2-я часть

Поликарп Квач

Начало борьбы

 

Сотник Дарда встал рано. Родители были удивлены, что так рано сын уже на ногах.

— Спав бы, сынок, — говорил ему отец, — То на служби трэба вставать рано, по команди, а тут нихто тобою нэ командуе…

— Николу спать, батьку; так и козацтво свое проспымо… Наслухався я вчора в клуби… Там так лякають козакив, — ответил сотник.

— Так ты там, мабудь, того божевильного дирэхтура слухав. Вин ту водыться з разными босякамы, т м на тэ нэ звэртаемо увагы. Хай соби мэлэ…

— В тим той бида, шо козакы нэ звэртають увагы… Трэба зараз браться за дило, а то будэ пизно… Сьогодни будэ митинг…

— Остогодлы воны з тымы митингамы, — перебил отец сына, — Нэ ходять на их козакы, нэ ходю и я.

— А сьогодни, батьку, пидэтэ и вы, и другым козакам трэба заказать, шоб ишлы, — сказал решительно сотник.

— Шо мэни там робыть? Слухать босякив? — ответил недовольно старый Дарда.

— Ни, нэ слухать, а заставыть их замовкнуть, — пояснил сын, — А то, як будэмо мовчать, то воны начнуть нам на голову ср…

— Та це, сыну, ты кажеш правду. Так… Так… — как бы в раздумье сказал старик. — Похваляються, шо нас прыборкають. Им, правда, трэба заткнуть рота, так хиба я одын, бо мы вдвох шо зробым?

— Зробым, батьку, нэ турбуйтэсь. Трэба тилькы, шоб козакы пишлы сьогодни на митинг. Сам я зараз осидлаю коня и поиду дэ кому загадаю, шоб, як тилькы почують, шо будуть звоныть на митинг, скорише ишлы до правлэния.

С этими словами он вынес седло из повитки, вывел коня, быстро его заседлал и, в открытые отцом ворота, быстро выехал на улицу.

Завернув за угол, он постучал о забор плетью и выскочившему на лай собак молодому, дородному казаку сказал, чтобы тот немедленно седлал коня, чтобы это же сделали еще несколько казаков, которых он назвал, и ехали созывать казаков на митинг. Сам же сотник рысью понесся по улице, через несколько кварталов свернул влево, вызвал казака и сказал ему то же, что и первому.

Еще не раздался звон колокола, а верховые казаки ездили по улицам «загадувалы» на митинг — «як тилькы ударять у дзвин».

* * *

Сотник подъезжал к своему дому, когда тишину станицы прорезал звук колокола, созывавшего население на митинг.

* * *

Привыкшая к пожарным звукам колокола станица сегодня как-то по-иному отнеслась к ним. Точно электрический ток, кольнул набатный гул каждого в сердце. По улицам шли, спешившие на площадь, казаки. Пошел сотник Дарда, пошел его отец, пошли все соседи.

Когда они вышли на площадь она уже была полна народом. Дарда пошел поближе к станичному правлению, к тому месту, где обычно «воздвигали трибуну».

Площадь наполнилась. Звуки колокола утихли. По улицам все еще спешили казаки на площадь. Говор собравшихся превратился скоро в сплошной гул.

Дарда медленно шел в сторону «трибуны», всматриваясь в лица собравшихся казаков. Он читал на их лицах то, что ему сегодня нужно было. Он понял, что сегодня можно «заткнуть рот» чужаку и указать ему свое место.

В толпе встретился ему учитель Свириденко, который радостно приветствовал его.

— Теперь я вижу, — сказал он, — что не только можно бороться, но можно и одолеть…

— Обязательно нужно, — отчеканил Дарда, — и сегодня же нужно попробовать казацкую силу, взглянуть в пороховницы.

* * *

Из окна станичного правления на площадь смотрел директор Пахомов. Он несколько недоумевал, что на митинг собирается такое множество народа. В голове пронесся утренний разговор с есаулом.

«Не может быть», думал он, «чтобы есаул постарался согнать на митинг столько народу». Посмотрел еще раз в окно. «Пустяки», подумал он, «Просто пришли люди послушать».

Из станичного правления вынесли два больших стола. Поставили их, а на них другой, поменьше, и несколько стульев.

— Трыбуну нэсуть, — говорят в толпе.

Несколько десятков казаков протиснулись вперед. Из станичного правления вышел атаман, его помощники и писарь. Сегодня их походка и жесты были как-то увереннее. Они видели, что собрались, главным образом, казаки и те два-три десятка, которые похвалялись «приборкать казаков», растворились в казачьей массе.

Наконец, вышел и Пахомов, окруженный своим «штабом». Его походка была, наоборот, неуверенной, точно он шел на какое-то, ему самому неприятное, дело. Однако, подойдя к «трибуне», с помощью других взобрался на нее. Он обвел глазами собравшихся, думая найти в толпе есаула или кого-нибудь из офицеров гарнизона. Но никого не было. Это придало ему бодрости, и он начал:

— Товарищи! Мы собрались сегодня на митинг, чтобы решить, наконец, за кого мы: за народ и свободу или против народа и свободы? Сейчас прошу вас, товарищи, избрать председателя…

— Як вин сказав? — спросил Влас Подорожняк старого Дарду.

— Товарышы, каже…

— Ципком бы його, очкастого…

— Называйте кандидатов, — заглушая гомон толпы, кричал Пахомов.

— Отамана, отамана прыдсыдатэлэм, — загудел митинг.

— Должен пояснить вам, товарищи, что никаких атаманов теперь нет. После переворота 25 октября всему народу объявлена свобода и освобождение от атаманов, — кричит директор.

— Отамана, отамана…

Ничего не оставалось делать директору, как пригласить станичного атамана Амоса Заривнего занять председательское место.

Фельдфебель Заривный, избранный после Февральской революции на должность станичного атамана. Несмотря на весьма ответственное время, умел вести дело так, чтобы все искатели и защитники «революционной справедливости» дальше слов пойти не могли. Он всегда умел свести на нет все постановления исполнительного комитета, всегда умел доказать «борцам за народ», что все то, о чем они пишут в постановлениях. У казаков давно делается так.

Вот этот то атаман и поднимался сейчас на «трибуну». Галдеж немедленно прекратился.

— Прошу выбрать товарища председателя и секретаря, — сказал громким и спокойным голосом атаман.

— Сотныка Дарду… Якива Гэрасымовыча…

— Постойте, — громко сказал атаман, — Значит Дарду? Кого еще называете?

— Дарду, Дарду! — ревела толпа.

Пахомов нервно поправил пенсне, хотя оно и не падало с носа.

Помня старинный казачий адат, Дарда уже выходил из толпы. Пахомов не верил своим глазам. Поправил пенсне еще раз и должен был убедиться, что выбирают того, с кем он вчера в клубе имел столь горячий спор.

Дарда поднялся на «трибуну». Глаза директора метали молнию. Его «гвардия» как-то притихла, прижалась к «трибуне».

— Нужно еще выбрать секретаря, — объявил атаман.

— Свириденко… Свириденко… учителя Свириденко, — зашумели казаки.

Свириденко нехотя проталкивался к «трибуне». Он этого не ждал и старался отказываться. Дарда улыбался в пушистые усы.

Подойдя вплотную к «трибуне» и взглянув на Дарду, Свириденко понял, что это работа Якова Герасимовича. «Да, бороться можно», — пронеслось у него в голове.

Поднялся и Свириденко. Толпа утихла, приготовившись слушать. Атаман о чем-то шептался с Пахомовым. Поднявшись затем со своего стула, громко объявил:

—Господа старыкы и вы, хлопци, ось зараз гражданин дирэктор скажет нам последние мероприятия свободы и революции, а также, что нам нужно выбрать революционный комитет, чтобы всех врагов свободы и революции судить…

«Что за ерунду он несет», — думал директор.

Но он ошибался. Атаман отлично знал, что говорит ерунду, но он ее говорил нарочно…

— Ну, вы лучше услышите все от самого директора. Вам сейчас разъяснят люди ученые, а то я все по-простому… Прошу, гражданин директор, начинать, — закончил атаман.

Нерешительно Пахомов развернул какую-то бумажку.

— Товарищи, — начал он, — в Петрограде власть перешла к народу. Теперь уже никто не будет притеснять бедный пролетариат, так как будет управлять сам народ. Пора и вам отказаться от всего старорежимного позора и вручить власть в народные трудовые руки. Пора (он покосился в сторону атамана) отказаться от контрреволюционной Рады и всяких там Бардижей и Рябых волов…

В толпе пронесся шум…

— Постойте, — перебил атаман говорившего. — Вы говорите совсем не о том, о чем обещали. О Раде, о Бардиже, о Рябоволе, я вам говорить не разрешаю. Это наше казачье дело и об этом мы сами будем говорить. Продолжайте, но только на «тему дня», — закончил атаман модным словом.

Все это было сказано настолько твердым и спокойным голосом, что Пахомов даже удивился, так как всегда считал атамана человеком покладистым, недалеким.

— Вот, — продолжает Пахомов, — меня совершенно зря остановили. Сразу видно, что вы ничего не знаете. Совет народных комиссаров, взяв власть в свои руки, объявил всем трудящимся, что теперь они могут управляться сами без всяких атаманов.

Пахомов чувствовал, что говорит он вяло, не внятно. Он мог бы сказать яснее, но для этого нужно сейчас же повести атаку на атамана и всех казаков. Он дошел до того, что трудовой народ должен управляться сам и на этом месте застрял.

— Дали кажи, — говорят стоявшие около самой «трибуны» казаки. — Це мы знаем, бо сами мы — трудовый народ…

Атаман позвонил. Шум затих.

— Нам нужно, — говорит Пахомов, — избрать теперь революционный комитет, «ревком», и…

— А что он будет делать? — спросил Дарда, молча слушавший до сих пор директора.

— Тогда увидите, — огрызнулся Пахомов, метнув в сторону сотника глаза, полные злобы.

— Итак, вот подводя итоги сказанному, напоминаю, что 25 октября власть в Петрограде перешла к народным представителям, к представителям трудового народа. Нужно, чтобы и у нас образовался станичный совет, комиссар, ревком. Все это вы должны выбрать сейчас, чтобы было в станице советское управление, а не атаманщина (тут он опять покосился в сторону атамана, молча сидевшего, опустив голову).

— Вот, гражданин атаман, — с некоторой язвительностью в голосе обратился он к председателю, — ставьте вопрос на голосование и приступим к выборам.

Конец речи директора собравшиеся слушали особенно внимательно. Это ободрило и его, и его «гвардию», физиономии которой стали проясняться.

— Значит, приступим к выборам, — сказал Пахомов еще раз громко, обращаясь ко всем и как бы ни к кому…

— Обождите, — сказал атаман. — Есть еще ораторы, желающие высказаться?

— Позвольте, на каком основании? — заволновался директор.

— На основании свободы слова… Влас Подорожняк желает сказать слово, — объявил атаман.

С трудом взобрался старый Подорожняк на «трибуну». Ветер пошевеливал бороду, а он, словно боясь, как бы он совсем не сорвал ее, придерживал ее рукою.

— Ось шо, браты мои. Чи всэ вы понялы, шо казав дырэхтор? Я, прызнаться, нэ всэ. Казав, шо трудовый народ будэ тэпэр управлять. Це дуже добрэ, а то там, в Росии, паны управлялы. Кажу ще раз — це дуже добрэ.

Директор со снисходительным любопытством смотрел на старика.

— А у нас, — продолжал Подорожняк, — паны намы нэ управлялы. Був у нас атаманом полковнык Ткаченко, я тоди довирыным був, так мы його самы выбыралы. Отаман був добрый. Два трэхлиття пробув. Добра багато зробыв станыци. И цю гимназию (обращается в сторону директора), дэ вы тэпэр дырэхтором, вин нам схлопотав.

Директор, улыбаясь, кивал головой.

— Я думаю так, браты, трэба нам це дило трохы обмиркувать. Трэба пидождать, покы прыйидуть у станыцю наши члэны Рады, якых мы выбыралы. Бо, як зна дырэхтор, шо там тэпэр у Росии народ управляе, то в Ради цю справу знають ще краще. А нам тут, у станыци, минять ничого. Вси мы, козакы, — трудовый народ и отамана мы соби сами выбралы. Вин тэж, бидолага, трудящий, та щей нэ багатый.

Потим розбырэмось, як шо нэ так, то наше правытэльство и Рада…

— Пусть он прекратит эту галиматью! — нервно, обращаясь к атаману, сказал директор.

— Не ваше дело, не перебивайте. Вас слушали, слушайте и вы, — властно сказал атаман.

— Так от кажу: як шо правытэльство и Рада там порэшить, шо у нас шось нэ так, так воны и скажуть нам, шо робыть, а то чого ж мы будэмо чужих людэй слухать… Оце и усэ.

— Добрэ дид сказав, — одобрительно загудели казаки.

Директор заметно нервничал, видя, что атаман чувствует себя «как дома».

— Приступайте к выборам! — настаивает директор.

— Успокойтесь, успеем. Есть еще желающие говорить? — спрашивает атаман.

— Да что же это такое? — не унимается директор.

— Митинг! — отвечает атаман. И, обращаясь к собранию, громким голосом объявляет:

— Сотник Дарда, Яков Герасимович, желает сказать слово.

Все разом затихли. На лицах некоторых заметно пробежала довольная улыбка. Старый Дарда самодовольно разглаживает свою бороду, стоя почти у самой «трибуны».

— Господа старыкы, и вы, браты мои. Чулы, шо тут казалы?

— Чулы, чулы…

— Дырэктор сказав правду, шо в Пэтрогради власть пэрэйшла к совету народных комиссаров, только ни одного трудового человека в этом совете нет. Все это — профессиональные революционеры. Це одно. А другэ, старый Подорожняк сказав правду, шо нужно пидождать вистэй от правытэльства и Рады. Дэ яки висткы е и я зараз вам про ных скажу.

Переворот в Петрограде совершился 25-го октября, а 26-го октября наше Войсковое правительство вынесло постановление, что оно того «народного» правительства не признает и заявило, что «отныне оно принимает на себя всю полноту государственной власти на Кубани в пределах Кубанского Края». Так шо выбирать нам комитэтив нэ трэба. Будэмо ждать, шо прывэзуть нам наши члэны Рады.

— Оце добрэ. А скажить, Якив Еэрасымовыч, як други козакы, донци, напрыклад: чи воны з намы, чи комитэты выбырають? — спросил старик, стоявший рядом с «трибуной».

— И донци, и тэрци також нэ вызнають «совэта комысарив», — пояснил Дарда.

— От добрэ, так добрэ, — послышалось в толпе.

— Може есть ще хто, хто хоче сказать слово? — спросил атаман.

— Та ни, краще вже, як Якив Гэрасымовыч сказав, нихто нэ скаже, — говорит В. Подорожняк.

— Ну, а тэпэр слухать, — громко объявил атаман.

— Раз наше казачье правительство не признало власти народных комиссаров, то, я думаю, что предложение директора о выборе совета, комиссара и ревкома следует отклонить, иначе получится, что мы идем против своего правительства и Рады…

Он не успел кончить, как собрание заревело: не надо, не надо…

— Позвольте, что вы делаете? Срываете митинг! Что это такое? — взволнованно шипел директор.

— Свобода слова и воля народа, — ответил атаман.

— Какого народа? — уже задыхаясь, шипел директор.

— Вот этого, который здесь присутствует, — с иронией в голосе пояснил атаман.

— Да разве же это народ? — уже кричит директор, вероятно, и сам не понимая, что говорит.

— А кто же? — уже переменив тон на более твердый и повелительный, переспросил атаман.

Директор замялся. Свириденко дописывал постановление, в котором кратко было сказано, что предложение об организации всяких ревкомов «отклонить», так как Кубанское правительство не признало власти «народных комиссаров».

Громким голосом Свириденко огласил постановление.

— Так? — переспросил атаман.

— Так, все так, — ответила громада.

Уже во время чтения постановления директор сошел с трибуны и окруженный «гвардией», направился в сторону гимназии. Часть казаков «перегородила» ему путь, но совсем не имея плохих намерений, а только стыдила его, что он, ученый человек, слушает «голодранцив», да еще хотел, чтобы они и казаками управляли.

Директор только и отвечал, что во всем виновата казачья непросвещенность.

Медленно расходились казаки по домам, обсуждая то, что сегодня узнали на митинге.

— Ну, Яша, — говорит Свириденко, — хорошо их сегодня огрели. Никогда не думал, что на них можно найти управу. Теперь наша берет…

— Друже, — не радуйся еще. Это только начало. Начало хорошее. Нужно, чтобы и конец был хороший… А он будет, если не будем сидеть сложа руки, а дружно все возьмемся за свое казачье дело.

Площадь медленно пустела. Столы, изображавшие «трибуну», еще стояли на своем месте. Легкий ветерок гнал по площади клочки бумаги, сорванные со стола. Атаман станицы в «присутствии» говорил по телефону с управлением отдела. Директор у себя дома писал очередной «доклад». Сотник Дарда с группою стариков тоже покидал площадь.

Борьба началась.

 

 

10 апреля 1938 года

Журнал «ВК»

№ 239