4-я часть
Владимир Куртин
Осколок
И почему, вспоминая тебя, какою ты была в тот вечер, когда я впервые увидел тебя, я не могу отделить твоего образа от того, какою была ты в гробу с белыми астрами! Не видал ли я его уже тогда, в первый момент нашей встречи?..
И право же, я не знаю, когда ты была прекраснее. Тогда ли, когда вошла в ресторан и глаза в глаза, душа в душу встретилась со мною, а на лице твоем сразу отразились все волнения и чувства врасплох застигнутого сердца, а глаза... большие глаза, цвета темного бархата, зажглись, заискрились, точно две звезды лучистые, и улыбкой росистого утра блеснули зубы... Или тогда, когда ты лежала в белом с золотыми кистями по углам гробу, точно кружевами брачного ложа, покрытая белыми астрами...
И тогда лицо твое не было — мертвое. О, нет! Это было лицо уснувшей богини.
Даже врачи заметили это. И пять долгих дней и пять ночей пытались пробудить тебя...
* * *
Я сидел за столиком со своей квартирной хозяйкой, Анной Павловной. Рассеянно слушал ее анекдоты из жизни старых дев и, по обыкновению, пытливо смотрел на входящих. Через запотевшее окно видел мелькавшие фигуры гуляющих на улице, слышал, как громко и весело отряхиваются в прихожей от снега; видел, как поворачивалась дверная ручка. Потом открывались двери...
* * *
Ах, ну зачем эти две слезы, что колеблющейся пленкою покрыли глаза мои?.. Еще и еще... Что это?.. Я плачу?..
* * *
Говорят, время — лучший доктор. Не знаю. У меня оно ничего не излечило. Ничего!.. А может быть и это протест? Глупый, бесполезный протест человека?..
А хотел ли бы я, чтоб этого не было? Чтобы не было ни нашей пятимесячной жизни, ни этих пятилетних страданий?..
О, нет, тысячу раз нет! — Готов сколько угодно раз родиться, прожить сколько угодно жизней, даже таких, как вот эта, и столько же раз умереть, чтобы только испытать еще раз то, что испытал я в тот вечер.
Ты вошла. И первый твой взгляд, первые лучи твоих глаз ударили меня по сердцу и, без мыслей, точно подкошенный я опустился на стол и как во сне прошептал:
— Вот пришла жена моя.
Анна Павловна с удивлением посмотрела на меня.
— Владимир Алексеевич, что с Вами?.. Ведь это Борецкая. И на днях ее свадьба с доктором В.
— Ах, какая ерунда, — подумал я. — Какая ерунда. Это — моя жена...
Я никого не видал около тебя. Как будто все и все куда-то вдруг исчезло. Как исчезают звезды и месяц при первой улыбке солнца. Потом уже я увидел около тебя капитана Вортынского. Он вопросительно, недоумевающе смотрел то на тебя, то на меня... А я?.. Разве же я мог ожидать дольше?.. Медленно поднялся и пошел к тебе. Ближе и ближе. Вижу только свет глаз твоих. Взял тебя за руку. Ты что-то сказала ... И сразу я вспомнил жаркую долину Огнота, высоты Чолик-Симана, Михал Михалыча, «Сон негра»...
— Да, это я, — тихо, ласково ответила ты.
А что сказал тебе я?.. После ты говорила, что это были не слова, а стон — страстный, молящий и вместе повелевающий... Потом я почувствовал на себе сверлящий взгляд капитана Вортынского и овладел собой. Но не выпустил твоей руки...
С таким неоспоримым правом подошел я к тебе, взял тебя за руку, что даже и не подумал, зачем около тебя этот Вортынский. А он, кажется, и вошел с тобою. Я знал его давно. Но никогда мы с ним не были друзьями. А теперь (я это чувствовал) мы были уже врагами...
А разве я тебя спросил когда-нибудь, зачем он был с тобой?..
Нет, я этого никогда не спрашивал.
* * *
Ужинали втроем. Пили вино. Ты была не то чтобы весела, но как-то радостна. Твое настроение передалось и мне. И я сам не знаю, откуда, вдруг, у меня нашлось столько острот и забавных анекдотов, слушая которые, ты так звонко смеялась, что даже за другими столами улыбались и кивали в нашу сторону. Вортынский был мрачен. Но это только полнее оттеняло наше веселье. Что мне было до какого-то Вортынского? Упивался музыкой твоего голоса, вспышками смеха. Плохо понимал, что ты говорила. Но как говорила — не забуду никогда...
