18-я часть
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ II
Глава VIII
Перед праздником Рождества Иоанна Крестителя, 24 июля, — или, как говорили, в ночь под Ивана Купалу, — многие девушки, тайком от парубков, готовились к ночному высиживанию заветного «цветка счастья», о котором рассказывал дед Охрим Пантелеевич вечером после Фомина Воскресенья.
В эту ночь, по стародавним преданиям, всякая нечистая сила получала неограниченную свободу в отношении людей. Живущие на дне речки русалки выходят на поверхность и хватают всякого, кто находится на берегу, и затягивают на дно. Умершие некрещеными дети играют при луне на ветках деревьев и кидаются на всех случайных прохожих. Домовые заплетают гривы и хвосты у лошадей. И много, много происходит страшных явлений в ту ночь на грешной земле.
Некоторые верили этому и сидевшую на пне сову принимали за «некрещеного ребенка», плеснувшуюся в речке большую рыбу — за русалку, а игру в гривах лошадей небольших зверьков-ласок считали проделками «домового». Другие, особенно молодые парубки, мало верили этому, но им была дорога старинная традиция и возможность использовать чужое суеверие для веселых забав.
Едва последние краски вечерней зари потонули в темной синеве неба, как на высоком бугре уже запылали костры, и девушки стали прыгать через них, произнося одно, только им известное, имя.
Кислая Оксана и Приходько Катерина твердо решили высидеть в конопле всю ночь и дождаться заветного цветка. Они оделись в темные юбки, захватили с собой большие шали, чтобы накрыть голову, когда появится «наваждение», взяли евангелие; прошли затем в самую середину конопли, выросшей к этому дню выше человеческого роста, зажгли свечку и, воткнув ее в землю, уселись в тревожном ожидании момента цветения папоротника.
Цветение папоротника и получение его цветка считались делом нечистым и греховным. Девушки сами не понимали, что делали: шли за бесовской помощью и в то же самое время держали в руках святое Евангелие, но они не вдумывались в это, а раз дед Охрим говорил — значит, так и надо!
Приська и Гашка тоже отправились в свою коноплю, росшую в небольшой балке. Евангелия у них не было, и они уселись с одной зажженной свечкой, со страхом ожидая ночных привидений и падения к ним цветка папоротника.
Не верившие в эти легенды парубки-«розбышаки» ходили в эту ночь по делянкам с коноплей и пугали суеверных девушек.
К таким «розбышакам» принадлежал и Петр, благо в этот вечер Даша уехала в станицу, и ему со скуки захотелось попроказничать. Его друг и ровесник Николай Шевченко осуждал парубков за такие проделки и с уважением относился ко всяким девичьим приметам, но, когда ему что-нибудь предлагал Петр, он не мог ему отказать в своем содействии.
Это был сильный высокий парубок с вьющимися русыми волосами и серыми мечтательными глазами. Отец его Шевченко Василий имел хозяйство небольшое. Пять лет тому назад он овдовел, оставшись сам с тринадцатилетним Колей и пятилетней Нюрой. Жениться вторично не захотел, а так и жил с детьми без хозяйки, иногда на летний сезон нанимая работницу.
Николай был влюблен в Кияшко Гашку, но об этом ей не говорил; боялся, что она посмеется над ним, и тем все дело и кончится. Поэтому-то он и дружил с Петром, стараясь угождать ему во всем...
С ним Петр и решил попугать девок в конопле.
Уже стемнело, а Петр все сидел возле своей хаты, поджидая Николая, который почти всегда в сумерках заходил к нему, а тем более перед праздниками. Не дождавшись, он решил, что друг его, вероятно, забывши, какая сегодня страшная ночь, понес на речку ставить сетки. Он прошел к его куреню и, не найдя там Николая, направился к речке.
Николай действительно пошел к речке наловить на завтра свежей рыбы. Был Петров пост, и мяса есть не разрешалось.
Николай забыл, что наступает такая ночь, в которую многие боялись даже близко подходить к речке. Отец, уезжая в станицу, сказал, чтобы завтра не работали — праздник, а какой праздник — не напомнил.
С двумя сетками на плечах он смело сел в стоявшую у берега лодку, уперся длинным шестом о грунт и ровно поплыл по тихой воде. Обогнув шумевший от слабого ветерка камыш, выбрал удобное место, поставил обе сети и поплыл обратно к берегу.
Речная рыба, играя, то и дело выплескивалась на поверхность и, сверкнув своей чешуей при лунном свете, опять скрывалась в воде. Николай хотел уйти к своему кошу, чтобы только утром снять сети, но, заметив, как поплавки на верхнем шнуре сеток сразу же стали шататься из стороны в сторону, что показывало на уже попавшуюся в них рыбу, решил обождать. Через час-два можно было повыплутать пойманную рыбу, унести ее до коша, и завтра, пока он будет спать, работница нажарит свежих линьков и окуней или сварит уху.
Приняв такое решение, он вытянул лодку на берег, уселся в ней и стал вдумчиво смотреть на рябившуюся гладь речной поверхности. Сзади поднималась высокая круча, поросшая сверху колючими будяками, осотом, круглым, колесообразным «рыжием» и высоким, с листьями как у люцерны, буркуном. Впереди на поверхности воды ровной дрожавшей полоской из бесчисленных волшебных искорок лунного света серебрилась дорожка.
У Николая стали смыкаться веки, но он крепился не заснуть и широко-раскрытыми глазами смотрел то на игравшую на поверхности воды рыбу, то на стену колеблющегося с легким шорохом высокого камыша, в котором, ему казалось, кто-то спрятался. Подперев голову ладонью, он смутно думал о той любимой, которую он еще не знал, но которая, безусловно, есть на свете и должна быть его...
Легкий ветерок ласкал лицо, как бы убаюкивая...
И вдруг ему представилось странное видение. Отраженная в реке, яркая, стоявшая высоко над горизонтом луна задрожала, распалась на множество кусочков и исчезла в воде, отчего стало совершенно темно. Потом что-то зашумело, заиграло, словно на гармошке или на гитаре, и вся поверхность воды озарилась внезапно ярким светом. Густой камыш широко раздвинулся, и из него показалась голова молодой красивой девушки. Она смело вышла из воды, стряхивая рукой запутавшихся в волосах небольших раков, и направилась прямо к Николаю. Он замер от удивления и молча смотрел на ее движения.
Длинные зеленоватые волосы, в которых красиво переплеталась растущая на дне реки трава и куширь, были распущены по оголенным белым плечам. Ее стройный стан охватывало легкое белоснежное платье. Глаза были устремлены в одну точку: туда, где сидел Николай.
Она подошла к лодке и тихо и нежно заговорила:
— Спасибо тебе, молодой козаче, что хоть ты один навестил нас сегодня. Ваш мир в эту ночь почему-то боится и близко подходить к нашему царству, а ведь мы тоже предназначались для вашего мира, да вышло иначе, — и, улыбнувшись, она наклонилась к Николаю, ласково заглядывая в его лицо.
Николай, очарованный и ее красотою, и всем, что видел и слышал, сидел, не смея молвить ни одного слова. Он оглянулся вправо, на речку, и увидел, как из воды выскочили несколько маленьких детей, все в белых прозрачных платьицах, и на бегу сбрасывая с головок застрявший в волосах куширь, подскочили к девушке и в один голос звонко закричали:
— Наша мама, наша царица!
Николай теперь понял, что эта девушка никто иная, как русалка, но странно, что он не испугался, а был совершенно спокоен.
— Вот наш гость сегодня! — сказала детям русалка, показывая рукой на Николая.
— Наш гость, наш гость! — радостно запрыгали около него дети и как бы носились в воздухе, не касаясь земли. — Милый дядя! Ты сегодня пойдешь к нам, мы тебе хорошую постельку приготовим, песенку споем! Пойдешь? Ну, конечно, пойдешь: ты теперь ведь наш!
Николай молчал и умиленно смотрел на них: «Кто они, чьи это дети?» — думал он.
Русалка подвинулась к нему вплотную и, глядя в его глаза завораживающим нежным взглядом, тихим, точно журчанье ручейка, голоском сказала:
— Чего же ты молчишь? Или не любишь меня; может, я не красивая? А ведь я пришла тебе сказать, что люблю тебя за твою смелость прийти сегодня сюда и быть возле нас. Скажи, чего ты хочешь?
— Поцелуй меня! — вдруг неожиданно для себя самого выпалил Николай, все больше и больше подчиняясь зову вспыхнувшей в нем страсти к обольстительной красавице.
Дети еще звонче засмеялись, а русалка зашептала в ухо:
— Идем со мной, милый парубок. Там буду целовать тебя сколько захочешь, и мы вечно будем вместе! У нас жизнь не ограничена временем — мы живем вечно! — и она слегка коснулась его левой руки.
Николай был побежден. «Это она, это та, о которой я так часто беспредметно мечтал», — возбуждался он и решил идти с нею куда угодно, ни о чем не думая.
Девушка, смеясь, увлекала его за собой, и Николаю показалось, что он уже стал босыми ногами в воду. Он вспомнил, как отец часто говорил ему: «Когда входишь в воду, да еще ночью, обязательно перекрестись!» Так и теперь, ступнув ногой в воду, Николай по привычке осенил себя крестным знамением. В этот момент красавица резко выдернула свою руку и заплакала.
— Неблагодарный козаче. зачем ты сейчас перекрестился? Теперь я не буду твоей, и целовать тебя никогда не стану.
Николай остановился:
— Кто же ты такая? Почему тебя испугал обыкновенный православный крест?
— Зачем тебе это знать? Теперь ты стал опять чужим для нас и моим не будешь, а как я хотела этого!
— Почему же я стал чужим? Ведь и я полюбил тебя с первого взгляда, и пойду с тобою куда хочешь! Но скажи, кто ты?
— Нет, не пойдешь, — покачала головой и грустно сказала она. — Кто я? Не знаю. Просто я никто...
— Как так никто? Чья же ты, откуда, как твое имя?
— А так и есть, что я никто и ничья, и имени у меня тоже нет, — отвечала дрожавшим голосом русалка. — Лет шестнадцать назад злая мать родила меня под этой кручей и сразу же бросила в речку. Зачем она так поступила, не знаю. И если бы у меня была не такая мать, то я сейчас жила бы и гуляла вместе с вами и, может быть, даже с тобою, милый парубок. Но я выросла на дне речном, в кругу таких же, как и я. Ах, если бы я знала свою мать! Меня в нашем царстве уважают и любят, называют старшей, но я... — и она опять заплакала.
Николаю и страшно стало от ее рассказа, и в то же время жаль было смотреть, как ее слезы, словно звездочки, катятся по вздрагивающим от рыданий щекам.
— Несчастная, ангел мой, неужели ты уйдешь от меня? — сказал он с мольбой в голосе.
Русалка опять повернула к нему лицо:
— Сделай обратный крест!
— Как?
— Да так: сначала положи пальцы правой руки на левое плечо, потом на правое, затем на грудь и в конце на лоб.
Николай силился сделать это и не мог, злясь на свое бессилие.
— Сорви с себя крестик!
Николай схватил рукой шнурок висевшего на шее небольшого серебряного крестика, рванул и бросил крестик на землю.
Русалка торжествующе засмеялась, дети радостно захлопали в ладоши.
— Ну, теперь ты мой, пойдем в мой дом! — сказала она и снова взяла его за руку. Николай обхватил ее стан и начал страстно целовать, но взаимности не чувствовал.
Вдруг он ощутил сильную встряску, потом грубый толчок — один, другой. Русалка и дети вмиг исчезли в воде, все вокруг задрожало, задвигалось. Еще один болезненный удар по колену и... голос:
— Да вставай же ты, идол! Вздумал где спать! Никак не могу разбудить; толкаю, толкаю, а ты только сопишь и губами чмокаешь! — ругался Петр, тормоша уснувшего в лодке товарища, лежавшего уткнувшись носом в мокрую часть дна.
Николай испуганно вскочил и, переводя взгляд то на стоявшего рядом Петра, то на шумевший камыш, начал креститься.
— Что ты вздумал на меня молиться, я же не икона?
Николай немного помолчал, потом задумчиво спросил:
— А какая сегодня ночь, что за праздник завтра?
— Да разве ты забыл? Ночь Ивана Купалы! В этот вечер ни один крещеный к речке не подходит, а ты...
— Да не может быть! — перебил его Николай. — От едят его мухи с комарами, как же это я из виду выпустил! Батько мой сказал: «Завтра праздник», а какой... я, балда, не спросил. — Он провел рукой по лбу: — Неужели это сон был? Какая красавица ко мне из воды приходила! Зачем же ты так скоро разбудил, я не успел налюбоваться ею! — и Николай рассказал подробно все, что ему примерещилось.
— Хорошо, что я тебя разбудил, а то она, наверное, затянула бы тебя на дно речное. Давай поскорее уходить отсюда! — серьезным тоном сказал Петр. — Идем лучше выпугивать девчат из прядева. Для этого я тебя и искал сейчас.
— А я думал, что ты, как всегда, с Дашей, и решил не беспокоить вас, а взял сети, да и пошел на речку, чтобы завтра иметь свежую рыбу. Рыба плутается сильно, я и решил посидеть немного, подождать, чтобы повыплутать несколько десятков и потом уже идти назад... Да и заснул...
— В том-то и дело, что моя дивчина поехала сегодня в станицу и будет только дня через два в степи. От нечего делать я хочу почудачить эту ночь, но одному нет охоты: с тобой куда интересней будет...
Николай пошарил рукой вокруг шеи и обнаружил, что шнурок, на котором был крестик, разорван на две части, и только случайно он не потерял своего креста, который носил, не снимая, уже восемнадцатый год.
— А русалка на самом деле была возле меня. Смотри, шнурок на крестике перервала! — и он боязливо взглянул на речку.
Петр посмотрел на шнурок и неуверенно сказал:
— Это тебе во сне мерещилось всякая ерунда, и ты сам себе и перервал шнурок.
— Не знаю, может так, а может, и не так...
— Ну, так или не так, пойдем скорее от твоих русалок к нашим живым девушкам!
— Нет, я не пойду пугать девчат в прядеве.
— Почему? Может, хочешь повыплутать рыбу из сеток? Так давай, поедем скорее, выплутаем, сколько тебе нужно и айда назад!
