4-я часть
Яков Кирпиляк (Я.М. Кирпиляк)
Пережитое
(окончание)
Уже стемнело, когда дверь стукнула, звякнул засов. В карцер вошло пять человек, вооруженных винтовками. Из них два солдата и трое городовиков с красными повязками на рукавах.
В проходе один старый казак хотел мне что-то сказать, но рядом стоящий с ним молодой, дернул его за рукав. Он не проронил ни слова, но только на глазах у него я увидел две слезинки, которые он незаметно вытер рукавом полушубка. Выходя из правления, к нам присоединилась какая-то баба с сумкой в руках, из которой выглядывало две бутылки, завязанные вместо пробок.
По дороге у меня быстро мелькнула мысль рвануться в сторону и бежать... начнут стрелять, темно — не попадут... Но она также быстро и потухла, когда сзади меня раздался голос солдата:
— Не вздумай бежать! Одно движение и — пуля в спину. Мы тоже действительной службы и знаем, как водить арестованных...
Я почувствовал прикосновение дула винтовки к моей спине.
Станция была пуста. Несколько баб, да два, три полупьяных солдата, отставших от эшелона. За несколько часов до нашего прихода, через станцию прошел на Ейск переполненный пьяными солдатами поезд с красными флагами.
Заметив, один из солдат, шатаясь, направился к нам:
— Что, товарищи, кого это вы подцепили?
— Да вот офицера сопровождаем в Ейск...
Не успел еще ответить один из сопровождающих, как здоровенный кулак обрушился мне под левый глаз, едва не сваливший меня с ног.
Ну тут все, сопровождавшие меня, запротестовали:
— Ты, товарищ, сам суд не устраивай. Может человек совсем неповинный. Трибунал разберет в Ейске.
— Трибунал? — горланил пьяный солдат. Их без суда надо стрелять, эту кадетскую сволочь. Чего возиться?
Вывести за станцию, да и пустить в расход! Вон на Тихорецкой мы ни одного не пропустили, всех их, собак, в штаб Духонина отправили.
Я почувствовал, как глаз начал заплывать. Из оцарапанной брови по лицу текла кровь. Рядом стоящая и с сожалением на меня глядевшая баба порылась в сумочке, вытащив оттуда не то платок, не то тряпку, намочила ее из одной бутылки и незаметно дала мне в руку. Прикладывая к брови, я почувствовал запах самогону.
Шипя и свистя, пуская клубы белого пара, подошел поезд. Он был почти пустой. Сопровождающие меня толкнули меня в пустое открытое купе.
— Ну, теперь пропал, — подумал я и незаметно перекрестился. Городовики ушли к бабе. Остались только два солдата, которые попросили кондуктора замкнуть выходные двери.
Поезд тронулся. Сердце у меня как то особенно защемило, точно его пилили тупой пилой. В вагоне было жарко. Не бросая винтовок, солдаты поснимали шинели.
— А ты чего? Раздевайся! Да полушубок у тебя, братишка, хороший. По приезде давай поменяемся. Ведь все равно он тебе будет не нужен, — обратился один из них ко мне.
Разделся, остался в гимнастерке. Снял шапку. Уселся в углу, облокотившись на подоконник, погрузился в свои мысли. Передо мной встала, точно на экране, вся моя короткая жизнь: детство, ученические годы, училище, война, дом, станица, мать, сестренка,
братишка... И — страшные образы завтрашнего дня, которые больная фантазия создавала...
Убьют... прямо на станции... холодные дула винтовок.
Мне стало не по себе, почувствовал тошноту. Рядом была уборная. Солдаты заметили, что мне плохо:
— Иди, да не затворяй дверь...
Открытая уборная, легкое дуновение сквозняка освежило мою голову. Стою, наклонившись, над раковиной; вдруг пальцы моей руки попали в щелку чуть-чуть приоткрытого окна, на которое я невольно оперся... И — о, чудо! — окно бесшумно опустилось вниз. Не помню... это был один момент, одно мгновенье. Как будто неведомая сила толкнула меня. Не отдавая себе отчета... секунда... нога на сидении, другая в окно... поворот и повис на руках. Оттолкнувшись, я полетел вниз. Меня бросило немного вперед...
— Кто ездил по Ейской дороге, вероятно, помнит подъем в гору, где все поезда замедляют ход и медленнее обычного ползут... Упал я на что-то мягкое, оказавшееся придорожной травой, полегшей с прошлого года от непогоды. Мимо меня громыхали колеса поезда.
Вот они уже прошли. Мелькнул красный огонек на последнем вагоне. Хочу подняться, не могу собраться с силами. Пополз в сторону, поднялся на ноги. Хочу бежать, оказывается — топчусь на месте. Сделал над собой неимоверное усилие и рванулся так вперед,
что мог поспорить с завзятыми бегунами. Вот тут во мне и заговорило чувство самосохранения и жажда жить... Остановившись передохнуть, услышал несколько винтовочных выстрелов. Далеко, еле видно, стоял поезд, блистая огоньками. До ушей доносились какие-то крики. Пошел. Огоньки медленно поползли, удаляясь в глубину ночи. Я был спасен... Из предосторожности я быстро пошел в направлении плавень и по дороге начал обдумывать и определять свое положение. Несмотря на то, что под гимнастеркой у меня была вязанная шерстяная фуфайка и я был без шапки, хотя ночь была и не холодная и холода я не чувствовал, — перспектива оставаться полураздетым не радовала.
В станицу возвращаться было нельзя, наоборот, надо было скорее от нее удаляться.
Сделав солидный круг, я направился к железной дороге, с расчетом пересечь ее и потом взять направление на линию Черноморской железной дороги и, по возможности, обходить населенные места. Пробираться решил только ночью и степью. Взял направление и
быстрыми шагами двинулся в путь. Временами, чтобы согреться, бежал. Кругом ночь, но не особенно темная. Где по пахоте, где по прошлогодней стерне, изредка по дороге... Попадались садки с летними куренями.
На мое счастье окно одного из них было заткнуто чем-то черным. Пощупал. Старое ватное рваное одеяло, брошенное казаком во время пахоты. Оторвал от него кусок, замотал себе голову. Остальное накинул на себя. Стало тепло. Совсем воспрянул духом.
Уже не шел, а почти бежал. Изредка останавливался, чтобы передохнуть. Во многих местах приходилось делать круги, обходить не то плавни, не то болота с водой и мелким камышом. Вокруг точно все было мертво.
Иногда слышался где-то далеко лай собак, не то с хуторов, не то со станицы какой.
Усталости не чувствовал я всю ночь и лишь когда стало сереть, зарылся в скирду соломы и заснул, точно убитый.
Проспал весь день. Как только стемнело, снова двинулся в том же направлении. И вот на вторую ночь перед самым рассветом я снова наткнулся на ровную линию воды с мелкой кугой... Повернул круто направо, решил обходить. Иду с час. Стало светать. Увидел
телеграфные столбы. Оказывается, я шел параллельно железной дороге, которую от меня отделяла узенькая полоса низины, наполненной водой, высыхающей летом.
Кое-как перебрался. Под ногами хрустит тонкий слой льда. Утренний морозец пощипывает за руки. Усталость и сон начали давать себя чувствовать. Перешел железную дорогу. Стало еще светлее. К моему состоянию прибавилось еще беспокойство. Вокруг, на сколько глаз видит, ни одной скирды соломы. Никакого укрытия, где бы можно было провести день.
Прошел еще с версту. Недалеко виднелась железнодорожная будка. Идти туда не решился, было опасно. Рядом, в балочке, стояли конопли, связанные в снопы. Забрался в середину, думаю, как-нибудь прокоротаю день.
Только что угрелся и начал дремать, вдруг слышу гул приближающегося со стороны будки поезда. Отодвинул осторожно сноп конопли. Выглянул. Глазам не поверил: наша платформа с пушкой уже поравнялась и покатилась, подталкиваемая сзади паровозом,
в направлении, откуда я шел. Тут я поднялся так, что конопля посыпалась в разные стороны. Чуть ли не бегом направился к будке.
Будочник оказался хорошим человеком. Его жена сразу дала мне горячего молока, немного погодя — горячего супу. Перевязала мой подбитый и совсем заплывший глаз.
— Вы не беспокойтесь, ложитесь, они поехали на Албаши. Через час-два будут возвращаться, остановятся и возьмут Вас, — говорит мне приветливо хозяин.
Меня начало лихорадить, потом бросило в жар. Я точно заснул... Пришел в себя я уже в санитарном вагоне на Тимошевке. У моей койки стоял «прапорщик».
— Ну, что же это вы, господин хорунжий, где это вы пропадали? Что с вами случилось? — улыбаясь и глядя на меня своими лучистыми глазами, спрашивал «он».
— Кто это вам так ранил глаз?
* * *
Через неделю я был на ногах.
— Ну, слава Богу, что все обошлось так благополучно. Могло бы быть и хуже, — заметил К. Л. после моего рассказа. Вианор посмеивался в свои щетинистые усы, поглядывая на мой подбитый глаз.
Царство небесное К. Л. Бардижу и его сыновьям, и всем, погибшим с ним на Черноморском побережье. Это «хуже» он испытал на себе...
(окончание)
25 апреля 1938 года
журнал «ВК»
№ 240
стр. 16-19
Яков Кирпиляк (Я.М. Кирпиляк)
Пережитое
(окончание)
Уже стемнело, когда дверь стукнула, звякнул засов. В карцер вошло пять человек, вооруженных винтовками. Из них два солдата и трое городовиков с красными повязками на рукавах.
В проходе один старый казак хотел мне что-то сказать, но рядом стоящий с ним молодой, дернул его за рукав. Он не проронил ни слова, но только на глазах у него я увидел две слезинки, которые он незаметно вытер рукавом полушубка. Выходя из правления, к нам присоединилась какая-то баба с сумкой в руках, из которой выглядывало две бутылки, завязанные вместо пробок.
По дороге у меня быстро мелькнула мысль рвануться в сторону и бежать... начнут стрелять, темно — не попадут... Но она также быстро и потухла, когда сзади меня раздался голос солдата:
— Не вздумай бежать! Одно движение и — пуля в спину. Мы тоже действительной службы и знаем, как водить арестованных...
Я почувствовал прикосновение дула винтовки к моей спине.
Станция была пуста. Несколько баб, да два, три полупьяных солдата, отставших от эшелона. За несколько часов до нашего прихода, через станцию прошел на Ейск переполненный пьяными солдатами поезд с красными флагами.
Заметив, один из солдат, шатаясь, направился к нам:
— Что, товарищи, кого это вы подцепили?
— Да вот офицера сопровождаем в Ейск...
Не успел еще ответить один из сопровождающих, как здоровенный кулак обрушился мне под левый глаз, едва не сваливший меня с ног.
Ну тут все, сопровождавшие меня, запротестовали:
— Ты, товарищ, сам суд не устраивай. Может человек совсем неповинный. Трибунал разберет в Ейске.
— Трибунал? — горланил пьяный солдат. Их без суда надо стрелять, эту кадетскую сволочь. Чего возиться?
Вывести за станцию, да и пустить в расход! Вон на Тихорецкой мы ни одного не пропустили, всех их, собак, в штаб Духонина отправили.
Я почувствовал, как глаз начал заплывать. Из оцарапанной брови по лицу текла кровь. Рядом стоящая и с сожалением на меня глядевшая баба порылась в сумочке, вытащив оттуда не то платок, не то тряпку, намочила ее из одной бутылки и незаметно дала мне в руку. Прикладывая к брови, я почувствовал запах самогону.
Шипя и свистя, пуская клубы белого пара, подошел поезд. Он был почти пустой. Сопровождающие меня толкнули меня в пустое открытое купе.
— Ну, теперь пропал, — подумал я и незаметно перекрестился. Городовики ушли к бабе. Остались только два солдата, которые попросили кондуктора замкнуть выходные двери.
Поезд тронулся. Сердце у меня как то особенно защемило, точно его пилили тупой пилой. В вагоне было жарко. Не бросая винтовок, солдаты поснимали шинели.
— А ты чего? Раздевайся! Да полушубок у тебя, братишка, хороший. По приезде давай поменяемся. Ведь все равно он тебе будет не нужен, — обратился один из них ко мне.
Разделся, остался в гимнастерке. Снял шапку. Уселся в углу, облокотившись на подоконник, погрузился в свои мысли. Передо мной встала, точно на экране, вся моя короткая жизнь: детство, ученические годы, училище, война, дом, станица, мать, сестренка,
братишка... И — страшные образы завтрашнего дня, которые больная фантазия создавала...
Убьют... прямо на станции... холодные дула винтовок.
Мне стало не по себе, почувствовал тошноту. Рядом была уборная. Солдаты заметили, что мне плохо:
— Иди, да не затворяй дверь...
Открытая уборная, легкое дуновение сквозняка освежило мою голову. Стою, наклонившись, над раковиной; вдруг пальцы моей руки попали в щелку чуть-чуть приоткрытого окна, на которое я невольно оперся... И — о, чудо! — окно бесшумно опустилось вниз. Не помню... это был один момент, одно мгновенье. Как будто неведомая сила толкнула меня. Не отдавая себе отчета... секунда... нога на сидении, другая в окно... поворот и повис на руках. Оттолкнувшись, я полетел вниз. Меня бросило немного вперед...
— Кто ездил по Ейской дороге, вероятно, помнит подъем в гору, где все поезда замедляют ход и медленнее обычного ползут... Упал я на что-то мягкое, оказавшееся придорожной травой, полегшей с прошлого года от непогоды. Мимо меня громыхали колеса поезда.
Вот они уже прошли. Мелькнул красный огонек на последнем вагоне. Хочу подняться, не могу собраться с силами. Пополз в сторону, поднялся на ноги. Хочу бежать, оказывается — топчусь на месте. Сделал над собой неимоверное усилие и рванулся так вперед,
что мог поспорить с завзятыми бегунами. Вот тут во мне и заговорило чувство самосохранения и жажда жить... Остановившись передохнуть, услышал несколько винтовочных выстрелов. Далеко, еле видно, стоял поезд, блистая огоньками. До ушей доносились какие-то крики. Пошел. Огоньки медленно поползли, удаляясь в глубину ночи. Я был спасен... Из предосторожности я быстро пошел в направлении плавень и по дороге начал обдумывать и определять свое положение. Несмотря на то, что под гимнастеркой у меня была вязанная шерстяная фуфайка и я был без шапки, хотя ночь была и не холодная и холода я не чувствовал, — перспектива оставаться полураздетым не радовала.
В станицу возвращаться было нельзя, наоборот, надо было скорее от нее удаляться.
Сделав солидный круг, я направился к железной дороге, с расчетом пересечь ее и потом взять направление на линию Черноморской железной дороги и, по возможности, обходить населенные места. Пробираться решил только ночью и степью. Взял направление и
быстрыми шагами двинулся в путь. Временами, чтобы согреться, бежал. Кругом ночь, но не особенно темная. Где по пахоте, где по прошлогодней стерне, изредка по дороге... Попадались садки с летними куренями.
На мое счастье окно одного из них было заткнуто чем-то черным. Пощупал. Старое ватное рваное одеяло, брошенное казаком во время пахоты. Оторвал от него кусок, замотал себе голову. Остальное накинул на себя. Стало тепло. Совсем воспрянул духом.
Уже не шел, а почти бежал. Изредка останавливался, чтобы передохнуть. Во многих местах приходилось делать круги, обходить не то плавни, не то болота с водой и мелким камышом. Вокруг точно все было мертво.
Иногда слышался где-то далеко лай собак, не то с хуторов, не то со станицы какой.
Усталости не чувствовал я всю ночь и лишь когда стало сереть, зарылся в скирду соломы и заснул, точно убитый.
Проспал весь день. Как только стемнело, снова двинулся в том же направлении. И вот на вторую ночь перед самым рассветом я снова наткнулся на ровную линию воды с мелкой кугой... Повернул круто направо, решил обходить. Иду с час. Стало светать. Увидел
телеграфные столбы. Оказывается, я шел параллельно железной дороге, которую от меня отделяла узенькая полоса низины, наполненной водой, высыхающей летом.
Кое-как перебрался. Под ногами хрустит тонкий слой льда. Утренний морозец пощипывает за руки. Усталость и сон начали давать себя чувствовать. Перешел железную дорогу. Стало еще светлее. К моему состоянию прибавилось еще беспокойство. Вокруг, на сколько глаз видит, ни одной скирды соломы. Никакого укрытия, где бы можно было провести день.
Прошел еще с версту. Недалеко виднелась железнодорожная будка. Идти туда не решился, было опасно. Рядом, в балочке, стояли конопли, связанные в снопы. Забрался в середину, думаю, как-нибудь прокоротаю день.
Только что угрелся и начал дремать, вдруг слышу гул приближающегося со стороны будки поезда. Отодвинул осторожно сноп конопли. Выглянул. Глазам не поверил: наша платформа с пушкой уже поравнялась и покатилась, подталкиваемая сзади паровозом,
в направлении, откуда я шел. Тут я поднялся так, что конопля посыпалась в разные стороны. Чуть ли не бегом направился к будке.
Будочник оказался хорошим человеком. Его жена сразу дала мне горячего молока, немного погодя — горячего супу. Перевязала мой подбитый и совсем заплывший глаз.
— Вы не беспокойтесь, ложитесь, они поехали на Албаши. Через час-два будут возвращаться, остановятся и возьмут Вас, — говорит мне приветливо хозяин.
Меня начало лихорадить, потом бросило в жар. Я точно заснул... Пришел в себя я уже в санитарном вагоне на Тимошевке. У моей койки стоял «прапорщик».
— Ну, что же это вы, господин хорунжий, где это вы пропадали? Что с вами случилось? — улыбаясь и глядя на меня своими лучистыми глазами, спрашивал «он».
— Кто это вам так ранил глаз?
* * *
Через неделю я был на ногах.
— Ну, слава Богу, что все обошлось так благополучно. Могло бы быть и хуже, — заметил К. Л. после моего рассказа. Вианор посмеивался в свои щетинистые усы, поглядывая на мой подбитый глаз.
Царство небесное К. Л. Бардижу и его сыновьям, и всем, погибшим с ним на Черноморском побережье. Это «хуже» он испытал на себе...
(окончание)
25 апреля 1938 года
журнал «ВК»
№ 240
стр. 16-19
Комментариев нет:
Отправить комментарий