* * *
Была чудная, морозная ночь. Одна из тех ночей, которыми так редко дарит нас наша южная зима. Под ногами хрустел и искрился снег. На лицо садились редкие, будто заблудившиеся пушинки. Чуть-чуть щипало за уши. У подъезда ресторана длинной вереницей стояли санные извозчики.
— Лихач! — громко крикнул я.
— Есть! — отозвался в темноте густой бас. Звякнули колокольчики, и к подъезду подкатила тройка.
— Тройка! — закричала ты, захлопав от радости руками.
— Эх, барин... Катывали когда-то в Нижнем господ ... благодарны были ... прошли золотые денечки... Ну да, авось, и теперь не подгадим, — басит ямщик, закрывая нам ковром ноги.
— Эхма!
Взвизгнули полозья. Качнуло на повороте. И — понесли; полетели...
— Гей, берегись! — Крикнул ямщик, осаживая немного лошадей, И на момент я увидел переходившего улицу пешехода. Мне показалось, что это был капитан Вортынский. А ты в этот момент еще крепче прижалась ко мне.
* * *
Мы тогда мало говорили. Лишь крепче прижимались друг к другу. Слушали свист встречного ветра, звон колокольчиков, чёткое ёканье подков о накатанную дорогу. За городом мело. Точно атакующие войска, то залегая, то поднимаясь, бежали по необозримому полю цепи фантастичных, снежных облаков, — сшибались, отступали, сворачивались в колоны и опять наступали. Становилось холодно. Я снял с тебя шляпу и покрыл своим башлыком твою курчавую, коротко остриженную головку. В нем ты была еще прекраснее, чем в своей «тулеечке»...
Я, собственно, не знаю, так ли называлась эта твоя тёмно-коричневая шляпка с небольшими прямыми полями, но, когда ты у меня, бывало, спрашивала:
— Володя, какую мне надеть шляпку?
Я обычно отвечал:
— Надень «тулеечку!»
Мы вернулись поздно. И когда в морозном воздухе в последний раз прозвучал перезвон колокольчиков отъехавшей тройки, жадно потянулись друг к другу и слились в первом поцелуе...
* * *
(продолжение следует)
Календарь альманах Вольного казачества на 1930 год
стр. 222-242
Владимир Куртин
Осколок
И почему, вспоминая тебя, какою ты была в тот вечер, когда я впервые увидел тебя, я не могу отделить твоего образа от того, какою была ты в гробу с белыми астрами! Не видал ли я его уже тогда, в первый момент нашей встречи?..
И право же, я не знаю, когда ты была прекраснее. Тогда ли, когда вошла в ресторан и глаза в глаза, душа в душу встретилась со мною, а на лице твоем сразу отразились все волнения и чувства врасплох застигнутого сердца, а глаза... большие глаза, цвета темного бархата, зажглись, заискрились, точно две звезды лучистые, и улыбкой росистого утра блеснули зубы... Или тогда, когда ты лежала в белом с золотыми кистями по углам гробу, точно кружевами брачного ложа, покрытая белыми астрами...
И тогда лицо твое не было — мертвое. О, нет! Это было лицо уснувшей богини.
Даже врачи заметили это. И пять долгих дней и пять ночей пытались пробудить тебя...
* * *
Я сидел за столиком со своей квартирной хозяйкой, Анной Павловной. Рассеянно слушал ее анекдоты из жизни старых дев и, по обыкновению, пытливо смотрел на входящих. Через запотевшее окно видел мелькавшие фигуры гуляющих на улице, слышал, как громко и весело отряхиваются в прихожей от снега; видел, как поворачивалась дверная ручка. Потом открывались двери...
* * *
Ах, ну зачем эти две слезы, что колеблющейся пленкою покрыли глаза мои?.. Еще и еще... Что это?.. Я плачу?..
* * *
Говорят, время — лучший доктор. Не знаю. У меня оно ничего не излечило. Ничего!.. А может быть и это протест? Глупый, бесполезный протест человека?..
А хотел ли бы я, чтоб этого не было? Чтобы не было ни нашей пятимесячной жизни, ни этих пятилетних страданий?..
О, нет, тысячу раз нет! — Готов сколько угодно раз родиться, прожить сколько угодно жизней, даже таких, как вот эта, и столько же раз умереть, чтобы только испытать еще раз то, что испытал я в тот вечер.
Ты вошла. И первый твой взгляд, первые лучи твоих глаз ударили меня по сердцу и, без мыслей, точно подкошенный я опустился на стол и как во сне прошептал:
— Вот пришла жена моя.