— О, нет! На речку теперь я совсем не пойду, ни ночью, ни днем! А за сетками и рыбой завтра пришлю работницу!
— Ну, так, а чего же ты сидишь тут? Хочешь еще раз заснуть и дождаться подводной красавицы? Пошли!
— Сидеть я здесь, конечно, не буду, — сказал, приподнимаясь, Николай, — но и ходить по черным квадратам прядева и лякать наших девчат — тоже не хочу.
— Почему?
— А к чему это? Что они нам мешают? Да может, я теперь и боюсь!
— Ну, ты брось голову дурить! Если ты испугался того, что во сне видел, то какой же ты после этого казак? Пошли! Зайдем до нашей хаты. Там осталась недопитая батьком бутылка горилки, так мы ее прикончим, и тогда веселее будет.
Николай не спеша вытащил на сухое место лодку, спрятал в бурьяне длинный шест, чтобы кто-нибудь не угнал его корабль на другую сторону речки, и с неохотой пошел за Петром к его хате, все время оглядываясь назад.
Когда подошли к хате, Петр полез в стоявший в уголку небольшой сундучок, достал оттуда почти полную водки, налил в две глиняные кружки и за «добре здоровячко» хлопцы осушили их до дна. Кружка горилки успокаивающе подействовала на Николая. Настроение приподнялось, все страхи исчезли, и он уже без возражений подчинился всем предложениям Петра.
Они надели вывернутые шерстью наружу кожухи, прикрепили сзади длинные хвосты из конских волос, на головы нацепили откуда-то добытые Петром большие коровьи рога, лица вымазали в сажу так, что только зубы блестели. В таком виде два друга направились к ближайшим полям соседей, к тем местам, где в ночном полумраке вырисовывались черные квадраты конопли. У Петра еще оказался пустой рог, в который он решил трубить.
Едва они приблизились к конопле соседа Иващенка, как оттуда выскочили три чьих-то девушки и с криком ужаса бросились бежать, призывая всех святых на помощь.
Отсюда друзья направились в коноплю Кияшко, на свою делянку. Тихонько отклоняя в стороны высокие твердые стебли конопли, они сразу же заметили Приську и Гашку, сидевших лицом к воткнутой возле них горящей свечке. У Николая сердце екнуло, когда Гашка, заслышав шорох, слегка приподняла в его сторону голову. С карими лукавыми глазами, тонкими, как шнурок, черными бровями, нежным белым личиком в рамке распущенных по обе стороны каштановых волос, она поистине походила на сегодняшнее сказочное видение. Игра теней на лице Гашки от слабого света свечки в чаще зеленой конопли усиливала очарование.
Он пригнулся и застыл на месте, забыв зачем пришел.
— Чего ты стал с разинутым ртом и вытаращил очи, як баран?.. — толкнул его в бок Петр.
— Свят, свят, свят, Господь Саваоф... — ревностно крестясь, зашептала Гашка, услышавшая какой-то подозрительный шорох.
— Бэ-э, бэ-э! — заревел в рог, по-бычьи, один призрак.
— Ай, ай, Боже! Караул, спасите! — пронзительно закричали перепуганные девушки и, как оглашенные, кинулись бежать, оставив в конопле перевернутую потухшую свечку.
Посмеявшись, проказники направились к конопле Терентия Кислого, в которой, они были уверены, сидит Оксана и ее подруга Катерина Приходько. Оба «розбышаки» хорошо знали, что эти две девушки самые неустрашимые и в то же время самые суеверные в станице и испугать их так, как это только что удалось с Приськой и Гашкой, вряд ли удастся. Все же они решили, во что бы то ни стало, спугнуть и этих упрямых девок.
Тихонько подкравшись, они отыскали Оксану и Катерину, сидевших посреди конопли с зажженной свечкой и Евангелием в руках. Послышался тонкий смех Оксаны, говорившей что-то своей подруге.
Обойдя коноплю, они начали с двух сторон на четвереньках ползти к девушкам, с бычиным ревом и собачьим рявканьем, угрожая ударить рогами.
Катерина в ужасе крестилась, плотно накрыв голову шалью.
— Ничего, Катя, не бойся! — подбадривала подругу Оксана, тоже накрываясь шалью. — Это только кажется, а на самом деле ничего нет.
Что только парубки не предпринимали: и юбку рогами поддевали, и по шеям хвостами водили, и мычали, и рявкали — ничего не помогло. Девушки не убегали, а только еще больше уматывали головы шалью и неистово читали разные молитвы и заклинания.
Парубки бросили их и выползли из конопли.
— Знаешь что, Катя, — сказала Оксана, — если еще раз выдержим какое-либо наваждение и не убежим отсюда, то цветок папоротника непременно упадет на нас. Ха-ха-ха!
Упорство девчат раззадорило парубков. Они решили добиться своего, тем более что одна из них, Оксана, дочь помощника атамана, считалась самой задорной и заносчивой в станице.
Петру пришла в голову дикая мысль, и он поделился ею с товарищем. Николай вначале решительно отказывался, потом махнул рукой:
— Ну, если они окажутся такими дурами, то почему нам не попробовать... Если мы этим сгоним их с места, если они догадаются и убегут — хорошо, пускай бегут, а если останутся — то нам еще лучше...
Сняв с себя всю одежду и надев на голое тело только вывернутые кожухи, с теми же коровьими рогами на голове и хвостами сзади, друзья опять той же дорожкой направились к неустрашимым девушкам.
Раздвигая стебли конопли, они подошли совсем близко к ним. Катерина подняла голову и настороженно прислушалась. Николаю опять показалось, что это не Катя Приходько, а точь-в-точь та русалка, которая недавно приснилась ему на берегу. Сходство было поразительным.
— Это она, — прошептал Николай. — Но ведь я же сейчас не сплю, почему же вижу второй раз одно и тоже лицо? — думал Николай и не двигался дальше.
— Чего ты стоишь, как чурбан? — строго шепотом спросил Петр.
— Там... русалка. Не пойду, — ответил, волнуясь, Николай.
— Где, какая русалка?
— Вон, приподняла голову. — И Николай указал на Катерину.
— Ты что, от одной кружки сивухи опьянел или совсем помешался? Не видал никогда Катерины! Мерещатся чудаку всякие там русалки!
— Да, видал, но она и русалка — точь-в-точь одно лицо. Смотри!
Катерина, освещенная слабым светом, с застывшим в неподвижности лицом, взаправду выглядела волшебной красавицей. Она в один миг заворожила Николая. Он сам удивлялся, как это он раньше о ней совсем не думал, не замечал ее, а встречался ведь часто.
Грубый толчок в бок, а затем тихое ругательство Петра заставили его очнуться и подчиниться приказам своего друга. Не затем же они пришли, чтобы любоваться на девчат, а чтобы почудить с ними в эту ночь. Николай мотнул головой, как бы отгоняя навязчивых мух, махнул рукой и, сам усмехнувшись своему сравнению Катерины с русалкой, пошел за Петром...
Петр бросил издали на головы девушек застреленную днем «шулику» (коршуна), но те только крестились, оглядываясь по сторонам и продолжали сидеть...
Заметив вторично подходившее «наваждение», девушки снова быстро накрыли головы шалью, решив выдержать любое испытание.
Петр зарычал по-звериному, подполз к Оксане и перевернул ее на спину. Оксана ничуть не сопротивлялась и крепко держала обеими руками намотанную на лице шаль, чтобы «наваждение» ее не сдернуло.
Видя, что все идет так, как он и хотел, Петр распахнул свой кожух...
Другое «наваждение» накинулось на Катерину...
Катерина почувствовала неладное, рванулась, вскрикнула, но было поздно...
Оксана, тяжело дыша, продолжала бормотать Катерине, что это так только кажется, а на самом деле ничего нет. Надо все вытерпеть и не бояться, чтобы получить цветок папоротника...
Хлопцы, оставив девушек, быстро выскочили из конопли. Николаю вдруг стало жаль Катерину, и он сказал об этом Петру.
— А что, разве она еще ни с кем не была? — спросил Петр.
— В том-то и дело, что нет. Зачем же я так посмеялся над нею?..
— Пусть не будет дурой. Зато я спокоен, оказалось, что Оксане это уже не в первый раз.
— Да ну?
— Ей-Богу! Я слыхал и раньше про это, а теперь сам убедился. В общем, девчата сегодня дождались добрых «цветков», ха-ха-ха! — захохотал Петр. — Пойдем теперь до хаты, допьем бутылку, да и спать. На сегодня хватит, а то уже вон и заря занимается.
Николай после стакана водки почувствовал еще сильнее угрызения совести. Хотя он был теперь почти пьян, но уснуть не мог.
Только он начинал дремать, как перед ним появлялась русалка, которая все время повторяла: «Зачем ты крестился? Зачем ты крестился?..»
Он вскакивал, крестился, ложился на другой бок, но тут видел вместо русалки Катерину, заплаканную, бледную, которая, наклонившись над ним. шептала: «Зачем ты это сделал? Зачем ты так поступил со мной, Коля? Зачем ты так сделал?»
Кошмары мучили его до восхода солнца. И только когда работница пошла уже доить коров, он заснул, натянув на себя рядно, но у него непрерывно звучало в ушах: «Зачем, зачем, зачем?..»
Проснулся он перед полуднем. Голова с похмелья была как пятипудовая гиря. Вспомнив все события минувшей ночи, он решил сейчас же идти до коша Приходька, упасть перед Катериной на колени и просить прощения, но в то же время увидел шедшего к нему ухмыляющегося Петра и оставил свои намерения до следующего раза. Он только стал очень просить своего друга, чтобы об их поступке он никому не рассказывал. Конечно, парубков за это не только не обвинили бы, но почитали бы чуть ли не «героями». Смеялись бы только над глупыми девушками. Николай не хотел, чтобы его геройство стало известно. Он жалел девушку.
Так девчата и не знали, кто над ними посмеялся в злосчастную ночь под Ивана Купалу.
Катерина в ту ночь окончательно поссорилась с Оксаной, обвиняя, что она и ее «подвела под монастырь». Другим девкам они сказали, что в этом году, мол, совсем не ходили сидеть в коноплю, чтобы не вызывать подозрений.
Душевное смятение у Николая вскоре прошло. Он стал опять увиваться за Гашкой и почти совсем забыл и про Катерину, и про то, что случилось в конопле у Кислого...
* * *
После полудня в тот же день к Петру зашел с ружьем сын хуторского лавочника картавый Лебедь Яков, которого все дразнили Шепелявкой.
— Пойдем со мной на льечку, к камышу, поохотимся вечейком на уток, — сказал он.
— А зачем их стрелять? Ведь сейчас же Петровка, пост, и мяса все равно нельзя есть, — ответил Петр.
— Это у вас там нельзя, а у нас дома мы всегда едим что пожелаем. Пошли! Что плистлелишь, я куплю. Гйивеник дам за каждую утку.
— Ладно. Только возьмем еще и Николая, зайдем до коша Шевченка по пути.
Забрав свои двухствольные курковые ружья, Петр и Николай вместе с Яковом Лебедь пошли к речке.
Возле берега, заросшего густым камышом, они заметили около десятка диких уток-«крякух», то выплывающих на чистоводье, то опять скрывающихся в зарослях.
Николай с Яковом присели за кустом, ожидая, когда утки поднимутся в воздух, чтобы стрелять их на лету. Петр, замаскировав себя большим пучком зеленого камыша, начал медленно подползать с другой стороны к месту, где утки выплывали играть на чистоводье. Приблизившись на четвереньках к намеченному месту, он прилег и стал ожидать появления дичи. Не прошло и минуты, как саженях в десяти от него из-за камыша выплыла пара уток, самец и самка, и начали гоняться друг за другом, как бы играя.
Петр взвел курок и прицелился. Самец так любовно увивался возле ничего не подозревавшей самки, что не трудно было угадать его привязанность к своей быстрокрылой подруге. Самка тоже, наклонив к нему свою голову, казалось, внимательно слушает его любовные признания, слегка кивая и протягивая шею.
Петр заинтересовался этой сценой и не спешил стрелять. Ему невольно представлялась картина: вот и он так же с Дашей сидит под деревом или на зеленой травке, и так же какой-нибудь недруг прицеливается из ружья, чтобы прервать их счастье или каким другим путем хочет разлучить их. Как чувствовал бы себя тогда он, Петр?
Ему стало жаль стрелять в этих уток, и даже совестно, что он собирался это сделать. Петр опустил курок, взялся левой рукой за ствол ружья и выпрямился во весь рост, сбросив с себя маскировавший его зеленый камыш.
Самец и самка испуганно взглянули на стоявшего человека, но не взлетели, а по воде скользнули в заросли камыша.
Петр улыбнулся, выстрелил вверх, вспугнув этим уток на другом берегу.
К нему подбежал Яков Лебедь.
— Ну что, так ни одной и не убил? — спросил он.
— А зачем это нужно?
— Как зачем?
— Да нам это не нужно, а тебе что, нечего есть? Другого мяса не хватает, что пришел за тем, чего не растил и не холил? Разве можно в таких милых уток стрелять? Пускай живут себе на здоровье!
— Дульяк! — отрезал Яков и пошел прочь от него.
— Ну, ты, Шепелявка, смотри мне! А то я дам тебе «дурака»!
Николай тоже подошел и непонимающе смотрел на своего друга. Петр рассказал ему, в каком положении он заметил пару уток и почему пожалел лишать жизни такую «влюбленную пару», добавив, что у птицы, наверное, тоже есть душа и они тоже могут любить друг друга, а только люди их не понимают. Разве эти утки делают вред людям?
Николай сначала улыбался, а потом согласился:
— Ты прав, ведь мы же их не растили? Они ведь не наши, а Божьи, а мы пришли с оружием в руках забрать это Божье! Да и зачем?
В такой душевной приподнятости оба «охотника» возвратились домой.
Уже смеркалось, и Петр направился к куреню Костенко. Даша приехала из станицы раньше, а не через два дня, как думал Петр, и ее фигура виднелась возле своих коров.
Николай, не имея своей «загулянной», пошел к поднимаемым девчатами огням.
О проделках минувшей ночи оба парубка уже забыли...
(продолжение следует)
журнал «Родная Кубань»
2009 год
Ф.И. Горб-Кубанский
На привольных степях кубанских
ЧАСТЬ II
Глава VIII
Перед праздником Рождества Иоанна Крестителя, 24 июля, — или, как говорили, в ночь под Ивана Купалу, — многие девушки, тайком от парубков, готовились к ночному высиживанию заветного «цветка счастья», о котором рассказывал дед Охрим Пантелеевич вечером после Фомина Воскресенья.
В эту ночь, по стародавним преданиям, всякая нечистая сила получала неограниченную свободу в отношении людей. Живущие на дне речки русалки выходят на поверхность и хватают всякого, кто находится на берегу, и затягивают на дно. Умершие некрещеными дети играют при луне на ветках деревьев и кидаются на всех случайных прохожих. Домовые заплетают гривы и хвосты у лошадей. И много, много происходит страшных явлений в ту ночь на грешной земле.
Некоторые верили этому и сидевшую на пне сову принимали за «некрещеного ребенка», плеснувшуюся в речке большую рыбу — за русалку, а игру в гривах лошадей небольших зверьков-ласок считали проделками «домового». Другие, особенно молодые парубки, мало верили этому, но им была дорога старинная традиция и возможность использовать чужое суеверие для веселых забав.
Едва последние краски вечерней зари потонули в темной синеве неба, как на высоком бугре уже запылали костры, и девушки стали прыгать через них, произнося одно, только им известное, имя.
Кислая Оксана и Приходько Катерина твердо решили высидеть в конопле всю ночь и дождаться заветного цветка. Они оделись в темные юбки, захватили с собой большие шали, чтобы накрыть голову, когда появится «наваждение», взяли евангелие; прошли затем в самую середину конопли, выросшей к этому дню выше человеческого роста, зажгли свечку и, воткнув ее в землю, уселись в тревожном ожидании момента цветения папоротника.
Цветение папоротника и получение его цветка считались делом нечистым и греховным. Девушки сами не понимали, что делали: шли за бесовской помощью и в то же самое время держали в руках святое Евангелие, но они не вдумывались в это, а раз дед Охрим говорил — значит, так и надо!
Приська и Гашка тоже отправились в свою коноплю, росшую в небольшой балке. Евангелия у них не было, и они уселись с одной зажженной свечкой, со страхом ожидая ночных привидений и падения к ним цветка папоротника.
Не верившие в эти легенды парубки-«розбышаки» ходили в эту ночь по делянкам с коноплей и пугали суеверных девушек.
К таким «розбышакам» принадлежал и Петр, благо в этот вечер Даша уехала в станицу, и ему со скуки захотелось попроказничать. Его друг и ровесник Николай Шевченко осуждал парубков за такие проделки и с уважением относился ко всяким девичьим приметам, но, когда ему что-нибудь предлагал Петр, он не мог ему отказать в своем содействии.
Это был сильный высокий парубок с вьющимися русыми волосами и серыми мечтательными глазами. Отец его Шевченко Василий имел хозяйство небольшое. Пять лет тому назад он овдовел, оставшись сам с тринадцатилетним Колей и пятилетней Нюрой. Жениться вторично не захотел, а так и жил с детьми без хозяйки, иногда на летний сезон нанимая работницу.
Николай был влюблен в Кияшко Гашку, но об этом ей не говорил; боялся, что она посмеется над ним, и тем все дело и кончится. Поэтому-то он и дружил с Петром, стараясь угождать ему во всем...
С ним Петр и решил попугать девок в конопле.
Уже стемнело, а Петр все сидел возле своей хаты, поджидая Николая, который почти всегда в сумерках заходил к нему, а тем более перед праздниками. Не дождавшись, он решил, что друг его, вероятно, забывши, какая сегодня страшная ночь, понес на речку ставить сетки. Он прошел к его куреню и, не найдя там Николая, направился к речке.
Николай действительно пошел к речке наловить на завтра свежей рыбы. Был Петров пост, и мяса есть не разрешалось.
Николай забыл, что наступает такая ночь, в которую многие боялись даже близко подходить к речке. Отец, уезжая в станицу, сказал, чтобы завтра не работали — праздник, а какой праздник — не напомнил.
С двумя сетками на плечах он смело сел в стоявшую у берега лодку, уперся длинным шестом о грунт и ровно поплыл по тихой воде. Обогнув шумевший от слабого ветерка камыш, выбрал удобное место, поставил обе сети и поплыл обратно к берегу.
Речная рыба, играя, то и дело выплескивалась на поверхность и, сверкнув своей чешуей при лунном свете, опять скрывалась в воде. Николай хотел уйти к своему кошу, чтобы только утром снять сети, но, заметив, как поплавки на верхнем шнуре сеток сразу же стали шататься из стороны в сторону, что показывало на уже попавшуюся в них рыбу, решил обождать. Через час-два можно было повыплутать пойманную рыбу, унести ее до коша, и завтра, пока он будет спать, работница нажарит свежих линьков и окуней или сварит уху.
Приняв такое решение, он вытянул лодку на берег, уселся в ней и стал вдумчиво смотреть на рябившуюся гладь речной поверхности. Сзади поднималась высокая круча, поросшая сверху колючими будяками, осотом, круглым, колесообразным «рыжием» и высоким, с листьями как у люцерны, буркуном. Впереди на поверхности воды ровной дрожавшей полоской из бесчисленных волшебных искорок лунного света серебрилась дорожка.
У Николая стали смыкаться веки, но он крепился не заснуть и широко-раскрытыми глазами смотрел то на игравшую на поверхности воды рыбу, то на стену колеблющегося с легким шорохом высокого камыша, в котором, ему казалось, кто-то спрятался. Подперев голову ладонью, он смутно думал о той любимой, которую он еще не знал, но которая, безусловно, есть на свете и должна быть его...
Легкий ветерок ласкал лицо, как бы убаюкивая...
И вдруг ему представилось странное видение. Отраженная в реке, яркая, стоявшая высоко над горизонтом луна задрожала, распалась на множество кусочков и исчезла в воде, отчего стало совершенно темно. Потом что-то зашумело, заиграло, словно на гармошке или на гитаре, и вся поверхность воды озарилась внезапно ярким светом. Густой камыш широко раздвинулся, и из него показалась голова молодой красивой девушки. Она смело вышла из воды, стряхивая рукой запутавшихся в волосах небольших раков, и направилась прямо к Николаю. Он замер от удивления и молча смотрел на ее движения.
Длинные зеленоватые волосы, в которых красиво переплеталась растущая на дне реки трава и куширь, были распущены по оголенным белым плечам. Ее стройный стан охватывало легкое белоснежное платье. Глаза были устремлены в одну точку: туда, где сидел Николай.
Она подошла к лодке и тихо и нежно заговорила:
— Спасибо тебе, молодой козаче, что хоть ты один навестил нас сегодня. Ваш мир в эту ночь почему-то боится и близко подходить к нашему царству, а ведь мы тоже предназначались для вашего мира, да вышло иначе, — и, улыбнувшись, она наклонилась к Николаю, ласково заглядывая в его лицо.
