2-я часть
В. Куртин
Десять лет тому назад
(на юбилейные мотивы)
Пришел с фронта К. полк. Одеты с иголочки. Чига. Джигиты. На полк надеялись. Но полк замитинговал. В борьбе «кадет с большевиками» объявил себя нейтральным. Был в том полку старший урядник Сидоренко. Разбитной малый. Казак. Настроение и думки казачьи хорошо знал. Говорит офицерам:
— Пустите их: дурь товарищеская сама скоро пройдет.
Разошелся полк по домам, а в станице К. кадр остался. Сам Сидоренко в этой станице, по совету офицеров комиссаром стал.
Честно служил родному Войску. Только об одном и мечтал, как бы поскорее дать под известное место «товарищам». И вместе с офицерами подходящий момент выжидал. Все «директивы» по управлению станицей и гарнизоном от атамана отдела получал, к которому каждую ночь «с рапортом» являлся. Многим офицерам головы спас. Сам атаман отдела только благодаря ему до добровольческой части добрался.
Принял отдел «атаман-доброволец, участник 2-го похода на Кубань». И первый акт его «политического отделения» был:
— Разыскать комиссара Сидоренка.
Разыскали его: с сотней казаков на Кубанском мосту с большевиками бьется. Выхватили его из рядов офицеры-добровольцы. Отобрали бинокль, сняли шапку, кинжал. Сорвали погоны...
Ничего не понимает урядник.
— За что?
— Большевик!
— Я? Е... В... мать! Я — большевик?!
Да уж поздно; скрутили руки назад и в «отдел» ведут. Торжествуют. А там:
— Понимаем!
И расстреляли казака... А чем не казак был!
Сколько их, боясь участи Сидоренко, к большевикам перешли. А как дрались там против «белых» — хорошо известно. Казаки своей власти не имели: в станицах атаман — не атаман, а посыльный каждого «добровольца». Атаман отдела — не атаман, а мстящий казакам за свою временную деградацию генерал.
Страшное то было время: все дай, всех и вся слушай, и не смей ни пискнуть. Бейся на всех фронтах за Великую, корми всех ратников и тыловых соратников, — бойся красных, прислуживай белым и замри перед атаманом отдела.
И это после того, как лежавшая «лит бильш двисти пид московськым караулом» казачья доля, вырвавшись на волю, не только приобщила к власти широкие казачьи круги, но дала им и нечто большее: критику власти, сделала их первоисточником власти.
Внешняя война, развал армий, не так-то уж прочно державшихся и до революции, показали казакам товар лицом. Что в солдате (то есть вооруженном крестьянине и рабочем) увидели и как его оценили, иллюстрирует характерный случай, имевший место на боевом участке Кубанской пластунской бригады в 1915 году.
Однажды, перед зарей, пластуны сменили с позиций N-скую пехотную дивизию. При смене казаки обнаружили, что на некоторых местах, и то на значительных интервалах, — не было ни одного солдата, между тем, как на других ротных участках, как и обычно, на одного казака приходилось по 15-20 солдат.
Утром на участке одного батальона появился солдат смененной дивизии, озабоченно искавший что-то по окопам и за окопами перед проволочным заграждением.
Казаки обступили солдата, спрашивают.
— Эй, зэмляче, шо загубыв?
— Да што, — простодушно, искренне говорит солдат, — был вакант в плен сдаться — ротный послал за патронами... Таперича там (с тылу) роты нетути. Прибег сюда, авось прошмыгну к своим.
Долго казаки комментировали этот случай. Приобщили его к другим, аналогичным.
— Все они «вакант» свой ждут, чтобы в плен сдаться... Хоть к черту! А мы — растянись за всю Россию!
И не ошиблись в своем прогнозе казаки: пришел вакант и многочисленная русская армия в спешном порядке сдалась в плен Ленину и Троцкому. А казаки «растянулись за всю Россию». С тою только разницей, что теперь их поставили не в интервалах между русскими солдатиками, не «между Россией», но против русских солдат, против России.
В том же, 15-м году, наши казаки (и Донцы) уже говорили:
— Хоть побьем немца, хоть не побьем — с ними воевать придется... Потому — у них никакой любви (национальной гордости) к самим себе нет. А на нас хуже, чем на немца смотрят.
И в этом казаки оказались правы: легче легкого отделалось от России ее христолюбивое воинство и, побратавшись с немцами, на казачество навалилось...
Чудное то было время. Даже бабы видели, что делается что-то не то. Или не так. Что «освобожденные» городовики хотят освобождения так же, как казаки коммуну.
В каждой станице — два враждебных «света»; казачий и мужицкий. А над тем и другим светом власть, карающая одних и других, враждебная одним и другим.
И только крепкая казачья Доля, которую не могли извести ни царская тюрьма за время от «лит бильш двисти», выдержала и на этот раз положение между красной наковальней и черно-белым молотом. Пусть средства сопротивления одному и другому не всегда были особенно удачны. Но ведь инстинкт казачьей массы в описываемое время не регулировался никем.
В той общей неразберихе, при анекдотическом многовластии, а, в сущности, безвластии, в наиболее хаотическом состоянии было: «устроение иногородних». Установление их лица. Определение их места, права, обязанностей. Как они определились сами, казакам хорошо было известно. С такими станичниками они жить «с радостью» не могли. Нужно было поэтому определить их самим казакам. И вот тут-то и были настоящие «чудеса в решете».
Приезжает атаман в станицу А. Вся площадь перед правлением завалена всевозможными вещами из обихода мужика земледельца, мужика портного, мужика сапожника: столы, бочки, швейные машины, бороны, верстаки, кадушки с капустой, ведра, посуда, шубы, повозки, кровати и т. д.
— Что это?
— Реквизированное российское имущество! — рапортует бравый вахмистр, помощник станичного атамана.
— Немедленно возвратить собственникам!
— Слушаю.
Ворочает глазами вахмистр. Ничего не понимает. «Кому вернуть, когда все эти «собственники» у красных?» А приказано. И, по отъезде атамана, разделяет все — казакам.
Мчится тройка дальше. Юрт станицы Б. Навстречу — бесконечный обоз. На повозках всякая рухлядь домашняя, на рухляди бабы с детьми сидят. Около повозок мужики шагают.
— Стой! Что это за переселение?
Подскакал казак-подросток.
— До Донськой гряныци городовыкив супроводжаем.
— Назад!
Собрал атаман станичный сбор.
— Такие-сякие — что вы делаете?
Хмуряться чорноморци.
— Неприятеля выселяем...
В станице И. всех иногородних «в казаки перевели».
Остричся заставили. Приказали черкески приобрести. Вахмистр к строевым занятиям приступил.
И так, в каждой станице по-своему «решали» иногородний вопрос.
(продолжение следует)
10 ноября 1928 года
журнал «ВК»
№ 23
стр. 18-21
В. Куртин
Десять лет тому назад
(на юбилейные мотивы)
Пришел с фронта К. полк. Одеты с иголочки. Чига. Джигиты. На полк надеялись. Но полк замитинговал. В борьбе «кадет с большевиками» объявил себя нейтральным. Был в том полку старший урядник Сидоренко. Разбитной малый. Казак. Настроение и думки казачьи хорошо знал. Говорит офицерам:
— Пустите их: дурь товарищеская сама скоро пройдет.
Разошелся полк по домам, а в станице К. кадр остался. Сам Сидоренко в этой станице, по совету офицеров комиссаром стал.
Честно служил родному Войску. Только об одном и мечтал, как бы поскорее дать под известное место «товарищам». И вместе с офицерами подходящий момент выжидал. Все «директивы» по управлению станицей и гарнизоном от атамана отдела получал, к которому каждую ночь «с рапортом» являлся. Многим офицерам головы спас. Сам атаман отдела только благодаря ему до добровольческой части добрался.
Принял отдел «атаман-доброволец, участник 2-го похода на Кубань». И первый акт его «политического отделения» был:
— Разыскать комиссара Сидоренка.
Разыскали его: с сотней казаков на Кубанском мосту с большевиками бьется. Выхватили его из рядов офицеры-добровольцы. Отобрали бинокль, сняли шапку, кинжал. Сорвали погоны...
Ничего не понимает урядник.
— За что?
— Большевик!
— Я? Е... В... мать! Я — большевик?!
Да уж поздно; скрутили руки назад и в «отдел» ведут. Торжествуют. А там:
— Понимаем!
И расстреляли казака... А чем не казак был!
Сколько их, боясь участи Сидоренко, к большевикам перешли. А как дрались там против «белых» — хорошо известно. Казаки своей власти не имели: в станицах атаман — не атаман, а посыльный каждого «добровольца». Атаман отдела — не атаман, а мстящий казакам за свою временную деградацию генерал.
Страшное то было время: все дай, всех и вся слушай, и не смей ни пискнуть. Бейся на всех фронтах за Великую, корми всех ратников и тыловых соратников, — бойся красных, прислуживай белым и замри перед атаманом отдела.
И это после того, как лежавшая «лит бильш двисти пид московськым караулом» казачья доля, вырвавшись на волю, не только приобщила к власти широкие казачьи круги, но дала им и нечто большее: критику власти, сделала их первоисточником власти.
Внешняя война, развал армий, не так-то уж прочно державшихся и до революции, показали казакам товар лицом. Что в солдате (то есть вооруженном крестьянине и рабочем) увидели и как его оценили, иллюстрирует характерный случай, имевший место на боевом участке Кубанской пластунской бригады в 1915 году.
Однажды, перед зарей, пластуны сменили с позиций N-скую пехотную дивизию. При смене казаки обнаружили, что на некоторых местах, и то на значительных интервалах, — не было ни одного солдата, между тем, как на других ротных участках, как и обычно, на одного казака приходилось по 15-20 солдат.
Утром на участке одного батальона появился солдат смененной дивизии, озабоченно искавший что-то по окопам и за окопами перед проволочным заграждением.
Казаки обступили солдата, спрашивают.
— Эй, зэмляче, шо загубыв?
— Да што, — простодушно, искренне говорит солдат, — был вакант в плен сдаться — ротный послал за патронами... Таперича там (с тылу) роты нетути. Прибег сюда, авось прошмыгну к своим.
Долго казаки комментировали этот случай. Приобщили его к другим, аналогичным.
— Все они «вакант» свой ждут, чтобы в плен сдаться... Хоть к черту! А мы — растянись за всю Россию!
И не ошиблись в своем прогнозе казаки: пришел вакант и многочисленная русская армия в спешном порядке сдалась в плен Ленину и Троцкому. А казаки «растянулись за всю Россию». С тою только разницей, что теперь их поставили не в интервалах между русскими солдатиками, не «между Россией», но против русских солдат, против России.
В том же, 15-м году, наши казаки (и Донцы) уже говорили:
— Хоть побьем немца, хоть не побьем — с ними воевать придется... Потому — у них никакой любви (национальной гордости) к самим себе нет. А на нас хуже, чем на немца смотрят.
И в этом казаки оказались правы: легче легкого отделалось от России ее христолюбивое воинство и, побратавшись с немцами, на казачество навалилось...
Чудное то было время. Даже бабы видели, что делается что-то не то. Или не так. Что «освобожденные» городовики хотят освобождения так же, как казаки коммуну.
В каждой станице — два враждебных «света»; казачий и мужицкий. А над тем и другим светом власть, карающая одних и других, враждебная одним и другим.
И только крепкая казачья Доля, которую не могли извести ни царская тюрьма за время от «лит бильш двисти», выдержала и на этот раз положение между красной наковальней и черно-белым молотом. Пусть средства сопротивления одному и другому не всегда были особенно удачны. Но ведь инстинкт казачьей массы в описываемое время не регулировался никем.
В той общей неразберихе, при анекдотическом многовластии, а, в сущности, безвластии, в наиболее хаотическом состоянии было: «устроение иногородних». Установление их лица. Определение их места, права, обязанностей. Как они определились сами, казакам хорошо было известно. С такими станичниками они жить «с радостью» не могли. Нужно было поэтому определить их самим казакам. И вот тут-то и были настоящие «чудеса в решете».
Приезжает атаман в станицу А. Вся площадь перед правлением завалена всевозможными вещами из обихода мужика земледельца, мужика портного, мужика сапожника: столы, бочки, швейные машины, бороны, верстаки, кадушки с капустой, ведра, посуда, шубы, повозки, кровати и т. д.
— Что это?
— Реквизированное российское имущество! — рапортует бравый вахмистр, помощник станичного атамана.
— Немедленно возвратить собственникам!
— Слушаю.
Ворочает глазами вахмистр. Ничего не понимает. «Кому вернуть, когда все эти «собственники» у красных?» А приказано. И, по отъезде атамана, разделяет все — казакам.
Мчится тройка дальше. Юрт станицы Б. Навстречу — бесконечный обоз. На повозках всякая рухлядь домашняя, на рухляди бабы с детьми сидят. Около повозок мужики шагают.
— Стой! Что это за переселение?
Подскакал казак-подросток.
— До Донськой гряныци городовыкив супроводжаем.
— Назад!
Собрал атаман станичный сбор.
— Такие-сякие — что вы делаете?
Хмуряться чорноморци.
— Неприятеля выселяем...
В станице И. всех иногородних «в казаки перевели».
Остричся заставили. Приказали черкески приобрести. Вахмистр к строевым занятиям приступил.
И так, в каждой станице по-своему «решали» иногородний вопрос.
(продолжение следует)
10 ноября 1928 года
журнал «ВК»
№ 23
стр. 18-21
Комментариев нет:
Отправить комментарий