Анна Павловна с удивлением посмотрела на меня.
— Владимир Алексеевич, что с Вами?.. Ведь это Борецкая. И на днях ее свадьба с доктором В.
— Ах, какая ерунда, — подумал я. — Какая ерунда. Это — моя жена...
Я никого не видал около тебя. Как будто все и все куда-то вдруг исчезло. Как исчезают звезды и месяц при первой улыбке солнца. Потом уже я увидел около тебя капитана Вортынского. Он вопросительно, недоумевающе смотрел то на тебя, то на меня... А я?.. Разве же я мог ожидать дольше?.. Медленно поднялся и пошел к тебе. Ближе и ближе. Вижу только свет глаз твоих. Взял тебя за руку. Ты что-то сказала ... И сразу я вспомнил жаркую долину Огнота, высоты Чолик-Симана, Михал Михалыча, «Сон негра»...
— Да, это я, — тихо, ласково ответила ты.
А что сказал тебе я?.. После ты говорила, что это были не слова, а стон — страстный, молящий и вместе повелевающий... Потом я почувствовал на себе сверлящий взгляд капитана Вортынского и овладел собой. Но не выпустил твоей руки...
С таким неоспоримым правом подошел я к тебе, взял тебя за руку, что даже и не подумал, зачем около тебя этот Вортынский. А он, кажется, и вошел с тобою. Я знал его давно. Но никогда мы с ним не были друзьями. А теперь (я это чувствовал) мы были уже врагами...
А разве я тебя спросил когда-нибудь, зачем он был с тобой?..
Нет, я этого никогда не спрашивал.
* * *
Ужинали втроем. Пили вино. Ты была не то чтобы весела, но как-то радостна. Твое настроение передалось и мне. И я сам не знаю, откуда, вдруг, у меня нашлось столько острот и забавных анекдотов, слушая которые, ты так звонко смеялась, что даже за другими столами улыбались и кивали в нашу сторону. Вортынский был мрачен. Но это только полнее оттеняло наше веселье. Что мне было до какого-то Вортынского? Упивался музыкой твоего голоса, вспышками смеха. Плохо понимал, что ты говорила. Но как говорила — не забуду никогда...
* * *
Была чудная, морозная ночь. Одна из тех ночей, которыми так редко дарит нас наша южная зима. Под ногами хрустел и искрился снег. На лицо садились редкие, будто заблудившиеся пушинки. Чуть-чуть щипало за уши. У подъезда ресторана длинной вереницей стояли санные извозчики.
— Лихач! — громко крикнул я.
— Есть! — отозвался в темноте густой бас. Звякнули колокольчики, и к подъезду подкатила тройка.
— Тройка! — закричала ты, захлопав от радости руками.
— Эх, барин... Катывали когда-то в Нижнем господ ... благодарны были ... прошли золотые денечки... Ну да, авось, и теперь не подгадим, — басит ямщик, закрывая нам ковром ноги.
— Эхма!
Взвизгнули полозья. Качнуло на повороте. И — понесли; полетели...
— Гей, берегись! — Крикнул ямщик, осаживая немного лошадей, И на момент я увидел переходившего улицу пешехода. Мне показалось, что это был капитан Вортынский. А ты в этот момент еще крепче прижалась ко мне.
* * *
Мы тогда мало говорили. Лишь крепче прижимались друг к другу. Слушали свист встречного ветра, звон колокольчиков, чёткое ёканье подков о накатанную дорогу. За городом мело. Точно атакующие войска, то залегая, то поднимаясь, бежали по необозримому полю цепи фантастичных, снежных облаков, — сшибались, отступали, сворачивались в колоны и опять наступали. Становилось холодно. Я снял с тебя шляпу и покрыл своим башлыком твою курчавую, коротко остриженную головку. В нем ты была еще прекраснее, чем в своей «тулеечке»...
Я, собственно, не знаю, так ли называлась эта твоя тёмно-коричневая шляпка с небольшими прямыми полями, но, когда ты у меня, бывало, спрашивала:
— Володя, какую мне надеть шляпку?
Я обычно отвечал:
— Надень «тулеечку!»
Мы вернулись поздно. И когда в морозном воздухе в последний раз прозвучал перезвон колокольчиков отъехавшей тройки, жадно потянулись друг к другу и слились в первом поцелуе...
* * *
(продолжение следует)
Календарь альманах Вольного казачества на 1930 год
стр. 222-242
Комментариев нет:
Отправить комментарий