Николай, очарованный и ее красотою, и всем, что видел и слышал, сидел, не смея молвить ни одного слова. Он оглянулся вправо, на речку, и увидел, как из воды выскочили несколько маленьких детей, все в белых прозрачных платьицах, и на бегу сбрасывая с головок застрявший в волосах куширь, подскочили к девушке и в один голос звонко закричали:
— Наша мама, наша царица!
Николай теперь понял, что эта девушка никто иная, как русалка, но странно, что он не испугался, а был совершенно спокоен.
— Вот наш гость сегодня! — сказала детям русалка, показывая рукой на Николая.
— Наш гость, наш гость! — радостно запрыгали около него дети и как бы носились в воздухе, не касаясь земли. — Милый дядя! Ты сегодня пойдешь к нам, мы тебе хорошую постельку приготовим, песенку споем! Пойдешь? Ну, конечно, пойдешь: ты теперь ведь наш!
Николай молчал и умиленно смотрел на них: «Кто они, чьи это дети?» — думал он.
Русалка подвинулась к нему вплотную и, глядя в его глаза завораживающим нежным взглядом, тихим, точно журчанье ручейка, голоском сказала:
— Чего же ты молчишь? Или не любишь меня; может, я не красивая? А ведь я пришла тебе сказать, что люблю тебя за твою смелость прийти сегодня сюда и быть возле нас. Скажи, чего ты хочешь?
— Поцелуй меня! — вдруг неожиданно для себя самого выпалил Николай, все больше и больше подчиняясь зову вспыхнувшей в нем страсти к обольстительной красавице.
Дети еще звонче засмеялись, а русалка зашептала в ухо:
— Идем со мной, милый парубок. Там буду целовать тебя сколько захочешь, и мы вечно будем вместе! У нас жизнь не ограничена временем — мы живем вечно! — и она слегка коснулась его левой руки.
Николай был побежден. «Это она, это та, о которой я так часто беспредметно мечтал», — возбуждался он и решил идти с нею куда угодно, ни о чем не думая.
Девушка, смеясь, увлекала его за собой, и Николаю показалось, что он уже стал босыми ногами в воду. Он вспомнил, как отец часто говорил ему: «Когда входишь в воду, да еще ночью, обязательно перекрестись!» Так и теперь, ступнув ногой в воду, Николай по привычке осенил себя крестным знамением. В этот момент красавица резко выдернула свою руку и заплакала.
— Неблагодарный козаче. зачем ты сейчас перекрестился? Теперь я не буду твоей, и целовать тебя никогда не стану.
Николай остановился:
— Кто же ты такая? Почему тебя испугал обыкновенный православный крест?
— Зачем тебе это знать? Теперь ты стал опять чужим для нас и моим не будешь, а как я хотела этого!
— Почему же я стал чужим? Ведь и я полюбил тебя с первого взгляда, и пойду с тобою куда хочешь! Но скажи, кто ты?
— Нет, не пойдешь, — покачала головой и грустно сказала она. — Кто я? Не знаю. Просто я никто...
— Как так никто? Чья же ты, откуда, как твое имя?
— А так и есть, что я никто и ничья, и имени у меня тоже нет, — отвечала дрожавшим голосом русалка. — Лет шестнадцать назад злая мать родила меня под этой кручей и сразу же бросила в речку. Зачем она так поступила, не знаю. И если бы у меня была не такая мать, то я сейчас жила бы и гуляла вместе с вами и, может быть, даже с тобою, милый парубок. Но я выросла на дне речном, в кругу таких же, как и я. Ах, если бы я знала свою мать! Меня в нашем царстве уважают и любят, называют старшей, но я... — и она опять заплакала.
Николаю и страшно стало от ее рассказа, и в то же время жаль было смотреть, как ее слезы, словно звездочки, катятся по вздрагивающим от рыданий щекам.
— Несчастная, ангел мой, неужели ты уйдешь от меня? — сказал он с мольбой в голосе.
Русалка опять повернула к нему лицо:
— Сделай обратный крест!
— Как?
— Да так: сначала положи пальцы правой руки на левое плечо, потом на правое, затем на грудь и в конце на лоб.
Николай силился сделать это и не мог, злясь на свое бессилие.
— Сорви с себя крестик!
Николай схватил рукой шнурок висевшего на шее небольшого серебряного крестика, рванул и бросил крестик на землю.
Русалка торжествующе засмеялась, дети радостно захлопали в ладоши.
— Ну, теперь ты мой, пойдем в мой дом! — сказала она и снова взяла его за руку. Николай обхватил ее стан и начал страстно целовать, но взаимности не чувствовал.
Вдруг он ощутил сильную встряску, потом грубый толчок — один, другой. Русалка и дети вмиг исчезли в воде, все вокруг задрожало, задвигалось. Еще один болезненный удар по колену и... голос:
— Да вставай же ты, идол! Вздумал где спать! Никак не могу разбудить; толкаю, толкаю, а ты только сопишь и губами чмокаешь! — ругался Петр, тормоша уснувшего в лодке товарища, лежавшего уткнувшись носом в мокрую часть дна.
Николай испуганно вскочил и, переводя взгляд то на стоявшего рядом Петра, то на шумевший камыш, начал креститься.
— Что ты вздумал на меня молиться, я же не икона?
Николай немного помолчал, потом задумчиво спросил:
— А какая сегодня ночь, что за праздник завтра?
— Да разве ты забыл? Ночь Ивана Купалы! В этот вечер ни один крещеный к речке не подходит, а ты...
— Да не может быть! — перебил его Николай. — От едят его мухи с комарами, как же это я из виду выпустил! Батько мой сказал: «Завтра праздник», а какой... я, балда, не спросил. — Он провел рукой по лбу: — Неужели это сон был? Какая красавица ко мне из воды приходила! Зачем же ты так скоро разбудил, я не успел налюбоваться ею! — и Николай рассказал подробно все, что ему примерещилось.
— Хорошо, что я тебя разбудил, а то она, наверное, затянула бы тебя на дно речное. Давай поскорее уходить отсюда! — серьезным тоном сказал Петр. — Идем лучше выпугивать девчат из прядева. Для этого я тебя и искал сейчас.
— А я думал, что ты, как всегда, с Дашей, и решил не беспокоить вас, а взял сети, да и пошел на речку, чтобы завтра иметь свежую рыбу. Рыба плутается сильно, я и решил посидеть немного, подождать, чтобы повыплутать несколько десятков и потом уже идти назад... Да и заснул...
— В том-то и дело, что моя дивчина поехала сегодня в станицу и будет только дня через два в степи. От нечего делать я хочу почудачить эту ночь, но одному нет охоты: с тобой куда интересней будет...
Николай пошарил рукой вокруг шеи и обнаружил, что шнурок, на котором был крестик, разорван на две части, и только случайно он не потерял своего креста, который носил, не снимая, уже восемнадцатый год.
— А русалка на самом деле была возле меня. Смотри, шнурок на крестике перервала! — и он боязливо взглянул на речку.
Петр посмотрел на шнурок и неуверенно сказал:
— Это тебе во сне мерещилось всякая ерунда, и ты сам себе и перервал шнурок.
— Не знаю, может так, а может, и не так...
— Ну, так или не так, пойдем скорее от твоих русалок к нашим живым девушкам!
— Нет, я не пойду пугать девчат в прядеве.
— Почему? Может, хочешь повыплутать рыбу из сеток? Так давай, поедем скорее, выплутаем, сколько тебе нужно и айда назад!
— О, нет! На речку теперь я совсем не пойду, ни ночью, ни днем! А за сетками и рыбой завтра пришлю работницу!
— Ну, так, а чего же ты сидишь тут? Хочешь еще раз заснуть и дождаться подводной красавицы? Пошли!
— Сидеть я здесь, конечно, не буду, — сказал, приподнимаясь, Николай, — но и ходить по черным квадратам прядева и лякать наших девчат — тоже не хочу.
— Почему?
— А к чему это? Что они нам мешают? Да может, я теперь и боюсь!
— Ну, ты брось голову дурить! Если ты испугался того, что во сне видел, то какой же ты после этого казак? Пошли! Зайдем до нашей хаты. Там осталась недопитая батьком бутылка горилки, так мы ее прикончим, и тогда веселее будет.
Николай не спеша вытащил на сухое место лодку, спрятал в бурьяне длинный шест, чтобы кто-нибудь не угнал его корабль на другую сторону речки, и с неохотой пошел за Петром к его хате, все время оглядываясь назад.
Когда подошли к хате, Петр полез в стоявший в уголку небольшой сундучок, достал оттуда почти полную водки, налил в две глиняные кружки и за «добре здоровячко» хлопцы осушили их до дна. Кружка горилки успокаивающе подействовала на Николая. Настроение приподнялось, все страхи исчезли, и он уже без возражений подчинился всем предложениям Петра.
Они надели вывернутые шерстью наружу кожухи, прикрепили сзади длинные хвосты из конских волос, на головы нацепили откуда-то добытые Петром большие коровьи рога, лица вымазали в сажу так, что только зубы блестели. В таком виде два друга направились к ближайшим полям соседей, к тем местам, где в ночном полумраке вырисовывались черные квадраты конопли. У Петра еще оказался пустой рог, в который он решил трубить.
Едва они приблизились к конопле соседа Иващенка, как оттуда выскочили три чьих-то девушки и с криком ужаса бросились бежать, призывая всех святых на помощь.
Отсюда друзья направились в коноплю Кияшко, на свою делянку. Тихонько отклоняя в стороны высокие твердые стебли конопли, они сразу же заметили Приську и Гашку, сидевших лицом к воткнутой возле них горящей свечке. У Николая сердце екнуло, когда Гашка, заслышав шорох, слегка приподняла в его сторону голову. С карими лукавыми глазами, тонкими, как шнурок, черными бровями, нежным белым личиком в рамке распущенных по обе стороны каштановых волос, она поистине походила на сегодняшнее сказочное видение. Игра теней на лице Гашки от слабого света свечки в чаще зеленой конопли усиливала очарование.
Он пригнулся и застыл на месте, забыв зачем пришел.
— Чего ты стал с разинутым ртом и вытаращил очи, як баран?.. — толкнул его в бок Петр.
— Свят, свят, свят, Господь Саваоф... — ревностно крестясь, зашептала Гашка, услышавшая какой-то подозрительный шорох.
— Бэ-э, бэ-э! — заревел в рог, по-бычьи, один призрак.
— Ай, ай, Боже! Караул, спасите! — пронзительно закричали перепуганные девушки и, как оглашенные, кинулись бежать, оставив в конопле перевернутую потухшую свечку.
Посмеявшись, проказники направились к конопле Терентия Кислого, в которой, они были уверены, сидит Оксана и ее подруга Катерина Приходько. Оба «розбышаки» хорошо знали, что эти две девушки самые неустрашимые и в то же время самые суеверные в станице и испугать их так, как это только что удалось с Приськой и Гашкой, вряд ли удастся. Все же они решили, во что бы то ни стало, спугнуть и этих упрямых девок.
Тихонько подкравшись, они отыскали Оксану и Катерину, сидевших посреди конопли с зажженной свечкой и Евангелием в руках. Послышался тонкий смех Оксаны, говорившей что-то своей подруге.
Обойдя коноплю, они начали с двух сторон на четвереньках ползти к девушкам, с бычиным ревом и собачьим рявканьем, угрожая ударить рогами.
Катерина в ужасе крестилась, плотно накрыв голову шалью.
— Ничего, Катя, не бойся! — подбадривала подругу Оксана, тоже накрываясь шалью. — Это только кажется, а на самом деле ничего нет.
Что только парубки не предпринимали: и юбку рогами поддевали, и по шеям хвостами водили, и мычали, и рявкали — ничего не помогло. Девушки не убегали, а только еще больше уматывали головы шалью и неистово читали разные молитвы и заклинания.
Парубки бросили их и выползли из конопли.
— Знаешь что, Катя, — сказала Оксана, — если еще раз выдержим какое-либо наваждение и не убежим отсюда, то цветок папоротника непременно упадет на нас. Ха-ха-ха!
Упорство девчат раззадорило парубков. Они решили добиться своего, тем более что одна из них, Оксана, дочь помощника атамана, считалась самой задорной и заносчивой в станице.
Петру пришла в голову дикая мысль, и он поделился ею с товарищем. Николай вначале решительно отказывался, потом махнул рукой:
— Ну, если они окажутся такими дурами, то почему нам не попробовать... Если мы этим сгоним их с места, если они догадаются и убегут — хорошо, пускай бегут, а если останутся — то нам еще лучше...
Сняв с себя всю одежду и надев на голое тело только вывернутые кожухи, с теми же коровьими рогами на голове и хвостами сзади, друзья опять той же дорожкой направились к неустрашимым девушкам.
Раздвигая стебли конопли, они подошли совсем близко к ним. Катерина подняла голову и настороженно прислушалась. Николаю опять показалось, что это не Катя Приходько, а точь-в-точь та русалка, которая недавно приснилась ему на берегу. Сходство было поразительным.
— Это она, — прошептал Николай. — Но ведь я же сейчас не сплю, почему же вижу второй раз одно и тоже лицо? — думал Николай и не двигался дальше.
— Чего ты стоишь, как чурбан? — строго шепотом спросил Петр.
— Там... русалка. Не пойду, — ответил, волнуясь, Николай.
— Где, какая русалка?
— Вон, приподняла голову. — И Николай указал на Катерину.
— Ты что, от одной кружки сивухи опьянел или совсем помешался? Не видал никогда Катерины! Мерещатся чудаку всякие там русалки!
— Да, видал, но она и русалка — точь-в-точь одно лицо. Смотри!
Катерина, освещенная слабым светом, с застывшим в неподвижности лицом, взаправду выглядела волшебной красавицей. Она в один миг заворожила Николая. Он сам удивлялся, как это он раньше о ней совсем не думал, не замечал ее, а встречался ведь часто.
Грубый толчок в бок, а затем тихое ругательство Петра заставили его очнуться и подчиниться приказам своего друга. Не затем же они пришли, чтобы любоваться на девчат, а чтобы почудить с ними в эту ночь. Николай мотнул головой, как бы отгоняя навязчивых мух, махнул рукой и, сам усмехнувшись своему сравнению Катерины с русалкой, пошел за Петром...
Петр бросил издали на головы девушек застреленную днем «шулику» (коршуна), но те только крестились, оглядываясь по сторонам и продолжали сидеть...
Заметив вторично подходившее «наваждение», девушки снова быстро накрыли головы шалью, решив выдержать любое испытание.
Петр зарычал по-звериному, подполз к Оксане и перевернул ее на спину. Оксана ничуть не сопротивлялась и крепко держала обеими руками намотанную на лице шаль, чтобы «наваждение» ее не сдернуло.
Видя, что все идет так, как он и хотел, Петр распахнул свой кожух...
Другое «наваждение» накинулось на Катерину...
Катерина почувствовала неладное, рванулась, вскрикнула, но было поздно...
Оксана, тяжело дыша, продолжала бормотать Катерине, что это так только кажется, а на самом деле ничего нет. Надо все вытерпеть и не бояться, чтобы получить цветок папоротника...
Хлопцы, оставив девушек, быстро выскочили из конопли. Николаю вдруг стало жаль Катерину, и он сказал об этом Петру.
— А что, разве она еще ни с кем не была? — спросил Петр.
— В том-то и дело, что нет. Зачем же я так посмеялся над нею?..
— Пусть не будет дурой. Зато я спокоен, оказалось, что Оксане это уже не в первый раз.
— Да ну?
— Ей-Богу! Я слыхал и раньше про это, а теперь сам убедился. В общем, девчата сегодня дождались добрых «цветков», ха-ха-ха! — захохотал Петр. — Пойдем теперь до хаты, допьем бутылку, да и спать. На сегодня хватит, а то уже вон и заря занимается.
Николай после стакана водки почувствовал еще сильнее угрызения совести. Хотя он был теперь почти пьян, но уснуть не мог.
Только он начинал дремать, как перед ним появлялась русалка, которая все время повторяла: «Зачем ты крестился? Зачем ты крестился?..»
Он вскакивал, крестился, ложился на другой бок, но тут видел вместо русалки Катерину, заплаканную, бледную, которая, наклонившись над ним. шептала: «Зачем ты это сделал? Зачем ты так поступил со мной, Коля? Зачем ты так сделал?»
Кошмары мучили его до восхода солнца. И только когда работница пошла уже доить коров, он заснул, натянув на себя рядно, но у него непрерывно звучало в ушах: «Зачем, зачем, зачем?..»
Проснулся он перед полуднем. Голова с похмелья была как пятипудовая гиря. Вспомнив все события минувшей ночи, он решил сейчас же идти до коша Приходька, упасть перед Катериной на колени и просить прощения, но в то же время увидел шедшего к нему ухмыляющегося Петра и оставил свои намерения до следующего раза. Он только стал очень просить своего друга, чтобы об их поступке он никому не рассказывал. Конечно, парубков за это не только не обвинили бы, но почитали бы чуть ли не «героями». Смеялись бы только над глупыми девушками. Николай не хотел, чтобы его геройство стало известно. Он жалел девушку.
Так девчата и не знали, кто над ними посмеялся в злосчастную ночь под Ивана Купалу.
Катерина в ту ночь окончательно поссорилась с Оксаной, обвиняя, что она и ее «подвела под монастырь». Другим девкам они сказали, что в этом году, мол, совсем не ходили сидеть в коноплю, чтобы не вызывать подозрений.
Душевное смятение у Николая вскоре прошло. Он стал опять увиваться за Гашкой и почти совсем забыл и про Катерину, и про то, что случилось в конопле у Кислого...
* * *
После полудня в тот же день к Петру зашел с ружьем сын хуторского лавочника картавый Лебедь Яков, которого все дразнили Шепелявкой.
— Пойдем со мной на льечку, к камышу, поохотимся вечейком на уток, — сказал он.
— А зачем их стрелять? Ведь сейчас же Петровка, пост, и мяса все равно нельзя есть, — ответил Петр.
— Это у вас там нельзя, а у нас дома мы всегда едим что пожелаем. Пошли! Что плистлелишь, я куплю. Гйивеник дам за каждую утку.
— Ладно. Только возьмем еще и Николая, зайдем до коша Шевченка по пути.
Забрав свои двухствольные курковые ружья, Петр и Николай вместе с Яковом Лебедь пошли к речке.
Возле берега, заросшего густым камышом, они заметили около десятка диких уток-«крякух», то выплывающих на чистоводье, то опять скрывающихся в зарослях.
Николай с Яковом присели за кустом, ожидая, когда утки поднимутся в воздух, чтобы стрелять их на лету. Петр, замаскировав себя большим пучком зеленого камыша, начал медленно подползать с другой стороны к месту, где утки выплывали играть на чистоводье. Приблизившись на четвереньках к намеченному месту, он прилег и стал ожидать появления дичи. Не прошло и минуты, как саженях в десяти от него из-за камыша выплыла пара уток, самец и самка, и начали гоняться друг за другом, как бы играя.
Петр взвел курок и прицелился. Самец так любовно увивался возле ничего не подозревавшей самки, что не трудно было угадать его привязанность к своей быстрокрылой подруге. Самка тоже, наклонив к нему свою голову, казалось, внимательно слушает его любовные признания, слегка кивая и протягивая шею.
Петр заинтересовался этой сценой и не спешил стрелять. Ему невольно представлялась картина: вот и он так же с Дашей сидит под деревом или на зеленой травке, и так же какой-нибудь недруг прицеливается из ружья, чтобы прервать их счастье или каким другим путем хочет разлучить их. Как чувствовал бы себя тогда он, Петр?
Ему стало жаль стрелять в этих уток, и даже совестно, что он собирался это сделать. Петр опустил курок, взялся левой рукой за ствол ружья и выпрямился во весь рост, сбросив с себя маскировавший его зеленый камыш.
Самец и самка испуганно взглянули на стоявшего человека, но не взлетели, а по воде скользнули в заросли камыша.
Петр улыбнулся, выстрелил вверх, вспугнув этим уток на другом берегу.
К нему подбежал Яков Лебедь.
— Ну что, так ни одной и не убил? — спросил он.
— А зачем это нужно?
— Как зачем?
— Да нам это не нужно, а тебе что, нечего есть? Другого мяса не хватает, что пришел за тем, чего не растил и не холил? Разве можно в таких милых уток стрелять? Пускай живут себе на здоровье!
— Дульяк! — отрезал Яков и пошел прочь от него.
— Ну, ты, Шепелявка, смотри мне! А то я дам тебе «дурака»!
Николай тоже подошел и непонимающе смотрел на своего друга. Петр рассказал ему, в каком положении он заметил пару уток и почему пожалел лишать жизни такую «влюбленную пару», добавив, что у птицы, наверное, тоже есть душа и они тоже могут любить друг друга, а только люди их не понимают. Разве эти утки делают вред людям?
Николай сначала улыбался, а потом согласился:
— Ты прав, ведь мы же их не растили? Они ведь не наши, а Божьи, а мы пришли с оружием в руках забрать это Божье! Да и зачем?
В такой душевной приподнятости оба «охотника» возвратились домой.
Уже смеркалось, и Петр направился к куреню Костенко. Даша приехала из станицы раньше, а не через два дня, как думал Петр, и ее фигура виднелась возле своих коров.
Николай, не имея своей «загулянной», пошел к поднимаемым девчатами огням.
О проделках минувшей ночи оба парубка уже забыли...
(продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий