1-я часть
Яков Кирпиляк (Я.М. Кирпиляк)
Пережитое
Жаркий июльский день кончился. Завтра завод не работает. Закрыт по случаю праздника. Парижское предместье приняло снова спокойный и монотонный вид.
Солнце село. Вечерняя прохлада наполнила опустевшие узенькие улочки. Ясный диск ночной красавицы выплыл из-за ближайшей католической церкви и точно замер на беззвездном, безоблачном небе.
На террасе одного из маленьких дешевых кафе сидело несколько казаков за стаканом жиденького французского пива. Кое-кто курил. Разговор как-то не клеился. Все были погружены в одну и ту же думу и, казалось, как будто у всех в голове одна и та же мучительная мысль о своих родных станицах, о тех, кто там остался...
— Да-а... — медленно протянул один из них. — Как бы хотелось вот бы сейчас в этот лунный вечер заглянуть в станицу. Ведь светит и там эта луна, — задумчиво, глядя вверх, продолжал он. — Точно вот сейчас вижу, как серебрится Кубань. Там, внизу, чернеют сады с поднимающимися к небу тополями, а за Кубанью мерцают огоньки аула. Теперь там цветут акации... Как я любил эти лунные вечера и ночи! Что может быть прекраснее нашей южной ночи! Неужели все это в прошлом, неужели не вернется?
— Да ну тебя, Семен. Довольно, прямо тоску нагоняешь, а говоришь так, что ей-ей сам точно там, а не здесь. Ты о чем-нибудь другом рассказал бы, — тихо прервал его, взмолившись, его станичник, пожилой, но дебелый старик... Действительно, акация цветет!
Вероятно, вырубили, да на дрова пожгли, проклятые лапотники, — не выдержал, злобно сплюнув, бросил он недокуренную крученку. — Как саранча, поналетели в станицы. Хуже татарской орды. Кто-то, помню, писал оттуда: яблони, груши, черешни со злостью рубили,
уничтожая казацкое добро. Заборы поломали на свои «избы». Скотины бессловесной не щадили «братья во Христе». Кинжалы казачьи пробовали на ней. Вспомнишь, прямо сердце рвется на части, а ты говоришь: «Тамошний свет луны на куполах станичного храма»...
Храм в амбар превратили... пшеницу там теперь ссыпают, а где и клубы да танцульки или биографы поустроили. «Богоносцы»...
— Эх, — и я заговорился. — Давно хотел спросить. Ты, Семен, кажется, у Бардижа вначале восстания был, когда у нас в станице Лисевицкий с отрядом на станции стоял. Как тебя там «товарищи» залапали?
— Залапать то не залапали, а сам я к ним приехал. Да это старое дело, долго рассказывать...
Хозяйка снова принесла наполненные кружки с пивом.
— А все-таки странно и непонятно, — вмешивается в разговор молодой казак кужорец, — почему Бардиж и полковник Кузнецов (да и Бабий, кажется, там был) отделились от Покровского, и ушли в горы? Ведь, не уйди, остался бы он жив с сыновьями. Эх, вот кого бы Войсковым Атаманом надо было бы выбрать! Этот бы по-другому разговаривал с Деникиным и его сворой, а то и на дверь бы показал. Покровскому тоже не поздоровилось бы. А то, подумаешь, Кубанского Наполеона начал из себя корчить! Всех бы их в вагон запломбировать, да к красным и отправить, — не сидели бы мы здесь теперь...
— Ну, ты нам не мешай... После драки кулаками не машут. Кто его знал... Судьба...
Снова воцарилось молчание.
— Вы говорите за Бардижа. К нему я попал в последних числах января 1918 года. Хотя, чтобы яснее было, начну с самого начала.
После того, как мы (последними!) покинули позиции на Кавказском фронте, наш батальон походным порядком пришел в Саракамыш, где остальные батальоны уже грузились. Не хватало составов, да и бывшие там приходилось брать чуть ли не с бою у превратившихся в дезорганизованное стадо русской солдатни.
Митинги, комитеты, разнузданная солдатская шпана косо посматривала на не потерявших дисциплины пластунов, на знамя, на батальонный оркестр, хотя и с позеленевшими от непогоды трубами.
— Холодище ужасный. Тысячи костров из старых и новых железнодорожных шпал, сотни людей вокруг — картина незабываемая... Всяких митинговых ораторов казаки, попросту, гнали. Официальных слушали, да посмеивались.
— Благодаря этому, батальон погрузился в порядке, хотя и пришлось бросить обоз. Пулеметная команда расположилась так, чтобы во всякую минуту могла действовать, если потребуется. Носились слухи, что в Муганской степи кто-то нападет на поезда, а обстреливают чуть ли не каждый проходящий...
«Вы бы, товарищи казаки, погоны со своих офицеров поснимали. Мы-то своих совсем разогнали», — горланило у вагонов «христолюбивое воинство».
— «Смотрите, как бы мы вам самим головы не поснимали», — отвечали пластуны, сидя уже в вагонах трогающегося поезда.
— «Ач, бисови души, — кричал приказный Федько, — за цю лычку скилькы я служив, а воны тэпэр — «познимать!»
* * *
— На наше счастье ничего во время пути не случилось.
Баку, Терек и вот она, наша матушка Кубань, многоводная и раздольная. Приехали — «Твои верные сыны»...
— Согласно распоряжения из Штаба Войска, наш батальон должен иметь стоянкой те станицы, из казаков которых он сформирован. Приказано двигаться в Ейский отдел, прямо домой. Из офицеров линейцев нас было, кажется, двое, благодаря чему мне удалось получить кратковременный отпуск. Славный командир сотни есаул Е., батальонный адъютант подъесаул М. и командир батальона были непреклонны, но все-таки отпустили. А тут, кстати сказать, под самое Рождество было. Так хотелось провести праздник дома...
Встал я на Кавказской. Не задерживаясь, пересел на поезд, идущий на Екатеринодар. Вот она, родная станица! Дома — настоящий переполох. Нежданно, негаданно... После позиционной жизни, дом показался настоящим раем. Семья, дядьки, тетки, вся родня
перебывала...
— Дома пришлось побыть недолго. Отпуск подходил к концу. В станице было неспокойно. Лицо атамана в правлении было озабочено. «Городовики» подняли голову. Казаки безмолвствовали.
Новый Год встретил в Екатеринодаре. Хмуро выглядел город. Что-то и в нем творилось непонятное. Не чувствовалось того настроения, которым он дышал раньше. Глухо гудел соборный колокол...
* * *
— Задерживаться было нельзя, надо было ехать. На другой день был в станице С-вской, где стояла сотня.
Вот она, очаровательная красавица Черномория... Богатейшие станицы. Тихий, степенный казачий народ — колыбель кубанского казачества — потомки славных запорожцев.
Тишина, спокойствие меня поразили. Как будто ничего и не было.
Благословенный край. Казаки разошлись по станицам, предусмотрительно разобрав винтовки и патроны. Службы никакой. Нарядов никаких. Отдых, так отдых...
* * *
(продолжение следует)
25 апреля 1938 года
журнал «ВК»
№ 240
стр. 16-19
Яков Кирпиляк (Я.М. Кирпиляк)
Пережитое
Жаркий июльский день кончился. Завтра завод не работает. Закрыт по случаю праздника. Парижское предместье приняло снова спокойный и монотонный вид.
Солнце село. Вечерняя прохлада наполнила опустевшие узенькие улочки. Ясный диск ночной красавицы выплыл из-за ближайшей католической церкви и точно замер на беззвездном, безоблачном небе.
На террасе одного из маленьких дешевых кафе сидело несколько казаков за стаканом жиденького французского пива. Кое-кто курил. Разговор как-то не клеился. Все были погружены в одну и ту же думу и, казалось, как будто у всех в голове одна и та же мучительная мысль о своих родных станицах, о тех, кто там остался...
— Да-а... — медленно протянул один из них. — Как бы хотелось вот бы сейчас в этот лунный вечер заглянуть в станицу. Ведь светит и там эта луна, — задумчиво, глядя вверх, продолжал он. — Точно вот сейчас вижу, как серебрится Кубань. Там, внизу, чернеют сады с поднимающимися к небу тополями, а за Кубанью мерцают огоньки аула. Теперь там цветут акации... Как я любил эти лунные вечера и ночи! Что может быть прекраснее нашей южной ночи! Неужели все это в прошлом, неужели не вернется?
— Да ну тебя, Семен. Довольно, прямо тоску нагоняешь, а говоришь так, что ей-ей сам точно там, а не здесь. Ты о чем-нибудь другом рассказал бы, — тихо прервал его, взмолившись, его станичник, пожилой, но дебелый старик... Действительно, акация цветет!
Вероятно, вырубили, да на дрова пожгли, проклятые лапотники, — не выдержал, злобно сплюнув, бросил он недокуренную крученку. — Как саранча, поналетели в станицы. Хуже татарской орды. Кто-то, помню, писал оттуда: яблони, груши, черешни со злостью рубили,
уничтожая казацкое добро. Заборы поломали на свои «избы». Скотины бессловесной не щадили «братья во Христе». Кинжалы казачьи пробовали на ней. Вспомнишь, прямо сердце рвется на части, а ты говоришь: «Тамошний свет луны на куполах станичного храма»...
Храм в амбар превратили... пшеницу там теперь ссыпают, а где и клубы да танцульки или биографы поустроили. «Богоносцы»...
— Эх, — и я заговорился. — Давно хотел спросить. Ты, Семен, кажется, у Бардижа вначале восстания был, когда у нас в станице Лисевицкий с отрядом на станции стоял. Как тебя там «товарищи» залапали?
— Залапать то не залапали, а сам я к ним приехал. Да это старое дело, долго рассказывать...
Хозяйка снова принесла наполненные кружки с пивом.
— А все-таки странно и непонятно, — вмешивается в разговор молодой казак кужорец, — почему Бардиж и полковник Кузнецов (да и Бабий, кажется, там был) отделились от Покровского, и ушли в горы? Ведь, не уйди, остался бы он жив с сыновьями. Эх, вот кого бы Войсковым Атаманом надо было бы выбрать! Этот бы по-другому разговаривал с Деникиным и его сворой, а то и на дверь бы показал. Покровскому тоже не поздоровилось бы. А то, подумаешь, Кубанского Наполеона начал из себя корчить! Всех бы их в вагон запломбировать, да к красным и отправить, — не сидели бы мы здесь теперь...
— Ну, ты нам не мешай... После драки кулаками не машут. Кто его знал... Судьба...
Снова воцарилось молчание.
— Вы говорите за Бардижа. К нему я попал в последних числах января 1918 года. Хотя, чтобы яснее было, начну с самого начала.
После того, как мы (последними!) покинули позиции на Кавказском фронте, наш батальон походным порядком пришел в Саракамыш, где остальные батальоны уже грузились. Не хватало составов, да и бывшие там приходилось брать чуть ли не с бою у превратившихся в дезорганизованное стадо русской солдатни.
Митинги, комитеты, разнузданная солдатская шпана косо посматривала на не потерявших дисциплины пластунов, на знамя, на батальонный оркестр, хотя и с позеленевшими от непогоды трубами.
— Холодище ужасный. Тысячи костров из старых и новых железнодорожных шпал, сотни людей вокруг — картина незабываемая... Всяких митинговых ораторов казаки, попросту, гнали. Официальных слушали, да посмеивались.
— Благодаря этому, батальон погрузился в порядке, хотя и пришлось бросить обоз. Пулеметная команда расположилась так, чтобы во всякую минуту могла действовать, если потребуется. Носились слухи, что в Муганской степи кто-то нападет на поезда, а обстреливают чуть ли не каждый проходящий...
«Вы бы, товарищи казаки, погоны со своих офицеров поснимали. Мы-то своих совсем разогнали», — горланило у вагонов «христолюбивое воинство».
— «Смотрите, как бы мы вам самим головы не поснимали», — отвечали пластуны, сидя уже в вагонах трогающегося поезда.
— «Ач, бисови души, — кричал приказный Федько, — за цю лычку скилькы я служив, а воны тэпэр — «познимать!»
* * *
— На наше счастье ничего во время пути не случилось.
Баку, Терек и вот она, наша матушка Кубань, многоводная и раздольная. Приехали — «Твои верные сыны»...
— Согласно распоряжения из Штаба Войска, наш батальон должен иметь стоянкой те станицы, из казаков которых он сформирован. Приказано двигаться в Ейский отдел, прямо домой. Из офицеров линейцев нас было, кажется, двое, благодаря чему мне удалось получить кратковременный отпуск. Славный командир сотни есаул Е., батальонный адъютант подъесаул М. и командир батальона были непреклонны, но все-таки отпустили. А тут, кстати сказать, под самое Рождество было. Так хотелось провести праздник дома...
Встал я на Кавказской. Не задерживаясь, пересел на поезд, идущий на Екатеринодар. Вот она, родная станица! Дома — настоящий переполох. Нежданно, негаданно... После позиционной жизни, дом показался настоящим раем. Семья, дядьки, тетки, вся родня
перебывала...
— Дома пришлось побыть недолго. Отпуск подходил к концу. В станице было неспокойно. Лицо атамана в правлении было озабочено. «Городовики» подняли голову. Казаки безмолвствовали.
Новый Год встретил в Екатеринодаре. Хмуро выглядел город. Что-то и в нем творилось непонятное. Не чувствовалось того настроения, которым он дышал раньше. Глухо гудел соборный колокол...
* * *
— Задерживаться было нельзя, надо было ехать. На другой день был в станице С-вской, где стояла сотня.
Вот она, очаровательная красавица Черномория... Богатейшие станицы. Тихий, степенный казачий народ — колыбель кубанского казачества — потомки славных запорожцев.
Тишина, спокойствие меня поразили. Как будто ничего и не было.
Благословенный край. Казаки разошлись по станицам, предусмотрительно разобрав винтовки и патроны. Службы никакой. Нарядов никаких. Отдых, так отдых...
* * *
(продолжение следует)
25 апреля 1938 года
журнал «ВК»
№ 240
стр. 16-19
Комментариев нет:
Отправить комментарий