6-я часть
Скубани И.К.

Последний атаман Запорожья
Историческая поэма

Часть IV

15.

И из клоповника под башней,
Где двадцать с лишним лет провел
Кальныш Петро — злодей вчерашний, —
Как инок, в келью перешел.
Но порешил отец Игумен
(Старик не в меру был разумен)
За Атаманом наблюдать.
И сыщик в рясе, словно тать,
Следил, чтоб разные пришельцы
При встречах не вели бесед,
А чтоб не «искушался» дед,
То рядом, в маленькие сенцы
Был помещен (на всякий раз!)
Чернец — игуменовский глаз...

16.
Прошло два года. Как-то ночью
Покрылось небо пеленой, —
Носились тучи, будто клочья,
Скрывая месяц золотой.
На море волны бушевали,
Друг - друга бешено сбивали
И, как извечного врага,
Громили грозно берега.
В убогой келье Кальниш хилый
Морскому говору внимал
И тяжело, порой, вздыхал,
Припоминая Край свой милый,
И слыша, будто бы сквозь сон,
Над степью жаворонка звон.

17.
Петру не спалося. Летели
Мечты в родимый уголок...
Вдруг шорох у оконной щели
Его внимание привлек.
В одежде скромной богомольца
Кто-то, склонившись у оконца,
Лицо к решетке приложил.
— «Кто ты?» — Петро его спросил
И радость душу охватила.
— «Взгляни-ка, Батько, в очи мне.
И вспомни: в крайнем курене,
Там на Пидпильной, жил Данило
Казак чернявенький такой,
Что плавал по Днепру с тобой.

18.
Как? Ты, Данько? Возможно ль ото?
В холодном, северном Краю?!.
Как будто призрак с того света
Ты смотришь в келию мою.
Быть может это сон приснился?
Откуда ты сюда явился?!
— Нет, не мираж я. Не во сне
Звучит мой голос в тишине.
К мощам Зосимы и Савватья
Я собирался много лет
И вот пришел. Тебе привет
С Кубани передали братья».
— «С Кубани?!». — «Да у новых вод
Живем мы уж десятый год»...

19.
«Опять Казачество? Давно ли?
Я что-то, братец не пойму.
Разве сынов Степей и Воли
Не всех упрятали в тюрьму?
Иль ты играешься словами,
Смеясь над светлыми мечтами,
Что я ношу в уме моем?
Так не шути над стариком!».
— «Я не шучу, наш бедный Батько,
Мои слова не смех, не ложь,
Загадку их ты сам поймешь,
Когда поведаю я кратко,
В каких Краях живет и как
Свободу любящий казак.

20.
Сначала всех — «за жабры» взяли.
Нечоса* очень был жесток, —
Он повелел, чтоб нас отдали
Российским барам на оброк.
В тюрьме строптивые томились,
Но с произволом не смирились
И, погубив остатки сил,
Они сошли во мрак могил.
Наш бедный люд, под панским игом,
С бессильной злобою стонал
И все никак не привыкал
К неволи тягостным веригам, —
Так сокол, раненный стрелком,
Стремится ввысь и бьет крылом».

21.
— «А где старшины сичевые,
Где кончить жизнь пришлося им?».
Спросил Петро — и дорогие
Мелькнули образы пред ним.
Как пламень вспыхнул взор Данилы:
— «Погибли все за Край наш милый.
Вот Головатого Павла
В Тобольске смерть подстерегла,
А войсковой писака Глоба
Зачах в глуши монастыря.
Но, гнев на русских затая
Любил Казачество до гроба
И, уходя в последний путь,
Нам Волю завещал вернуть.

22.
Забыв закон Христов и право,
Нас долго мучили паны,
Пока над Северной Державой
Не встали призраки войны.
О ней везде ходили толки.
Забеспокоился Потемкин, —
Светлейший князь сожалевал,
Что Запорожцев разогнал.
И, удручен своей ошибкой,
Он разрешенье испросил
И Кош опять восстановил.
С тех пор казак шаблюкой гибкой,
Как легендарный богатырь,
Оберегал российский мир.

23.
Мы вновь пошли дорогой славы:
Очаков брали, Измаил,
За Русь в бою слагали главы,
Служа ей, не жалея сил.
Напрасно ждали мы расплаты, —
К нам бессердечны были каты
И, лишь стихал сражений гром,
Они грозили ланцюгом...
Мы испытали горя много —
Семнадцать лет ярмо несли.
Ах, тяжко наши годы шли,
Пока Императрицей строгой
Был дан Казачеству «Указ»
Переселиться на Кавказ...

24.
Начальство наше волновалось,
Сбирая Войско вкруг себя.
Козацтво потом обливалось,
Челны без устали долбя.
Засуетился Савва Билый,
Спеша создать «морские силы».
Захар Чеиига тратил дни —
Смотрел то седла, то ремни,
Готовя конников усатых
В места иные выступать,
Казачью волю добывать.
А стариков и всех женатых
Считал Антоний Головатый
И, объезжая степь и Днестр,
Их заносил в большой реестр.

(журнал «Вольное казачество»
№214 стр. 1-5)

(Прим: Нечосой запорожцы называли князя Потемкина)