1-я часть

Щербина Ф.А.

Пережитое, передуманное и осуществленное

Том 4

Краснодар, 2013

Стр. 315-318

(цитата)

Красный Муса

 

Когда моя сестра Доминика Андреевна Курганская, после смер­ти её мужа, жила с детьми некоторое время в Екатеринодаре, я часто бывал у неё и у неё же встретился в первый раз с Красным Мусой. Это был старик черкес, живой и подвижный горец, как и все дети величественного горного Кавказа, его ущелий, стремнин и прику­банских равнин. Я не помню моей первой встречи с Мусой, но мне живо вспоминаются те впечатления, которые он оставил при первых наших встречах с ним. Они всегда были, и даже теперь, когда я пишу эти строки, светлы и пропитаны дружественными чувствами от тех отношений, которые засели в моей памяти под влиянием простой и обаятельной личности старика черкеса.

Я не помню названия того аула, в котором жил Муса, но могу безошибочно назвать племя, к которому он принадлежал. Его жили­ще находилось в одном из ближайших к Екатеринодару аулов. Он, как и целый ряд других, соседних с ним, расположенных вблизи ле­вого берега Кубани, входил в состав бжедухского племени. В то вре­мя, когда черноморцы только что заняли свою территорию с северной стороны реки Кубани, два черкесских князя – Батыр-Гирей, бжедух­ского племени, и Магомет-Калабат, племени натухайского – в 1794-м и 1795-м годах сами просили русское правительство о принятии их в своё подданство. Хотя ходатайство это не увенчалось успехом, в зависимости от соображений Екатерины Второй о взаимоотношени­ях с Турцией, считавшей кавказских горцев своими подданными, но русским правительством обещана была этим племенам помощь ору­жием в случаях нападений на них враждебных племён. Так положено было начало общения казаков с ближайшими их соседями, горцами бжедухского племени. По соображениям центрального правительст­ва, в России на черноморцев возложена была обязанность защищать оружием соседей-бжедухов. Когда в 1796 году Батыр-Гирей дал знать кошевому атаману Черноморского войска Чепиге о том, что около двадцати тысяч горцев демократического абадзехского племени ре­шили разорить аулы бжедухов как изменников черкесского народа и произвести нападение на казачьи станицы, то казачий кошевой ата­ман Чепига вынужден был послать в помощь Батыр-Гирею сто каза­ков с десятью старшинами и одним орудием. Несмотря на численное превосходство абадзехов в сражении с ними бжедухов, при помощи казаков и разрушительного действия, причинённого абадзехам ору­дием, последние были разбиты наголову, потеряв в бою около тысячи убитыми, две тысячи ранеными и триста взятыми в плен.

С тех пор началась ожесточённая вражда между демократиче­скими племенами кавказских горцев и демократическими казаками, а бжедухи, с их князьями и княжескими вожделениями к власти, попали в двусмысленное историческое положение, то поддерживая мирные отношения с казаками, то становясь на сторону черкесского народа тайком и при удобных случаях.

Красный Муса принадлежал, следовательно, к бжедухскому черкесскому племени с князьями-аристократами во главе, племени, которое завязало с непосредственно подчинёнными русскому цен­тральному правительству казаками связи в шатком, неуравновешен­ном положении для обеих сторон. Типичной фигурой бжедухского черкесского племени и является представитель его – Красный Муса.

Муса не был причастен ни к хлопотам черкесских князей о подданстве России, ни к ожесточённой борьбе с абадзехами по той простой причине, что появился на свет Божий далеко позже того отдалённого времени, когда вольнолюбивые черкесы сами лезли в силки всеславного русского монархизма. Но благородному старику пришлось переживать последствия отдалённого прошлого, а сам он был, что называется, черкесом с головы до ног по своей внешности, манерам и поведению. От этого старика всегда веяла в его поступках неподдельная простота детской натуры и неожиданный для него са­мого юмор как результат противоречий между тем, что пережил ста­рик в годы своего юношества и последующих затем событий, и тем, с чем сталкивала его жизнь в период моего знакомства с ним. При своей живости, отзывчивости и добродушии Красный Муса имел в Екатеринодаре много кунаков, а также приятелей в рядах городской интеллигенции и чиновничества. В числе таких кунаков Мусы был и я, периодически, но ненадолго наезжая из своего хутора Джанхот, находившегося на берегу Чёрного моря.

По наружным признакам Красный Муса выглядел шестидеся­тилетним стариком-черкесом, среднего роста, с гибким корпусом и изящными манерами в движениях. Не было ни одного жирового от­ложения в этом корпусе, и ничем не нарушалась эта стройная не по летам и гибкая фигура. Мне не представляется ясно сейчас лицо мое­го приятеля. В памяти запечатлелись только чуть заметный овальный склад лица, правильный короткий нос и густая растительность чер­кесской бороды, окаймляющей физиономию снизу. Сам Муса обра­тил моё внимание на одну резко бросавшуюся в глаза черту его внеш­ности. Когда я обратился к нему как-то с вопросом, как найду я его в ауле, если мне случится быть в нём, то он мне ответил:

– А ти спитай, де живе Красний Муса, і тобі кожній скаже и по­каже, де я живу, хоч отакий пацан, – и Муса слегка нагнулся и рукой отметил в полтора аршина от земли рост пацана. – Хиба ти, – приба­вил он, – не бачиш, що я, хоч вже і сивий, а у мене багато ще красного волосся? – и он ткнул пальцем в свою бороду.

У магометан, особенно у персов, были в особом почёте рыжево­лосые и красноволосые (окрашенные) бородачи, в знак памяти о том, что и Магомет был красноволосым. Кажется, что и Красный Муса небезразлично относился к этому признаку. Он подчеркнул мне это, указывая пальцем на бороду с некоторого рода гордостью.

В бороде у старика между её сединой действительно было ещё много светло-рыжих волос. Нужно прибавить здесь, что Красный Муса прекрасно владел украинским языком, не хуже черноморских казаков, но в разговорном наречии не употреблял украинского слова «червоный», а говорил «красный», пользуясь тем термином, который появился в Черномории в разговорах и в бумагах делопроизводства благодаря официальным документам, а также и красному цвету в ка­зачьих регалиях и обмундировании. Но столь близкое владение чер­номорским украинским языком свидетельствовало о том, что Муса издавна и даже во время жестокой войны черкесов с русскими каза­чьими войсками был в близких и дружественных отношениях с чер­номорцами. Этому много способствовало и то, конечно, обстоятель­ство, что соседи казаков-черноморцев стали «щирыми черкесами», то есть горцами, не воевавшими открыто с казаками и пользовавшими­ся, между прочим, правом свободного приезда в Екатеринодар – на правый берег Кубани.

Я, таким образом, имел ясное представление о прошлом и пере­живаемом Мусой положении и очень ценил часто неожиданные для меня поступки вольности нашего горца. Проходя как-то по Екатери­нодару, я увидел осёдланную лошадь, привязанную к забору. В это время отворилась калитка, и из двора быстро вышел черкес, отвязал лошадь и ловко, как юный джигит, вскочил на неё. Я взглянул на этот молодецкий приём и узнал во всаднике приятеля Мусу.

– Це ты, Муса, такым джигитом скочив на коня? – невольно вос­кликнул я – Ого! – в свою очередь воскликнул и Муса. – Як бы я захотив, то й зараз бы ще украв гарнишого коня, ниж оця погана шкапа!

Он стегнул лошадь плетью и рысью направился по улице, полу­обернувшись ко мне лицом со словами:

– Я до тэбэ зайиду!

Для меня не было никакого сомнения: мастерски проделал бы названную им операцию черкесских джигитов, как это проделыва­лось ими в былые времена, но он правду сказал, что не хотел этого делать. Мусе хорошо было известно, что в Екатеринодаре и у казаков это считалось предосудительным поступком, и сколько помнится, ни я, ни мои знакомые не знали ни одного случая, изобличавшего Мусу в предосудительных и тем более в таких действиях, как воровство. Ста­рый, поседевший в соприкосновениях с казаками черкес был образцо­вым гражданином при изменившейся жизни, порядках и обстановке. Единственная некорректность Мусы состояла в том, что он не счи­тался с одним видом контрабанды и из-под полы торговал табаком, не оплаченным акцизной пошлиной. В его ауле возделывались лучшие сорта турецкого табака. Он умел превосходно «крутить папуши та­баку», то есть искусно черкесским ножом резал на мелкие душистые листочки табак и в таком виде не оплаченный бандерольным налогом табак продавал в Екатеринодаре своим приятелям и знакомым. На до­бытые этим путём средства он жил, и этим объяснялись его частые поездки в Екатеринодар. Все это знали, и никто не преследовал Мусу в его невинных контрабандных предприятиях. Едва ли я ошибусь, если скажу, что и сами акцизные чиновники, обязанные блюсти ак­цизный устав и преследовать контрабанду, не брезгали покупками у него по дешёвой цене превосходного турецкого табака. С преступной точки зрения деяния Мусы падали неблаговидной тенью не столько на его собственную голову, сколько на фуражки с кокардами екатери­нодарской знати и чиновничества.

Мусу не портило его контрабандное предприятие в такой степе­ни, как обескураживала часто его любовь к черкесской старине, когда он, в назидание своим кунакам-черкесам, сопоставлял её с теми но­выми жизненными осложнениями, которые пришлось ему пережи­вать. В таких случаях он по-своему был великолепен и часто до упа­ду смешил присутствовавших при этом кунаков и не кунаков.

ссылка на источник