14-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ II
Глава IV
Охрим Пантелеевич, по своей давней привычке, сидел возле водной мельницы и ловил пидсакой рыбу. Уже смеркалось, а он, увлекшись, еще и не думал уходить домой.
Его рыболовный «струмент» представлял собой сеть круглой колесообразной формы, аршина полтора в диаметре, с очень мелкими ячейками. Такая сеть притягивалась своими краями к железному или деревянному обручу и затем на веревочках привязывалась к длинному шесту. Дно пидсаки (иногда называли ее еще «пиднем») сужалось и в нижнем конце походило по форме на ковш. Усевшись на берегу речки, Охрим Пантелеевич осторожно опускал пидсаку на самое дно, бросал поверх нее на воду для приманки рыбы кусочки густо смешанных в тесто отрубей или ломтики хлеба и время от времени, держась за свободный конец шеста, поднимал ее из воды, пристально всматриваясь в куль. Иногда на дне пидсаки оказывалась трепыхавшаяся рыбка, тогда он с восторгом хватал ее одной рукой и бережно опускал в рядом стоящее старое ведро. Хотя итогами его рыбной ловли никто в доме не интересовался, нужды не было в этом, дед всегда любил это занятие и считал его лучшим отдыхом в своем возрасте.
— Бог на помощь, дедушка Охрим! — приветствовали его подходившие парубки и девушки.
— Спасибо на добром слове, мои голубята, хай также и вам Бог помогае! — ласково ответил Охрим Пантелеевич. — Эге, раз вы уже пришли сюда, значит, мне пора домой уходить. Всю рыбу поразгоните, да, правда, оно уже и смеркается.
— Нет, нет, дедушка, еще рано, посидите еще немножко, расскажите нам что-нибудь интересное! — начали просить его девушки.
— Ой, мои цокотухи! Да вы теперь, канарейки, лучше меня обо всем знаете, теперь все такие умные да начитанные стали — куда нам старикам! — говорил Охрим Пантелеевич, собирая свою рыболовную снасть. — Вам-то легко сказать «посидите», вас-то парубки проведут до самой хаты, а мне надо самому ковылять домой, а тут, знаете, водяные, да ведьмы так и шныряют по берегу ночами.
— Ой, лишечко! — испуганно залепетали девушки, прижимаясь к парубкам.
— Вы про такие страхи, дедушка, не напоминайте, а лучше расскажите про то, что нас больше всего интересует, — сказала Оксана Кислого.
— Знаю, знаю, моя голубко, что тебя интересует, но я тут не причем.
Оксана подумала, что дед Охрим напоминает ей о вчерашнем сватовстве его внука Петра, покраснела и сразу отошла.
— А что же, по-вашему, нас особенно интересует? — спросила Катерина Приходько.
— Да вас только одно интересует, как найти своего чернобрового голуба, кто он, где он? Правда, Катрюся?
— Тат, так, то правда, дедушка, — ответили сразу несколько девушек, — вот вы и научите нас, как найти своего суженого!
— Эх, вы, недотепы, а еще чванитесь, да неужели вы не знаете этого простого способа?
— А как же, скажите? — попросила Оксана Кислого, опять подошедшая к деду.
Со вчерашнего дня она ненавидела Петра всеми фибрами своей души, но его деда уважала по-прежнему, считая, что он непричастен к скандальному сватовству внука.
— Так это же так просто, — сказал Охрим Пантелеевич, — в ночь под Ивана Купала, этой весной перед косовицей, посидите в прядеве, дождитесь цветка папоротника, и с ним, что захотите, то и получите.
— Да я сидела в прошлом году, и ничего не получилось, — немного замявшись, сказала Оксана.
— Наверное, испугалась наваждения и убежала, не досидев до самого главного?
— Я сидела в прядеве одна, потом начало что-то шелестеть, трещать, а ночь была темная, я испугалась и со страху убежала, — исповедалась Оксана, не замечая того, что многие парубки смеются, а Петр, вспомнив вчерашнее сватовство, отвернулся и хихикнул в рукав.
Однако из девушек ни одна не смеялась.
— Вот и беда наша, что вы боитесь сами не зная чего и убегаете от счастья, — укоризненно сказал Охрим Пантелеевич, усаживаясь на толстый пень от вербы. — Ничего не поделаешь, придется вам еще раз рассказать, а вы хорошенько слушайте старика.
