6-я часть

 

Русская старина

Карманная книжка

Для любителей отечественного,

На 1825 год

Изданная Л. Корниловичем

Санкт-Петербург, 1824 год

 

РЫЦАРСКАЯ ЖИЗНЬ КАЗАКОВ

 

(общежитие Донских казаков в ХVІІ и ХVІІІ веках)

 

Частная жизнь донцов в конце ХVІІ и в первой половине XVIII века.

 

Донецкие атаманы, вводя новости в своем общежитии, всегда умели удерживать старинную простоту, которая господствовала у их предков. Фрол Минаев, живший в последней половине ХVІІ века, поступал не иначе.

Мы уважаем память сего героя; предки же наши, его современники, еще более чтили его заслуги. Около сорока лет предводительствуя полками храбрых, был не менее двадцати раз избираем в войсковые атаманы, он наконец управлял мнениями и сердцами народа. Пятьдесят лет деятельной, военной жизни, доставили ему значительное богатство.

Бывая часто в Москве в посольствах ко двору, проведши там в начале царствования Петра I довольно долгое время, уважаемый государем и боярами, он присмотрелся к образу жизни тогдашних вельмож русских, и в старости своей любил иногда показывать у себя заимствованную от них пышность.

Обширный дом его, лучший в Черкасске, стоял на прекрасном месте. Пленные татары и турки составляли его прислугу: они смотрели за конюшнею, за псовою охотой, за чистотою и порядком двора, в праздное время были обыкновенными его собеседниками. Фрол обращался с ними как товарищ, братски; в военное время они сопутствовали ему в походах, любили старика искренно и называли обыкновенно: бачка. Без гостей они обедали и ужинали с ним вместе; при гостях, служили ему за столом. За большими обедами, или когда атаман угощал особ, к которым хотел показать особенное внимание, служили ему кроме пленных, три сына его, герои в битвах, не раз уже предводительствовавшие полками казаков.

Минаев с детства привык проводить время в беседах казачьих, и тут не требуя для себя никакого предпочтения, даже сам вставал пред стариками. Всякий казак называл его просто: «ты, Фрол Минаич, или, твоя милость».

Летом каждый день, пред закатом солнца видали его в кругу старых воинов, кои, собравшись к дому его побеседоватъ о житье-бытие, располагались на скамьях под навесами крылец.

Сюда приходил всяк кто хотел, без зову. Старики рассказывали о своих походах, о делах предков; молодые, почтительно стоя в сторонке без шапок, с вниманием слушали отцовские повести, из которых учились военному делу. Часто рассказы сии, столь близкие к сердцу каждого казака, воспламеняли души стариков, а особливо когда напоминали об отличном подвиге которого-нибудь из собратьев. Лицо Фрола Минаевича блистало тогда радостью: «Это важный слуга, говорил он и стоит, чтоб в честь его выпить». Тотчас являлась стойка пенистого меда, и сыновья Фрола подносили старикам заздравные кружки.

Из молодых казаков, разве отличнейшие храбростью удостаивались иногда получать из рук Минаева кружку меду, и это почиталось весьма важною наградою. Случалось, в веселом расположении духа, воспоминать таким образом многих важных слуг, достойных почетной чары, иногда простой разговор становился недостаточен для прославления их подвигов; воспламененные старцы запевали свои богатырские песни.

 

Песня

 

У нас братцы на Дону, во Черкаском городу,

Проявилась у нас братцы, прирожоная тума,

Он из туме братцы, тума, Сенька Маноцков злодей,

Крепкой думушки с стариками он не думывал;

Думывал крепкую он думушку, с ярыжками:

Перекинулся, собака, ко азовскому паше

А азовский-то паша стал его спрашивать:

Ты скажи, скажи приятель, правду истинную:

Што-то думают у вас, во Черкасском городу?

Да у нас-то на Дону, во Черкасском городу

Старики-то пьют-гуляют, по беседушкам сидят,

По беседушкам сидят, про Азов ваш говорят:

Ой не дай Боже азовцам ума, разума того:

Не поставили б они башенки на устье речки Каланчи,

Не перекинули бы цепи через славный тихий Дон,

Не подвели бы они струны ко звонким колоколам.

Уж нельзя нам, братцы, будет во сине море пройтить,

По синю морю гулять, зипунов-то доставать.

Как у нас было на Дону, во Черкасском городу.

Войсковой наш атаман во всю ночушку не спал;

Как с вечеру сокол наш роговые проплывал,

Ко белу свету сокол наш по синю морю гулял,

По синю морю гулял, кораблики разбивал.

Часто Фрол Минаевич приглашал к себе гостей; для встречи приходивших к нему выходил сам с женою и детьми на крыльцо, и взяв гостя под руки, вводил в комнату, прося милости, в его родительском дому хлеба-соли покушать, угощение его доказывало избыток: каждому посетителю подносили мед из жалованного царского ковша, которых Минаев имел более 20. Никто из приглашенных не мог уйти прежде другого; но все вместе оставляли беседу, в которой часто заставало их утро.

С особенною пышностью угощал атаман русских дворян, азовского агу, турецких пашей, горских князей, знатных татарских мурз.

Все эти азиятцы, находившиеся с ним в дружеских связях, часто нарочно приезжали в Черкасск для свидания с Фролом Минаевичем; он принимал их в комнате, устланной богатыми персидскими коврами; вдоль по стенам с одной стороны были лавки, а с другой простого дерева раздвижные стулья, на кои клались, собственно для сего случая, шелковые подушки, шитые золотом. На стенах висели оружие и сбруя: пищали, ружья, фузеи, сабли, шашки, кинжалы, шебалташи (так назывался пояс из ремня с пряжкою, украшенный серебряными бляшками с чернью, на котором висел большой рог для пороха, также обложенный серебром, стальной мусат (огниво) с отверткою, и сафьянный гаман (мешочек), для пуль, обшитый серебряными черкесским гайтаном-шнурком), рога, луки, колчаны со стрелами, чеканы, ронзыки (ронзыками у казаков называется конская сбруя: узда, нагрудник и пафы, на турецкий образец отделанные и украшенные серебром и шелковыми кистями, иногда с позолотой и каменьями) и прочее. Это вооружение, все оправленное серебром, развешено было с таким вкусом и в таком порядке, что, составляя для глаз приятную картину, оживляло в душе воинов величественные воспоминания. За столом, от стаканов до чаш и блюд, все было из серебра. Хозяйке не запрещалось показываться гостям, и Фрол Минаевич, кажется был первый на Дону, у которого общества украсились присутствием женщин.

Любя и уважая почтенного старца, многие донские старшины ему подражали, Поздеевы, Кумшацковы, Серебряковы, Кутейниковы, Машлыкины, отличались умением жить, ласково принимать и угощать беседу.

Но общежитие наше гораздо приметнее начало совершенствоваться с наступлением XVIII столетия.

Кроме тех причин, кои в сие время распространяли в России светскую жизнь, были еще некоторые обстоятельства, более к тому способствовавшие на Дону. Азов был отнят у турок. Правительство запретило казакам производить морские и сухопутные набеги, и врожденная их деятельность, не находя для себя пищи в немногих военных занятиях вне жилищь, обратилась на житейский круг.

Старики охотно перенимали новости, кои не нарушали их коренных обычаев, и русские обыкновения вводились почти неприметно. Петр Великий, предписав в России повсеместное употребление немецкого платья и запретив бороды, не налагал подобных обязанностей на донцов. Казаки, радуясь сему изъятию, прислали в Москву атаманов с изъяснением благодарности монарху: «Мы взысканы, говорили они, твоею милостью паче всех подданных, до нас не коснулся твой указ о платье и бородах; мы живем по древнему нашему обычаю: всякий одевается как ему угодно: один черкесом, другой по-калмыцки, иной в русское платье старого покроя: мы это любим; немецкого же платья никто у нас не носит, и охоты к нему вовсе не имеем». Казаки не изменили сему обычаю даже до конца XVIII столетия; но держась строго своих старых привычек, они между тем распространяли круг своих занятий и увеселений, кои придали жизни их много разнообразия.

Важнейшее изменение старины состояло в том, что браки казаков, в первой половине XVIII столетия восприняли всю силу свою по уставам церкви. Казак не мог уже развестись с женою, сказав на сборе: «она мне не жена, а я ей не муж».

В след за сим женщины получили право гражданства в наших обществах. Хозяйки, и особенно пожилые уже свободно могли показываться в собраниях мужчин; но все еще не скоро привыкли вмешиваться в общий разговор и одушевлять беседы своим влиянием, хотя, впрочем, жены старшин любили повеселиться в кругу своих соседок, которых часто приглашали к себе.

В женских собраниях пленная турчанка подносила гостьям на большом подносе сладкий мед, а хозяйка, держа в одной руке стакан, а другою взявшись под бок, в желтых туфлях, пристукивала каблуками, приговаривая: «туфли к милому глядят, полюбить его хотят».

Девицы пользовались еще меньшею свободою: едва которой из них совершалось 13 лет, и воля их ограничивалась самым строгим приличием. Девушки на одних только свадебных празднествах могли быть вместе мужчинами, и обыкновенно проводили время или в домашнем одиночестве, или в кругу подруг своих. Дома, все занятия их ограничивались шитьем и смотрением за кухнею, особенно же прилежали к шитью, дабы получить название чеберки, которое давалось досужим мастерицам сего дела. Искусство шитья была тогда у нас довольно однообразно: сшить кубилек, выстегать узорами одеяло или кафтан, выстроить ожерелок кривым танком, бурсачками, разводами и прочим, все выученное от татарок или турчанок. Весьма немногие обучались читать акафисты и каноны, писать же красавиц наших в то время не учили вовсе, опасаясь, что грамотные заведут переписку с мужчинами. Каждое воскресенье и каждый праздник ходили они в нарядном платье, вместе с бабушками; или нянюшками, к заутрене, к обедне и к вечерне; ввечеру сидели или расхаживали на крыльцах домов своих, скрываясь всякий раз, как скоро завидят проходящего молодого мужчину. Когда собиралось их несколько вместе, играли в кремешки (кремешками называются у нас круглые гладкие камешки, величиною с голубиное яйцо; для игры употребляется шесть таковых камешков: играющие садятся на пол, который покрыт ковром, кладут пять кремешков на ковер кучкою, шестой бросают вверх немного выше голов, и должны успеть взять камешек с ковра и поймать падающий с верху. Каждая из играющих продолжает таким образом брать с ковра по одиночке все камни порознь, потом всю кучку вместе; после перекладывает их с одного места на другое, захватывает между пальцев, прокатывает под пальцами и прочее, продолжая одна играть до того, пока уронит бросаемый кремешек; в то время передает другой, которая точно то же делает и т. д, Сия игра перешла к нам от татар), в жмурки, в ланту (в игре сей одной девушке завязывали глаза, другие составляли круг; первая, расхаживая в кругу, должка была узнать у кого находился жгут; ежели указывала не на ту, то имеющая жгут, ударив ее, передавала жгут другой. Когда же узнавали, то сей узнанной завязывали глаза), пели и плясали под песни, под варган, или под гребешок.

Собственная их пляска была во всем сходна с русскою.

Иногда под надзором же бабушек и нянюшек выходили он на улицу для хороводов; мужчины стоя поодаль могли только в некотором расстоянии любоваться сими играми. Зимою дозволялось девушкам кататься на каталках, т. е., на гладком льду; на котором скользили просто на ногах с разбегу. Взрослым нельзя было оставаться до позднего вечера ни в хороводе, ни на каталках, и если бы которая хотя немного запоздала, то бабушка несколько дней сряду твердила бы ей: «не стыдно ли девушка, допоздна таскаться; что женихи скажут?» Хотите ли знать наружность наших женщин? Представьте красавиц роскошной Азии, смешанные вместе черты черкешенок, турчанок, татарок, русских, и тогда получите общее понятие о красоте обитательниц Дона; пламенные черные глаза, щеки полные свежей жизни, величайшая опрятность и чистота в одежде, составляют собственность наших девушек. Они, как и все женщины, любили наряды, и также как и русские барыни того времени, румянились, когда выходили в церковь или в гости.

Но строгое одиночество женщин мало по малу ослабевало: от каталок и хороводов он неприметно присвоили себе свободу выходить на улицу просто, для того, чтоб погулять или посидеть подле рундука (помост, от которого начиналась лестница). Главный город на Дону, Черкасск, был построен так тесно и неправильно, что нельзя было найти порядочного места для гулянья. Почти ни один дом не имел двора. Все строения были весьма однообразны: снаружи высокая лестница вела на галдарею (род закрытого со всех сторон балкона, который делался перед дверью, ведущей в сени; самые же дома строились на высоких столбцах по образцу азиятскому), от которой кругом всего дома шло высокое крыльцо; из галдареи ход в сени.

Взойдите в средину дома: главная комната или зала всегда прибрана и готова для приема чужих; в переднем углу на божнице стоит ряд образов в богатых серебряных окладах, над коими висишь зажженная лампада, а с божницы спускается пелена; по божнице и между образами висят в пучочках засохшие цветы и разные изображения, сделанные из цветной бумаги и волосьев. В углу, под святыми, стол, покрытый чистою скатертью.

Около стены лавки, а в богатых домах на одной сторон несколько стульев, или раздвижных простого дерева, или резных с высокими спинками.

Все стены увешены оружием и сбруею. Подле двери поставчик, сделанный на подобие шкапа со стеклянными дверцами, из-за которых видна разложенная в порядке серебряная посуда. Из залы дверь в спальню, а из сей последней в стряпную. Из сеней ход на чердак, где жили младшие в семействе. Хозяйка содержала весь дом в удивительной чистоте: недовольно того, что каждую неделю по одному и по два раза мыли полы, еще н сколько раз в году обмывали все наружные и внутренние стены и потолки. Сия заботливость о чистоте составляет до сих пор отличительную черту в характере донского народа.