2-я часть (окончание)
Гейман А.А.
Судьбу осы испортили
(Кубанская старина)
Приехав как-то в Ставрополь и разослав настрелянную дичь по знакомым, я сидел в гостях у воинского начальника. Это был большой барин из прогоревших гвардейцев, красивый, холеный, полный мужчина лет 45-ти. Носил он всегда белоснежные кителя, широкие вверху и узкие внизу шаровары и ботинки со шпорами.
Помимо любезности самого полковника и его отменно доброй и ласковой супруги - привлекали меня в этот дом особенно две его дочки. Этаких два ангела, лет этак 17-18; особенно младшая — Верочка. Сильно кружилась моя голова буйная когда, бывало, взгляды наши встречались.
Чтобы проверить и себя и ее я вот что, бывало, проделывал. Узнаю, например, что барышни будут в какой-нибудь вечер на балу в клубе, что ли; приду раньше их, заберусь куда-нибудь за растения погуще и выжидаю. Вот появляется мамаша, а за ней и обе дочки. Старшая входит медленно и рассеянно смотрит вперед, а Верочка — войдет и быстро этак начнет искать кого-то глазами по всей зале. Ищет, ищет, сдвинув бровки, и вдруг нашла меня и вся просияла! И бровки разгладились, и улыбка по всему телу разлилась! Ну, как вы думаете? Не мог ли я думать, что вот эта то Верочка и есть судьба моя?
За ужином подали уток.
— Ну, где вы, Игнат Максимович, уток этих такую прорву добываете? — Спрашивает меня полковник.
— На озере, в нашей станице, — говорю. — У нас их там как грязи, как хвастает мой компаньон Еська.
— Какой такой Еська?
Рассказал. Много смеялись.
— Ну, я к вам соберусь как-нибудь на охоту. Ведь и я любил это дело когда-то.
— Прекрасно, — говорю. — Теперь и время как раз. Убьете — нет ли, а настреляетесь всласть.
Чудесно провел я этот вечер и, счастливый, полный сладостных надежд, на утро укатил в станицу.
Прошло недели две; я уже забыл, что полковник собирался приехать ко мне на охоту, как вдруг, в воскресение, рано утром налетел ко мне и сам он, в щегольском фаэтоне, в своем белоснежном кителе, с патронташем и двустволкой.
Попили чаю и на озеро. Еська уже давно был на мониторе.
Утру румяному, под стать, и я и мой гость были в радостном настроении. Сели в лодку, едва сдвинулись с берега. Однако монитор наш, никак не ожидавший такой чрезмерной нагрузки, сразу сильно осел и потек по всем швам, а при всяком резком движении кого-нибудь из нас, «Олгаъ» давала опасный крен то на одну, то на другую сторону. Мой Еська не только не ожил, по обыкновению, на озере, но смотрел не то растерянно, не то виновато. И я, и гость тоже притихли. Очевидно — долго ездить по озеру, да еще стрелять на оба борта, при таких условиях, дело было рискованное.
— Вези, Еська, на островок, — вспомнил я.
В гуще камыша на озере был островок. В дождливое лето он тоже был под водою, но в засуху — выдавался из воды, шагов на 30-50 в поперечнике. Когда-то на нем росло с десяток вербовых деревьев, но их давно уже срубили, и только одно еще уцелело, возвышаясь немного над камышами. От остальных деревьев на острове торчали только прелые пни.
Если ездить по озеру и стрелять, пуганые утки будут лететь и через островок и, стоя на нем, — стрелять их еще удобнее, чем с лодки.
Подъехали, с трудом выгрузили гостя, а сами нырнули в камыши.
Едва мы отъехали от острова шагов с сотню, как на нем раздался выстрел, затем и другой.
— Стреля-а-а-ет… шепотом отозвался Еська.
Через минуту опять, но уже дуплетом, два выстрела.
— Опя-а-а-ть! — Уже по-змеиному прошипел завистливый Еська.
И пошли выстрелы на острове, да все парные, дуплетом. Стал стрелять и я, не далеко, по кругу объезжая остров, чтобы утки летели на остров. Пальба на острове шла своим порядком, но наконец, и затихла.
— Должно быть, все патроны расстрелял, — догадался Еська.
— Верно, брат! — Кричу я, — гони к острову.