Скоро все вы поедите в степь, и будете жить там все лето, — начал он, откашлявшись. — У всех вас на своей земле, конечно, есть там делянка посеянного прядева. Так вот, в ночь под праздник Ивана Крестителя, с 23 по 24 июня, надо с Евангелием зайти в свое прядево, которое к этому дню будет выше человеческого роста, зажечь свечку и сидеть, не вставая, до тех пор, пока прямо на вас не упадет цветок с папоротника. Необязательно в одиночку. Можно сидеть и вдвоем, втроем, потому что с этим заветным цветком можно потом и для десятерых найти счастье. Вместо Евангелия можно сделать из простой палочки крестик и воткнуть его в ногах, там, где вы будете сидеть; около крестика поставить зажженную свечку. Но перед цветением папоротника вам придется увидеть страшные наваждения. На вас будут и змеи крылатые нападать, и черти с хвостами будут прыгать и угрожать рогами, и давить вас станут разные лукавые, и другая нечисть бесовская, но вы не пугайтесь, сидите и не убегайте. Все это вам будет только казаться, но на самом деле ничего там нет, и лукавый будет только угрожать, но никакого зла не посмеет сделать. Когда начнутся страшные наваждения, вы крест уберите в сторону, а то место, где он стоял, обведите вокруг чертой и три раза поплюйте; туда-то и будет падать цветок. Свечку затушите, если будет в руках Евангелие, тоже в этот момент надо закрыть. Редко какая девушка выдерживает такие страшные наваждения, но если быть стойкой, неустрашимой и не бежать из прядева, то, в конце концов, лукавый исчезнет, и вам упадет цветок с папоротника, который цветет только в эту ночь. С этим цветком вы потом что захотите, то и сделаете; кого выберете по сердцу, тот по вашему желанию и женится на вас; любого можете заставить полюбить, любое богатство достанете, в общем, любое ваше желание исполнится...
Девушки слушали рассказ деда с разинутыми ртами; некоторые полностью поверили такой легенде и серьезно собирались в этом году сделать попытку найти свое счастье, в конопле, под Ивана Купалу.
— Что же вы, дедушка? Научаете девчат, как нас лучше захомутать, что ли? — с неудовольствием заметил один парубок.
— Если не будешь дурной, то и жинка никогда тебя не захомутает, — ответил Охрим Пантелеевич.
— Да у меня еще никакой жинки нет; может, и не будет никогда.
— Будет, будет! Без жены никто не живет.
— А что же надо делать, чтобы жинка не оседлала и не стала ездить на мне, как на коне?
— Ич, басурман, допытуется как! Ну ладно, скажу тебе, парубче, только слухай та запоминай добре. Как только женишься, сразу же надень на свою благоверную тринадцать уздечек. Потом, каждый год по одной снимай, но одной уздечки до самой смерти не снимай, бо как разнуздается, у-у... бедный будешь! — и Охрим Пантелеевич покачал головой.
— А я вот на нашей рыжей кобыле иногда совсем без уздечки ездил, — заметил другой парубок. — Поймаю на паше, схвачусь за гриву, вскочу на спину и только крикну «но!», и она мчится туда, куда я захочу.
— То на кобыле — другое дело, а на разнузданной жинке ни за какую гриву не схватишься, и будет и норовистой, и брыкаться, и делать все против твоей воли...
Все захохотали.
— Дедушка! — Перестаньте про жинок да про кобыл! Расскажите нам, как вы с турками воевали, это интереснее! — предложил один парубок. Остальные парубки поддержали его.
— С турками? — переспросил Охрим Пантелеевич. — Да, с турками, что ж... били мы их всегда, как перепелов.
Еще до сих пор помню... Это было в семьдесят седьмом... нет, в семьдесят восьмом году. В Закавказье мы продвигались все время успешно и гнали турок, как отару овец, но у крепости Карс нам пришлось задержаться. Басурмане так укрепились в том городе, стоявшем на возвышенном месте с неприступными скалами вокруг, что считали себя в безопасности. Да и не только турки так думали, некоторое и наше офицерство считало укрепления Карса неприступными. Они говорили: «Крепость Карс ограждают не только сделанные людскими руками заграждения, но и сама природа огородила ее каменными неприступными стенами». Ерунда, начхать нам было на все! Разве могли устоять басурманские крепости против налета казачьих орлов? Э, нет! Не было еще случая, чтобы русские не побеждали. Так же было и в Карсе. Правда, прежде чем пробить проход в крепость, много наших там положило свои головы, но ведь без этого на войне нельзя.
