33-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ III
Глава III
Слава в Вышних Богу и на земли
мир, в человецех благоволение...
Часа в три ночи раздался Рождественский благовест. Большой колокол Христо-Рождественской церкви первый возвестил всем о начале великого торжественного праздника в память Рожденного «нашего ради спасения». Еще в двух других церквях, стоявших в других углах станицы, Покрово-Николаевской и Св. Целителя Пантелеймона, тотчас же ответили тоже звоном больших колоколов. Мощные удары звенящей меди с трех церковных колоколен чудесно разливались в ночной тишине, призывая всех к ранней заутрени.
В домах все сразу проснулись и зашевелились.
Тарас Охримович с женою и дочерьми стал собираться в церковь. Даша и Наталка затопили печь и начали праздничную стряпню. Все из церкви возвратятся до восхода солнца, и к их приходу должен быть уже приготовлен горячий борщ с мясом (все шесть недель до этого готовили только постный, без мяса); надо успеть поджарить колбасы, сварить что-нибудь молочное.
В этот момент у ворот раздался отчаянный собачий лай, и во дворе послышался топот бегущих ног.
— Пустите рожествувать! — послышались у окна детские голоса.
— Батя, батя! Рожествувальники пришли! Уже можно впускать? — засуетившись и заглядывая в зал, спросила Даша.
— Да, конечно, впускай! Раз уже звонят во всех церквях, значит время. Пусти, нехай рожествуют, — сказал Тарас Охримович, оправляя фитилек у всю ночь горевшей лампады.
Даша открыла дверь и впустила первых христославов.
Четыре мальчика школьного возраста, сбив у порога прилипший к сапогам снег, поставили в коридоре свои «кийки», которыми отбивались от скаженных собак, вошли в комнату, сняли бараньи шапки, стали в ряд перед образами. Один из них начал декламировать:
Торжествуйте, веселитесь,
Люди добрые, со мной,
Все душевно отзовитесь,
Близко к радости моей!
Нынче Христос народился!
Не в порфире, не в короне,
Не в одежде золотой,
И не так, как царь земной!
Звезда ясно возсияла,
Волхвам путь показала.
Три волхва приходили,
Три дара приносили,
На колени припадали,
Иисуса величали.
Когда Христос народился,
Тогда Ирод возмутился,
Он войскам начал кричать:
«Всех младенцев избивать!»
— ... Я рано встал, взглянул на восток; три ангела слетели и запели...
И мальчики, все в один момент, громко начали: «Рождество Твое. Христе Боже наш, воссия мирови Свет Разума. В нем бо звездам служащий и звездою учахуся. Тебе кланятися, Солнце правды, и Тебе ведети с высоты востока. Господи, слава Тебе».
Пение было не таким стройным, как в церкви, но какая величественная торжественность звучала в этих, поистине ангельских, детских голосах! И все в доме сосредоточенно внимали, как эти дети, подобно ангелам небесным, восторженно славословили рожденного в яслях младенца. После тропаря они пропели еще и кондак «Дева днесь...», потом повернулись лицом к хозяевам и хором поздравили:
— Драстуйте! С праздником Рождества Христового!
— Драстуйте, драстуйте, мои ангелята! Молодцы ребята! Спасибо за первое поздравление! — и Тарас Охримович начал одаривать христославов конфетами, пряниками с начинкой и дал две копейки на всех.
— Чии ж вы, хлопчики, будете? — спросил Тарас Охримович.
— Я Кожушнего Трохым!
— Я Муцкого Алеха!
— Я Сизонец Лука!
— А кто же из вас так рассказывал?
— Я! — И десятилетний мальчуган выступил вперед.
— Молодец, молодец, хорошо рассказывал! Чей же ты будешь?
— Тымохи Бирюка сын, знаете? А зовуть меня Алеша.
— Тимофея Гордеевича? Знаю, знаю, добрый казак. Ну, вот тебе, как рассказчику, одному, на! — И Тарас Охримович сунул ему отдельно двухкопеечный медяк.
Пока христославы «рожествували» и разговаривали, Федька успел одеться и присоединился к ним. Они с удовольствием приняли его в свою компанию, хотя и малолетнего, но хорошего певца; притом Федька умел рассказывать еще лучше.
Нахлобучив шапки, ребята вышли, забрали свои кийки и, выбежав за ворота, направились к ближайшим дворам. Стараясь не пропустить ни одного дома, вбегали в калитку или в ворота в каждый двор, лупцевали кийками нападавших на них собак, подбегали к окнам и кричали: «Отчинить! Пустить рожествувать!» — «Да рано еще», — отзывался кто-нибудь. «Нет, уже не рано, уже в церквях давно перезвонили, уже волосожар и чипиги заходять...» — «Ну, если уже в церкви звонили, то заходите!»
После этого «рожествувальники» заходили и христословили.
В одном доме они увидели, что двери не заперты. Не спрашивая разрешения под окном, зашли в комнату, но тут же, не переходя порога, в нерешительности остановились, лампада не горела и в комнате не видно было ни души. В это время случайно залезший в промежуток между кроватью и печью маленький теленок затопал ногами и пронзительно замычал: «Ме-ээ, мээ...»
— Ведьма, ведьма! — закричал в ужасе один из христославов, и все пять «рожествувальников» рванулись назад, падая и кувыркаясь один через другого у порога. Как оглашенные выскочили они в ворота и во весь дух долго еще бежали по улице, все время оглядываясь: не гонится ли за ними «ведьма». Возвращавшийся в это время из хлева хозяин, куда он ходил посмотреть «не окотилась ли овца», видя паническое бегство ребят со двора, никак не мог понять причины. Когда он поспешно вошел в комнату с потухшей почему-то лампадой и увидел запутавшегося у кровати и мычащего теленка, он догадался в чем дело, зажег лампаду, выплутал теленка из-под кровати и лег опять спать. (Прим: В зимний период новорожденных телят и ягнят многие хлеборобы вносили на первые несколько дней в жилую теплую комнату, чтобы они не замерзли в почти открытом хлеву. Подостлав где-нибудь в уголку комнаты соломы, оставляли их там, пока они не окрепнут, то есть смогут уже твердо стоять на ногах. Были, конечно, у некоторых утепленные помещения не только для лошадей, но и для другого скота, но не у каждого).
Возле забора другого двора росли высокие тополя, из-за которых из трубы дома валил густой черный дым. Слыша часто рассказы старших о проказах «нечистой силы» в Рождественскую ночь, Федька долго пристально вглядывался в клубы этого дыма и вдруг громко закричал:
— Смотрите, ведьма с лопатой на дымаре сидит! — И всем его коллегам тоже показалось в этом дыме что-то «бесподобное», и они, рванувшись, побежали вдоль улицы, пока стало не видно ни тополей, ни трубы, на которой «сидела ведьма с лопатой».
Если ватаге христославов, с которой ходил и Федька, доводилось в эту предрассветную пору Рождественской ночи увидеть пробегавшую через улицу кошку, то это была для них безусловно «ведьма», и они как угорелые бежали прочь. Хрюкнувшая в расположенном у забора свинарнике мирно почивавшая свинья или притаившаяся на снегу у ворот черная собака были обернувшимися в собак и свиней «ведьмами», и уж в эти дворы они ни за что не заходили христославить. Встречавшиеся с ними другие компании христославов рассказывали тоже самые невероятные приключения, случившиеся с ними в эту ночь; и как через забор прыгала кошка, потом обернулась свиньей и гналась за ними несколько улиц, и как с тополя упала ведьма, потом залаяла по-собачьи и скрылась во дворе, и как под темной тучкой плясали черти, потом все свалились в речку и утонули, и т. д., и т. п. Наслышавшись в зимние вечера страшных рассказов старших, дети игрой своего воображения искажали случившееся с ними в эту ночь до неузнаваемости, прибавляли много своих выдумок, в результате самым невероятным волшебным рассказам не было конца...
* * *
Ярко освещенная Христо-Рождественская церковь была полна народа. Еще за оградой слышно было громогласное пение церковного хора «С нами Бог...» В церкви совершалось Великое Повечерие.
Приська и Гашка Кияшковы вошли в переднюю часть храма и дальше не собирались проталкиваться, чтобы иметь возможность выйти в ограду в любое время. Здесь можно будет и не так заметно пошептаться «кое о чем» с другими девушками. Тарас Охримович хотел пройти в правый придел, поближе к клиросу, где он всегда стоял, но это было не так легко. Он уже пробрался к середине церкви и только хотел свернуть вправо, как хор прямо над его головой запел: «Ликуют ангели на небе, и радуются люди на земли...» Царские врата открылись, священнослужители вышли на средину церкви служить литию, и толпа людей, образуя для духовенства проход, оттиснула Тараса Охримовича на левую сторону. Так он и остался стоять среди женщин, чего он очень не любил. На всех блестевших позолотой паникадилах и подсвечниках горели восковые свечи. Не только на иконостасе, но и на всех многочисленных иконах у боковых входов, под колокольней, везде — были новые матерчатые и цветные украшения.
Более четырех часов продолжалось богослужение в Рождественскую ночь, и ничто не чувствовал усталости. Все это время стояли и с благоговением внимали чудесному пению мощного церковного хора.
Около двенадцати колоколов несколько раз трезвонили, создавая гармоничную мелодию в умелых руках звонаря-сторожа Поддубного Ивана.
«Христос рождается, славите... пойте Господеви вси земля...» — пел хор слова первого ирмоса канона праздника, и, казалось, что действительно вся земля в ту ночь славила и воспевала Богочеловека. «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение», — неоднократно воспевал хор, и это ангельское песнопение, прозвучавшее над Вифлеемской землей более девятнадцати столетий тому назад, действительно, соответствовало той благословенной и мирной жизни, которой жила Россия в 1913 году...
После Великого Повечерия шла торжественная заутреня и затем Божественная литургия, которая закончилась на рассвете.
В доме Кияшко еще горели лампы, когда ходившие в церковь возвратились. Никифор успел к этому времени уже управиться со скотом, задав сегодня лошадям двойную порцию дерти и ячменя, коровам высыпал в ясли мешок кукурузы в початках; даже для курей, гусей, уток и индюков вместо ячменя посыпал чистой пшеницы и в гораздо большем количестве, чем в обыкновенные дни. «Пусть и скотина, и птица чувствует праздник», — думал добродушный молодой хозяин.
Федька тоже уже вернулся с христославства, уселся отдельно в углу на деревянной лавке, выложил из карманов целую кучу пряников и конфет и принялся считать медяки, которые ему надарили во многих домах станицы.
Прежде чем сесть за праздничный ранний стол, все встали перед святым углом и кратко помолились. Потом вошли в зал и уселись за большой стол, а не у «сырна» в кухне, как это делалось в обычное время, и начали разговляться.
Тарас Охримович налил себе, обоим сынам, Ольге Ивановне и невесткам по рюмке водки, а меньшим и девчатам по стопке сладкого вина и сказал:
— Царство Небесное пошли, Господи, моему батьку, вашему дедушке Охриму, бабушке, погибшему в Тифлисе Андрею и всем помершим нашим родичам! — И он, а потом и все набожно перекрестились. — Поздравляю вас, дорогая моя семья, с великим праздником Рождества Христова. Слава Богу, что нам удалось дожить до этого великого дня; дай Бог дождать и красного яичка! — Тарас Охримович выпил свою чарку, благословил стоявшую на столе и разрешенную с этого дня скоромную пищу, и все, выпив за ним свои рюмки, принялись за мясной борщ.
После такого раннего обеда старики собрались отдыхать. Приська и Гашка тоже улеглись спать, потому что в эту ночь они «недоспали», а Никифор и Петр с женами стали собираться в гости к тестю и теще.
В это время в комнату вошли три подростка в возрасте 15-16 лет. В руках среднего была укреплена на длинной палке «Звезда», в центре которой было прикреплено миниатюрное изображение Младенца, лежавшего на сене в яслях, и склонившейся над Ним Богоматери. Такие христославы из иногородних ходили по домам днем, а не ночью, как это делали казачата.
Став перед образами, один христослав начал декламировать посвященное празднику стихотворение:
В небе звездочка блеснула,
Через нее узнали мы,
Что Христос родился в яслях,
Не гнушаясь нищеты.
Ясли эти указали,
Что искать должны все мы
Не богатства и не славы,
Не мирские суеты.
Ясли эти указали,
Что пред Богом все равны,
Все должны служить друг другу,
Чтоб быть Божьими детьми.
И молю я Всеблагого
Дать нам честь любви святой,
Чтоб завет Господня слова
Был бы с вашею семьей.
После этого вступления они очень стройно запели: «Рождество Твое, Христе Боже наш...»
Ребята хорошо подготовились и спелись. После тропаря пропели еще «Христос рождается, славите...» и «Таинство странное». После ирмосов пропели «Дева днесь» и, поздравив хозяев с праздником, отошли к дверям в ожидании подарков.
Всем понравилось пение трех юношей и красиво сделанная звезда. Наталка поднесла каждому по два больших пряника с начинкой и по две шоколадных конфетки. Тарас Охримович спустился с печи, где он отдыхал, и подарил каждому по две копейки, а рассказчику сверх того еще дал пятак. Христославы поблагодарили и вышли на улицу, высоко подняв над головой звезду...
Перед одетой в снежный саван станицей разливался непрерываемый трезвон колоколов со всех трех церквей. Трезвонить начали на рассвете, сейчас же после литургии, по выходе молящихся из церкви, и этот трезвон будет продолжаться три дня с перерывами лишь в часы богослужений.
По широким улицам с накатанной снежной дорогой во всех направлениях скользили легкие сани с нарядными «визитерами». Зятья ехали к тещам и тестям, замужние дочки к матерям, брат к брату и т. д. Из-под копыт мчавшихся рысью коней во все стороны разметались комья снега, осыпая стоявших по углам парубков и девушек.
Во многих домах через оттаявшие стекла окон виднелись веселившиеся вокруг заставленных едой и напитками столов мужчины и женщины, и их шумный говор и песни доносились на улицу.
Хотя у казаков почти ни у кого не устраивались елки, но в некоторых богатых домах и у представителей власти они все же красовались в главной комнате или зале.
По домам представителей станичной администрации и наиболее богатых жителей ходил церковный хор в полном составе и поздравлял хозяев с днем праздника Рождества.
Никифор с Наталкой и сынишкой и Петр с Дашей выехали на санях из дому вместе. У ворот Костенка Петр и Даша сошли и радостно встреченные матерью направились в дом, а Никифор с женой и Гришуткой поехал дальше к своим, ожидавшим его тестю и теще.
На углу Красной, в большом кирпичном доме, слушалось пение. В просторном зале дома атамана, выходящем тремя окнами на улицу, стояла чудесно убранная елка, которой почти ни у кого из казаков не было, а сбоку стоял хор Христо-Рождественской церкви с регентом Сердюком во главе и исполнял по просьбе хозяина концерт «Слава в Вышних Богу» Бортнянского.
Никифор зацепился своими санями за сани ехавшего навстречу незнакомого казака. Оба сошли на дорогу и никак не могли расцепить застрявшие под дышлом барки. Сначала тихо, потом все громче и громче они стали ругаться между собой, и уже дело стало доходить до драки. Они и не заметили, как к ним подошел атаман.
— Это что еще за спор возле моего двора затеяли? Что за ругань, когда в доме исполняются святые песнопения? По какому праву вы нарушаете торжественность и святость праздника?
Оба казака вытянулись в струнку и молчали.
— Это так оставить нельзя. Марш за мной, я вас сейчас проучу! — строго приказал атаман, и оба послушно последовали за ним.
«Вот досада, — думал Никифор, — попасть в немилость атаману, да еще в такой день. Лучше бы дал раз-два по морде, да и отпустил бы с миром».
Атаман привел их в комнату, где никого не было, отвернулся от них к какому-то шкафу; потом грозно скомандовал:
— Смирно! За нарушение казачьего взаимного уважения, оскорбление друг друга в день великого праздника приказываю... — И Никифор почувствовал прикосновение к своей руке чего-то холодного. Он открыл глаза и удивился: атаман протягивал им обоим по полному чайному стакану... — Приказываю выпить без отрыва все содержимое этих стаканов!
Оба казака подняли поданные атаманом стаканы водки и за здоровье хозяина станицы залпом осушили их.
— Молодцы! Теперь поцелуйтесь! Идите к саням, к своим бабам и больше не спорьте по пустякам! — А сам вернулся в зал к хору и всех певчих тоже «почастував» горилкой и вином.
Пока оба казака принимали «наказание» в доме атамана, их жены спокойно расцепили сани, выплутали барки из-под дышла и, отъехав немного разные стороны, с тревогой поджидали своих мужей. Вышедши из дома Емельяна Уса и видя, что без них все уже спокойно сделано, Никифор и другой казак уселись каждый в свои сани и молча разъехались в разные стороны, даже не познакомившись.
* * *
Две недели, до самого Крещения, праздновались Рождественские святки, и в эти дни никакие работы в хозяйствах не проводились. И богатые, и бедные, старые и молодые широко и весело проводили дни великих зимних Святок.
Парубки и девушки устраивали для себя складку-складчину и веселились, без женатых, сами. Парубки закупали горилки, девушки таскали из дому кур, колбас, масла, сала, муки и сами где-нибудь в нанятом доме приготовляли всевозможные закуски. Потом с наступлением ночи все участники складчины собирались, приглашали гармониста и веселились чуть ли не до утра.
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ III
Глава III
Слава в Вышних Богу и на земли
мир, в человецех благоволение...
Часа в три ночи раздался Рождественский благовест. Большой колокол Христо-Рождественской церкви первый возвестил всем о начале великого торжественного праздника в память Рожденного «нашего ради спасения». Еще в двух других церквях, стоявших в других углах станицы, Покрово-Николаевской и Св. Целителя Пантелеймона, тотчас же ответили тоже звоном больших колоколов. Мощные удары звенящей меди с трех церковных колоколен чудесно разливались в ночной тишине, призывая всех к ранней заутрени.
В домах все сразу проснулись и зашевелились.
Тарас Охримович с женою и дочерьми стал собираться в церковь. Даша и Наталка затопили печь и начали праздничную стряпню. Все из церкви возвратятся до восхода солнца, и к их приходу должен быть уже приготовлен горячий борщ с мясом (все шесть недель до этого готовили только постный, без мяса); надо успеть поджарить колбасы, сварить что-нибудь молочное.
В этот момент у ворот раздался отчаянный собачий лай, и во дворе послышался топот бегущих ног.
— Пустите рожествувать! — послышались у окна детские голоса.
— Батя, батя! Рожествувальники пришли! Уже можно впускать? — засуетившись и заглядывая в зал, спросила Даша.
— Да, конечно, впускай! Раз уже звонят во всех церквях, значит время. Пусти, нехай рожествуют, — сказал Тарас Охримович, оправляя фитилек у всю ночь горевшей лампады.
Даша открыла дверь и впустила первых христославов.
Четыре мальчика школьного возраста, сбив у порога прилипший к сапогам снег, поставили в коридоре свои «кийки», которыми отбивались от скаженных собак, вошли в комнату, сняли бараньи шапки, стали в ряд перед образами. Один из них начал декламировать:
Торжествуйте, веселитесь,
Люди добрые, со мной,
Все душевно отзовитесь,
Близко к радости моей!
Нынче Христос народился!
Не в порфире, не в короне,
Не в одежде золотой,
И не так, как царь земной!
Звезда ясно возсияла,
Волхвам путь показала.
Три волхва приходили,
Три дара приносили,
На колени припадали,
Иисуса величали.
Когда Христос народился,
Тогда Ирод возмутился,
Он войскам начал кричать:
«Всех младенцев избивать!»
— ... Я рано встал, взглянул на восток; три ангела слетели и запели...
И мальчики, все в один момент, громко начали: «Рождество Твое. Христе Боже наш, воссия мирови Свет Разума. В нем бо звездам служащий и звездою учахуся. Тебе кланятися, Солнце правды, и Тебе ведети с высоты востока. Господи, слава Тебе».
Пение было не таким стройным, как в церкви, но какая величественная торжественность звучала в этих, поистине ангельских, детских голосах! И все в доме сосредоточенно внимали, как эти дети, подобно ангелам небесным, восторженно славословили рожденного в яслях младенца. После тропаря они пропели еще и кондак «Дева днесь...», потом повернулись лицом к хозяевам и хором поздравили:
— Драстуйте! С праздником Рождества Христового!
— Драстуйте, драстуйте, мои ангелята! Молодцы ребята! Спасибо за первое поздравление! — и Тарас Охримович начал одаривать христославов конфетами, пряниками с начинкой и дал две копейки на всех.
— Чии ж вы, хлопчики, будете? — спросил Тарас Охримович.
— Я Кожушнего Трохым!
— Я Муцкого Алеха!
— Я Сизонец Лука!
— А кто же из вас так рассказывал?
— Я! — И десятилетний мальчуган выступил вперед.
— Молодец, молодец, хорошо рассказывал! Чей же ты будешь?
— Тымохи Бирюка сын, знаете? А зовуть меня Алеша.
— Тимофея Гордеевича? Знаю, знаю, добрый казак. Ну, вот тебе, как рассказчику, одному, на! — И Тарас Охримович сунул ему отдельно двухкопеечный медяк.
Пока христославы «рожествували» и разговаривали, Федька успел одеться и присоединился к ним. Они с удовольствием приняли его в свою компанию, хотя и малолетнего, но хорошего певца; притом Федька умел рассказывать еще лучше.
Нахлобучив шапки, ребята вышли, забрали свои кийки и, выбежав за ворота, направились к ближайшим дворам. Стараясь не пропустить ни одного дома, вбегали в калитку или в ворота в каждый двор, лупцевали кийками нападавших на них собак, подбегали к окнам и кричали: «Отчинить! Пустить рожествувать!» — «Да рано еще», — отзывался кто-нибудь. «Нет, уже не рано, уже в церквях давно перезвонили, уже волосожар и чипиги заходять...» — «Ну, если уже в церкви звонили, то заходите!»
После этого «рожествувальники» заходили и христословили.
В одном доме они увидели, что двери не заперты. Не спрашивая разрешения под окном, зашли в комнату, но тут же, не переходя порога, в нерешительности остановились, лампада не горела и в комнате не видно было ни души. В это время случайно залезший в промежуток между кроватью и печью маленький теленок затопал ногами и пронзительно замычал: «Ме-ээ, мээ...»
— Ведьма, ведьма! — закричал в ужасе один из христославов, и все пять «рожествувальников» рванулись назад, падая и кувыркаясь один через другого у порога. Как оглашенные выскочили они в ворота и во весь дух долго еще бежали по улице, все время оглядываясь: не гонится ли за ними «ведьма». Возвращавшийся в это время из хлева хозяин, куда он ходил посмотреть «не окотилась ли овца», видя паническое бегство ребят со двора, никак не мог понять причины. Когда он поспешно вошел в комнату с потухшей почему-то лампадой и увидел запутавшегося у кровати и мычащего теленка, он догадался в чем дело, зажег лампаду, выплутал теленка из-под кровати и лег опять спать. (Прим: В зимний период новорожденных телят и ягнят многие хлеборобы вносили на первые несколько дней в жилую теплую комнату, чтобы они не замерзли в почти открытом хлеву. Подостлав где-нибудь в уголку комнаты соломы, оставляли их там, пока они не окрепнут, то есть смогут уже твердо стоять на ногах. Были, конечно, у некоторых утепленные помещения не только для лошадей, но и для другого скота, но не у каждого).
Возле забора другого двора росли высокие тополя, из-за которых из трубы дома валил густой черный дым. Слыша часто рассказы старших о проказах «нечистой силы» в Рождественскую ночь, Федька долго пристально вглядывался в клубы этого дыма и вдруг громко закричал:
— Смотрите, ведьма с лопатой на дымаре сидит! — И всем его коллегам тоже показалось в этом дыме что-то «бесподобное», и они, рванувшись, побежали вдоль улицы, пока стало не видно ни тополей, ни трубы, на которой «сидела ведьма с лопатой».
Если ватаге христославов, с которой ходил и Федька, доводилось в эту предрассветную пору Рождественской ночи увидеть пробегавшую через улицу кошку, то это была для них безусловно «ведьма», и они как угорелые бежали прочь. Хрюкнувшая в расположенном у забора свинарнике мирно почивавшая свинья или притаившаяся на снегу у ворот черная собака были обернувшимися в собак и свиней «ведьмами», и уж в эти дворы они ни за что не заходили христославить. Встречавшиеся с ними другие компании христославов рассказывали тоже самые невероятные приключения, случившиеся с ними в эту ночь; и как через забор прыгала кошка, потом обернулась свиньей и гналась за ними несколько улиц, и как с тополя упала ведьма, потом залаяла по-собачьи и скрылась во дворе, и как под темной тучкой плясали черти, потом все свалились в речку и утонули, и т. д., и т. п. Наслышавшись в зимние вечера страшных рассказов старших, дети игрой своего воображения искажали случившееся с ними в эту ночь до неузнаваемости, прибавляли много своих выдумок, в результате самым невероятным волшебным рассказам не было конца...
* * *
Ярко освещенная Христо-Рождественская церковь была полна народа. Еще за оградой слышно было громогласное пение церковного хора «С нами Бог...» В церкви совершалось Великое Повечерие.
Приська и Гашка Кияшковы вошли в переднюю часть храма и дальше не собирались проталкиваться, чтобы иметь возможность выйти в ограду в любое время. Здесь можно будет и не так заметно пошептаться «кое о чем» с другими девушками. Тарас Охримович хотел пройти в правый придел, поближе к клиросу, где он всегда стоял, но это было не так легко. Он уже пробрался к середине церкви и только хотел свернуть вправо, как хор прямо над его головой запел: «Ликуют ангели на небе, и радуются люди на земли...» Царские врата открылись, священнослужители вышли на средину церкви служить литию, и толпа людей, образуя для духовенства проход, оттиснула Тараса Охримовича на левую сторону. Так он и остался стоять среди женщин, чего он очень не любил. На всех блестевших позолотой паникадилах и подсвечниках горели восковые свечи. Не только на иконостасе, но и на всех многочисленных иконах у боковых входов, под колокольней, везде — были новые матерчатые и цветные украшения.
Более четырех часов продолжалось богослужение в Рождественскую ночь, и ничто не чувствовал усталости. Все это время стояли и с благоговением внимали чудесному пению мощного церковного хора.
Около двенадцати колоколов несколько раз трезвонили, создавая гармоничную мелодию в умелых руках звонаря-сторожа Поддубного Ивана.
«Христос рождается, славите... пойте Господеви вси земля...» — пел хор слова первого ирмоса канона праздника, и, казалось, что действительно вся земля в ту ночь славила и воспевала Богочеловека. «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение», — неоднократно воспевал хор, и это ангельское песнопение, прозвучавшее над Вифлеемской землей более девятнадцати столетий тому назад, действительно, соответствовало той благословенной и мирной жизни, которой жила Россия в 1913 году...
После Великого Повечерия шла торжественная заутреня и затем Божественная литургия, которая закончилась на рассвете.
В доме Кияшко еще горели лампы, когда ходившие в церковь возвратились. Никифор успел к этому времени уже управиться со скотом, задав сегодня лошадям двойную порцию дерти и ячменя, коровам высыпал в ясли мешок кукурузы в початках; даже для курей, гусей, уток и индюков вместо ячменя посыпал чистой пшеницы и в гораздо большем количестве, чем в обыкновенные дни. «Пусть и скотина, и птица чувствует праздник», — думал добродушный молодой хозяин.
Федька тоже уже вернулся с христославства, уселся отдельно в углу на деревянной лавке, выложил из карманов целую кучу пряников и конфет и принялся считать медяки, которые ему надарили во многих домах станицы.
Прежде чем сесть за праздничный ранний стол, все встали перед святым углом и кратко помолились. Потом вошли в зал и уселись за большой стол, а не у «сырна» в кухне, как это делалось в обычное время, и начали разговляться.
Тарас Охримович налил себе, обоим сынам, Ольге Ивановне и невесткам по рюмке водки, а меньшим и девчатам по стопке сладкого вина и сказал:
— Царство Небесное пошли, Господи, моему батьку, вашему дедушке Охриму, бабушке, погибшему в Тифлисе Андрею и всем помершим нашим родичам! — И он, а потом и все набожно перекрестились. — Поздравляю вас, дорогая моя семья, с великим праздником Рождества Христова. Слава Богу, что нам удалось дожить до этого великого дня; дай Бог дождать и красного яичка! — Тарас Охримович выпил свою чарку, благословил стоявшую на столе и разрешенную с этого дня скоромную пищу, и все, выпив за ним свои рюмки, принялись за мясной борщ.
После такого раннего обеда старики собрались отдыхать. Приська и Гашка тоже улеглись спать, потому что в эту ночь они «недоспали», а Никифор и Петр с женами стали собираться в гости к тестю и теще.
В это время в комнату вошли три подростка в возрасте 15-16 лет. В руках среднего была укреплена на длинной палке «Звезда», в центре которой было прикреплено миниатюрное изображение Младенца, лежавшего на сене в яслях, и склонившейся над Ним Богоматери. Такие христославы из иногородних ходили по домам днем, а не ночью, как это делали казачата.
Став перед образами, один христослав начал декламировать посвященное празднику стихотворение:
В небе звездочка блеснула,
Через нее узнали мы,
Что Христос родился в яслях,
Не гнушаясь нищеты.
Ясли эти указали,
Что искать должны все мы
Не богатства и не славы,
Не мирские суеты.
Ясли эти указали,
Что пред Богом все равны,
Все должны служить друг другу,
Чтоб быть Божьими детьми.
И молю я Всеблагого
Дать нам честь любви святой,
Чтоб завет Господня слова
Был бы с вашею семьей.
После этого вступления они очень стройно запели: «Рождество Твое, Христе Боже наш...»
Ребята хорошо подготовились и спелись. После тропаря пропели еще «Христос рождается, славите...» и «Таинство странное». После ирмосов пропели «Дева днесь» и, поздравив хозяев с праздником, отошли к дверям в ожидании подарков.
Всем понравилось пение трех юношей и красиво сделанная звезда. Наталка поднесла каждому по два больших пряника с начинкой и по две шоколадных конфетки. Тарас Охримович спустился с печи, где он отдыхал, и подарил каждому по две копейки, а рассказчику сверх того еще дал пятак. Христославы поблагодарили и вышли на улицу, высоко подняв над головой звезду...
Перед одетой в снежный саван станицей разливался непрерываемый трезвон колоколов со всех трех церквей. Трезвонить начали на рассвете, сейчас же после литургии, по выходе молящихся из церкви, и этот трезвон будет продолжаться три дня с перерывами лишь в часы богослужений.
По широким улицам с накатанной снежной дорогой во всех направлениях скользили легкие сани с нарядными «визитерами». Зятья ехали к тещам и тестям, замужние дочки к матерям, брат к брату и т. д. Из-под копыт мчавшихся рысью коней во все стороны разметались комья снега, осыпая стоявших по углам парубков и девушек.
Во многих домах через оттаявшие стекла окон виднелись веселившиеся вокруг заставленных едой и напитками столов мужчины и женщины, и их шумный говор и песни доносились на улицу.
Хотя у казаков почти ни у кого не устраивались елки, но в некоторых богатых домах и у представителей власти они все же красовались в главной комнате или зале.
По домам представителей станичной администрации и наиболее богатых жителей ходил церковный хор в полном составе и поздравлял хозяев с днем праздника Рождества.
Никифор с Наталкой и сынишкой и Петр с Дашей выехали на санях из дому вместе. У ворот Костенка Петр и Даша сошли и радостно встреченные матерью направились в дом, а Никифор с женой и Гришуткой поехал дальше к своим, ожидавшим его тестю и теще.
На углу Красной, в большом кирпичном доме, слушалось пение. В просторном зале дома атамана, выходящем тремя окнами на улицу, стояла чудесно убранная елка, которой почти ни у кого из казаков не было, а сбоку стоял хор Христо-Рождественской церкви с регентом Сердюком во главе и исполнял по просьбе хозяина концерт «Слава в Вышних Богу» Бортнянского.
Никифор зацепился своими санями за сани ехавшего навстречу незнакомого казака. Оба сошли на дорогу и никак не могли расцепить застрявшие под дышлом барки. Сначала тихо, потом все громче и громче они стали ругаться между собой, и уже дело стало доходить до драки. Они и не заметили, как к ним подошел атаман.
— Это что еще за спор возле моего двора затеяли? Что за ругань, когда в доме исполняются святые песнопения? По какому праву вы нарушаете торжественность и святость праздника?
Оба казака вытянулись в струнку и молчали.
— Это так оставить нельзя. Марш за мной, я вас сейчас проучу! — строго приказал атаман, и оба послушно последовали за ним.
«Вот досада, — думал Никифор, — попасть в немилость атаману, да еще в такой день. Лучше бы дал раз-два по морде, да и отпустил бы с миром».
Атаман привел их в комнату, где никого не было, отвернулся от них к какому-то шкафу; потом грозно скомандовал:
— Смирно! За нарушение казачьего взаимного уважения, оскорбление друг друга в день великого праздника приказываю... — И Никифор почувствовал прикосновение к своей руке чего-то холодного. Он открыл глаза и удивился: атаман протягивал им обоим по полному чайному стакану... — Приказываю выпить без отрыва все содержимое этих стаканов!
Оба казака подняли поданные атаманом стаканы водки и за здоровье хозяина станицы залпом осушили их.
— Молодцы! Теперь поцелуйтесь! Идите к саням, к своим бабам и больше не спорьте по пустякам! — А сам вернулся в зал к хору и всех певчих тоже «почастував» горилкой и вином.
Пока оба казака принимали «наказание» в доме атамана, их жены спокойно расцепили сани, выплутали барки из-под дышла и, отъехав немного разные стороны, с тревогой поджидали своих мужей. Вышедши из дома Емельяна Уса и видя, что без них все уже спокойно сделано, Никифор и другой казак уселись каждый в свои сани и молча разъехались в разные стороны, даже не познакомившись.
* * *
Две недели, до самого Крещения, праздновались Рождественские святки, и в эти дни никакие работы в хозяйствах не проводились. И богатые, и бедные, старые и молодые широко и весело проводили дни великих зимних Святок.
Парубки и девушки устраивали для себя складку-складчину и веселились, без женатых, сами. Парубки закупали горилки, девушки таскали из дому кур, колбас, масла, сала, муки и сами где-нибудь в нанятом доме приготовляли всевозможные закуски. Потом с наступлением ночи все участники складчины собирались, приглашали гармониста и веселились чуть ли не до утра.
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий