Г. Фурса

 

Со звездою

(детская страничка)

 

За три недели до святок, во время урока Закона Божьего наша компания в семь человек заявила о. Павлу:

— Батюшка, мы желаем на Рождество ходить со звездою.

— Хорошее дело. Идите и славьте Младенца-Христа. Вы уподобитесь и восточным мудрецам, искавшим Спасителя, и ангелам, славившим Его рождение, и пастырям, приходившим поклониться Ему. Идите и славьте, но только пойте с благоговением. Заходите и ко мне. А звезда готова?

— Будем делать, но сперва спросили у вас.

— Хорошо, очень хорошо, что спросили. Идите...

С этого дня по вечерам мы усердно трудились над устройством звезды: к старому решету приделали шесть рогов из прутьев, оклеили их разноцветной бумагой, а в центре поместили икону Рождества Христова. Звезда вышла чудесная.

Пение тоже шло своим порядком. Пели мы на три голоса: первые и вторые дисканты и альты. Разучивались тропарь «Рождество Твое, Христе, Боже Наш», кондак «Дева днесь» и колядки.

В школе все смотрели на нас с завистью, а мы чувствовали себя героями. Но, к нашей досаде, время до праздников тянулось очень медленно. Каждый вечер мы считали оставшиеся дни: шесть, пять, четыре.

Завтра учитель отпустит нас до самого Крещения, а послезавтра будем «душить» свиней. Это очень веселое занятие, почти праздник для нас. Рано утром, как по сигналу, каждый двор в станице оглашается отчаянным визгом- закалываемых свиней, окруженных толпой веселых ребят, которым кажется, что и свинье так же весело, как и им. Выдергав всю щетину, свинью сперва опаливают, потом поливают водою, натирают золою, покрывают соломой и все присутствующие садятся на нее верхом, или «душат» ее. Это последнее действие для нас самое приятное. Если свинью убивают не в пост, то каждому из нас дают по крохотному кусочку хвоста или уха, необыкновенно вкусных. Тут же присутствуют и собаки, а поодаль расхаживают вороны, галки и сороки, в надежде чем-нибудь поживиться. Чисто оскобленная свинья вносится в хату, а мы долго еще толчемся на выжженном месте, дразня собак и пугая птиц.

Но вот и канун Рождества, или «кутья». В этот день во всех казачьих хатах уже командуют женщины, а мужчины беспрекословно исполняют все законные и даже незаконные их требования, так как на женщинах лежит великая обязанность приготовить сегодняшнюю вечерю и всевозможную снедь на завтра: запечь окорок, зажарить колбасы и гуся, напечь пирогов и пирожков с разными начинками и множеством других лакомств.

На обед нам подали картошки в мундирах, луку, соленых огурцов да кислой капусты. Я и Егор, зная, что до вечера ничего больше не дадут, с усердием приналегли на картошку и огурцы. Мать заметила нам, чтобы мы уменьшили наше усердие, потому что «есть кутью», т. е. ужинать будем рано. Но мы не обратили внимания на ее замечание и продолжали работать зубами так же усердно. Когда же отец молча посмотрел на нас и перевел взгляд на висевшую на стене плеть, мы вдруг почувствовали, что достаточно наелись, встали из-за стола и стали благодарить Бога, что Он насытил нас и что плеть осталась висеть на прежнем месте.

После обеда я не выходил из хаты, а созерцал произведения бабушки, матери и старшей сестры: жареные колбасы, запах которых может раздразнить любого из нас, и румяные пирожки.

«Петька, може ковбаски хочеш, або пырижечка?» — дразнила меня сестра.

Конечно, мне очень хотелось, но я отлично знал, что оскоромиться в этот день — величайший грех, и воздержался от соблазна стянуть пирожок или отломить кусочек колбасы. Кроме того, я знал, что за сегодняшнее терпение завтра буду вознагражден сторицею.

К вечеру стряпня была закончена и хата чисто выметена. Дедушка внес в хату «оберемок» сена и положил его в переднем углу. На сено поставили один горшок с кутьей, а другой со взваром. Это делается для того, чтобы напомнить нам, что Христос родился в пещере, куда пастухи загоняли на ночь животных, и что Он был положен на сено.

Бабушка зажгла пред иконами лампадку и свечи, и вся семья стала на молитву. Помолившись, все чинно уселись за стол к принялись за ужин. После борща, вареной и жареной рыбы и разных постных пирожков, дедушка торжественно наложил полную миску кути, полил ее медом, воткнул в нее ложку, поставил на окно и обратился с троекратным приглашением к морозу: «Мороз, мороз, иды кутю йисты».

Но, мороз и не шел, и ничего не отвечал. Да и как же он мог войти в хату, покрытую камышом, обставленную толстым слоем соломы, с забитыми наглухо окнами и натопленную так жарко, что меня пот заливал? Хотел я об этом сказать, но промолчал. Дедушка прислушался. Никто не откликается. Тогда он (вероятно, обидевшись) сказал: «Як нэ йдэшь кутю йисты, то нэ йды ни на жито, ни на пшеныцю, ни на всяку пашныцю», поставил миску на стол, перекрестился и съел три ложки кутьи, после чего и все стали ее есть.

Вечеря завершилась взваром. Вставая из-за стола, дедушка спросил меня: «Петька, хочеш хлиба з цибулэю?» Я же, чувствуя полный желудок, не мог ничего ему ответить.

После ужина дедушка достал из-под образов евангелие, большую старинную книгу с крупными буквами на толстой синеватой бумаге в кожаном переплете, в который, вместо картона, были вставлены деревянные дощечки, и начал читать нам о рождении Иисуса Христа. Все слушали внимательно.

Но, сытый ужин и монотонное чтение действовали на меня усыпляюще. Я напрягал все мои силы, чтобы не заснуть, даже поддерживал пальцами веки, чтобы не закрывались глаза. «В той стране были на поле пастухи», — слышу я и не узнаю голоса дедушки. Потом постепенно этот голос уходит от меня куда-то далеко, далеко, становится глуше и как бы тает в воздухе. «Слава в вышних Богу», — не то доносится до меня эхо, не то чудится мне... а дальше одним слушателем уменьшилось.

На другой день разбудили нас очень рано. Уже звонили к заутрене. Мне даже не верилось, что пришло, наконец, долгожданное Рождество. Принарядившись (Егор даже кинжал нацепил на пояс), мы, кроме батюшки и младшей сестры, отправились в церковь. Ночь звездная, и тихая. Все хаты освещены. На улице много пеших и на санях с хуторов, спешащих в церковь. Слышно, как встречные здороваются и поздравляют друг друга с праздником. Снег приятно хрустит под ногами. Я смотрю на небо и мне кажется, что между звездочками я вижу порхающих маленьких, маленьких ангельчиков...

Вот и церковь. Она ярко освещена десятками лампадок и сотнями свечей и полна народу. Ее правая сторона заполнена мужчинами, а левая женщинами в ярких «подшальниках». Сегодня они могут прийти только к заутрене, потому что во время обедни они будут заняты стряпней, а каждому хочется в этот день побывать в церкви. Мы протискиваемся в середину. Дедушка покупает большой пучок свечей и легонько хлопает ими по плечу переднего богомольца. Тот, необорачиваясь, берет у него свечи к в свою очередь хлопает ими переднего, который проделывает то же самое. Таким образом, передаются свечи от порога, где их продают, до самого иконостаса, где их зажигают. А с клироса несется радостное и очень громкое пение певчих. Особенно выделяется высокий тенор деда Сухина, в течение своей жизни не пропустившего ни одной церковной службы. Егор тоже пробрался на клирос, как дьячихин крестник. Старенький о. Павел, против обыкновения, служит громче и торжественнее, а отец дьякон прямо таки, потрясает церковь своим басом.

После обедни наша семья, как и вчера вечером, стала на молитву, дедушка поздравил нас с праздником, а мы его и уселись обедать. Обед был обильный и я пробовал все, что подавали. Когда я уставал и делал небольшие передышки, то дедушка испуганно восклицал: «А Петро ничого нэ йисть!» — и все почему-то смеялись.

К концу обеда к нам в хату стали собираться христославщики, потому что звезда находилась у нас и Егор правил хором. Когда пришел последний из нашей компании, мы пропели положенные тропарь и кондак. Затем дедушка предложил: «А ну, хлопци, заспивайтэ колядку». Мы запели:

 

Нова радисть стала,

Як на нэби хвала.

Над вэртэпом звизда ясна

Свиту засияла.

В Давидовом дому

Выгравають Йому,

На вси струны ударяють,

Бога восхваляють.

Пастушкы з ягнятком

Пэрэд тим Дытятком

На колина упадають,

Бога выхваляють.

Просым Тэбэ, Царю,

Ты наш Володарю,

Даруй лита щаслывии

Сьому господарю.

Сьому господарю

И його господыни, —

Даруй лита щаслывии

Всий його родыни.

 

И все мы поклонились нашим родителям.

Затем уже без приглашения мы спели другую колядку:

 

Добрый вэчир тоби, панэ господарю.

Радуйся, ой радуйся, зэмлэ,

Сын Божий народывся!

Накрывайтэ столы та всэ кылымамы.

Радуйся...

Та кладить калачи з ярой пшеныци.

 Радуйся...

Бо прыйдуть до тэбэ тры празнычкы в гости.

Радуйся...

Ой, пэрший же празднык святэе Рождество.

Радуйся...

А другый же празднык святого Васыля.

Радуйся...

А трэтий же празднык святэ Водохрэща.

Радуйся...

 

Дедушка слушал нас, опустив голову, и, вероятно, вспоминал, как когда-то и он вот таким малышей бегал со звездою и славил Христа. Когда доходили до припева:

«Радуйся, ой радуйся, зэмлэ,

Сын божий народывся!»

 

он не выдерживал и подхватывал его басом, к нашему величайшему удовольствию.

Мы хотели пропеть еще несколько колядок, но, чтобы успеть обойти всю станицу до вечера, нас стали выпроваживать, оделив пирожками, бубликами и конфетами и дав колбасу, хлеб и пятак денег. Егору и мне не дали пирожков, но мы потребовали их, как заработанную плату.

Я, необыкновенно счастливый, попросил мою младшую сестру спеть ее колядку. После долгих уговоров она пропищала:

 

«Я малэнька дивчинка,

Спиднычка рябэнька,

Черэвичкы коркови

Будьтэ з праздныком здорови».

 

За это каждый из нас, несмотря на протесты старших, дал ей конфетку или бублик, а я добавил и свой пирожок.

Едва выпроводили нас из хаты.

День был морозный и ясный, и мы, вооруженные длинными палками, бодро бегали из двора во двор, встречаемые и провожаемые дружным лаем собак, которых в каждой станице великое множество. Но лаяли они на нас не от злости, а больше ради собственного удовольствия, заразившись общим весельем. Старые псы, как и полагается серьезным собакам, лаяли, стоя у ворот, не выбегая на улицу, а молодежь, залихватски свернув хвосты бубликами, заливалась на все лады перед дворами. Иная из них надрывается до хрипоты и, кажется готова растерзать тебя на самые мелкие куски, но стоит лишь позвать ее по имени, как она вдруг обрывает лай, машет приветливо хвостом, смотрит на тебя веселыми глазами и как будто хочет сказать: «Ах, какой славный денек!» А если дашь ей кусок пирожка с печенкою, она будет провожать тебя целых пять дворов, как самый задушевный друг, но видя, что ты идешь дальше, опечаленная разлукой, возвращается к своему двору, тявкнув раза три на прощанье.

Ходили мы из двора во двор и везде нас принимали; стоя, слушали наше пение, благодарили и хвалили нас и наделяли гостинцами и пятаками. Если же мы проходили мимо какого-либо двора, то из хаты выбегал кто-нибудь и кричал нам вслед: «Шо ж вы, хлопци, нас мынаетэ? Хиба ж мы нэ хрыстияны? Нэ добрэ робытэ. Заходьтэ та поколядуйтэ и нам».

В иной хате сидели гости уже в довольно приподнятом настроении. Тут колядки пелись всеми присутствующими и с таким жаром, что наши голоса топнули в общем хоре. Из таких хат нам бывало трудно вырваться, но зато гостинцев и пятаков мы получали больше.

У станичного атамана на нас сваливалось целое богатство. Сидели у него в гостях два старика черкеса из соседнего аула. Из вежливости они, как и все, слушали наше пение стоя. Когда мы окончили, они, качая головами, говорили друг другу: «Аллаги, биллаги, дагу дэд, дагу дэд» (ей-Богу, очень хорошо, очень хорошо), и дали нам два серебряных рубля.

Только поздно вечером с набитыми сумками, карманами и животами мы закончили наше хождение.

На второй день погода переменилась: по небу подплыли тучи и подул ветер. Но это не помешало нам отправиться за семь верст на хутор. Небольшой хутор мы успели обойти до захода солнца и стали собираться к походу в станицу. Хуторяне не отпускали нас и советовали переночевать у них, а завтра утречком и отправиться домой. Я хотел остался, но Егор и приятель его Митька настояли на том, чтобы идти немедленно.

Хутор расположен в балке и, пока мы выбрались из него на гору, уже стемнело и пошел снег, а к тому же ветер был встречный и мешал идти. Мы, особенно я, перетрусили, кроме Егора и Митьки, которые шутками подбадривали нас (я думаю, и себя), смеялись и даже запели: «Ой ты, хмель, ты мой хмель, где ты зимовался». Но, так никто их не поддержал, песня как-то печально оборвалась и они, сконфуженные, стали покрикивать на нас.

Подвигались вперед мы медленно, боясь сбиться с дороги. «Прыслухайтэсь, хлопци, може почуемо, дэ гавкають собакы в станыци, то прямо туды и пидэмо», — распорядился Егор. Поминутно мы останавливались, напрягая слух, но лая не было слышно. Вдруг к нашей радости мы наткнулись на знакомый дуб при дороге. До станицы оставалось версты четыре. В такое время и в такую погоду это было очень далеко, и мы были в затруднении, что предпринять дальше: продолжать путь в станицу, или возвращаться на хутор. Из затруднения вывел нас Митька: «Слухайтэ, хлопци, шо я вам скажу. Вид сього дуба до нашего коша нэдалэко. Ходим туды и пэрэночуемо, а завтра ранком пидэмо до дому». Мы с радостью приняли его предложение и отправились на кош. Митька, как знающий местность, уверенно шел вперед, а мы за ним и через десять минут подошли к хатке. Дверь была заперта изнутри задвижкой, но Митька, зная ее секрет, вскоре распахнул дверь и впустил нас в хату. Был найден и зажжен каганец. В углу лежали дрова. Егор и Митька мигом затопили печь и притащили в хату соломы.

Боже, какое блаженство испытывали мы! На дворе падает снег, гудит ветер и, может быть, где-то близко бродят волки, а у нас весело горят дрова в печи, уже от одного взгляда на которые становится тепло и уютно, и не страшны нам ни ветер, ни снег, ни волки.

Под потолком висел мешок с сухарями, а в сенцах, в яме лежал картофель на случай, если забредет сюда кто-нибудь голодный. Но мы не нуждались ни в том ни в другом, так как имели при себе приличный запас колбасы, сала и пирожков. Наткнув на прутья куски сала и колбасы, мы поджаривали их в печи и поедали с большим аппетитом. Хотя они припахивали дымом, но от этого они становились еще вкуснее.

Наевшись, мы улеглись на соломе. В хате стало тепло. Мы забыли пережитые невзгоды и наслаждались покоем. Кто-то из нас заметил, что нужно бы и здесь прославить Христа. Все согласились с ним. Жаль было, что наша звезда осталась на хуторе, так как в снег и ветер мы не решились нести ее в станицу. Все встали и добросовестно пропели тропарь, кондак и колядки, а Митька, как хозяин, достал из своей сумки и дал каждому из нас по бублику. Исполнив свой долг, мы опять улеглись и полились рассказы, но рассказы все, страшные, как того требовало наше положение. Говорили до тех пор, пока выгорело сало в каганце. Перекрестивши изголовье, как тому учили нас дома, и аккуратно укрывшись, я скоро заснул и проспал до самого утра.

Как и вчера, дул ветер и мел снег. Но днем мы быстро дошли до станицы. Дома мы подробно рассказали, как провели вчерашний день и ночь. Слушая наше повествование, бабушка охала и ахала, и чуть не плакала, вообразив, как мы замерзли на дороге и как нас, мерзлых, грызут волки. Отец, как будто про себя, заметил: «Давно за нымы плить плаче», на что мать ответила: «Та воны вид нэи нэ втэчуть».

Только один дедушка был на нашей стороне: «Ничого, ничого, молодцы, хлопци, — на тэ вы козакы».

 

10 декабря 1935 года

журнал «ВК»

188-й номер

стр. 31-33