3-я часть
Владимир Куртин

В поисках работы
(Первые шаги)

* * *

Верхом на магарце (осел), с маленькой собачкой на руках и с привязанною сзади за самар (седло) козою едет далматинский тежак на свое «поле». Приехал. Пустил собачку и магарца; привязал за приколыш козу. Плюнул на руки. Вынул лопату.
У име Исусово!
Взмахнул и — так и застыл. Под смоквой, из травы, торчали чьи то ноги.
— Езус Мария... шта е то?
А собачка, захлебываясь от ярости, уже тянет Костю за штаны. Костя, не просыпаясь, дрыгает ногами, что еще более раздражает собаченку. Магарац подозрительно обнюхивает Сашину шапку, хватает ее зубами и стягивает. Саша проснулся. Сел. Магарац, испугавшись, бросается к «газде» и, широко раскрыв пасть, заревел во всю силу своих ослиных легких. Хозяин, наконец, очнулся, но ни места, ни позы не изменил.
— Эй, вы, лупежи (вор, бродяга), что тут делаете?
— Ништа, спим! — спокойно отвечает Саша.
— Ко сте ви?
— Люди.
— А ма... Это ж мое поле!
— Мы его и не берем…
Хозяин осмелел. Подошел. Присел на корточки. Смотрит. С таким же любопытством смотрит и отвязавшаяся с приколышка коза. Собаченка заливается по-прежнему. Начал говорить что то и сам газда. Проснулся и Костя.
— В чем дело?
— А чорт его знает... Гонит, наверное.
Но, к удивлению «избеглиц», хозяин их не прогнал. Продолжая говорить, он достал из мешка кубышку и сунул ее Саше.
— Эво вино...
Это приятели поняли. Поочереди приложились к кубышке.
— Хвала!
— Хвала Богу!
Газда опять положил кубышку в мешок, плюнул на руки, взял лопату, согнулся в три погибели и, не переставая говорить, начал копать свое «поле».
Солнце уже давно выкатилось из-за Мосора и бьет своими лучами зеркальную поверхность моря, широко раскинувшегося внизу, от голой подошвы Мосора, зеленого бока Козьяка до узких, длинных островов Брага, Шольты, Хвара. Ширится за ними до едва виднеющегося Виса. А за ним, в мглистой дали, незаметно переходит в небо. На узком мысу белеет Сплит. К северу от него, до самого Козьяка, широкий, подковообразный Каштелянский залив. По его берегу и ближе к Мосору дымят широкие жерла десятков заводских труб. Такие же трубы дымят и по всему Каштелянскому заливу. По заливу бродят несколько больших и малых пароходов. Беспомощно опустив паруса - крылья, застыли на месте парусники. Сзади станичников, на высокой конусообразной горе высятся серые стены Клиса с круглыми башнями по углам.
Саша и Костя молча смотрели на развернувшуюся перед ними роскошную картину... И во всем, что видели, — видели мирную жизнь, спокойный созидательный труд... Но все это было чужое, чужое... Ничего общего не имеющее с тем, что разыгралось где - то в страшно далекой отсюда России....
Вдруг под ними, в глубокой утробе земли, что-то загудело, зашумело, претворилось в рокотанье... Пронзительно свистнул и почти что из-под ног выскочил локомотив, за ним вагоны... Быстро скользит поезд синьской узкоколейки. То скроется в гуще маслин и баям (миндальное дерево), то будто летит над бездонным обрывом, то зароется в землю... Пробежал сосновую рощу, на несколько секунд повис над высокими жерлами заводских труб и, наконец, еще раз весело свистнул, побежал по берегу залива к Сплиту...
Приятели встали. Поблагодарили, как умели, хорвата за гостеприимство, вскинули сумки, и вышли на шоссе. Идти было тяжело. От Костиных чувяк остались лишь слабые воспоминания. Ступая израненными ногами по камням, Костя морщился и проклинал Далмацию. Не легче было и Саше в его огромных рыжих «танках».
Солнце висело почти над головой, когда станичники подошли к огромному цементному заводу, втиснувшемуся в узкую лощину, дышавшему десятками страшных печей. В едкой и мелкой пыли сновали рабочие. По земле и над толстыми железными канатами, висящими на железных же пирамидах, бежали вагонетки с камнем. Через огромные, развешенные на столбах, сети непрерывно падал дождь желтой пыли. С высоких мостов в печи падали с оглушительным шумом каскады камней, а из печей вылетали длинные языки пламени.
Ошалевшие от невероятной жары, пыли и адского грохота «избеглицы» переглянулись...
— О, врангеловцы!..
Сашу хлопнул по плечу хорват, вероятно, какой-нибудь надсмотрщик, ибо был в пиджаке.
— Куда пупуете?
— Тражемо посла (ищем работу).
Надсмотрщик засмеялся:
— Вы?.. Да у нас и свои подыхают с голоду! Видите, работа какая! А вы... ведь вы, наверное, графы или полковники? Куда ж вам!..
Подошло несколько рабочих с кирками.
— Кто это такие?
— Врангеловцы! — объясняет надсмотрщик. — Наниматься пришли...
Как ни мало знали «избеглицы» хорватский язык, все же отлично понимали, что когда кто либо склоняет по всем падежам «мать», поминает «Бога русского» и всех святых, — хорошего ожидать тогда не приходится. Поэтому, не сказав ни обязательное — з Богом! — глотая пыль, которая теперь казалась еще горче, они повернулись и поплелись от завода...
Солнце жгло нестерпимо. Путники едва волочили ноги по раскаленному камню. Наконец, подошли к ручью. Это был первый ручей, какой они вообще видели в Далмации. Напились. Смыли с себя пыль. Развязали сухари. Пообедали. Закурили и дальше, к Сплиту...
Шли улицей бесконечно растянувшегося селения. В селе был «дернею» (храмовой праздник). В корчмах орали люди (мущины, т. к. здесь «люди» только мущины), а около толпились женщины и дети. Бабы и дети с немым любопытством смотрели на «избеглиц». Сообразив, что в «избеглицах» только «велика господа», — мальчишки, скопляясь все в большем и большем числе, пошли за станичниками, наперебой крича:
— Рус, дай рубалья!
Костя швырнул в них несколькими врангелевскими пятисотрублевками. Дети их мигом расхватали и рассыпались по селению. Не прошли станичники и ста шагов, а за ними опять толпа, еще больше прежней. Только теперь между детьми были и взрослые. Костя бросил еще. Взрослые, разметав мальчишек, жадно скомкали бумажки. И опять идут по пятам.
— Рус, дай рубалья!
Костя было взялся за «колокола», но Саша не дал.
— Оставь... Еще убьют... Думают, что мы «грофови», а когда увидят, столько нолей — обалдеют... подумают, что мы миллионеры...
Поддали ходу...
— Рус, дай рубалья!
— Нема више (больше нет).
— Има, майку вам вашу!... Дай!
В тоне уже угроза. В руках камни... К счастью, станичники уже входили в Солин. У дороги будка «финансийского контрола»; около нее два солдата «финансиста». Преследующая молодежь разбежалась.
Солин — город развалин. Это бывшая резиденция императора Диоклитиана. Говорят, что он был далматинец родом. Пресытившись властью, удалился в Далмацию. Здесь основал свою резиденцию, построил громадный и роскошный дворец с храмами Юпитера. Стены дворца, храм, мраморные львы и сфинксы существуют и поныне. В Солине ведутся археологические изыскания. Раскопана значительная часть города. Всюду торчат колонны, саркофаги. А между ними, там и сям, и новые, «модерные», постройки. По улице снуют автомобили...
Друзья не задержались на раскопках. Что им до пропавшей Римской империи, когда они сами выплеснуты пропавшей Русской империей!..
Потянулись виноградники. Кой - где из зелени смотрят кокетливые, нарядные дачи. Ближе к заливу, на расчищенных от камня местах, большие, образцово содержимые, огороды.
Станичники дотащились до простого селячкого дома, стоявшего у цесты (шоссе), и в полном изнеможении плюхнулись на землю под стеною. Сняли сумки. Рубашки и френчи были совершенно мокрые от пота. Саша снял «танки», а Костя совсем отделался от чувяк и остался бос...
До города оставалось версты три и надо было хоть немного привести себя в порядок. Сняли и развесили френчи, чтобы просушились. Вытрусили одеяла. Костя достал иголку и нитки и принялся зашивать свои штаны, порядочно порванные собаченкой.
Посмотрев вверх, станичники увидели в окне отчаянно некрасивую женскую морду с копной взлохмаченных рыжих волос. Морда эта внимательно наблюдала за ними.
Морда скрылась, а через минуту из того же окна высунулась бритая голова с радостным изумлением:
— Господин полковник! Вы?
То был подхорунжий Лапин. Обрадовавшись своим, он уже выскочил на улицу.
— Куда это вы?
— В Сплит.
— Зайдите к нам. Со мною есаул Малышенко, хорунжий Дронин и один украинец, Волошенко. Мы работаем у болгарина... хороший человек; настоящий газда (хозяин).
Газда уже и сам вышел. Это был средних лет, твердо - прочно сложенный мужчина с хитрыми, бегающими глазами и лукаво добродушной улыбкой на загорелом лице.
— Здорово, братушки!.. Не стесняйтесь. Ибо, если бы я сам был голоден, не позвал бы вас... А когда сыт — охотно дам голодному, если что останется...
Говоря это, он взял станичников под руки и повел во двор. Лапин понес «вещи».
Во дворе, на большой веранде, где стояли корзины со всевозможной зеленью, навстречу им поднялись три «руса». Двух из них станичники знали еще на Кубани, третий отрекомендовался «хорунжий Украинской народной армии». Они работали на огороде у болгарина уже 4-й месяц и были довольны, что имеют и свой кусок хлеба, и кров над головою.
За то короткое время, пока молодая газдарица ставила на стол незатейливый обед, газда успел сообщить станичникам свою биографию, биографию своей нынешней (второй) жены и всю подноготную первой жены.
— Дед мой, — говорит болгарин, — был русский фельдфебель. А я, видите ли, был комита. После балканской войны перешел в Сербию, оттуда попал в Сплит и занялся огородничеством. Зарабатываю, хвала Богу, хорошо. А вот когда, первая жена была жива — все шло наопако (наоборот). Она, видите ли, барыней хотела быть... Шляпки носила. Никак не мог отучить ее от шляпки. Потому в нашем деле шляпка — неподходящая вещь... А тут еще, как на зло, девочку мне родила. А на кой чорт мне девочка?... Ни на работу, ни в комиты...
«Уж не та ли, что в окно смотрела», — со страхом подумали и Саша, и Костя.
— О нет... не та, что вы видели!.. То работница. А жену и дочку я давно уже с врата (с шеи) скинул. Умерли. Моя нынешняя жена — сирота, прислугой в ресторане служила. А я ее за жену взял. Потому и благодарна. И работает, как прислуга, и хозяйничает. И уж четырех сыновей мне родила. Скоро пятый будет... Подрастут — в комиты пошлю. Потому юнаштву нигде так не научатся, как в комитах... А вы куда изволите?
— Ищем работу.
— Работу?.. Э, то ние така лака ствар (о, это не так легко!). Но — попытайтесь... Может и найдете что...
Когда станичники поели то, что им дали, газда пошел спать, любезно разрешив братушкам пользоваться тенью от его олив. Очарованные гостеприимством газды, станичники решили остаться здесь и на ночь, а завтра идти в Сплит.
На ужин хозяин их уже не позвал. Очевидно, ничего не осталось. Но зато «служавка» украла и принесла им краюху хлеба и зеленого луку. (Теперь она уж не казалась такой безобразной).
На другой день, выпив по чашке молока, которое дала им та же «служавка», станичники отправились в город. Газда им дал три адреса, где бы они могли обратиться за службой.
Первый, к кому они обратились с мольбой (с просьбой) о месте, оказался инженер Туцич. Инженер был богат. Имел красивый двухэтажный дом-дачу в глубине большого парка. Ожидая инженера на одной из скамеек парка перед амуром с отбитыми крыльями, станичники уже видели себя садовниками. Были уверены, что у инженера есть красавица дочка, которой они будут петь:

... «По торговым селам, по большим городам —
Я не даром гулял, огородник лихой»...

Темной стороной был только вопрос, в кого она влюбится. (А что влюбится — не сомневались). Костя был красивее Саши и года на 2-3 моложе, но Саша солиднее, находчивее и смелее. Шансы одинаковы... Прекрасные мечты станичников прервал сам инженер, появившийся из-за целой заросли магнолий. Он сердито смерил станичников с головы до ног и, не подняв уж больше головы, обращаясь к Сашиным «танкам», пробурчал:
— Такви се одрпанци мени не требую...
Повернулся и ушел... Пошли из прекрасного парка и «садовники». Теперь они ненавидели и тис, и буксус, и пальмы, и цветы, и «огородника». «А дочка, если и есть, то, наверное, набитая дура и такая же «красавица», как и болгарова служанка, Мария»...
— Что он, собственно говоря, сказал? — спросил Костя, когда они вышли на улицу.
— Чорт его знает! Всего и я не разобрал. Но «одрпанцы», значит «голодранцы».
Отыскали второй адрес: посьедник (землевладелец) Кастинэлло. Позвонили у садовой калитки. Отворил садовник.
— Дома ли г. Кастинэлло?
— Шьори е код куче.
Сад меньше, чем у инженера, но содержится лучше. Под огромными каштанами, с книгой в руке лежит хозяйка. Ярко выраженный тип Мессалины. Быстро, испытующе осмотрела она станичников. Спросила что-то садовника по-итальянски, на что тот ответил:
— Ши, ши, шьора...
Опять что-то спросила. Садовник перевел:
— Тражите посла?
— Да.
— Синьора говорит, что может вас принять пилить дрова... А потом еще что-нибудь может быть найдется.
Станичники поклонились.
— Русы? — улыбаясь, — спросила она их.
— Русы, — улыбаясь, ответили приятели.
Вопрос по-итальянски. Больше по догадке приятели ответили:
— Да, офицеры.
Мессалина стала еще любезнее. Закрыла книгу.
Садовник принес графин вина и два стакана. Не вставая, хозяйка жестом пригласила станичников к столику.
— Чекайте тут господара, — сказал садовник и пошел в сад.
Станичники присели за столик и принялись за вино, а хозяйка, видимо довольная их смущением, посматривала на них, так, что они почувствовали какой то «подвох».
— Не берет она нас только дрова пилить... Будет тут и другого «посла»...
Наконец, пришел и господар, — высокий худой господин с бородкой клинушком, в пенсне.
Хозяйка начала что-то говорить хозяину. Тот, видимо, не соглашался с нею. Хозяйка повысила голос; хозяин брезгливо посмотрел на «русов». Хозяйка бросила книжку в кусты и убежала. Хозяин подошел к «русам» вплотную и крикнул:
— Марш наполье (вон!)...
Из-за олеандры появилась ухмыляющаяся физиономия садовника:
— Извольте наполье!
И станичники вновь очутились хоть и не наполю, но все же на улице.
Глянули друг на друга. Грохнулись от смеха...
— Напилили дров!
— Хоть вина напились!
— А не вредная шьера...
Остался еще один адрес, куда их порекомендовал болгарин. Долго ходили по городу, читая названия улиц. Наконец, нашли. Новый хозяин оказался собственником хлебопекарни.
На звонок дверь открыла сама хозяйка. Маленькая, невероятно толстая, с лицом точно печеная тыква и с ногами, как у каракатицы. Добрая женщина посмотрела на станичников. Вздохнула. Покопалась в кармане фартука и сунула Косте в руку скомканную бумажку. Покраснел Костя. Руки по швам вытянул.
— Их бин официр. Их билль арбейтен... — почему то перешел он на свою отчаянную немеччину. Глазки доброй женщины совсем закрылись. Пальцы сплелись на животе, не очень далеко от подбородка…
— Примите за покой души моего старика...
А Костя все плетет немеччину.
— Да перестань ты! — не выдержал Саша, — бери и ссыпайся...
Поднял Костя бумажку. И опять оба на улице. Адресов больше не было. Но зато было 10 динар. А пока динары перешли в руки корчмаря, у которого станичники поминали душу покойного старика, уже совсем завечерело.
Переночевав под каменной оградой одного виноградника и умывшись в море, отправились они опять в город. На «риве» заняли наблюдательный пункт и принялись изучать публику — этически и экономически. С этической стороны классифицировали граждан так: добрые, эгоисты и так себе. С экономической — богатые, бедные и — так себе!
Но путного из этого ничего не вышло, т. к. и богатые, и бедные, и «так себе» и эгоисты, и добрые, и «так себе» отмахивались и руками и ногами, как только видели, что к ним подходит «рус».
Часов около 5 дня набережная наполнилась детьми и мамами, нянями и гувернантками. На скамью около станичников взмостилась хорошенькая — «буржуйски» одетая — девочка лет 4-5. Она посадила около себя куклу и, жестикулируя, принялась что-то ей рассказывать.
Осененный какой-то идеей, Саша достал из бокового кармана френча десятитысячный «вооруженный» билет и, сладко улыбаясь, сунул его в руку девочке. Та опешила, посмотрела недоверчиво на приятелей, потом, спрыгнув со скамьи, побежала к самой, набережной, откуда ей уже кричала что-то нарядная дама.
Девочка совсем сконфузилась. Опять побежала к матери. Но вскоре вернулась без разоруженных 10.000, но с синей, 10-ти динаровой бумажкой.
— На дал!.. На дал!.. (На дар).
Взяли станичники «дар» и — в корчму. За три дня пораздали все свои рубли на память, а то, что сами принимали «на дар», оставляли в корчмах за манистру, хлеб и вино.
И когда дарить уже было нечего, — голодные, усталые, морально разбитые, доволоклись до болгарина.
— Не нашли работу? — смеется болгарин. — Э, знал я это... тяжело это: найти работу... Ну, что ж, работайте у меня... Копать землю умеете?
— Умеем, — отозвались станичники.
Через полчаса они, вооружившись лопатами, уже присоединились к «русам», копавшим канаву.
— А плата 15 динар в неделю!
Саша в знак согласия молча кивнул головой. Костя босыми ногами втискивал лопату в твердую землю...
Начались «ягодки» борьбы за «Русь святую»...

(журнал «Вольное казачество» №208 стр. 1-5)