3-я часть

Щербина Ф.А.

Пережитое, передуманное и осуществленное

Том 4

Краснодар, 2013

Стр. 318-321

(цитата)

Красный Муса

 

Как известно, это было единственное нападение на Екатери­нодар, столицу Черноморского казачьего войска, произведённое ог­ромной организованной массой черкесов. И вот в этом предприятии горцев участвовал и Красный Муса. Он подробно описал мне насту­пление черкесского ополчения на Екатеринодар, вполне совпадавшее с архивными материалами, назвал направления наступавших горцев и те части города, куда проникли черкесы, с хорошо известными мне подробностями, но ни разу не упомянул о том, какую роль в деле играл сам он – роль проводника или активного участника. Когда же дело коснулось того, как под дружным натиском казаков черкесы вынуждены были уходить из города, и с ними Муса, то, передавая подробно, как и чем поживились черкесы, захватив с собой немного рогатого скота, сам Муса заявил известный мне по документам факт, что пленных горцы не успели захватить.

– Тилькы дви молоди Марушки (Маруськи)  попали в плин, – сообщил он хо­рошо известный мне по документам факт.

Я был потрясён точностью сообщённых мне Мусой сведений.

– Як же воны попалы у плин? – невольно вырвался у меня вопрос.

– Та то я потаскав с собою двох молодых дивчат. Дурни, сами выйшлы за ворота, шоб подывыться на улыци, – пояснил он неожи­данно для меня.

Факт этот, как и многие другие, подобные ему, может показать­ся невероятным или свидетельствующим о непроходимой глупости и бесстыдстве старого черкеса. Ничего подобного в действительности не было. Тогда был тот период поворота к здравым демократическим идеям, который все переживали. Мы сами сообщали нашему прия­телю свои мнения и мысли о том, что черкесы находились в положе­нии более страждущей и подавляемой на своей родине части жителей Кавказа сравнительно с казаками, говорили, что старое вместе с по­корением Западного Кавказа стало уже историческим фактом и что о прошлом можно лишь сожалеть и направить все усилия на настоя­щее, чтобы стать в возможно благоприятные, равные условия казакам и черкесам. Обо всём этом с Мусой мы говорили искренне и сердечно, с полным доверием друг к другу. Старый черкес платил нам тем же. Таковы, наверное, были отношения к этому старику и к другим заслу­живающим внимания и доверия горцам в ту пору всюду, где соприка­салась с ними интеллигенция.

Но я должен прибавить к этому, что из деликатности или по каким-либо иным соображениям Муса как близкий мой приятель не всегда, однако, доводил свои рассказы до конца с надлежащей полно­той. Он ничего не сообщил мне, что сталось с теми двумя «Маруш­ками», которых он захватил в плен при набеге на Екатеринодар. Мне казалось, что в этом была замешана совесть старика.

Я пробовал также перейти с Мусой на более серьёзные темы из истории войны на Северо-Западном Кавказе. Но он оказался ма­лосведущим в общечеркесских делах. Ничего интересного старик не мог сообщить о Магомете-Амине, ставшем из простых пастухов Дагестана видным деятелем в наиболее многочисленном и наиболее демократическом племени абадзехов, да отчасти и вообще на Запад­ном Кавказе. Надо полагать, что объяснялось это тем, что Красный Муса был бжедух и находился в полуоторванном от остальных горцев состоянии.

Но мой приятель хорошо знал те черкесские племена, которые находились в нижнем течении Кубани и по северной части Черномор­ского побережья с частью шапсугов и с натухаевцами. В этих местах он помог мне во многом разобраться, и это связано было и с моим по­ложением на Черноморском побережье. Когда Муса узнал, что я имею хутор на берегу Чёрного моря, то сам он спросил меня:

– Дэ твий хутор?

Я начал описывать берег побережья и упомянул, что местные жители называют урочище моего хутора Джинхотом.

– Эгэй! – перебил мои объяснения Муса. – Знаю! – и стал сам описывать прилегавшие к моему хутору места – так называемый Фальшивый Геленджик с его чудным берегом моря, а оттуда – взмо­рье к югу и урочище по реке Хотецай, в устье которой у моря нахо­дился мой хутор. Я был поражён близким знакомством с той местно­стью Мусы, но ещё больше был удивлён, когда он сказал мне, что я неправильно называю местность под моим хутором в устье малень­кой речушки Хотецай.

– По-нашему трэба казаты «Джанхот», а не «Джинхот», – поу­чал он меня.

– Шо такое означае слово «Джанхот»? – спросил я Мусу.

– Це у нас, у черкэсив, такэ имья, як у вас Иван, – ответил Муса. – У нас було так багато Джанхотив, як у вас Иванив, а той Джанхот, дэ твий тэпэр хутир, був черкэськый князь.

И он передал мне интересные подробности о князе Джанхоте. У этого князя Муса бывал несколько раз как гость и очень расхвали­вал гостеприимство князя и придавал особое значение его роли как укрывателя и защитника абреков, или собственно тех из них, которые убегали со своей родины и скрывались от угроз кровожадных князей.

Хорошо сохранившиеся следы от аула князя Джанхота, судя по указаниям Мусы, находились на противоположной горе от моего ху­тора, в верхней части участка Иллариона Галактионовича Короленко, родного брата моего приятеля и товарища по Петровской земледель­ческой и лесной академии – известного писателя, ныне покойного Владимира Галактионовича Короленко. На юг, за аулом князя Джан­хота, расположены были глубокие ущелья, в которых в моё время скрывались дикие кабаны и медведи, а при князе Джанхоте находили приют также абреки, раз грозили им опасности.

Такова была старина у моего хутора, которой восхищался мой приятель Муса. Князь Джанхот, по его словам, не располагал обшир­ными владениями и сколько-нибудь значительным населением на них, но у него была небольшая группа преданных ему людей, сам он по природе был сильной натурой и мог дать надлежащий отпор противникам, что и влекло к нему абреков. Что стало с князем Джанхо­том при переселении горцев в Турцию, мой собеседник не знал.

Вскоре после моих последних встреч с Мусой обстоятельства сложились так, что я редко посещал город Екатеринодар. Когда же, во время Великой войны в Европе, я снова водворился в городе Екате­ринодаре, то урывками несколько раз встречался с ним. Мне показа­лось, что старик несколько изменился, стал сдержаннее, молчаливее, и не только не восхищался прелестями прежней черкесской жизни, но и не говорил о ней. Он весь был поглощён текущими событиями. Этот момент совпал с той фазой Великой войны, когда английский флот бомбардировал турецкие укрепления и пытался проникнуть в Гибралтарский пролив. Когда я, встретившись с ним, заговорил о те­кущих событиях, то передо мной вновь оказался прежний Муса. Со свойственной ему живостью и экспансивностью он заговорил со мной именно о текущих делах на арене Великой войны. Да, для меня это был прежний мой Муса, но он и намёка не сделал на то, что так интересовало его раньше. С жаром он стал доказывать мне, что англичане ни в каком случае не смогут взять Гибралтара и одолеть могущест­венных османов.

В ярких красках Муса изображал мне Гибралтар с его непри­ступными естественными твердынями и мощными укреплениями, говорил о силе и стойкости турецкой армии и о том, что сам он готов был идти в бой за Турцию, в которой находился черкесский народ. Муса был в курсе вестей о войне, циркулировавших в газетах и пу­блике, весь поглощён был ими, черпая их у своих многочисленных знакомых. Я не стал охлаждать национального жара у старика и ни­чего не говорил ему о том, что лично я и все казаки стояли за англи­чан и за союзные с ними народы, а не за Турцию, союзницу немцев. Несомненно, Муса знал об этом, но обращал ли он внимание на это обстоятельство и как считался с ним, мне было неизвестно. По своей привычке Муса говорил со мной как с близким человеком, не скрывая своих восторженных ожиданий и надежд. Ясно было, что у старого, много пережившего горца сильно зажглось национальное чувство. Но логически он мыслил по старому черкесскому шаблону: «Будет хоро­шо могущественной Турции, будет хорошо и нам, черкесам».

Большего нельзя было и требовать с Красного Мусы. По поступ­кам он был симпатичным и благородным человеком, умевшим пони­мать и ценить добрые отношения с ним, а по политическим воззре­ниям – типичным человеком былых, отживших времён. В настоящее время для меня нет никакого сомнения в том, что Красный Муса дол­жен был примкнуть к нам из среды черкесов, которые пошли рука об руку с казаками на защиту Родины-Кубани от большевиков и вошли вместе с черкесским народом в полнокровные отношения с казачест­вом и населением края, живущего по конституции Кубанской народ­ной республики.

К моему крайнему сожалению, бурный финал жизни на Кубани и неблагоприятно сложившиеся для Кубанского края обстоятельства внезапно разъединили меня с Мусой, и я не знаю, что сталось с моим старым симпатичным кунаком.

ссылка на источник