Макаренко П.Л.

 

Трагедия Казачества

 

(Очерк на тему: Казачество и Россия)

 

ЧАСТЬ IV

 

(январь-май 1920 г.)

 

Глава XX

 

(цитата)

 

В районе расположения Донармии, с востока на запад, как тонкие нити, тянулись две дороги — железная и грунтовая, связывающие станицы Афипскую, Северскую, Ильскую, Холмскую, Ахтырскую, Абинскую и Крымскую. Так как командование армией, по тем или иным причинам, отказалось от возможности отвода хотя части войск и беженцев через перевалы на Джубгу и Геленджик, Донская армия и многотысячные вереницы Донских беженцев, под незначительным давлением большевиков с востока, могли продвигаться только на запад по этим двум дорогам, пересекавшим многочисленные речки, текущие с юга на север, с гор в долину р. Кубани.

Уже одни эти неблагоприятные природные условия значительно усилили бедствия и без того измученной массы людей, оставивших Родной Кров, чтобы не попасть под власть большевиков.

Физические и моральные страдания отступавших увеличивались еще и тем, что почти стотысячная масса их не могла найти для себя в вышеназванных станицах достаточного количества продовольствия, а также фуража для лошадей и скота....

«Помню первый переход от станции Афипской до станции Ильской, помню этот серый, пасмурный день», — рассказывает один из очевидцев этого отступления. «Иногда начинался дождь. Поезд (командующего Донской армией, прим. Ред.) шел черепашьим шагом: нельзя было продвигаться быстрее, потому что линия железной дороги была запружена сплошной массой телег, пешими и конными людьми. Ехать по грунтовой дороге возле железнодорожной линии было почти невозможно, так как липкая, засасывающая грязь быстро обессиливала лошадей. Паровоз то и дело издавал предупредительные свистки. С крутой насыпи телеги сворачивали направо и налево... То и дело раздавался сухой треск: это вагоны цеплялись ступеньками за телеги, которые ломались, крошились, переворачивались...»

«Из окон поезда можно было наблюдать потрясающую картину. Вот растянувшийся на несколько верст калмыцкий беженский табор. Не мало калмыков перемерло по дороге. Много обозов их было захвачено большевиками. Но уцелевшие шли и шли на юг... Истощенные, заморенные бескормицей лошади, между ними огромные, забрызганные грязью, исхудалые верблюды тяжело шагают по дороге....

«Вперемежку с калмыцкими шли обозы донских беженцев, войсковые части. Лошади, пришедшие с Дона, уже окончательно были истощены непосильной борьбой с грязью.

— «Куда они идут, что с ними будет?!»

«Поезд продвигается вперед. На большой телеге, в которую запряжено четыре лошади, лежат несколько больных, очевидно, тифозных. Несмотря на долгие, неоднократные свистки паровоза, телега идет вплотную с рельсами, потому что свернуть с насыпи в грязь не решается; нельзя объехать и шедшие впереди запряжки. Лошади начинают биться, телега опрокидывается, больные раскатываются с высокой насыпи в разные стороны....

«Кто может передать, какие страдания переживают эти несчастные беженцы! Что думает эта женщина с детьми, возле которой на телеге лежит труп мужчины, очевидно, мужа. Телега опрокидывается. Женщина и детишки беспомощно стоят возле нее...

«Куда ни посмотришь — беженцы и беженцы.... Они растянулись на много десятков верст... И ведь все это голодные люди, так как хлеба достать вот уже в течение недели нельзя. В поезда на стоянках то и дело являются голодные и умоляют дать им хоть кусок хлеба....

«На дороге постоянно попадались брошенные, поломанные телеги, кибитки. Их хозяева, не исключая женщин и детей, ехали на неоседланных лошадях. Валяются полузасосанные грязью лошади, верблюды…» (Раковский. В стане белых, стр. 208—211)…

 

 

За свою неподготовленность к историческому экзамену, за свои ошибки казачество платило дорогой; ценою крови, хозяйственного разорения и тягчайших духовных и физических мук....

В течение двухсот лет используемое для государственных целей России, усыпленное русскими светскими и церковными «просветителями», казачество в 1917 г. стало поспешно раскапывать свое историческое прошлое, чтобы с ним связать свое настоящее, чтобы на твердом фундаменте исторической традиции построить свое будущее.

Тысячи различных вопросов вдруг стали перед казаками на фронте и в тылу. Усиленно работали казачьи головы, часто бились казачьи сердца.... Сложнейшее сплетение различных вопросов в 1917 г. казаки разрешали на фронте, на станичных собраниях, на областных, фронтовых и общеказачьих съездах.

В скрытых в свое время от полицейского русского ока казачьих книгах, в пыльных архивах и в Войсковых музеях казачьи патриоты торопливо искали казачье прошлое. Как-бы совсем забытое, совсем, казалось, похороненное и невозвратное, это казачье прошлое вдруг снова возродилось. Появились выборные казачьи Круги и Рада, появились Войсковые атаманы, в руки коих казачество вручило войсковые булавы, как символ независимой казачьей государственности, старой казачьей силы и славы. Над атаманскими дворцами вновь затрепетали государственные войсковые флаги. Государственный казачий ум подсказал и необходимость общеказачьего государственного объединения и установления добрососедских отношений с иными народам.

Но, не выдержало Казачество духовного боя...

Затуманились головы казачьи, неровно и нервно бились казачьи сердца. Разбрелось казачество по чужим лагерям. В это упадочное время зимы 1917—1918 г. много упорства, героизма и доблести было проявлено отдельными бойцами, как на фронте политической, так и вооруженной борьбы. Но эти герои, защитив казачью честь и старую славу, естественно, не смогли защитить Казачьи Края от нашествия превосходных сил красных завоевателей…

Война четырехмиллионного, хотя чрезвычайно храброго и доблестного, Казачества против 70—80 миллионной массы русского народа на русской территории была просто непосильной для Казачества. К тому же, и само Казачество, в своей массе, как известно, и не собиралось воевать за идеалы «белого» движения…

Даже июньское 1919 г. убийство председателя Кубанской Краевой Рады Н. С. Рябовола, даже ноябрьский переворот на Кубани и повешение А. И. Кулабухова не всколыхнули решительно казачьи парламенты и не всех сдвинули с ранее занятой позиции соглашательской политики с Деникиным.

Казачья масса глухо волновалась... Недовольство пробегало в рядах офицерства. Среди кубанцев создалось «зеленое» движение, как проявление, хотя и пассивного, но все же вооруженного протеста против той официальной политики, которую вели выборные казачьи власти. Это массовое недовольство официальной казачьей политикой на Кубани вылилось в бурных заседаниях Кубанской Краевой Рады, а общеказачье недовольство вырвалось наружу на первых заседаниях Верховного Круга Дона, Кубани и Терека 5—12 января.

Но, скоро казачьи громы снова утихли. Казачество, как заколдованное, снова пошло с Деникиным…

Невольно перед каждым казаком поднимались вопросы: что делать дальще? Как помочь Родной Земле освободиться от «красных»? Как развязаться с «белыми»? Где выход?

Позади были два страшных года ужасной борьбы, годы подьема и упадка духа. Позади остались родные станицы, семьи, ковыльные степи, широкие поля...

Впереди — горы, добровольческий Новороссийск, море и опасный Крымский мешок... Позади — красные, оголтелые победители... Впереди — неизвестное будущее, в лучшем случае — новая игра в «союз» с опостылевшими «белыми»...

Кругом — Кубанские станицы и хутора, переполненные «зелеными» Кубанскими казаками с их неясной и неопределенной программой дальнейшей борьбы....

Невольно опускались сильные казачьи руки, полная кошмарных мыслей и неразрешимых вопросов склонялась голова, болело сердце, тускнели смелые степные очи...

И неудивительно, что «то и дело поступали (в штаб Донской армии) сведения о том, что отдельные люди, а иногда и (Донские) части переходили к «зеленым», возвращались от -них, захватывались в плен, уходили из плена. Смелость и предприимчивость «зеленых» доходили до того, что, например, в двух верстах от штаба армии семь зеленоармейцев стали на дороге, где проезжали обозы и даже части, и начали разоружать проезжавших, отправляя их к себе в горы... Многие беспрекословно подчинялись этому требованию и покорно уходили в горы по указанию зеленоармейцев...

Одно время казалось, что главная масса Донской армии превращается в зеленых. В Крымской, например, командир 2-го корпуса, генерал Сутулов, официально доложил, что две бригады его корпуса перешли к зеленым. Потом выяснилось, что так оно и было, но, побывав у зеленых, переговоривши с ними, ознакомившись с обстановкой, бригады снова ушли вслед за войсками» (Раковский. В стане белых, стр. 212—219).

 

Июль 1937 года

журнал «ВК»

224-й номер

стр. 3-6