3-я часть
Яков Кирпиляк (Я.М. Кирпиляк)
Пережитое
— Полк. Крыжановский, пожилой солидный мужчина, встретил приветливо. Добродушно рассмеялся, глядя на меня.
— Ну, это, брат, ничего. Керенский, вон, в юбку переодевался, коли было нужно, — сказал он, искоса поглядывая на стоявшего сзади меня «прапорщика».
«Прапорщик» кашлянул. Ему, как видно, не по вкусу было замечание «старого волка».
— Ну, подождите, немного я приведу в порядок бумаги, а потом будем ужинать, чем Бог послал. Небось, за дорогу проголодались. А спать устроитесь здесь. Места много, да и тепло... У нас здесь только одна застава человек 30-40, а отряд разделился надвое. Часть находится верстах в восьми отсюда на хуторах, а часть в направлении Приморско-Ахтарской. Там же и платформа, вооруженная пушкой и пулеметами. С пополнением одна беда. Деды — видели их на станции? — только вечер, так в станицу. То жена больна, то скотину не на кого оставить. Одна только молодежь — гимназисты, реалисты, кадеты, писаря, да офицеры. На нашем Черноморском «фронте» еще ничего, спокойно, а вот там, на Кавказском и Тихорецком, там настоящие военные действия.
— Что думают казаки фронтовики? Сидят по станицам. Ведь батальона 3-4, да хороший полк конницы, — навели бы такой порядок по станицам, что никто бы пикнуть не смел. А мужиков, как только где зашевелились, гнать к чертовой матери в свои Рязанские да Тамбовские губернии.
— В его голосе прозвучали жестокие нотки. «Прапорщик» дипломатически удалился.
— Виноват атаман, виноват штаб Войска, виновата Рада. Зачем было распускать части после прихода с фронта? Кондрат Лукич сейчас там, в Раде, поднял голос: «Надо поднимать казаков»! Как поднимать? Как могут члены Рады ехать в станицы, когда дорога-то закрыта? Надежда на Черноморию, а черноморцы тоже молчат. Капитана летчика уполномочили спасать положение. Жалко — погиб Галай...
* * *
— На другой день я был в Екатеринодаре. Город точно вымер. В Войсковом Штабе — точно пустыня. Дежурный офицер, после моего доклада, сухо отрезал:
— И оставались бы прямо в отряде. Поезжайте обратно на Тимошевку. Для формы, вот Вам предписание. Письмо полковника Крыжановского передам по назначению. Денег нет. Обращайтесь к атаману отдела...
Мне стало ясно, что власть в Войске не имеет под собою почвы и не является хозяином положения.
Вечер и ночь провел в знакомой семье у одного моего однокурсника по военному училищу. Там меня познакомили с положением, создавшимся в городе. Рабочие — поголовно большевики. На Покровку и Дубинку ходить небезопасно. Вокзалы, электрическая станция, войсковые учреждения охраняются партизанами. Железнодорожники поразбежались. Паровозов не хватает, прислуги тоже. На местах кочегаров — студенты-техники, инженеры. Недостаток продуктов, дороговизна. Сахар на вес золота. Настроение подавленное.
А что, если наши не выдержат? А что, если большевики займут город?
— Город был полон самых разнообразных слухов.
Газета «Вольная Кубань», попавшая мне в руки, пестрила длинными речами кубанских лидеров. Очень-то спорили линейцы с черноморцами...
— Когда я вернулся в Тимошовку, там царило подавленное настроение. Часть отряда, состоящего преимущественно из стариков, разошлась по соседним станицам.
— Нэхай молоди воюють, воны прывыклы, знають це дило...
— Оставшиеся сгруппировались на станции. И вот тут я первый раз увидел К. Л. Бардижа. Он только что вернулся из города и как раз выступал перед отрядом с речью. Среднего роста, сутуловатый, со слегка рыжеватой бородой, стоя на платформе товарного вагона,
чтобы было слышно, уставшим, немного хрипловатым голосом, он говорил. И помню ясно его слова:
— Я верю, что казаки-фронтовики, поймут, образумятся и встанут, как один, на защиту своих родных станиц, на защиту своего уклада и порядка, на защиту своего родного Войска. Всякое промедление грозит неисчислимыми бедствиями для всего кубанского казачества.
