38-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ III
Глава VIII
После поездки в Екатеринодар, в следующее воскресенье, Тарас Охримович первым пришел из церкви, разделся и первым же сел к столу.
— Батя! — сказала Наталка. — Недавно приходил «тыжневый» казак и говорил, чтобы вы после обеда шли в правление на сходку. Он всем дворам загадывал, атаман зачем-то собирает...
— Знаю, это в церкви и поп объявлял, — с неудовольствием пробурчал Тарас Охримович. — Чего это Емельяну Ивановичу вздумалось будоражить добрых людей? К посеву надо готовиться, а он сходки собирает! Не выдумал ли чего нового?
— Я слыхал, казаки такое говорят, — сказал, присаживаясь к столу Никифор, — что Черноморку уже построили, так теперь, мол, еще и трамвай в нашей станице начнут проводить.
— Чего, трайван?! Этого еще недоставало! Всего три дня как я приехал с Катырынодара и видел этот их трайван, да он всех свиней наших на улицах передавит. Нет, нет, этого допускать в нашей станице нельзя! — И Тарас Охримович, покачав головой, с усердием принялся за жирный борщ, чтобы поскорее закончить обед и идти на сходку.
— А я чув, — сказав только что пришедший из церкви Петр, — что речку нашу чистить будут.
— Как так, кто ее чистить будет?
— Приехал какой-то немец и говорит, что всю грязь со дна Сосыки вычистит, а ведь ее там аршин пять толщины осело под водой, а, главное, все это сделает бесплатно; только то, что найдет в речке, его будет.
— А что же он там найдет, жаб та черепах?
— Нет, говорят, что в старовину, когда еще этот край был под Турцией, то Сосыка была глубокая и по ней большие корабли ходили. И один корабль, груженный золотом, затонул где-то вблизи нашей станицы и так остался на дне. Выплывшие трупы турок похоронили в большом кургане, что возле Якуты Петра, недалеко от берега речки, а корабль со временем занесло илом и никто не знает, где он.
— Значит, и рыба, и раки должны пропасть после этого?
— Не знаю, я так слыхал; может, то и брехня просто. — Петр взял деревянную ложку и принялся за борщ.
Тарас Охримович, пообедав и не отдыхая, как это он всегда делал, сейчас же пошел на сходку.
С середины февраля стояла оттепель. Земля почти оголилась от снега, лишь у заборов оставались еще сугробы. Тропинки у заборов попросыхали, и ходить по ним было уже легко. Зато посреди улицы образовалась такая грязь, что пара лошадей только двуколку могла тащить, а в обыкновенную подводу, даже порожнюю, надо было впрягать четверню. Даже почки на деревьях разбухли, как в теплые апрельские дни.
Дети и молодежь радовались раннему теплу, позволявшему им щеголять не в тяжелых зимних кожухах, а в легких весенних «жакетах». Старики, наоборот, с неудовольствием говорили, что оттепель может смениться морозами и снегом. Вообще такая погода предсказывала холодную, затяжную весну, и фруктовые сады подвергались опасности: разбухшие уже почки могли погибнуть от весенних заморозков, и, следовательно, ни яблок, ни груш, ни черешен, и жерделей — ничего в этом году не будет.
Воспользовавшись теплым воскресным днем, атаман станицы Ус Емельян Иванович решил созвать станичный сход для разрешения некоторых хозяйственных вопросов. По существующему в кубанских станицах порядку, ни одно мероприятие, имеющее общественное значение, не проводилось в жизнь без общего согласия казаков станицы.
В обширном дворе станичного правления, вблизи длинной кирпичной общественной конюшни, собрались от каждого почти дома и седобородые, и молодые хозяева.
За поставленными в ряд столами сидели в середине: помощники атамана Якименко и Гавриш, почетные судьи, писаря правления Бирюк и Горб. Дальше к краям расположились «доверенные» — больше тридцати человек: с рыжими волосами и красной бородой Пасенко Семен, маленький и заиковатый Шека Клим, Дрофа, Мазняк, Галась, Волошка, Пятак, Сербат, Цыгыкало, Калий, Слынько, Лях, Гагай, Баштовый, Таран, Огиенко и др. Остальные казаки сидели против столов на досках, положенных на кирпичины, или стояли полукругом, ожидая появления хозяина станицы.
Наконец, из дверей показался сам атаман с насекою в сопровождении старшего помощника и главного писаря. Он взошел на специально приготовленный помост, поздоровался со всеми и открыл сход:
— Не обессудьте меня, господа казаки, что я решил сегодня побеспокоить вас немного; но ведь вы знаете, что я только ваш слуга, которому вы доверили хозяйство станичного общества, а настоящими хозяевами являетесь все вы. Необходимость же в этом следующая. — Атаман взял в руки лист бумаги, который лежал до этого перед писарем. — Вам всем известно, — продолжал атаман, — что постройка нашей Черноморской железной дороги уже закончена. Теперь, чтобы проехать в нашу кубанскую столицу Екатеринодар, не надо делать круг через Тихорецкую, а есть поезд, на который можно сесть в самой Старо-Минской и через Тимашевку без пересадки прямо в Екатеринодар. Также, кто хочет поехать в Ростов, тоже не нужно объезжать вокруг Павловки, через Сосыку, а прямо через Канеловскую, Кущевку и сразу в Ростов.
Все это вам хорошо известно, польза от этого очевидна, и я повторил только для того, чтобы сказать следующее. Рядом с железнодорожным мостом, что лежит между Старо-Минской и Канеловской через нашу речку, есть и деревянный мост для гужевого передвижения. Этот деревянный мост построен в облегчение постройки железной дороги, но он и нам не будет лишний. За речкой находится земля нашего юрта, есть общественные пастбища. И хотя там находятся паевые наделы всего нескольких десятков наших казаков, но скотину на пашу гоняют туда сотни хлеборобов; особенно, живущих на подселке, как первого, так и второго кварталов. Очень удобен он и для поездки на вальцевую мельницу до Ивченка в станицу Канеловскую. Исходя из этого, я закрепил этот мост за нашим станичным обществом. Железнодорожное начальство с удовольствием уступило его, так как он им больше не нужен, но для того, чтобы на него можно было удобнее подъезжать и чтобы сохранить насыпь от размывания водой, надо к нему с обеих сторон, сажень по тридцать-сорок, подвезти земли, и немало. Тут нужны сотни подвод, так что мы своими общественными лошадьми не в силах этого сделать, а требуется и ваша небольшая гужевая помощь, как вы на это смотрите?
— Чей паевой надел находится за речкой, тот пускай и делает! — послышались отдельные голоса.
— Так рассуждать нельзя, — возразил атаман, — при следующем переделе земли там уже будут другие казаки со своими паями, а ездит на мельницу в Канеловку полстаницы! Я предлагаю так: кто имеет четверо лошадей, пусть на этой неделе, на один день, вышлет свою подводу с парой коней и взрослым рабочим. Наш десятник и помощник атамана завтра выйдут туда и покажут все, что и как нужно делать. Согласны?
— Конечно, надо согласиться, никто не полиняет, если один день с лошадьми поработает, — послышались голоса со всех сторон.
Но были и возражавшие. Атаман проголосовал; за его предложение было большинство, и вопрос этот был решен.
— Теперь, господа казаки, — продолжал Ус, переходя к другому вопросу, — вы знаете, что нашему станичному обществу принадлежит земля не только та, что мы видим вокруг станицы, но есть еще под городом Ейском 2900 десятин и в нагорной полосе 6661 десятина. Все это собственность нашего староминского общества. Мы эту землю не можем включать в паевые наделы казаков нашей станицы: очень далеко, и поэтому каждый год сдаем эти участки в аренду. За эти деньги, как вы знаете, в нашей станице за последние годы построено следующее: вот это самое лучшее и необходимое здание в станице, — и атаман указал на большое двухэтажное каменное здание правления с паровым отоплением, — большая каменная с тремя алтарями церковь Св. Пантелеймона Целителя, две кирпичные школы в станице и одна на хуторе Западный Сосык, ряд небольших деревянных мостов по водопроточным балкам нашего юрта и прочее. Но некоторые станичники из подселка первого и второго кварталов жалуются, что их детям очень далеко в школу ходить, также и на втором хуторе Восточный Сосык нет настоящей школы. Поэтому я обращаюсь к вам за разрешением на имеющиеся в нашей казне средства построить еще две школы: одну на подселке второго квартала, на окраине станицы в сторону станции Черноморка, а другую на хуторе Восточный Сосык. Кирпич есть на нашем заводе возле Дурношапки, а часть обещал дать казак Петренко со своего кирпичного завода в четвертом квартале. Для школы на хуторе Восточный Сосык кирпич обещал дать бесплатно со своего кирпичного завода Сергиенко Иван, который живет отдельным хутором на Канеловской стороне, но как раз напротив наших староминских хуторов, и доставка его туда будет недалекой. Ну, а за дерево, железо, прочий строительный материал и мастеровых рабочих придется заплатить наличными. Этот вопрос обсуждался пока без вас, а как вы на это смотрите? Согласны с нашим мнением или нет?
Начались тихие споры. Один низкорослый седой казак Глушко, с десятого квартала, вышел вперед и попросил слово:
— Сколько теперь у нас уже понастроили этих школ, и даже гимназию имеем, и все же мало. Мы когда-то совсем не ходили в школы, а жили и живем, слава Богу, не хуже разных ученых. Не лучше бы было деревянные тротуары проложить и по другим улицам, а не только по Красной; а то вот и сейчас, и поздней дождливой осенью на окраинах станицы в грязи прямо утопаем!
— Тротуары, тротуары! Когда грязь, верхом можно на коню проехать! — закричало несколько молодых казаков. — В первую очередь школы надо строить, вам-то, доживающим свой век, все равно, а детям теперь всем надо учиться!
Высокий стройный казак лет тридцати пяти Фоменко Мина Андреевич вышел на средину полукруга и обратился ко всем:
— Господа казаки! Я так предлагаю: если грошей в нашей казне достаточно, то школы, конечно, надо в первую очередь построить, но и негоже то, что тротуары имеются только на главных улицах, а на окраинах действительно ранней весной и поздней осенью в грязи утопаем. Поэтому тротуары надо построить еще на некоторых больших улицах!
— Правильно, так будет всем хорошо! — закричало большинство.
Атаман поднял насеку, и все стихли.
— Господа казаки! Средства в нашей казне есть, и еще ожидается поступление за прошлогоднюю аренду на землю, что под Ейском. И я вполне согласен с тем, что сейчас сказал уважаемый нами Мина Андреевич. Есть еще какие предложения?
— Нет! — загремели сотни голосов.
— Тогда голосую!
За предложение Фоменко Мины подано было подавляющее большинство голосов, и оно было принято.
Атаман пошептался еще о чем-то со своими помощниками и сказал:
— Есть еще один скандальный вопрос, который надо разрешить всем казачьим обществом. Наш казначей Михаил Кибер слишком часто стал в духан заглядывать, но не в этом беда: пьют все. Беда в том, что недавняя проверка обнаружила у него недостачу наших общественных денег в сумме 475 рублей 50 копеек. Следовало бы сейчас же его под суд отдать, да жаль жену и детей, и я только отстранил временно его от должности и теперь выношу это на ваш суд. На сегодняшний день он каким-то путем погасил недостающую сумму, однако это не успокаивает меня: допусти его, а он завтра опять начнет тратить казну. Так вот, что мы будем делать с таким казначеем?
— Снять с должности и выбрать другого! — закричало несколько казаков.
— И я, и мои помощники тоже такого мнения, — сказал атаман. — Ненадежный стал человек, а деньги-то ведь всего нашего общества. Я вас попрошу и выдвинуть кандидатуру будущего казначея!
— Юхим Мацало нехай будет казначеем! — раздались голоса.
— К черту Мацала! Он — шабай, своих же казаков на базаре надувает, как цыган! — послышались шумные протесты других.
Престарелый казак Сизонец с ослепшим одним глазом и часто мигая другим зрячим, вышел на средину круга и начал:
— Я... ыы, сказать хочу... ы, ыыы...
— Да что ты «ы, ы»! Кроме «ы», больше ничего и не скажешь! — засмеялись передние казаки.
— И не скажу, раз смеетесь. — И Сизонец обиженно отошел.
Потом вышел Шека Клим и, краснея от заиканья, сказал:
— Дорогие ба-ба-б-братцы ка-ка-казаченьки! Ка-ка-казначеем нам надо такого человека, который бы вот ка-ка-каким был: чтобы чужих ба-ба-ба-ба-баб не любил и не бегал за ними, як Рябко, второе, чтобы горилки не хлебал, ка-ка-как гусь воду, и третье, чтобы в карты не играл. Бо где чужая ба-ба-ба-баба, там и чарка, а чарку без грошей не дают. Ярыжники, картежники и бабники — все ненадежные люди для кассы нашего общества. Так вот таким подходящим человеком, братцы-казаченьки, бу-бу-будет Фоменко Владимир Андреевич, на этого можно смело положиться...
Некоторые смеялись во время его речи, другие с одобрением кричали:
— Правильно, Клим Иванович! Бабников не треба!
— Таран Яков тоже пригодный будет для этого казак, — отозвалось трое с первого квартала: Кожушний, Лоцман и Сеник.
— Верно, верно, — закричал громко Якута Петр, — этот не то, что к чужим бабам что-нибудь носить, он и свою почти не кормит; на одной кукурузной каше живет и надел на свою жинку тринадцать уздечек, чтоб не разнуздалась и не вздумала главенствовать. А живет он побогаче, пожалуй, всех нас, так что на случай не хватит в кассе денег, будет с чего взять на покрытие недостатка...
Такие шутливые замечания переходили в серьезные споры, и, таким образом, образовалось две группировки: одни поддерживали Тарана Якова, другие были за Фоменко. Атаман знал обоих с хорошей стороны и поэтому, не решаясь поддерживать какого-либо одного, поставил на голосование.
За Фоменко Владимира было подано 784 голоса, за Тарана Якова — только 340.
— Итак, с завтрашнего дня кассу нашей станицы принимает Владимир Андреевич Фоменко! — объявил атаман.
Фоменко Владимир с серьезным смуглым лицом, рыжеватыми большими усами, в новом коричневом бешмете — вышел на средину, снял шапку и искренне поблагодарил станичников за оказанную ему честь.
— И еще один вопрос, — почесав затылок, сказал Ус, — наш помощник атамана Кислый Терентий по болезни отказался исполнять свою должность, и по предложению доверенных Атаман отдела генерал Кокунько временно назначил на его место казака Якименка Карпа, до следующих выборов. Имеете ли вы какие-либо возражения?
— А чего это Кислый вдруг заболел? Здоровый пузан, как бык! — послышались вопросы.
— Я не доктор, но болезнь у него серьезная, — сказал атаман улыбаясь.
Никто не понял значения этой улыбки, а тем более причины отставки Кислого. Так как Якименко был порядочным и зажиточным казаком, то возражений против него не было. А раз Атаман Ейского отдела сам утвердил его, то даже и обсуждать этот вопрос как-то неудобно.
После этого атаман распустил сход, а сам с писарями и помощниками ушел в здание станичного правления. Казаки, обсуждая затронутые на сходке вопросы, неспеша расходились по домам.
Тарас Охримович вернулся со сходки домой перед вечером и сразу же упрекнул сыновей за их выдумки, сообщив, что ни одного слова никто на сходке не говорил, ни о «трайване», ни об очистке речки, ни о турках и их золоте.
— Значит, мы еще не дожили до тех дней, чтобы это было претворено в действительность, — сказал Никифор, — но если и дальше так же хорошо и мирно будем жить, то в ближайшие годы в нашей станице и трамвай будет, и электричество и речку вычистят...
— Жили сколько без этого, проживем и дальше, — сказал Тарас Охримович и, надев старый кожушок, вышел во двор посмотреть скотину.
Через три-четыре дня после сходки, без всякого напоминания, удлиненный и расширенный подъезд к деревянному мосту через реку Сосык возле железной дороги был сделан по всем правилам.
Тротуары почти на всех главных улицах станицы проложили еще до начала весенней распутицы, а две школы на хуторе Восточный Сосык и в станице под руководством наезжавшего инженера и присмотром самого атамана начали строить в мае...
В день Сорока мучеников, 9 марта, женщины в доме Тараса Кияшко готовились отгадать, кто в их семье самый счастливый.
Ольга Ивановна, замесив тесто, бросила в него серебряный пятачок, затем опять его размесила, сделала по числу членов семьи девять одинаковых «птичек» из теста и вместе с паляницами хлеба положила в печь. Аккуратно вылепленные из теста фигурки были похожи на сидевших в неподвижности перепелок. Существовало поверье, что тот, кому попадется «птичка» с монетой, и будет самым счастливым.
Когда «птички» испеклись, Ольга Ивановна вынула их из печи и сейчас же, еще горячими, разделила по одной всем. Все, разламывая их на куски, искали внутри монету.
— Ага! Вот у кого она! — радостно воскликнул Федька.
Все с завистью обернулись к нему и увидели, что, действительно, ему достался счастливый пятачок.
Особенно удивлялись тому, что уже третий год подряд счастливая птичка с монетой попадается ему и никому другому. Поэтому он, несомненно, должен быть самым счастливым из всей семьи в жизни. Насколько это оправдывается в будущем, пока никто не знал...
* * *
...Как и предсказывали старики, оттепель вдруг сменилась резкими холодами. Растаявшая было грязь заскорузла от нагрянувших морозов, и ехать по ней стало хуже, чем при распутице. Потом земля снова покрылась снегом, и два дня завывала настоящая метель, несмотря на март. Это было редкостью для Кубанского края.
На третьей неделе поста холода сразу прекратились, зашумела вода, стекавшая ручьями с бугров из быстро таявшего снега. Река Сосык вышла из берегов и затопила прилегавший к ней большой общественный луг, на котором весной паслась скотина многих казаков.
Как-то утром на высоких тополях появились черневшие небольшие стайки «шпаков» (скворцов), которые высвистывали свои трели или подражали ржанию молодого жеребенка. Подростки суетились, ставя на деревьях «шпакивници» (скворечники), сооружая сами, как умели, из досточек небольшие «домики» для таких «интересных птичек».
Появление скворцов указывало, что эта оттепель не временная, а наступает настоящая весна, и все принялись деятельно готовиться к посеву.
На четвертой неделе снег уже везде сошел с полей, и почва настолько просохла, что можно было боронить и сеять пшеницу.
Рано утром в среду Крестопоклонной недели Тарас Охримович увидел, что его кум Софрон Падалка уже поехал в степь четвериком, с мешками пшеницы на дрогах и привязанной сзади садилкой. (Бороны хлеборобы оставляли на зиму в степи и домой в станицу не привозили.)
Тарас Охримович сам собирался в этот день выезжать в степь, поэтому, увидев поехавшего Падалку, поспешил со сборами и к обеду тоже поехал в поле с Никифором и Петром. Садилку сошниковую он отвез в степь, когда стояли еще морозы, а сейчас нагрузил мешками пшеницы и ячменя две подводы, запряг в них по трое лошадей и ехал шагом, потому что на дорогах грязь еще не высохла и везти было тяжело.
Проезжая мимо вспаханных осенью полей Софрона Падалки, он увидел, что три лошади, запряженные гуськом, каждая в одну борону, стоят на ниве, а кум, зажав между спицами колеса своего пса Меделяна, лупит его палкой без всякого сожаления.
Тарас Охримович приостановился и хотел по обыкновению сказать «Бог на помочь», но к данному случаю это не подходило, и он сказал:
— Доброго здоровья, кум, что это вы так свою собаку наказываете?
— Это не собака, а, так сказать, сатана: крест мой съел, окаянный! — и Софрон, ударив еще раз уже полумертвого пса, подошел к Тарасу Охримовичу.
Оказалось, Меделян, действительно, был виновен. По старинной традиции, если начали боронить в среду крестопоклонной недели, то дома пекли из теста православный крест, клали его сверху на борону и три раза должны были обойти ниву бороной с этим хлебным крестом. Тогда вся нива должна быть весьма урожайной.
Софрон Падалка тоже это знал. Он запряг своих коней в три бороны, положил на заднюю борону приготовленный дома хлебный крест и, взявши переднего гнедка под уздечку, повел его по просыхающей ниве, обратив свой взор вперед, чтобы провести ровную линию. А собака его Меделян в это время подкралась сзади и, введенная в соблазн запахом свежеиспеченного хлеба, схватила лежавший на бороне крест и съела. Когда Падалка увидел, что креста на бороне больше нет, он тут же наказал Меделяна.
У Тараса Охримовича тоже был в узелке испеченный из белого теста крест. Он вынул его, посмотрел и, чтобы не случилось того же, что у Падалки, разломал его на трое и вместе с Никифором и Петром съел, промолвив: «Так будет меньше греха, чем дать это псам...»
Он запряг в переднюю борону молодого «маштака», сзади которого Петр привязал к деревянной перекладине лысую кобылу, запряженную в другую борону, и сам повел по едва просохшей и еще слегка курящейся от испарений ниве, любуясь раскинувшейся вокруг гладью степи. Необыкновенная радость наполняла его душу при виде разрыхленной боронами почвы, зачерневшей на его собственном поле. Жаворонки в небе неумолкаемым концертом как будто прославляли его труд, а вспугнутые зайцы бежали к меже соседнего поля, но, заслышав там тоже людей, скрывались в балке среди нескошенного бурьяна.
Обойдя один раз всю намеченную к первой «посадке» ниву, десятин в пять, Тарас Охримович передал маштака в руки Петру, чтобы он продолжал «волочить» обозначенный им прямоугольник земли, а сам подошел к запряженной четвериком сошниковой садилке, возле которой суетился Никифор. Всыпав в продолговатый ящик садилки мешок гарновки, он стал на восток, снял шапку, прочитал «Отче наш», перекрестился, сел на железное сиденье спереди садилки, взял в руки вожжи, сказал: «Ну, Господи, благослови! Но-о, карый!» — И, дернув вожжами, поехал по свежевзбороненному полю следом за Петром. Никифор опустил специальным выключателем баклуши, соединенные валом с осью колеса садилки, и тринадцать сошников, нырнув в рыхлую землю, начали равномерно и ровными, как струна, рядками сеять пшеничное зерно. А сзади, заравнивая след, тянулась на веревках, такой же ширины, как и садилка, толстая палка.
Начав после обеда, они успели до вечера засеять две десятины пшеницы-гарновки. И только тогда выпрягли из борон и садилки лошадей, замешали им в больших яслях смоченной водою половы, (почти пополам с дертью) и сели засветло поужинать. Не желая тратить время на поездку домой в станицу, все трое остались ночевать в степи, в маленькой однокомнатной хатенке.
Утром рано, на зорьке, едва послышался в небе многоголосый концерт жаворонков, они уже были на ногах. И свежими, не заморенными в дороге лошадьми продолжали посев хлебов...
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ III
Глава VIII
После поездки в Екатеринодар, в следующее воскресенье, Тарас Охримович первым пришел из церкви, разделся и первым же сел к столу.
— Батя! — сказала Наталка. — Недавно приходил «тыжневый» казак и говорил, чтобы вы после обеда шли в правление на сходку. Он всем дворам загадывал, атаман зачем-то собирает...
— Знаю, это в церкви и поп объявлял, — с неудовольствием пробурчал Тарас Охримович. — Чего это Емельяну Ивановичу вздумалось будоражить добрых людей? К посеву надо готовиться, а он сходки собирает! Не выдумал ли чего нового?
— Я слыхал, казаки такое говорят, — сказал, присаживаясь к столу Никифор, — что Черноморку уже построили, так теперь, мол, еще и трамвай в нашей станице начнут проводить.
— Чего, трайван?! Этого еще недоставало! Всего три дня как я приехал с Катырынодара и видел этот их трайван, да он всех свиней наших на улицах передавит. Нет, нет, этого допускать в нашей станице нельзя! — И Тарас Охримович, покачав головой, с усердием принялся за жирный борщ, чтобы поскорее закончить обед и идти на сходку.
— А я чув, — сказав только что пришедший из церкви Петр, — что речку нашу чистить будут.
— Как так, кто ее чистить будет?
— Приехал какой-то немец и говорит, что всю грязь со дна Сосыки вычистит, а ведь ее там аршин пять толщины осело под водой, а, главное, все это сделает бесплатно; только то, что найдет в речке, его будет.
— А что же он там найдет, жаб та черепах?
— Нет, говорят, что в старовину, когда еще этот край был под Турцией, то Сосыка была глубокая и по ней большие корабли ходили. И один корабль, груженный золотом, затонул где-то вблизи нашей станицы и так остался на дне. Выплывшие трупы турок похоронили в большом кургане, что возле Якуты Петра, недалеко от берега речки, а корабль со временем занесло илом и никто не знает, где он.
— Значит, и рыба, и раки должны пропасть после этого?
— Не знаю, я так слыхал; может, то и брехня просто. — Петр взял деревянную ложку и принялся за борщ.
Тарас Охримович, пообедав и не отдыхая, как это он всегда делал, сейчас же пошел на сходку.
С середины февраля стояла оттепель. Земля почти оголилась от снега, лишь у заборов оставались еще сугробы. Тропинки у заборов попросыхали, и ходить по ним было уже легко. Зато посреди улицы образовалась такая грязь, что пара лошадей только двуколку могла тащить, а в обыкновенную подводу, даже порожнюю, надо было впрягать четверню. Даже почки на деревьях разбухли, как в теплые апрельские дни.
Дети и молодежь радовались раннему теплу, позволявшему им щеголять не в тяжелых зимних кожухах, а в легких весенних «жакетах». Старики, наоборот, с неудовольствием говорили, что оттепель может смениться морозами и снегом. Вообще такая погода предсказывала холодную, затяжную весну, и фруктовые сады подвергались опасности: разбухшие уже почки могли погибнуть от весенних заморозков, и, следовательно, ни яблок, ни груш, ни черешен, и жерделей — ничего в этом году не будет.
Воспользовавшись теплым воскресным днем, атаман станицы Ус Емельян Иванович решил созвать станичный сход для разрешения некоторых хозяйственных вопросов. По существующему в кубанских станицах порядку, ни одно мероприятие, имеющее общественное значение, не проводилось в жизнь без общего согласия казаков станицы.
В обширном дворе станичного правления, вблизи длинной кирпичной общественной конюшни, собрались от каждого почти дома и седобородые, и молодые хозяева.
За поставленными в ряд столами сидели в середине: помощники атамана Якименко и Гавриш, почетные судьи, писаря правления Бирюк и Горб. Дальше к краям расположились «доверенные» — больше тридцати человек: с рыжими волосами и красной бородой Пасенко Семен, маленький и заиковатый Шека Клим, Дрофа, Мазняк, Галась, Волошка, Пятак, Сербат, Цыгыкало, Калий, Слынько, Лях, Гагай, Баштовый, Таран, Огиенко и др. Остальные казаки сидели против столов на досках, положенных на кирпичины, или стояли полукругом, ожидая появления хозяина станицы.
Наконец, из дверей показался сам атаман с насекою в сопровождении старшего помощника и главного писаря. Он взошел на специально приготовленный помост, поздоровался со всеми и открыл сход:
— Не обессудьте меня, господа казаки, что я решил сегодня побеспокоить вас немного; но ведь вы знаете, что я только ваш слуга, которому вы доверили хозяйство станичного общества, а настоящими хозяевами являетесь все вы. Необходимость же в этом следующая. — Атаман взял в руки лист бумаги, который лежал до этого перед писарем. — Вам всем известно, — продолжал атаман, — что постройка нашей Черноморской железной дороги уже закончена. Теперь, чтобы проехать в нашу кубанскую столицу Екатеринодар, не надо делать круг через Тихорецкую, а есть поезд, на который можно сесть в самой Старо-Минской и через Тимашевку без пересадки прямо в Екатеринодар. Также, кто хочет поехать в Ростов, тоже не нужно объезжать вокруг Павловки, через Сосыку, а прямо через Канеловскую, Кущевку и сразу в Ростов.
Все это вам хорошо известно, польза от этого очевидна, и я повторил только для того, чтобы сказать следующее. Рядом с железнодорожным мостом, что лежит между Старо-Минской и Канеловской через нашу речку, есть и деревянный мост для гужевого передвижения. Этот деревянный мост построен в облегчение постройки железной дороги, но он и нам не будет лишний. За речкой находится земля нашего юрта, есть общественные пастбища. И хотя там находятся паевые наделы всего нескольких десятков наших казаков, но скотину на пашу гоняют туда сотни хлеборобов; особенно, живущих на подселке, как первого, так и второго кварталов. Очень удобен он и для поездки на вальцевую мельницу до Ивченка в станицу Канеловскую. Исходя из этого, я закрепил этот мост за нашим станичным обществом. Железнодорожное начальство с удовольствием уступило его, так как он им больше не нужен, но для того, чтобы на него можно было удобнее подъезжать и чтобы сохранить насыпь от размывания водой, надо к нему с обеих сторон, сажень по тридцать-сорок, подвезти земли, и немало. Тут нужны сотни подвод, так что мы своими общественными лошадьми не в силах этого сделать, а требуется и ваша небольшая гужевая помощь, как вы на это смотрите?
— Чей паевой надел находится за речкой, тот пускай и делает! — послышались отдельные голоса.
— Так рассуждать нельзя, — возразил атаман, — при следующем переделе земли там уже будут другие казаки со своими паями, а ездит на мельницу в Канеловку полстаницы! Я предлагаю так: кто имеет четверо лошадей, пусть на этой неделе, на один день, вышлет свою подводу с парой коней и взрослым рабочим. Наш десятник и помощник атамана завтра выйдут туда и покажут все, что и как нужно делать. Согласны?
— Конечно, надо согласиться, никто не полиняет, если один день с лошадьми поработает, — послышались голоса со всех сторон.
Но были и возражавшие. Атаман проголосовал; за его предложение было большинство, и вопрос этот был решен.
— Теперь, господа казаки, — продолжал Ус, переходя к другому вопросу, — вы знаете, что нашему станичному обществу принадлежит земля не только та, что мы видим вокруг станицы, но есть еще под городом Ейском 2900 десятин и в нагорной полосе 6661 десятина. Все это собственность нашего староминского общества. Мы эту землю не можем включать в паевые наделы казаков нашей станицы: очень далеко, и поэтому каждый год сдаем эти участки в аренду. За эти деньги, как вы знаете, в нашей станице за последние годы построено следующее: вот это самое лучшее и необходимое здание в станице, — и атаман указал на большое двухэтажное каменное здание правления с паровым отоплением, — большая каменная с тремя алтарями церковь Св. Пантелеймона Целителя, две кирпичные школы в станице и одна на хуторе Западный Сосык, ряд небольших деревянных мостов по водопроточным балкам нашего юрта и прочее. Но некоторые станичники из подселка первого и второго кварталов жалуются, что их детям очень далеко в школу ходить, также и на втором хуторе Восточный Сосык нет настоящей школы. Поэтому я обращаюсь к вам за разрешением на имеющиеся в нашей казне средства построить еще две школы: одну на подселке второго квартала, на окраине станицы в сторону станции Черноморка, а другую на хуторе Восточный Сосык. Кирпич есть на нашем заводе возле Дурношапки, а часть обещал дать казак Петренко со своего кирпичного завода в четвертом квартале. Для школы на хуторе Восточный Сосык кирпич обещал дать бесплатно со своего кирпичного завода Сергиенко Иван, который живет отдельным хутором на Канеловской стороне, но как раз напротив наших староминских хуторов, и доставка его туда будет недалекой. Ну, а за дерево, железо, прочий строительный материал и мастеровых рабочих придется заплатить наличными. Этот вопрос обсуждался пока без вас, а как вы на это смотрите? Согласны с нашим мнением или нет?
Начались тихие споры. Один низкорослый седой казак Глушко, с десятого квартала, вышел вперед и попросил слово:
— Сколько теперь у нас уже понастроили этих школ, и даже гимназию имеем, и все же мало. Мы когда-то совсем не ходили в школы, а жили и живем, слава Богу, не хуже разных ученых. Не лучше бы было деревянные тротуары проложить и по другим улицам, а не только по Красной; а то вот и сейчас, и поздней дождливой осенью на окраинах станицы в грязи прямо утопаем!
— Тротуары, тротуары! Когда грязь, верхом можно на коню проехать! — закричало несколько молодых казаков. — В первую очередь школы надо строить, вам-то, доживающим свой век, все равно, а детям теперь всем надо учиться!
Высокий стройный казак лет тридцати пяти Фоменко Мина Андреевич вышел на средину полукруга и обратился ко всем:
— Господа казаки! Я так предлагаю: если грошей в нашей казне достаточно, то школы, конечно, надо в первую очередь построить, но и негоже то, что тротуары имеются только на главных улицах, а на окраинах действительно ранней весной и поздней осенью в грязи утопаем. Поэтому тротуары надо построить еще на некоторых больших улицах!
— Правильно, так будет всем хорошо! — закричало большинство.
Атаман поднял насеку, и все стихли.
— Господа казаки! Средства в нашей казне есть, и еще ожидается поступление за прошлогоднюю аренду на землю, что под Ейском. И я вполне согласен с тем, что сейчас сказал уважаемый нами Мина Андреевич. Есть еще какие предложения?
— Нет! — загремели сотни голосов.
— Тогда голосую!
За предложение Фоменко Мины подано было подавляющее большинство голосов, и оно было принято.
Атаман пошептался еще о чем-то со своими помощниками и сказал:
— Есть еще один скандальный вопрос, который надо разрешить всем казачьим обществом. Наш казначей Михаил Кибер слишком часто стал в духан заглядывать, но не в этом беда: пьют все. Беда в том, что недавняя проверка обнаружила у него недостачу наших общественных денег в сумме 475 рублей 50 копеек. Следовало бы сейчас же его под суд отдать, да жаль жену и детей, и я только отстранил временно его от должности и теперь выношу это на ваш суд. На сегодняшний день он каким-то путем погасил недостающую сумму, однако это не успокаивает меня: допусти его, а он завтра опять начнет тратить казну. Так вот, что мы будем делать с таким казначеем?
— Снять с должности и выбрать другого! — закричало несколько казаков.
— И я, и мои помощники тоже такого мнения, — сказал атаман. — Ненадежный стал человек, а деньги-то ведь всего нашего общества. Я вас попрошу и выдвинуть кандидатуру будущего казначея!
— Юхим Мацало нехай будет казначеем! — раздались голоса.
— К черту Мацала! Он — шабай, своих же казаков на базаре надувает, как цыган! — послышались шумные протесты других.
Престарелый казак Сизонец с ослепшим одним глазом и часто мигая другим зрячим, вышел на средину круга и начал:
— Я... ыы, сказать хочу... ы, ыыы...
— Да что ты «ы, ы»! Кроме «ы», больше ничего и не скажешь! — засмеялись передние казаки.
— И не скажу, раз смеетесь. — И Сизонец обиженно отошел.
Потом вышел Шека Клим и, краснея от заиканья, сказал:
— Дорогие ба-ба-б-братцы ка-ка-казаченьки! Ка-ка-казначеем нам надо такого человека, который бы вот ка-ка-каким был: чтобы чужих ба-ба-ба-ба-баб не любил и не бегал за ними, як Рябко, второе, чтобы горилки не хлебал, ка-ка-как гусь воду, и третье, чтобы в карты не играл. Бо где чужая ба-ба-ба-баба, там и чарка, а чарку без грошей не дают. Ярыжники, картежники и бабники — все ненадежные люди для кассы нашего общества. Так вот таким подходящим человеком, братцы-казаченьки, бу-бу-будет Фоменко Владимир Андреевич, на этого можно смело положиться...
Некоторые смеялись во время его речи, другие с одобрением кричали:
— Правильно, Клим Иванович! Бабников не треба!
— Таран Яков тоже пригодный будет для этого казак, — отозвалось трое с первого квартала: Кожушний, Лоцман и Сеник.
— Верно, верно, — закричал громко Якута Петр, — этот не то, что к чужим бабам что-нибудь носить, он и свою почти не кормит; на одной кукурузной каше живет и надел на свою жинку тринадцать уздечек, чтоб не разнуздалась и не вздумала главенствовать. А живет он побогаче, пожалуй, всех нас, так что на случай не хватит в кассе денег, будет с чего взять на покрытие недостатка...
Такие шутливые замечания переходили в серьезные споры, и, таким образом, образовалось две группировки: одни поддерживали Тарана Якова, другие были за Фоменко. Атаман знал обоих с хорошей стороны и поэтому, не решаясь поддерживать какого-либо одного, поставил на голосование.
За Фоменко Владимира было подано 784 голоса, за Тарана Якова — только 340.
— Итак, с завтрашнего дня кассу нашей станицы принимает Владимир Андреевич Фоменко! — объявил атаман.
Фоменко Владимир с серьезным смуглым лицом, рыжеватыми большими усами, в новом коричневом бешмете — вышел на средину, снял шапку и искренне поблагодарил станичников за оказанную ему честь.
— И еще один вопрос, — почесав затылок, сказал Ус, — наш помощник атамана Кислый Терентий по болезни отказался исполнять свою должность, и по предложению доверенных Атаман отдела генерал Кокунько временно назначил на его место казака Якименка Карпа, до следующих выборов. Имеете ли вы какие-либо возражения?
— А чего это Кислый вдруг заболел? Здоровый пузан, как бык! — послышались вопросы.
— Я не доктор, но болезнь у него серьезная, — сказал атаман улыбаясь.
Никто не понял значения этой улыбки, а тем более причины отставки Кислого. Так как Якименко был порядочным и зажиточным казаком, то возражений против него не было. А раз Атаман Ейского отдела сам утвердил его, то даже и обсуждать этот вопрос как-то неудобно.
После этого атаман распустил сход, а сам с писарями и помощниками ушел в здание станичного правления. Казаки, обсуждая затронутые на сходке вопросы, неспеша расходились по домам.
Тарас Охримович вернулся со сходки домой перед вечером и сразу же упрекнул сыновей за их выдумки, сообщив, что ни одного слова никто на сходке не говорил, ни о «трайване», ни об очистке речки, ни о турках и их золоте.
— Значит, мы еще не дожили до тех дней, чтобы это было претворено в действительность, — сказал Никифор, — но если и дальше так же хорошо и мирно будем жить, то в ближайшие годы в нашей станице и трамвай будет, и электричество и речку вычистят...
— Жили сколько без этого, проживем и дальше, — сказал Тарас Охримович и, надев старый кожушок, вышел во двор посмотреть скотину.
Через три-четыре дня после сходки, без всякого напоминания, удлиненный и расширенный подъезд к деревянному мосту через реку Сосык возле железной дороги был сделан по всем правилам.
Тротуары почти на всех главных улицах станицы проложили еще до начала весенней распутицы, а две школы на хуторе Восточный Сосык и в станице под руководством наезжавшего инженера и присмотром самого атамана начали строить в мае...
В день Сорока мучеников, 9 марта, женщины в доме Тараса Кияшко готовились отгадать, кто в их семье самый счастливый.
Ольга Ивановна, замесив тесто, бросила в него серебряный пятачок, затем опять его размесила, сделала по числу членов семьи девять одинаковых «птичек» из теста и вместе с паляницами хлеба положила в печь. Аккуратно вылепленные из теста фигурки были похожи на сидевших в неподвижности перепелок. Существовало поверье, что тот, кому попадется «птичка» с монетой, и будет самым счастливым.
Когда «птички» испеклись, Ольга Ивановна вынула их из печи и сейчас же, еще горячими, разделила по одной всем. Все, разламывая их на куски, искали внутри монету.
— Ага! Вот у кого она! — радостно воскликнул Федька.
Все с завистью обернулись к нему и увидели, что, действительно, ему достался счастливый пятачок.
Особенно удивлялись тому, что уже третий год подряд счастливая птичка с монетой попадается ему и никому другому. Поэтому он, несомненно, должен быть самым счастливым из всей семьи в жизни. Насколько это оправдывается в будущем, пока никто не знал...
* * *
...Как и предсказывали старики, оттепель вдруг сменилась резкими холодами. Растаявшая было грязь заскорузла от нагрянувших морозов, и ехать по ней стало хуже, чем при распутице. Потом земля снова покрылась снегом, и два дня завывала настоящая метель, несмотря на март. Это было редкостью для Кубанского края.
На третьей неделе поста холода сразу прекратились, зашумела вода, стекавшая ручьями с бугров из быстро таявшего снега. Река Сосык вышла из берегов и затопила прилегавший к ней большой общественный луг, на котором весной паслась скотина многих казаков.
Как-то утром на высоких тополях появились черневшие небольшие стайки «шпаков» (скворцов), которые высвистывали свои трели или подражали ржанию молодого жеребенка. Подростки суетились, ставя на деревьях «шпакивници» (скворечники), сооружая сами, как умели, из досточек небольшие «домики» для таких «интересных птичек».
Появление скворцов указывало, что эта оттепель не временная, а наступает настоящая весна, и все принялись деятельно готовиться к посеву.
На четвертой неделе снег уже везде сошел с полей, и почва настолько просохла, что можно было боронить и сеять пшеницу.
Рано утром в среду Крестопоклонной недели Тарас Охримович увидел, что его кум Софрон Падалка уже поехал в степь четвериком, с мешками пшеницы на дрогах и привязанной сзади садилкой. (Бороны хлеборобы оставляли на зиму в степи и домой в станицу не привозили.)
Тарас Охримович сам собирался в этот день выезжать в степь, поэтому, увидев поехавшего Падалку, поспешил со сборами и к обеду тоже поехал в поле с Никифором и Петром. Садилку сошниковую он отвез в степь, когда стояли еще морозы, а сейчас нагрузил мешками пшеницы и ячменя две подводы, запряг в них по трое лошадей и ехал шагом, потому что на дорогах грязь еще не высохла и везти было тяжело.
Проезжая мимо вспаханных осенью полей Софрона Падалки, он увидел, что три лошади, запряженные гуськом, каждая в одну борону, стоят на ниве, а кум, зажав между спицами колеса своего пса Меделяна, лупит его палкой без всякого сожаления.
Тарас Охримович приостановился и хотел по обыкновению сказать «Бог на помочь», но к данному случаю это не подходило, и он сказал:
— Доброго здоровья, кум, что это вы так свою собаку наказываете?
— Это не собака, а, так сказать, сатана: крест мой съел, окаянный! — и Софрон, ударив еще раз уже полумертвого пса, подошел к Тарасу Охримовичу.
Оказалось, Меделян, действительно, был виновен. По старинной традиции, если начали боронить в среду крестопоклонной недели, то дома пекли из теста православный крест, клали его сверху на борону и три раза должны были обойти ниву бороной с этим хлебным крестом. Тогда вся нива должна быть весьма урожайной.
Софрон Падалка тоже это знал. Он запряг своих коней в три бороны, положил на заднюю борону приготовленный дома хлебный крест и, взявши переднего гнедка под уздечку, повел его по просыхающей ниве, обратив свой взор вперед, чтобы провести ровную линию. А собака его Меделян в это время подкралась сзади и, введенная в соблазн запахом свежеиспеченного хлеба, схватила лежавший на бороне крест и съела. Когда Падалка увидел, что креста на бороне больше нет, он тут же наказал Меделяна.
У Тараса Охримовича тоже был в узелке испеченный из белого теста крест. Он вынул его, посмотрел и, чтобы не случилось того же, что у Падалки, разломал его на трое и вместе с Никифором и Петром съел, промолвив: «Так будет меньше греха, чем дать это псам...»
Он запряг в переднюю борону молодого «маштака», сзади которого Петр привязал к деревянной перекладине лысую кобылу, запряженную в другую борону, и сам повел по едва просохшей и еще слегка курящейся от испарений ниве, любуясь раскинувшейся вокруг гладью степи. Необыкновенная радость наполняла его душу при виде разрыхленной боронами почвы, зачерневшей на его собственном поле. Жаворонки в небе неумолкаемым концертом как будто прославляли его труд, а вспугнутые зайцы бежали к меже соседнего поля, но, заслышав там тоже людей, скрывались в балке среди нескошенного бурьяна.
Обойдя один раз всю намеченную к первой «посадке» ниву, десятин в пять, Тарас Охримович передал маштака в руки Петру, чтобы он продолжал «волочить» обозначенный им прямоугольник земли, а сам подошел к запряженной четвериком сошниковой садилке, возле которой суетился Никифор. Всыпав в продолговатый ящик садилки мешок гарновки, он стал на восток, снял шапку, прочитал «Отче наш», перекрестился, сел на железное сиденье спереди садилки, взял в руки вожжи, сказал: «Ну, Господи, благослови! Но-о, карый!» — И, дернув вожжами, поехал по свежевзбороненному полю следом за Петром. Никифор опустил специальным выключателем баклуши, соединенные валом с осью колеса садилки, и тринадцать сошников, нырнув в рыхлую землю, начали равномерно и ровными, как струна, рядками сеять пшеничное зерно. А сзади, заравнивая след, тянулась на веревках, такой же ширины, как и садилка, толстая палка.
Начав после обеда, они успели до вечера засеять две десятины пшеницы-гарновки. И только тогда выпрягли из борон и садилки лошадей, замешали им в больших яслях смоченной водою половы, (почти пополам с дертью) и сели засветло поужинать. Не желая тратить время на поездку домой в станицу, все трое остались ночевать в степи, в маленькой однокомнатной хатенке.
Утром рано, на зорьке, едва послышался в небе многоголосый концерт жаворонков, они уже были на ногах. И свежими, не заморенными в дороге лошадьми продолжали посев хлебов...
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий