Гейман А.А.
Трусиха (Несчастный случай)
журнал «Разведчик» № 382
стр. 131
Было это на Кубани, в то еще время, когда черкесы, отброшенные за Кубань, не совсем хладнокровно смотрели, как заселялся правый берег Кубани, и при всяком удобном случае тревожили своих непрошенных соседей. Дядя мой командовал сотней в одной из станиц, недавно поселенных на Кубани. Не вдолге перед тем, побывав в России, он где-то познакомился с одной институткой, едва дал ей окончить курс, женился и привез свою молодую жену в станицу. Тетка моя оказалась женщиной кроткой, нрава веселого, беспамятно любила своего мужа, сразу взялась за хозяйство, и все ее вскоре полюбили; любил ее и дядя.
Один был в ней недостаток, который сильно не нравился дяде — это чисто институтская трусость. Стоило ночью стукнуть где-нибудь, как она уже просыпалась и поднимала тревогу. Время тогда было тревожное. Сотня дяди содержала два поста на Кубани, да и по всем удобным для переправы местам содержались тогда посты и кордоны, несмотря на что, черкесы все же прорывались на наш берег, угоняли скот, грабили и жгли хутора, а иногда и станицы.
Тревоги поэтому были часты и по тревоге, днем ли, ночью, все садилось на конь и мчалось на выручку; иногда же, увлекшись преследованием, казаки по нескольку дней гонялись за черкесами, доходили до их аулов, грабили их в свою очередь и когда с добычей, а когда и с уроном возвращались в станицу, чтоб, едва отдохнув, опять повторять то же самое. Можно себе представить, что делалось тогда с теткой: в первые минуты тревоги ей всегда казалось, что черкесы уже в станице, и в то время, когда другие женщины укладывали в переметные сумы белье и запасенные всегда сухари и бурсаки, на нее находил какой-то столбняк. С трудом оторванная от мужа, она не находит себе места, пока он не возвратится, и тем только нагоняет тоску на прочих, живших в доме женщин.
Наконец, дядя решил вылечить жену от ее недуга — и средства, которые он избрал для этого, как мы увидим дальше, были и для того времени несколько крутоваты.
Мне было тогда лет пять, жил я у дяди, и все случившееся ясно себе теперь припоминаю. Как-то раз во время отсутствия дяди для обычной проверки постов, ночью, я был разбужен неистовым криком из теткиной спальни. Вбегаю туда и вижу дядю, державшего в руках безжизненное тело жены в обмороке. Дело в том, что дядю ждали не ранее завтрашнего дня, он же, желая, что называется, клин клином вышибить, вернулся ночью, тихо подкрался к окну в спальне жены, оторвал ставню и вскочил в спальню. Тетка вскрикнула и упала без чувств на пол. Другой раз, заготовив тайком на дворе кучу соломы, он велел ночью поджечь ее, когда запылавший костер осветил комнаты, дядя вдруг закричал: «пожар!» и в ту же минуту не выдержал роли и покатился со смеху, видя, как жена, с переполоха, силится надеть в рукава, вместо кофты, одну из статей мужского костюма, совсем на кофту не похожую.
Поедет кататься — сделает так, что лошади вдруг понесут, а зимой так еще и вывернет сани, что, впрочем, было, да и теперь есть, обычным развлечением молодежи.
Так или иначе, дядя добился таки, что тетка стала как будто храбрее, однако, слух о черкесах по-прежнему приводил ее в ужас. Чтобы отучить ее от этого, дядя сыграл с ней другого рода штуку, окончившуюся, однако, очень грустно. Как только река покрылась льдом, и переправиться через нее стало возможным в любом месте, горцы стали чаще и чаще появляться на нашем берегу и отмененные перед тем оказии вновь были предписаны.
Оказией называлось следующее: так как переезд из одной станицы в другую был небезопасен, а давать конвой каждому было немыслимо, то все, имевшие нужду ехать в другую станицу, собирались в известный час в один общий обоз, давался конвой, смотря по величине обоза, и, таким образом, совершался переезд от станицы до станицы. Само собой разумеется, что лица, власть имущие, как сотенный командир, например, могли брать всегда особый конвой. Как-то раз за вечерним чаем дядя объявил, что получил от брата, жившего в верстах двадцати в другой станице, приглашение на крестины, и велел нам с теткой собираться, так как завтра часов в восемь надо ехать. Тетка даже обрадовалась случаю развеяться немного от станичной скуки, но, садясь на другой день в сани и заметив, что нет конвоя, она вдруг побледнела и наотрез отказалась ехать.
Дядя уверил ее, что конвой собрался и ожидает за околицей. Сели, поехали, промчались по станице, вот уже и последние дворы, и кладбище проехали, а конвоя нет. Тут тетка, догадавшись, что отчаянный муж решился, надеясь на добрую тройку лошадей, проехать и без конвоя, взмолилась вернуться назад. Но дядя был неумолим.
— Трогай, брат, хозяйской рысью, поберегай коней, может, где выручать придется, — обратился он к казаку-кучеру, и тройка пошла тем бойким ходом, которым умеючи можно сто верст в день проехать.
Тетка была ни жива, ни мертва. Я сидел в передке саней, лицом к старшине, закутанный в волчий тулуп по самый нос, и с некоторым сожалением посматривал на трусиху-тетку, не замечавшую прелести дороги. Зима в тот год была сухая и снежная, дорога, как каток, ровная, день выдался ясный и тихий: хотя и морозило, но яркое солнце весело глядело с лазурного неба, а белый нетронутый снег, покрывший ровные, безбрежные прикубанские степи, слепил глаза. В степи — ни души живой, разве зазябший заяц проскочит в бурьян, и тихо, тихо. Слышно лишь мерное постукивание вальков, да скрип полозьев.
Так проехали верст шесть; в стороне, в версте от дороги, показался небольшой лесок, а к нему промятая в снегу тропинка, на которую я, и начавшая несколько успокаиваться тетка не обратили никакого внимания.
— А что, Андрей, не заметил ли ты след к лесу, кованый был или нет? — отнесся дядя к кучеру.
— Так точно, ваш-бродь, не кованый, должно черкесы проехали, — ответил тот.
Черкесы не ковали своих лошадей.
Услышав это, тетка заволновалась и с беспокойством стала оглядываться по сторонам. Как раз в это время из леска показалась кучка конных, человек в пятнадцать, и рысцой потянула нам наперерез.
— Ну, трогай-ка! — сказал дядя, и добрая тройка разом хватила во весь дух.
Пристяжки, угнув головы и свечей подняв подкрученные в узел хвосты, высоко подбрасывали зады, забрасывая сани комьями снега, рысак-коренник, едва поспевая за ними, до того распластался, что поминутно бил задними ногами по обшивке передка саней. Однако всадники тоже не зевали. Выехав на дорогу, они в карьер понеслись за нами. С полчаса длилась бешеная скачка; я, спрятавшись весь в тулуп, с замиранием сердца следил, как постепенно сокращалось разделявшее нас расстояние. Все ближе и ближе. Вот уже остается шагов сто, один из всадников, выделившись несколько вперед, выхватывает на скаку из нагалища (бурочного чехла) винтовку и, приподнявшись на седле, прицелился в нас. Я закрыл глаза и опустился на дно саней. Надо было, чтобы на этот раз тетка, находившаяся до сих пор в каком-то оцепенении, обернулась. Увидев конных так близко, и различив дуло винтовки, наведенной на нас, она вскрикнула и без чувств упала в сани.
— Стой! — раздался вдруг голос дяди.
Кучер с трудом сдержал расскакавшуюся тройку, я выглянул на минуту из тулупа, всадники окружили нас, и я опять юркнул в тулуп, но вслед за тем, что я слышу!
— Ваше благородие, честь имею явиться, с конвоем прибыл благополучно, — спокойно докладывает знакомый голос взводного урядника.
Всю эту комедию дядя, оказывается, проделал нарочно, и проделал, надо сказать, мастерски.
Только приехав на место, удалось привести тетку в чувство. Бедная женщина от сильного потрясения, да еще от страха, распахнулась, вероятно, на дороге, простудилась, и схватила горячку и, хотя выздоровела, но с тех пор уже не могла поправиться, как следует и через год умерла.
Рассказчик кончил. Мы допили свои стаканы и с грустью разошлись по домам.
10 февраля 1898 года
А. Гейман
==================================
Трусиха (Несчастный случай)
журнал «Разведчик» № 382
стр. 131
Было это на Кубани, в то еще время, когда черкесы, отброшенные за Кубань, не совсем хладнокровно смотрели, как заселялся правый берег Кубани, и при всяком удобном случае тревожили своих непрошенных соседей. Дядя мой командовал сотней в одной из станиц, недавно поселенных на Кубани. Не вдолге перед тем, побывав в России, он где-то познакомился с одной институткой, едва дал ей окончить курс, женился и привез свою молодую жену в станицу. Тетка моя оказалась женщиной кроткой, нрава веселого, беспамятно любила своего мужа, сразу взялась за хозяйство, и все ее вскоре полюбили; любил ее и дядя.
Один был в ней недостаток, который сильно не нравился дяде — это чисто институтская трусость. Стоило ночью стукнуть где-нибудь, как она уже просыпалась и поднимала тревогу. Время тогда было тревожное. Сотня дяди содержала два поста на Кубани, да и по всем удобным для переправы местам содержались тогда посты и кордоны, несмотря на что, черкесы все же прорывались на наш берег, угоняли скот, грабили и жгли хутора, а иногда и станицы.
Тревоги поэтому были часты и по тревоге, днем ли, ночью, все садилось на конь и мчалось на выручку; иногда же, увлекшись преследованием, казаки по нескольку дней гонялись за черкесами, доходили до их аулов, грабили их в свою очередь и когда с добычей, а когда и с уроном возвращались в станицу, чтоб, едва отдохнув, опять повторять то же самое. Можно себе представить, что делалось тогда с теткой: в первые минуты тревоги ей всегда казалось, что черкесы уже в станице, и в то время, когда другие женщины укладывали в переметные сумы белье и запасенные всегда сухари и бурсаки, на нее находил какой-то столбняк. С трудом оторванная от мужа, она не находит себе места, пока он не возвратится, и тем только нагоняет тоску на прочих, живших в доме женщин.
Наконец, дядя решил вылечить жену от ее недуга — и средства, которые он избрал для этого, как мы увидим дальше, были и для того времени несколько крутоваты.
Мне было тогда лет пять, жил я у дяди, и все случившееся ясно себе теперь припоминаю. Как-то раз во время отсутствия дяди для обычной проверки постов, ночью, я был разбужен неистовым криком из теткиной спальни. Вбегаю туда и вижу дядю, державшего в руках безжизненное тело жены в обмороке. Дело в том, что дядю ждали не ранее завтрашнего дня, он же, желая, что называется, клин клином вышибить, вернулся ночью, тихо подкрался к окну в спальне жены, оторвал ставню и вскочил в спальню. Тетка вскрикнула и упала без чувств на пол. Другой раз, заготовив тайком на дворе кучу соломы, он велел ночью поджечь ее, когда запылавший костер осветил комнаты, дядя вдруг закричал: «пожар!» и в ту же минуту не выдержал роли и покатился со смеху, видя, как жена, с переполоха, силится надеть в рукава, вместо кофты, одну из статей мужского костюма, совсем на кофту не похожую.
Поедет кататься — сделает так, что лошади вдруг понесут, а зимой так еще и вывернет сани, что, впрочем, было, да и теперь есть, обычным развлечением молодежи.
Так или иначе, дядя добился таки, что тетка стала как будто храбрее, однако, слух о черкесах по-прежнему приводил ее в ужас. Чтобы отучить ее от этого, дядя сыграл с ней другого рода штуку, окончившуюся, однако, очень грустно. Как только река покрылась льдом, и переправиться через нее стало возможным в любом месте, горцы стали чаще и чаще появляться на нашем берегу и отмененные перед тем оказии вновь были предписаны.
Оказией называлось следующее: так как переезд из одной станицы в другую был небезопасен, а давать конвой каждому было немыслимо, то все, имевшие нужду ехать в другую станицу, собирались в известный час в один общий обоз, давался конвой, смотря по величине обоза, и, таким образом, совершался переезд от станицы до станицы. Само собой разумеется, что лица, власть имущие, как сотенный командир, например, могли брать всегда особый конвой. Как-то раз за вечерним чаем дядя объявил, что получил от брата, жившего в верстах двадцати в другой станице, приглашение на крестины, и велел нам с теткой собираться, так как завтра часов в восемь надо ехать. Тетка даже обрадовалась случаю развеяться немного от станичной скуки, но, садясь на другой день в сани и заметив, что нет конвоя, она вдруг побледнела и наотрез отказалась ехать.
Дядя уверил ее, что конвой собрался и ожидает за околицей. Сели, поехали, промчались по станице, вот уже и последние дворы, и кладбище проехали, а конвоя нет. Тут тетка, догадавшись, что отчаянный муж решился, надеясь на добрую тройку лошадей, проехать и без конвоя, взмолилась вернуться назад. Но дядя был неумолим.
— Трогай, брат, хозяйской рысью, поберегай коней, может, где выручать придется, — обратился он к казаку-кучеру, и тройка пошла тем бойким ходом, которым умеючи можно сто верст в день проехать.
Тетка была ни жива, ни мертва. Я сидел в передке саней, лицом к старшине, закутанный в волчий тулуп по самый нос, и с некоторым сожалением посматривал на трусиху-тетку, не замечавшую прелести дороги. Зима в тот год была сухая и снежная, дорога, как каток, ровная, день выдался ясный и тихий: хотя и морозило, но яркое солнце весело глядело с лазурного неба, а белый нетронутый снег, покрывший ровные, безбрежные прикубанские степи, слепил глаза. В степи — ни души живой, разве зазябший заяц проскочит в бурьян, и тихо, тихо. Слышно лишь мерное постукивание вальков, да скрип полозьев.
Так проехали верст шесть; в стороне, в версте от дороги, показался небольшой лесок, а к нему промятая в снегу тропинка, на которую я, и начавшая несколько успокаиваться тетка не обратили никакого внимания.
— А что, Андрей, не заметил ли ты след к лесу, кованый был или нет? — отнесся дядя к кучеру.
— Так точно, ваш-бродь, не кованый, должно черкесы проехали, — ответил тот.
Черкесы не ковали своих лошадей.
Услышав это, тетка заволновалась и с беспокойством стала оглядываться по сторонам. Как раз в это время из леска показалась кучка конных, человек в пятнадцать, и рысцой потянула нам наперерез.
— Ну, трогай-ка! — сказал дядя, и добрая тройка разом хватила во весь дух.
Пристяжки, угнув головы и свечей подняв подкрученные в узел хвосты, высоко подбрасывали зады, забрасывая сани комьями снега, рысак-коренник, едва поспевая за ними, до того распластался, что поминутно бил задними ногами по обшивке передка саней. Однако всадники тоже не зевали. Выехав на дорогу, они в карьер понеслись за нами. С полчаса длилась бешеная скачка; я, спрятавшись весь в тулуп, с замиранием сердца следил, как постепенно сокращалось разделявшее нас расстояние. Все ближе и ближе. Вот уже остается шагов сто, один из всадников, выделившись несколько вперед, выхватывает на скаку из нагалища (бурочного чехла) винтовку и, приподнявшись на седле, прицелился в нас. Я закрыл глаза и опустился на дно саней. Надо было, чтобы на этот раз тетка, находившаяся до сих пор в каком-то оцепенении, обернулась. Увидев конных так близко, и различив дуло винтовки, наведенной на нас, она вскрикнула и без чувств упала в сани.
— Стой! — раздался вдруг голос дяди.
Кучер с трудом сдержал расскакавшуюся тройку, я выглянул на минуту из тулупа, всадники окружили нас, и я опять юркнул в тулуп, но вслед за тем, что я слышу!
— Ваше благородие, честь имею явиться, с конвоем прибыл благополучно, — спокойно докладывает знакомый голос взводного урядника.
Всю эту комедию дядя, оказывается, проделал нарочно, и проделал, надо сказать, мастерски.
Только приехав на место, удалось привести тетку в чувство. Бедная женщина от сильного потрясения, да еще от страха, распахнулась, вероятно, на дороге, простудилась, и схватила горячку и, хотя выздоровела, но с тех пор уже не могла поправиться, как следует и через год умерла.
Рассказчик кончил. Мы допили свои стаканы и с грустью разошлись по домам.
10 февраля 1898 года
А. Гейман
==================================
Комментариев нет:
Отправить комментарий