Если наши ряды тают, знайте, что их покидают малодушные. К тем, которые остались, я обращаюсь и поднимаю голос. Мы не должны отчаиваться, теснее сомкнем наши ряды...
Были уже первые числа февраля. Погода была на удивление не зимняя. Моросил изредка мелкий дождь, по утрам морозило. По-прежнему у нас было затишье. Весь центр тяжести был на Тихорецком направлении.
Там шли жестокие бои. Наша задача была — прикрывать левый фланг, т. е. не дать большевикам захватить Черноморскую железную дорогу вплоть до узловой станции Староминской.
* * *
В один прекрасный день стоим на станции Староминской, занимая выжидательное положение. Противника не было видно. У меня мелькнула мысль: не смотаться ли быстренько в станицу С-вскую. Верст 30-35. Захватить там из вещей немного белья, а, самое главное, хороший наган с достаточным количеством патронов и бинокль.
Из соседней станицы вернулся Кондрат Лукич. Там было все спокойно. Опрашиваю у Вианора (сотник Бардиж, сын К. Л.), если ничего не предвидится. Спрашиваю у отца.
Кондрат Лукич почесал подбородок:
— Поезжайте да скоренько, на вашу ответственность. Бог его знает, что может случиться. Думаю, что останемся здесь до завтра. Кстати, узнайте, что там делается. Офицеров, если кого встретите, просите немедленно ехать в отряд.
Знакомый казак быстро запряг тачанку. У него тоже было какое-то дело в С-вской. Говорит, что после полудня вернемся. Лошади, как львы. Таких можно видеть только на Черномории.
Не теряя времени, пустились в путь. Заранее радуюсь, подъезжая к станице. Подъезжая к площади и имея в виду проехать незаметнее, остановился у бакалейной лавки спросить проходившую с ведрами бабу, как ближе проехать к Полубню? Вдруг, как на грех, из-за угла вывернулось три вооруженных солдата и с ними, по-видимому, двое мужиков. Подходят, смотрят, спрашивают — кто такие?
Казак, видя, что я молчу, говорит, что он Староминской станицы, едет по делу, а меня по дороге взял подвезти.
Положение создалось катастрофическое. Если бы увидел их издали, мог бы соскочить и шмыгнуть в любой двор. Казаки не выдали бы. А теперь бежать было поздно. Заметив устремленные на меня взгляды, я полез в карман за удостоверением и не успел еще открыть
рот, чтобы сказать, что я фельдшер, как баба завопила благим матом:
— Ой, Боже ж мий, та це ж охвыцер, шо у Полубня на кватыри стояв. Я його бачила, як вин з вчитэлькою молодою гуляв... та з дяконом биля церкви балакав.
Тут городовики зашипели:
— А, бисова душа, арэстовать его, арестовать! В правление его отвести! Слезай!
— Идем, там разберемся! — крикнул один из солдат, снимая с плеча винтовку. Другие последовали его примеру.
— Ой, Боже мий, Боже, за шо ж його арэстувалы, такого молодэнького? Та мабуть вин и мухи нэ обидыв, — поняв свою оплошность, заголосила баба.
Казака отпустили. Понурив голову и не глядя на меня, он тронул лошадей и скрылся за ближайшим углом. В правлении, куда меня привели, было десятка два присутствующих. Были среди них и казаки. Может быть, меня бы и отпустили, т. к. опроса никакого не было. Станичный комиссар (казак) был в отъезде.
Посадили меня за решетку. Не знаю, о чем они там митинговали, но были слышны крики «отпустить!» Но меня, оказывается, и погубило проклятое удостоверение, изъятое у меня с ничего не значащими бумажками, лежащими в портфеле с десятками керенок, за которые уже ничего нельзя было купить.
Перед вечером мне сообщили, что у них имеется бумага от Ейского ревкома; «всех офицеров арестовывать и под конвоем отправлять в г. Ейск на суд революционного трибунала».
— Но, ведь, это верная смерть, — подумал я и почувствовал, как холодные мурашки поползли по всему телу. — Зачем я поехал? И нужно же было! Неужели судьба погубит молодым? (Мне шел 21-й год)...
Никогда я не чувствовал такого состояния беспомощности, сидя в четырех стенках, какое овладело мною в тот момент.
* * *
(продолжение следует)
25 апреля 1938 года
журнал «ВК»
№ 240
стр. 16-19
Яков Кирпиляк (Я.М. Кирпиляк)
Пережитое
— Полк. Крыжановский, пожилой солидный мужчина, встретил приветливо. Добродушно рассмеялся, глядя на меня.
— Ну, это, брат, ничего. Керенский, вон, в юбку переодевался, коли было нужно, — сказал он, искоса поглядывая на стоявшего сзади меня «прапорщика».
«Прапорщик» кашлянул. Ему, как видно, не по вкусу было замечание «старого волка».
— Ну, подождите, немного я приведу в порядок бумаги, а потом будем ужинать, чем Бог послал. Небось, за дорогу проголодались. А спать устроитесь здесь. Места много, да и тепло... У нас здесь только одна застава человек 30-40, а отряд разделился надвое. Часть находится верстах в восьми отсюда на хуторах, а часть в направлении Приморско-Ахтарской. Там же и платформа, вооруженная пушкой и пулеметами. С пополнением одна беда. Деды — видели их на станции? — только вечер, так в станицу. То жена больна, то скотину не на кого оставить. Одна только молодежь — гимназисты, реалисты, кадеты, писаря, да офицеры. На нашем Черноморском «фронте» еще ничего, спокойно, а вот там, на Кавказском и Тихорецком, там настоящие военные действия.
— Что думают казаки фронтовики? Сидят по станицам. Ведь батальона 3-4, да хороший полк конницы, — навели бы такой порядок по станицам, что никто бы пикнуть не смел. А мужиков, как только где зашевелились, гнать к чертовой матери в свои Рязанские да Тамбовские губернии.
— В его голосе прозвучали жестокие нотки. «Прапорщик» дипломатически удалился.
— Виноват атаман, виноват штаб Войска, виновата Рада. Зачем было распускать части после прихода с фронта? Кондрат Лукич сейчас там, в Раде, поднял голос: «Надо поднимать казаков»! Как поднимать? Как могут члены Рады ехать в станицы, когда дорога-то закрыта? Надежда на Черноморию, а черноморцы тоже молчат. Капитана летчика уполномочили спасать положение. Жалко — погиб Галай...
* * *
— На другой день я был в Екатеринодаре. Город точно вымер. В Войсковом Штабе — точно пустыня. Дежурный офицер, после моего доклада, сухо отрезал:
— И оставались бы прямо в отряде. Поезжайте обратно на Тимошевку. Для формы, вот Вам предписание. Письмо полковника Крыжановского передам по назначению. Денег нет. Обращайтесь к атаману отдела...
Мне стало ясно, что власть в Войске не имеет под собою почвы и не является хозяином положения.
Вечер и ночь провел в знакомой семье у одного моего однокурсника по военному училищу. Там меня познакомили с положением, создавшимся в городе. Рабочие — поголовно большевики. На Покровку и Дубинку ходить небезопасно. Вокзалы, электрическая станция, войсковые учреждения охраняются партизанами. Железнодорожники поразбежались. Паровозов не хватает, прислуги тоже. На местах кочегаров — студенты-техники, инженеры. Недостаток продуктов, дороговизна. Сахар на вес золота. Настроение подавленное.
А что, если наши не выдержат? А что, если большевики займут город?
— Город был полон самых разнообразных слухов.
Газета «Вольная Кубань», попавшая мне в руки, пестрила длинными речами кубанских лидеров. Очень-то спорили линейцы с черноморцами...
— Когда я вернулся в Тимошовку, там царило подавленное настроение. Часть отряда, состоящего преимущественно из стариков, разошлась по соседним станицам.
— Нэхай молоди воюють, воны прывыклы, знають це дило...
— Оставшиеся сгруппировались на станции. И вот тут я первый раз увидел К. Л. Бардижа. Он только что вернулся из города и как раз выступал перед отрядом с речью. Среднего роста, сутуловатый, со слегка рыжеватой бородой, стоя на платформе товарного вагона,
чтобы было слышно, уставшим, немного хрипловатым голосом, он говорил. И помню ясно его слова:
— Я верю, что казаки-фронтовики, поймут, образумятся и встанут, как один, на защиту своих родных станиц, на защиту своего уклада и порядка, на защиту своего родного Войска. Всякое промедление грозит неисчислимыми бедствиями для всего кубанского казачества.
Если наши ряды тают, знайте, что их покидают малодушные. К тем, которые остались, я обращаюсь и поднимаю голос. Мы не должны отчаиваться, теснее сомкнем наши ряды...
Были уже первые числа февраля. Погода была на удивление не зимняя. Моросил изредка мелкий дождь, по утрам морозило. По-прежнему у нас было затишье. Весь центр тяжести был на Тихорецком направлении.
Там шли жестокие бои. Наша задача была — прикрывать левый фланг, т. е. не дать большевикам захватить Черноморскую железную дорогу вплоть до узловой станции Староминской.
* * *
В один прекрасный день стоим на станции Староминской, занимая выжидательное положение. Противника не было видно. У меня мелькнула мысль: не смотаться ли быстренько в станицу С-вскую. Верст 30-35. Захватить там из вещей немного белья, а, самое главное, хороший наган с достаточным количеством патронов и бинокль.
Из соседней станицы вернулся Кондрат Лукич. Там было все спокойно. Опрашиваю у Вианора (сотник Бардиж, сын К. Л.), если ничего не предвидится. Спрашиваю у отца.
Кондрат Лукич почесал подбородок:
— Поезжайте да скоренько, на вашу ответственность. Бог его знает, что может случиться. Думаю, что останемся здесь до завтра. Кстати, узнайте, что там делается. Офицеров, если кого встретите, просите немедленно ехать в отряд.
Знакомый казак быстро запряг тачанку. У него тоже было какое-то дело в С-вской. Говорит, что после полудня вернемся. Лошади, как львы. Таких можно видеть только на Черномории.
Не теряя времени, пустились в путь. Заранее радуюсь, подъезжая к станице. Подъезжая к площади и имея в виду проехать незаметнее, остановился у бакалейной лавки спросить проходившую с ведрами бабу, как ближе проехать к Полубню? Вдруг, как на грех, из-за угла вывернулось три вооруженных солдата и с ними, по-видимому, двое мужиков. Подходят, смотрят, спрашивают — кто такие?
Казак, видя, что я молчу, говорит, что он Староминской станицы, едет по делу, а меня по дороге взял подвезти.
Положение создалось катастрофическое. Если бы увидел их издали, мог бы соскочить и шмыгнуть в любой двор. Казаки не выдали бы. А теперь бежать было поздно. Заметив устремленные на меня взгляды, я полез в карман за удостоверением и не успел еще открыть
рот, чтобы сказать, что я фельдшер, как баба завопила благим матом:
— Ой, Боже ж мий, та це ж охвыцер, шо у Полубня на кватыри стояв. Я його бачила, як вин з вчитэлькою молодою гуляв... та з дяконом биля церкви балакав.
Тут городовики зашипели:
— А, бисова душа, арэстовать его, арестовать! В правление его отвести! Слезай!
— Идем, там разберемся! — крикнул один из солдат, снимая с плеча винтовку. Другие последовали его примеру.
— Ой, Боже мий, Боже, за шо ж його арэстувалы, такого молодэнького? Та мабуть вин и мухи нэ обидыв, — поняв свою оплошность, заголосила баба.
Казака отпустили. Понурив голову и не глядя на меня, он тронул лошадей и скрылся за ближайшим углом. В правлении, куда меня привели, было десятка два присутствующих. Были среди них и казаки. Может быть, меня бы и отпустили, т. к. опроса никакого не было. Станичный комиссар (казак) был в отъезде.
Посадили меня за решетку. Не знаю, о чем они там митинговали, но были слышны крики «отпустить!» Но меня, оказывается, и погубило проклятое удостоверение, изъятое у меня с ничего не значащими бумажками, лежащими в портфеле с десятками керенок, за которые уже ничего нельзя было купить.
Перед вечером мне сообщили, что у них имеется бумага от Ейского ревкома; «всех офицеров арестовывать и под конвоем отправлять в г. Ейск на суд революционного трибунала».
— Но, ведь, это верная смерть, — подумал я и почувствовал, как холодные мурашки поползли по всему телу. — Зачем я поехал? И нужно же было! Неужели судьба погубит молодым? (Мне шел 21-й год)...
Никогда я не чувствовал такого состояния беспомощности, сидя в четырех стенках, какое овладело мною в тот момент.
* * *
(продолжение следует)
25 апреля 1938 года
журнал «ВК»
№ 240
стр. 16-19
Комментариев нет:
Отправить комментарий