинике, добыв целую кучу чересчур различных и высокооплачиваемых справок, завершают свои мытарства в той же милиции, доказав конституционное право называться таковым...

Обычно с января до самого яблочного Спаса в станице спокойно... Потом иногда, мимоходом, между прочим, при встрече:

— Ну, шо? Скоро, не чув?

— Та кажуть, числа с пятнадцатого - двадцатого, не раньше...

— Ну и, слава Богу, хай все успокоится и подрастае...

Тем временем начинаются заготовка боеприпасов, поиск патронташей. Кое-кто вдруг вспоминает, что надо почистить свой дробовик, оставленный где-то в тайнике после прошлогодней охоты. Идет выбор и тренировка подсадных крякух. У кого есть — поглаживают загривок гончего пса:

— Скоро, дружок, скоро...

Хотя собаки, признаться, у наших охотников скорее для моды, чем для охоты, они с удовольствием бросаются в осеннюю воду, выскакивают на берег с добычей, и задача хозяина — успеть добежать и отнять крякуху. Не успел — одни перья останутся. Перепелки — те глотаются целиком, как благодарность себе за сделанную стойку перед выстрелом. Гончие натаскиваются на зайца особо. Но мне ни разу за свою жизнь не приходилось услышать хотя бы о единственном случае, когда четвероногий друг и помощник завернул того зайца на хозяина. Обычно он поднимает ошалелого зайца, который сам выбирает противоположный от охотника маршрут и гонит его по камышам и балкам, по окраинам соседних хуторов и станиц и отощавший через дня два-три находит свой дом. А большей частью отдохнувший и сытый в тот же день под вечер, облизываясь, дружелюбно повиливая хвостом, торжественно встречает своего уставшего хозяина.

Год на год не приходится. Но все-таки закономерность прослеживается. Охотников много — дичи нет. Когда дичи много — охотникам некогда… Чтобы как-то быть с добычей тем, кто вышел в степь впервые и видел того зайца лишь в детстве на страницах «Букваря» или «Родной речи» (обычно это устраивается для высокопоставленного начальства) — годится обычный домашний коричневый кролик. Высади такого где-нибудь на зеленях да еще не одного, и будет бедняга после каждого выстрела отскакивать с перепугу чуть в сторону, пока и уши не поотбивают...

В этом году впервые у нас в порядке охотничьего эксперимента попробовали привязать в лесополосе подсадного, замухрыженного, черномазого подсвинка в надежде на то, что убегающие от наводнения в соседних районах кабаньи выводки услышат мирное похрюкивание своего культурного сородича, соберутся вокруг, и тогда десять пар стволов со специально отлитыми жаканами решат судьбу намечаемой встречи. Но страдающий от одиночества поросенок, учуяв что-то неладное, решительно перегрыз веревку и вместо того, чтобы бежать через поле на свою родную акционерную ферму, где его выкупили специально для этого мероприятия, юркнул в густую середину лесополосы и замелькал между деревьями по направлению к Медведовской, под грохот оружейной канонады ловко обошел выставленные охотничьи кордоны и, когда казалось, что вложенные в него деньги потеряны — кем-то выпущенная вдогонку пуля остановила беглеца.

Последние дни перед открытием — как перед великим сражением. Нервы на пределе, пропадает сон, перед глазами камыши, темно-зеленые ковры ряски, клубы стелющегося тумана, ранняя бодрящая прохлада на осенней зорьке. Это надо почувствовать и пережить!

Накануне обязательно собирается общестаничное охотничье собрание, на котором подробно уточняется в очередной раз: что и как, где и на кого, чем и с кем, когда и сколько, на какие и почему, кто и за кем?

Поскольку почти у каждого охотника по несколько ружей — даются последние рекомендации насчет калибра, пыжей и величины заряда в зависимости от сложившейся в этом сезоне жирности перепела, кряквы, чирка или лысухи и пробиваемости заячьего пуха...

Рассказывают, что последние годы у нас замечено два заячьих вида — гончаки, которые мотаются обычно вдоль лесополосы. Они крупные, задние ноги длинные, шерсть более серая, жиру на палец по брюху и степовые середняки, обитающие от лесополосы метров за двести в середине поля. Они более коренасты, пошустрее, бегают туда-сюда, вдоль и поперек. Если для этих и нулевки хватит, то по гончакам надо бить тремя нулями и не меньше... Иначе как одуванчики, пух слетает, и обнаженный гончак, вытаращив глаза, обязательно уйдет или в сторону откормсовхоза, или рванет с перепугу, без остановки на Платнировскую... Таких видели в ноябре на трассе под Журавкой, организованно уходивших в Новоберезанский заказник...

Поговаривают, что есть и еще один вид, который днем беспробудно спит, а ночами любит выделывать кренделя под светом фар среди ночи, умело уходит от ружейных залпов и выводит «Ниву», ВАЗ или любую модель «жигулей» на торчащие гидранты оросительной системы или затянутые илом распределительные колодцы, а то и на каналы открытой системы. И тогда — поутру, как после боя — согнутые гидранты, разбитые радиаторы и передки, оборванные задние мосты и колеса, лежащие и торчащие в тех самых каналах, как в противотанковых рвах, остывшие автомобили... Спешат сюда тягачи, сварки, люди... После этого себестоимость заячьего мяса значительно увеличивается... Заяц, хотя по природе и трус, но охотиться любит!

На собрании обычно в порядке согласования формируются степные команды и ежегодная экспедиция на кабана в горы Горячего Ключа, которую обычно возглавляет станичный атаман. Учитывая серьезность кабаньей охоты, определяется самый отчаянный охотник, которого рассвирепевшее кабанье стадо в азарте может догнать до сухой груши на окраине лесной просеки, а он уже наверху без передыха на всю горячеключевскую округу мог бы заорать не своим голосом:

— Брааатья-ааа! Воны тут! Давайте так, шоб сразу всих и в попад!

Обычно уже на следующий день после собрания возле хлебных ларьков на рынке:

— Вы чулы, шо охотники собирались?

— Ни, а шо?

— Та внучок Федосия Горобца вроде так сказал: «Ну шо, давайте посоветуемся. В позапрошлом году на открытие охоты взяли на каждого по бутылке — приехали без ружжей. В прошлом — по две — пришли пешком, без автобуса, Як поступим в цем году? Есть предложение — взять по три, ружжа не брать и с автобуса не вылазить!»...

Конечно, хохот долго не стихает. На то она и охота, чтобы смеяться, а когда люди смеются — они дольше живут...

И уже потом, после собрания, можно отправляться на чем угодно и куда угодно... Бывает, когда сборы закончены, женский голос вдогонку:

— Мыкола! Ты уже поихав, а патроны на шо мини оставыв?!

— Возвращаться не буду, а то ны повызэ!

Как-то наши охотники после долгих споров решили, что едут «на Албаши». Для домашних это звучало загадочно-таинственно и произносилось шепотом «на Албаши». Было в этом слове какое-то незнакомое созвучие, вроде названия далекого американского штата возле Миссисипи, где водятся крокодилы, обезьяны и настоящие попугаи. Поэтому провожали, как в армию; и грустно, и радостно! На самом деле тихая, всегда спокойная речка Албаши, протекающая в стапятидесяти километрах от Кирпилей, так и не дождалась сЕргиевских стрельцов. Они стали лагерем невдалеке от своей родной станицы, на уютном полуостровке, окруженном зарослями высокого камыша... Так было задумано!

Проходит день, два... Жёны охотников одна другую спрашивают:

— Ну як твий охотнык, шо прынис?

— Та вин на Албашах!

— А-а-а?!

А перед обедом у магазина малыш дергает за подол юбки:

— Мамко, мамко, глянь — наш батько с дядьком Алешкой водку поныслы в машину.

— Замовчи! Цэ тоби показалось! Воны на Албашах!

— Та ни, мамко, дядько може и ны Алешка, а батько — наш, — не унимался малыш.

Это когда идет сезон на утку. А вот когда идёт охота на перепела, то на вопрос: «Дэ був ночью?», обычно растерянно: «Дэ, дэ? На засидки!»

Можно непременно догадаться, что это означает, но тут одной фантазии мало... На зайца, оно все понятно; мороз, обязательно снег и луна, скирда люцернового сена, заяц и ты, один на один... А в августе, когда все в степи живет теплом, цветет и пахнет высокий травостой, длинные валки недоспелой травы, яркозвездное небо, перепоясанное туманностями млечного пути и тут внизу, на земле, непонятно откуда цвёхает: «спать пора, спать пора...» — объяснить, что такое перепелиная засидка, становится довольно сложно.

Разборка продолжается зачастую не одну неделю, а иногда заканчивается тем, что кто-то той самой перепелке оконные ставни и забор обольет дегтем на память о той ночной охоте…

Завтра поутру начнется, а уже под вечер на этот раз в расчищенном проеме лесополосы, что в сотне шагов от глубокой балки с ее широкими плесами, впадающую в Кирпили — длинные столы, на которых разложены домашние припасы: тут и кружочки домашней колбасы, и ковбык, обязательно сало и вареники, копченые окорока и домашние утки, караси и судаки, пожаренные тут же накануне на переносной газовой печке, обилие всяких овощей, воды, пива и дальше по степени увеличения градусности для тех, кому можно и без ущерба...

Однотонно тарахтит передвижной электрогенератор, освещая двумя лампочками этот проем, защищенный от сквозняка с трех сторон брезентовыми пологами, попахивает дымком от мигающих углей притушенного костра, создавая особый неповторимый домашне-степной уют для этих людей...

Когда все готово, обычно самый старый охотник открывает застолье:

«Ну, шо, братья, будемо здоровеньки! Счастье нам, Боже! Дай, Господи, шоб и тэ було горазд и тэ добре! Та пошлы, Боже, цей празднык провесты, та и другого дождаться! Нехай легонько згадается усим нашим родычам! Будьте здоровы, кушайте на здоровье!»

Разноголосый гомон поспешно затихает, и кто-то решительно, поймав паузу, начинает: «Распрягайте, хлопцы, конив...» Потом их снова «запрягают» и без остановки с гиком переходят на строевую «Ой, при лужке, при лужке...» И уже далеко за полночь, намаявшись от этой подготовки, охотники расходятся по машинам, чтобы вздремнуть пару часов до той самой долгожданной первой зорьки... Умолкает движок электрогенератора, и вся округа в причудливых застывших тенях, залитая ярким лунным светом, отдыхает в ночи.

После той зорьки все то, что не успело подняться с воды и упало с неба, сносится в общую кучу, общипывается, варится, жарится и съедается без остатку.

Порожняком, слегка уставшие, гордые и счастливые, охотники возвращаются в станицу. Угощать родычив и домашних они будут в другой раз.

Постепенно тех разов становится все меньше и меньше... Поскольку перепелка по общим затратам превышает рыночную стоимость домашней утки, дикая — увесистого откормленного предновогоднего гуся, а заяц стоит хорошего индюка — в охотничьих домах все чаще возникают споры и сумятицы. И хотя совсем недавно, на открытии сезона, уже после того, когда веселый нрав откуда-то изнутри распирал души и по какому-то особому родственно-казачьему чувству охотники вспоминали своих прапрадедов «яки променялы своих жинок на тютюн да люльку» и вроде с ними вышагивая сегодня «по-пид горамы та долынамы.» особо старательно выспивувалы «Мэни с жинкой не возыться» все заканчивалось тем, что «як батько сказав, так по-матэрыному и будэ».

И тогда день на охоту выделяется батькам лишь изредка, как великодушное поощрение за примерное поведение. А отметить начало и конец охотничьего сезона им никто не может помешать. Так было при наших дедах, так есть сейчас и уверен, так и будет всегда.