Я был очень доволен, что там гостю Бог послал добыть, это уже счастье его, а настрелялся вволю. Значит, дичь была.
Подъезжаем, на острове никого. Что за оказия? Кто мог снять гостя с острова, когда на озере перевозочных средств и есть только один наш монитор.
Вдруг в камышах, вблизи островка, из воды с шумом вынырнуло что-то громадное, белое, все в тине и водорослях...
И в тот же миг меня оглушил Еськин смех. Я никогда не слыхал, чтобы Еська смеялся, да и сам он едва ли слыхал свой смех. Да и не смех это был, а так, как если бы мешок орехов просыпался бы с высоты на деревянный пол.
За Еськой не удержался и я и тоже рассмеялся. Фигура опять плюхнула в воду, как бегемот, а над кругами воды мы увидели целую тучу ос. Видя, что враг скрылся, осы стали разлетаться, но белая, разукрашенная зеленой тиной фигура опять вынырнула, и осы снова завились над нею. Еська неудержимо трещал смехом, судорожно изгибаясь в пояснице.
— Чего смеешься, дубина! — Гаркнул вдруг громовой бас, и фигура снова булькнула в воду.
Сообразив, что дубин то, собственно, две, я перестал смеяться. Оборвал сразу, так же, как и начал, свой истерический смех и Еська...
Мгновение и он спрыгнул на берег, схватил сноп нарезанного еще с осени и забытого здесь сухого камыша, поджег его и с таким факелом смело бросился разгонять ос.
С трудом втащили мы нашего горе-охотника в лодку, так она все время норовила перевернуться вверх дном, а тут еще осы, напали и на нас. Но поехали.
А случилось вот что. Как человек сухопутный, наш охотник, высадившись на остров, почувствовал себя опять прекрасно. С наслаждением расправил отекшие в лодке ноги и уселся на один из старых пней, но в тот же момент и вскочил. В пне оказалось огромное гнездо ос. В этих местах осы часто строят свои гнезда величиною с казачью папаху. Больно ужаленный полковник, с досады, и выстрели в гнездо! Вот тут то осы и взяли его в оборот. Второй выстрел разогнал было ос, но, отлетев недалеко, осы опять перешли в атаку. Потревоженные звуками выстрелов и пороховым дымом, повылетали осы и из других гнезд, так как, конечно, и в других пнях были гнезда, и все это, соединившись, образовало целую тучу; она и напала на врага. Выстрелит он из двух стволов, — осы разлетятся, а пока он зарядит ружье — они, еще более озлившись, опять набросятся на врага. Все патроны расстрелял, бедняга, и тогда осы загнали его в воду. Долго нырял наш гость, пока не отбили мы его.
Однако этим еще не кончились наши беды в этот злосчастный день. Ведь, праздник! Народу по улицам и на берегу — вся станица! Как его провезешь в таком виде? Казаки еще, конечно, туда-сюда, а вот девки да бабы! Им, ведь, только подай! И пришлось сидеть в камышах до сумерек, да откачивать воду из монитора.
Поздно ночью, кое-как обсушившись и перевязав мокрыми полотенцами сильно искусанные шею, плечи и руки, уехал мой неудачный гость домой.
Прошла неделя. Полный надежд и решимости, помчался я в Ставрополь. По обыкновению, остановился у знакомого, послал с мальчиком отборных уток барыне воинского начальника и с нетерпением стал ожидать обычного приглашения на ужин.
Сегодня же скажу все Верочке, — решил я. — Что тянуть, пора!
Мальчик вернулся, неся и уток моих обратно.
— Что такое?
— Барыня сказали — не надо.
— Ну, и больше ничего?
— Больше ничего не сказали.
— Не может быть!
Вечером, едва дождавшись его, иду в парк. Там, наверное, будет гулять Верочка. Увижу, и все выяснится.
Игнат Максимович помолчал с минуту, как будто вспоминая что-то важное в жизни.
— И действительно... увидел... Подошел...
— Здравствуйте!
Холодный поклон.
Еще две, три фразы. Молчание.
Ну и ушел... ушел навсегда. Да вот и до сего времени — один... С ноткой грусти заключил он.
— И как подумаешь... Чего на свете не случается и от чего только не зависит судьба человека. Вот и теперь. Кто же, как не осы судьбу мне испортили?..
(журнал «Вольное казачество» № 24 стр. 1-3)
Гейман А.А.