Пробив в одном месте проход, мы рванулись и, как вихрь, ворвались в крепость, и пошла рубка полусонных турков направо и налево. Конницы при штурме Карса было мало, но все же была. Подо мной был добрый карий жеребец, он ловко перепрыгнул через глубокий ров и уже мчался по каменистой улице, притоптывая копытами валявшихся нехристей, сраженных нашими воинами. Вдруг один, вероятно, храбрый турок, стоявший под углом одного дома, прицеливаясь в меня, промахнулся и вонзил свое длинное копье прямо в живот моему карому. Я в тот же момент иссек этого падлюку в капусту. Но мой бедный жеребец, пробежав несколько саженей, остановился, вначале встал на передние колени, потом, мотнув головой, упал и больше не поднялся. Наверное, басурманская чертяка проколол сердце моему карому. Жалко было, но ничего не сделаешь, и я оставил его. Я побежал вместе с пластунами и так бежал до самой середины городка, где уже гордо развевалось русское трехцветное знамя нашего Государя Александра Второго. Видите, я еще Царю-Освободителю, дедушке нашего Императора служил. Трех царей уже пережил и при четвертом, ныне благополучно царствующем Николае Александровиче, еще вот с вами балакаю. Родился я еще при Николае Первом, тогда еще Кавказ не наш был, и нам, черноморским казакам, много пришлось пролить крови в борьбе с непокорными горцами...
Да, так, несмотря на неприступность крепости Карс, мы все-таки взяли ее. Турки после этого замирились с нами на очень выгодных для нашего государства условиях, и мы с победой возвратились на родимую Кубань, оставив свои гарнизоны как в Карсе, так и в других местах на границе с Турцией... А конь пропал. Тридцать пять лет прошло, а до сих пор жалко, добрячий жеребец был. Мне потом дали два, тоже неплохих коня, отбитых у турков, но нет, мой стоил не два, а двадцать два таких коней...
Охрим Пантелеевич замолчал, набил табаком трубку, достал кресало и губку, добыл огня и, покашливая, важно закурил.
В это время одна из летучих мышей, привлеченная, вероятно, белыми платками девчат, ударилась о голову одной из них и упала прямо в середину круга слушателей на землю.
— Ой, Боже, кажан, кажан! — взвизгнули разом все девушки и разбежались в разные стороны.
Парубки сейчас же поймали летучую мышь и поднесли Охриму Пантелеевичу.
— Дедушка! А почему у кажана морда и шерсть как у мышей, но сбоку крылья, и летает он как птичка? — заинтересовались парубки.
Охрим Пантелеевич, подумав немного и желая показать свои познания и в этой области, сказал:
— А это знаете почему? Когда принесли из церкви освяченную паску и поставили на покути, то наша обыкновенная комнатная мышка, не разобравшись, подкралась и погрызла тот святой хлеб. Тогда Бог решил покарать нашу мышку, придав ей крылья, чтобы она больше не ела святой паски. И она теперь стала ни то ни се, ни птицы кажана не принимают к себе, потому что она похожа на земных зверьков, а земные зверьки тоже не признают кажана за своего, потому что он летает. Во как!.. Ну, мои сизокрылые голубята, пока прощавайте, пора уже мне плентать домой, а то, чего доброго, выскочит из-под мельницы водяной или русалка, да и затащат меня на дно речки, чтобы ночами не шатался.
— Прощайте, бувайте здоровы, дедушка! Счастливого пути! — сердечно провожали рыболова парубки и девчата.
Охрим Пантелеевич положил шест с пидсакой на плечо, взял в другую руку ведро, в котором подпрыгивали краснопирка, вьюны и линьки, и побрел домой. Его сгорбленная фигура еще некоторое время маячила за росшими у речки вербами, потом совсем скрылась в наступивших сумерках, и лишь лязг старого железного ведра еще долго слышался в той стороне, куда он ушел. Безлунная, но теплая ночь полностью вступила в свои права. На берегу реки, возле водяной мельницы, у небольшой плотины, молодежь принялась за свои ночные «жартування». Песни и аккорды гармошки разнеслись далеко вокруг, повторяясь эхом над просторами притихшей природы...
