Прекрасный казачий некролог. Еще и с балачкою.

* * *

Владимир Куртин

Борису Кундрюцкову

Умерли... Умерли...
Умер Фролов. Умер Гончаров, Умер Кундрюцков...
Один за другим... Как-то уж слишком поспешно умирают представители той казачьей генерации, которая как раз и должна

Жить!

Жить, чтобы дать Надежду, Освобождение и Жизнь порабощенной

Родине.

Жить! А они — умирают...

«Молокососы...»

«Недоучки» голутвенные! Даже и тут, в вопросе смерти, с линией старшинства по Войску не считаются.

Мальчишки!

Брызнули лучами таланта. Обнажили свое юное факел-сердце.

И — сгорели.

Юнцы летами. Старцы — страданием...
Умерли — не знавшие служилого рабства, рожденные на кровавой заре трагичнейшей эпохи казачества.
Старшие братья их, безусая, гиковая молодежь хоть в опьянении боем с врагом — сладость свободы узрели. Хоть раз, единственный раз, но — поцеловали

Любимую

И — на Ее глазах — пружинные, гордые и сильные с песнями бросились в бой...

Чтобы — победить!
И — погибли...

С несмолкнувшей еще песней Свободы...
А эти — эти даже и первого признания не успели сказать.

Успели только — полюбить.
А полюбив, умерли...

Будто:

«Родом мы от бедных азъров:
Полюбив, мы умираем...»

Уходят младшие между меньшими. Первые между первыми.
Гаснут огни жертвенные. Горели. Освещали сокровеннейшие кутки пришибленной совести своих батькив и дядькив... Пели. И в песнях учили старших:

Свободу любить.

Пели. И в песнях их воскресала чудеснейшая Сказка-Быль древней вольно-казачьей жизни.
Далеко от родных степей, далеко от прадедовских дней — жили жизнью степи, жизнью своих предков в степи... В мире вольно-казачьей вольницы, С вольно-казачьей вольницей.
Пели. Пока:

«Крысы съели корки,
Люди съели солнце...»

Гордые Мцыри, они не могли вынести беспозвоночной, пустосердечной эмигрантской современности и — угасли.
Как гаснут свечи в глубоких степных колодцах.
В душе — Степь. Стихия. Голутвенная Вольница, а сами втиснуты в

тесные коморки,
узкие оконца...

Умер Борис Кундрюцков. Донской поэт. Такой тихий на вид. Как и его Дон. И — с такою же потенциальною силою, как и его Тихий Дон...
— Ну, зачем он умер?
Спрашиваю сам себя с тоскою и болью. Сердцем спрашиваю. А разум отвечает:
— Овсяная каша, которой он питался, и бессердечная, недостойная травля, которой его питали дядьки и «посаженные» батьки...
Какое же это гориво для его молодого сердца?
Ну и горел, пока не сгорела последняя капля крови...
Недавно еще спрашивал:
— Слышишь ли ты нас, батько?
И услыхал батька:
— Эге... чую... Тилькы оробив...
Так, под это «оробив» и умер.
С усмешкой горькою...

* * *

Вспомнил старую русскую «эсеровскую» песню:

«Не рыдай так безумно над ним:
Хорошо умереть молодым...»

Хорошо-то оно, хорошо... Но — откуда же у нас взяться стольким — молодым?
Да еще таким?
Там — убивают. Тут — умирают...
Ну, зачем ты умер, Борис Кундрюцков?

25 марта 1933 года
журнал «ВК»
№ 125
стр. 20