Судьбу осы испортили
(Кубанская старина)
Приехав как-то в Ставрополь и разослав настрелянную дичь по знакомым, я сидел в гостях у воинского начальника. Это был большой барин из прогоревших гвардейцев, красивый, холеный, полный мужчина лет 45-ти. Носил он всегда белоснежные кителя, широкие вверху и узкие внизу шаровары и ботинки со шпорами.
Помимо любезности самого полковника и его отменно доброй и ласковой супруги - привлекали меня в этот дом особенно две его дочки. Этаких два ангела, лет этак 17-18; особенно младшая — Верочка. Сильно кружилась моя голова буйная когда, бывало, взгляды наши встречались.
Чтобы проверить и себя и ее я вот что, бывало, проделывал. Узнаю, например, что барышни будут в какой-нибудь вечер на балу в клубе, что ли; приду раньше их, заберусь куда-нибудь за растения погуще и выжидаю. Вот появляется мамаша, а за ней и обе дочки. Старшая входит медленно и рассеянно смотрит вперед, а Верочка — войдет и быстро этак начнет искать кого-то глазами по всей зале. Ищет, ищет, сдвинув бровки, и вдруг нашла меня и вся просияла! И бровки разгладились, и улыбка по всему телу разлилась! Ну, как вы думаете? Не мог ли я думать, что вот эта то Верочка и есть судьба моя?
За ужином подали уток.
— Ну, где вы, Игнат Максимович, уток этих такую прорву добываете? — Спрашивает меня полковник.
— На озере, в нашей станице, — говорю. — У нас их там как грязи, как хвастает мой компаньон Еська.
— Какой такой Еська?
Рассказал. Много смеялись.
— Ну, я к вам соберусь как-нибудь на охоту. Ведь и я любил это дело когда-то.
— Прекрасно, — говорю. — Теперь и время как раз. Убьете — нет ли, а настреляетесь всласть.
Чудесно провел я этот вечер и, счастливый, полный сладостных надежд, на утро укатил в станицу.
Прошло недели две; я уже забыл, что полковник собирался приехать ко мне на охоту, как вдруг, в воскресение, рано утром налетел ко мне и сам он, в щегольском фаэтоне, в своем белоснежном кителе, с патронташем и двустволкой.
Попили чаю и на озеро. Еська уже давно был на мониторе.
Утру румяному, под стать, и я и мой гость были в радостном настроении. Сели в лодку, едва сдвинулись с берега. Однако монитор наш, никак не ожидавший такой чрезмерной нагрузки, сразу сильно осел и потек по всем швам, а при всяком резком движении кого-нибудь из нас, «Олгаъ» давала опасный крен то на одну, то на другую сторону. Мой Еська не только не ожил, по обыкновению, на озере, но смотрел не то растерянно, не то виновато. И я, и гость тоже притихли. Очевидно — долго ездить по озеру, да еще стрелять на оба борта, при таких условиях, дело было рискованное.
— Вези, Еська, на островок, — вспомнил я.
В гуще камыша на озере был островок. В дождливое лето он тоже был под водою, но в засуху — выдавался из воды, шагов на 30-50 в поперечнике. Когда-то на нем росло с десяток вербовых деревьев, но их давно уже срубили, и только одно еще уцелело, возвышаясь немного над камышами. От остальных деревьев на острове торчали только прелые пни.
Если ездить по озеру и стрелять, пуганые утки будут лететь и через островок и, стоя на нем, — стрелять их еще удобнее, чем с лодки.
Подъехали, с трудом выгрузили гостя, а сами нырнули в камыши.
Едва мы отъехали от острова шагов с сотню, как на нем раздался выстрел, затем и другой.
— Стреля-а-а-ет… шепотом отозвался Еська.
Через минуту опять, но уже дуплетом, два выстрела.
— Опя-а-а-ть! — Уже по-змеиному прошипел завистливый Еська.
И пошли выстрелы на острове, да все парные, дуплетом. Стал стрелять и я, не далеко, по кругу объезжая остров, чтобы утки летели на остров. Пальба на острове шла своим порядком, но наконец, и затихла.
— Должно быть, все патроны расстрелял, — догадался Еська.
— Верно, брат! — Кричу я, — гони к острову.
Я был очень доволен, что там гостю Бог послал добыть, это уже счастье его, а настрелялся вволю. Значит, дичь была.
Подъезжаем, на острове никого. Что за оказия? Кто мог снять гостя с острова, когда на озере перевозочных средств и есть только один наш монитор.
Вдруг в камышах, вблизи островка, из воды с шумом вынырнуло что-то громадное, белое, все в тине и водорослях...
И в тот же миг меня оглушил Еськин смех. Я никогда не слыхал, чтобы Еська смеялся, да и сам он едва ли слыхал свой смех. Да и не смех это был, а так, как если бы мешок орехов просыпался бы с высоты на деревянный пол.
За Еськой не удержался и я и тоже рассмеялся. Фигура опять плюхнула в воду, как бегемот, а над кругами воды мы увидели целую тучу ос. Видя, что враг скрылся, осы стали разлетаться, но белая, разукрашенная зеленой тиной фигура опять вынырнула, и осы снова завились над нею. Еська неудержимо трещал смехом, судорожно изгибаясь в пояснице.
— Чего смеешься, дубина! — Гаркнул вдруг громовой бас, и фигура снова булькнула в воду.
Сообразив, что дубин то, собственно, две, я перестал смеяться. Оборвал сразу, так же, как и начал, свой истерический смех и Еська...
Мгновение и он спрыгнул на берег, схватил сноп нарезанного еще с осени и забытого здесь сухого камыша, поджег его и с таким факелом смело бросился разгонять ос.
С трудом втащили мы нашего горе-охотника в лодку, так она все время норовила перевернуться вверх дном, а тут еще осы, напали и на нас. Но поехали.
А случилось вот что. Как человек сухопутный, наш охотник, высадившись на остров, почувствовал себя опять прекрасно. С наслаждением расправил отекшие в лодке ноги и уселся на один из старых пней, но в тот же момент и вскочил. В пне оказалось огромное гнездо ос. В этих местах осы часто строят свои гнезда величиною с казачью папаху. Больно ужаленный полковник, с досады, и выстрели в гнездо! Вот тут то осы и взяли его в оборот. Второй выстрел разогнал было ос, но, отлетев недалеко, осы опять перешли в атаку. Потревоженные звуками выстрелов и пороховым дымом, повылетали осы и из других гнезд, так как, конечно, и в других пнях были гнезда, и все это, соединившись, образовало целую тучу; она и напала на врага. Выстрелит он из двух стволов, — осы разлетятся, а пока он зарядит ружье — они, еще более озлившись, опять набросятся на врага. Все патроны расстрелял, бедняга, и тогда осы загнали его в воду. Долго нырял наш гость, пока не отбили мы его.
Однако этим еще не кончились наши беды в этот злосчастный день. Ведь, праздник! Народу по улицам и на берегу — вся станица! Как его провезешь в таком виде? Казаки еще, конечно, туда-сюда, а вот девки да бабы! Им, ведь, только подай! И пришлось сидеть в камышах до сумерек, да откачивать воду из монитора.
Поздно ночью, кое-как обсушившись и перевязав мокрыми полотенцами сильно искусанные шею, плечи и руки, уехал мой неудачный гость домой.
Прошла неделя. Полный надежд и решимости, помчался я в Ставрополь. По обыкновению, остановился у знакомого, послал с мальчиком отборных уток барыне воинского начальника и с нетерпением стал ожидать обычного приглашения на ужин.
Сегодня же скажу все Верочке, — решил я. — Что тянуть, пора!
Мальчик вернулся, неся и уток моих обратно.
— Что такое?
— Барыня сказали — не надо.
— Ну, и больше ничего?
— Больше ничего не сказали.
— Не может быть!
Вечером, едва дождавшись его, иду в парк. Там, наверное, будет гулять Верочка. Увижу, и все выяснится.
Игнат Максимович помолчал с минуту, как будто вспоминая что-то важное в жизни.
— И действительно... увидел... Подошел...
— Здравствуйте!
Холодный поклон.
Еще две, три фразы. Молчание.
Ну и ушел... ушел навсегда. Да вот и до сего времени — один... С ноткой грусти заключил он.
— И как подумаешь... Чего на свете не случается и от чего только не зависит судьба человека. Вот и теперь. Кто же, как не осы судьбу мне испортили?..
(журнал «Вольное казачество» № 24 стр. 1-3)
Комментариев нет:
Отправить комментарий