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ II
Глава IV
Охрим Пантелеевич, по своей давней привычке, сидел возле водной мельницы и ловил пидсакой рыбу. Уже смеркалось, а он, увлекшись, еще и не думал уходить домой.
Его рыболовный «струмент» представлял собой сеть круглой колесообразной формы, аршина полтора в диаметре, с очень мелкими ячейками. Такая сеть притягивалась своими краями к железному или деревянному обручу и затем на веревочках привязывалась к длинному шесту. Дно пидсаки (иногда называли ее еще «пиднем») сужалось и в нижнем конце походило по форме на ковш. Усевшись на берегу речки, Охрим Пантелеевич осторожно опускал пидсаку на самое дно, бросал поверх нее на воду для приманки рыбы кусочки густо смешанных в тесто отрубей или ломтики хлеба и время от времени, держась за свободный конец шеста, поднимал ее из воды, пристально всматриваясь в куль. Иногда на дне пидсаки оказывалась трепыхавшаяся рыбка, тогда он с восторгом хватал ее одной рукой и бережно опускал в рядом стоящее старое ведро. Хотя итогами его рыбной ловли никто в доме не интересовался, нужды не было в этом, дед всегда любил это занятие и считал его лучшим отдыхом в своем возрасте.
— Бог на помощь, дедушка Охрим! — приветствовали его подходившие парубки и девушки.
— Спасибо на добром слове, мои голубята, хай также и вам Бог помогае! — ласково ответил Охрим Пантелеевич. — Эге, раз вы уже пришли сюда, значит, мне пора домой уходить. Всю рыбу поразгоните, да, правда, оно уже и смеркается.
— Нет, нет, дедушка, еще рано, посидите еще немножко, расскажите нам что-нибудь интересное! — начали просить его девушки.
— Ой, мои цокотухи! Да вы теперь, канарейки, лучше меня обо всем знаете, теперь все такие умные да начитанные стали — куда нам старикам! — говорил Охрим Пантелеевич, собирая свою рыболовную снасть. — Вам-то легко сказать «посидите», вас-то парубки проведут до самой хаты, а мне надо самому ковылять домой, а тут, знаете, водяные, да ведьмы так и шныряют по берегу ночами.
— Ой, лишечко! — испуганно залепетали девушки, прижимаясь к парубкам.
— Вы про такие страхи, дедушка, не напоминайте, а лучше расскажите про то, что нас больше всего интересует, — сказала Оксана Кислого.
— Знаю, знаю, моя голубко, что тебя интересует, но я тут не причем.
Оксана подумала, что дед Охрим напоминает ей о вчерашнем сватовстве его внука Петра, покраснела и сразу отошла.
— А что же, по-вашему, нас особенно интересует? — спросила Катерина Приходько.
— Да вас только одно интересует, как найти своего чернобрового голуба, кто он, где он? Правда, Катрюся?
— Тат, так, то правда, дедушка, — ответили сразу несколько девушек, — вот вы и научите нас, как найти своего суженого!
— Эх, вы, недотепы, а еще чванитесь, да неужели вы не знаете этого простого способа?
— А как же, скажите? — попросила Оксана Кислого, опять подошедшая к деду.
Со вчерашнего дня она ненавидела Петра всеми фибрами своей души, но его деда уважала по-прежнему, считая, что он непричастен к скандальному сватовству внука.
— Так это же так просто, — сказал Охрим Пантелеевич, — в ночь под Ивана Купала, этой весной перед косовицей, посидите в прядеве, дождитесь цветка папоротника, и с ним, что захотите, то и получите.
— Да я сидела в прошлом году, и ничего не получилось, — немного замявшись, сказала Оксана.
— Наверное, испугалась наваждения и убежала, не досидев до самого главного?
— Я сидела в прядеве одна, потом начало что-то шелестеть, трещать, а ночь была темная, я испугалась и со страху убежала, — исповедалась Оксана, не замечая того, что многие парубки смеются, а Петр, вспомнив вчерашнее сватовство, отвернулся и хихикнул в рукав.
Однако из девушек ни одна не смеялась.
— Вот и беда наша, что вы боитесь сами не зная чего и убегаете от счастья, — укоризненно сказал Охрим Пантелеевич, усаживаясь на толстый пень от вербы. — Ничего не поделаешь, придется вам еще раз рассказать, а вы хорошенько слушайте старика.
Скоро все вы поедите в степь, и будете жить там все лето, — начал он, откашлявшись. — У всех вас на своей земле, конечно, есть там делянка посеянного прядева. Так вот, в ночь под праздник Ивана Крестителя, с 23 по 24 июня, надо с Евангелием зайти в свое прядево, которое к этому дню будет выше человеческого роста, зажечь свечку и сидеть, не вставая, до тех пор, пока прямо на вас не упадет цветок с папоротника. Необязательно в одиночку. Можно сидеть и вдвоем, втроем, потому что с этим заветным цветком можно потом и для десятерых найти счастье. Вместо Евангелия можно сделать из простой палочки крестик и воткнуть его в ногах, там, где вы будете сидеть; около крестика поставить зажженную свечку. Но перед цветением папоротника вам придется увидеть страшные наваждения. На вас будут и змеи крылатые нападать, и черти с хвостами будут прыгать и угрожать рогами, и давить вас станут разные лукавые, и другая нечисть бесовская, но вы не пугайтесь, сидите и не убегайте. Все это вам будет только казаться, но на самом деле ничего там нет, и лукавый будет только угрожать, но никакого зла не посмеет сделать. Когда начнутся страшные наваждения, вы крест уберите в сторону, а то место, где он стоял, обведите вокруг чертой и три раза поплюйте; туда-то и будет падать цветок. Свечку затушите, если будет в руках Евангелие, тоже в этот момент надо закрыть. Редко какая девушка выдерживает такие страшные наваждения, но если быть стойкой, неустрашимой и не бежать из прядева, то, в конце концов, лукавый исчезнет, и вам упадет цветок с папоротника, который цветет только в эту ночь. С этим цветком вы потом что захотите, то и сделаете; кого выберете по сердцу, тот по вашему желанию и женится на вас; любого можете заставить полюбить, любое богатство достанете, в общем, любое ваше желание исполнится...
Девушки слушали рассказ деда с разинутыми ртами; некоторые полностью поверили такой легенде и серьезно собирались в этом году сделать попытку найти свое счастье, в конопле, под Ивана Купалу.
— Что же вы, дедушка? Научаете девчат, как нас лучше захомутать, что ли? — с неудовольствием заметил один парубок.
— Если не будешь дурной, то и жинка никогда тебя не захомутает, — ответил Охрим Пантелеевич.
— Да у меня еще никакой жинки нет; может, и не будет никогда.
— Будет, будет! Без жены никто не живет.
— А что же надо делать, чтобы жинка не оседлала и не стала ездить на мне, как на коне?
— Ич, басурман, допытуется как! Ну ладно, скажу тебе, парубче, только слухай та запоминай добре. Как только женишься, сразу же надень на свою благоверную тринадцать уздечек. Потом, каждый год по одной снимай, но одной уздечки до самой смерти не снимай, бо как разнуздается, у-у... бедный будешь! — и Охрим Пантелеевич покачал головой.
— А я вот на нашей рыжей кобыле иногда совсем без уздечки ездил, — заметил другой парубок. — Поймаю на паше, схвачусь за гриву, вскочу на спину и только крикну «но!», и она мчится туда, куда я захочу.
— То на кобыле — другое дело, а на разнузданной жинке ни за какую гриву не схватишься, и будет и норовистой, и брыкаться, и делать все против твоей воли...
Все захохотали.
— Дедушка! — Перестаньте про жинок да про кобыл! Расскажите нам, как вы с турками воевали, это интереснее! — предложил один парубок. Остальные парубки поддержали его.
— С турками? — переспросил Охрим Пантелеевич. — Да, с турками, что ж... били мы их всегда, как перепелов.
Еще до сих пор помню... Это было в семьдесят седьмом... нет, в семьдесят восьмом году. В Закавказье мы продвигались все время успешно и гнали турок, как отару овец, но у крепости Карс нам пришлось задержаться. Басурмане так укрепились в том городе, стоявшем на возвышенном месте с неприступными скалами вокруг, что считали себя в безопасности. Да и не только турки так думали, некоторое и наше офицерство считало укрепления Карса неприступными. Они говорили: «Крепость Карс ограждают не только сделанные людскими руками заграждения, но и сама природа огородила ее каменными неприступными стенами». Ерунда, начхать нам было на все! Разве могли устоять басурманские крепости против налета казачьих орлов? Э, нет! Не было еще случая, чтобы русские не побеждали. Так же было и в Карсе. Правда, прежде чем пробить проход в крепость, много наших там положило свои головы, но ведь без этого на войне нельзя.
Пробив в одном месте проход, мы рванулись и, как вихрь, ворвались в крепость, и пошла рубка полусонных турков направо и налево. Конницы при штурме Карса было мало, но все же была. Подо мной был добрый карий жеребец, он ловко перепрыгнул через глубокий ров и уже мчался по каменистой улице, притоптывая копытами валявшихся нехристей, сраженных нашими воинами. Вдруг один, вероятно, храбрый турок, стоявший под углом одного дома, прицеливаясь в меня, промахнулся и вонзил свое длинное копье прямо в живот моему карому. Я в тот же момент иссек этого падлюку в капусту. Но мой бедный жеребец, пробежав несколько саженей, остановился, вначале встал на передние колени, потом, мотнув головой, упал и больше не поднялся. Наверное, басурманская чертяка проколол сердце моему карому. Жалко было, но ничего не сделаешь, и я оставил его. Я побежал вместе с пластунами и так бежал до самой середины городка, где уже гордо развевалось русское трехцветное знамя нашего Государя Александра Второго. Видите, я еще Царю-Освободителю, дедушке нашего Императора служил. Трех царей уже пережил и при четвертом, ныне благополучно царствующем Николае Александровиче, еще вот с вами балакаю. Родился я еще при Николае Первом, тогда еще Кавказ не наш был, и нам, черноморским казакам, много пришлось пролить крови в борьбе с непокорными горцами...
Да, так, несмотря на неприступность крепости Карс, мы все-таки взяли ее. Турки после этого замирились с нами на очень выгодных для нашего государства условиях, и мы с победой возвратились на родимую Кубань, оставив свои гарнизоны как в Карсе, так и в других местах на границе с Турцией... А конь пропал. Тридцать пять лет прошло, а до сих пор жалко, добрячий жеребец был. Мне потом дали два, тоже неплохих коня, отбитых у турков, но нет, мой стоил не два, а двадцать два таких коней...
Охрим Пантелеевич замолчал, набил табаком трубку, достал кресало и губку, добыл огня и, покашливая, важно закурил.
В это время одна из летучих мышей, привлеченная, вероятно, белыми платками девчат, ударилась о голову одной из них и упала прямо в середину круга слушателей на землю.
— Ой, Боже, кажан, кажан! — взвизгнули разом все девушки и разбежались в разные стороны.
Парубки сейчас же поймали летучую мышь и поднесли Охриму Пантелеевичу.
— Дедушка! А почему у кажана морда и шерсть как у мышей, но сбоку крылья, и летает он как птичка? — заинтересовались парубки.
Охрим Пантелеевич, подумав немного и желая показать свои познания и в этой области, сказал:
— А это знаете почему? Когда принесли из церкви освяченную паску и поставили на покути, то наша обыкновенная комнатная мышка, не разобравшись, подкралась и погрызла тот святой хлеб. Тогда Бог решил покарать нашу мышку, придав ей крылья, чтобы она больше не ела святой паски. И она теперь стала ни то ни се, ни птицы кажана не принимают к себе, потому что она похожа на земных зверьков, а земные зверьки тоже не признают кажана за своего, потому что он летает. Во как!.. Ну, мои сизокрылые голубята, пока прощавайте, пора уже мне плентать домой, а то, чего доброго, выскочит из-под мельницы водяной или русалка, да и затащат меня на дно речки, чтобы ночами не шатался.
— Прощайте, бувайте здоровы, дедушка! Счастливого пути! — сердечно провожали рыболова парубки и девчата.
Охрим Пантелеевич положил шест с пидсакой на плечо, взял в другую руку ведро, в котором подпрыгивали краснопирка, вьюны и линьки, и побрел домой. Его сгорбленная фигура еще некоторое время маячила за росшими у речки вербами, потом совсем скрылась в наступивших сумерках, и лишь лязг старого железного ведра еще долго слышался в той стороне, куда он ушел. Безлунная, но теплая ночь полностью вступила в свои права. На берегу реки, возле водяной мельницы, у небольшой плотины, молодежь принялась за свои ночные «жартування». Песни и аккорды гармошки разнеслись далеко вокруг, повторяясь эхом над просторами притихшей природы...
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий